Прекрасное понятие и прекрасное слово "образование", "образованность", "образованные люди", вовлеченное в водоворот политики и политиканства, полный мути и сора, превратилось в русской жизни в специальный термин: "интеллигенция", "интеллигент". "Интеллигент" - это не значит действительно образованный человек, вдумчивый, анализирующий, сомневающийся, - наследник Фауста и Гамлета. О, далеко не то. Это - ходячая "программа", коротко обрубленная и набранная такими огромными буквами, что за версту можно читать. "Интеллигент" - это человек, давший себя "на подержание" которой-нибудь из левых партий, для вывески и ношения ее плакатов. Год назад, когда в Петербурге ожидались черносотенные "выступления", эта интеллигенция имела скорбно-саркастический вид, как Авель, приготовившийся быть убитым Каином, и жаловалась, что "по полиции и среди подонков столичного населения дан лозунг - бить интеллигенцию", с каковым криком если не на этой, то на той неделе пойдут по домам и улицам хулиганы и начнут избивать студентов, курсисток, вообще людей в очках и сюртуках. "Бей интеллигенцию" - это было живое слово, насмешливо передававшееся в Петербурге всю предшествовавшую зиму.
Но ничего подобного не случилось. Авели остались целы, а повалились "Каины", т.е. обозванные Каинами, люди черной окраски, старого образа мыслей, "не интеллигенты". Вся Россия разделилась на сторонников "освободительного движения" и не сторонников его. Явился террор мысли, искоренение "старого образа мыслей", притом такое искоренение, какого и не снилось не то что пугалам прежнего времени, хотя бы проклятым на всех литературных перекрестках Руничам, Магницким и пр., но даже и самому Аракчееву. Читаете телеграмму из Митавы от 22 августа, и у вас волосы дыбом станут: "В квартире убитых пастора Циммермана и жены его найдено объявление, что он приговорен был к смерти за осуждение революции. Раньше появились прокламации, что пасторы, осуждающие в проповедях революцию, подлежат расстрелу"... Сын этого пастора был только что привезен в гимназию отцом и узнал об умерщвлении отца и матери на акте в гимназии. Предоставляем всем, предоставляем особенно "Речи" вдуматься в чувства мальчика, вдуматься в то, какие чувства к "свободе" и "освободительному движению" и к "свободной жизни" закладываются в 10 - 11-летнюю грудь... Что вырастет из сегодняшних событий через 10 - 15 - 20 лет!
С лицемерием, которому трудно подыскать параллели, в "освободительной" печати указывается при малейшем проявлении где-нибудь национально-русского чувства, что "замышляется настоящая Варфоломеевская ночь" на бедную, гонимую интеллигенцию. Помните ли вы сон Митрофана из "Недоросля", где сему сынку своей матери привиделось, как мамаша его била папашу и "так намучалась бивши". Сожаления Митрофана совершенно совпадают со скорбью нашей интеллигенции, которая бьет, бьет "истинно русских людей", как она насмешливо зовет просто русских людей, и все еще остается много этой "недобитой темноты", любящей свое отечество и верящей в него. "Так устали рученьки", - произносит г-жа "интеллигенция", обновляя бельгийские браунинги. Варфоломеевская ночь давно уже настала, и нечего "Речи", "Стране", "Товарищу", "Понедельнику" и пр. и пр. плутовски косить глаза на сторону и жаловаться в притворном страхе: "Как бы нас не убили!", "Собираются убивать!", "Чиновники полиции печатают черносотенные воззвания", а в "Правительственном Вестнике" телеграммы на Высочайшее Имя - того же содержания: "После этого нас непременно станут убивать черносотенцы, как католики гугенотов в Варфоломеевскую ночь".
И бумага терпит. И люди не краснеют... Целые столбцы газет ежедневно наполнены характернейшими случаями Варфоломеевской ночи, сущность и ужас которой и заключались именно в том, что борьба религиозная переведена была в остервенелое разбойничье нападение ночью, буквально точь-в-точь, как у нас, где борьба политическая переведена тоже в пальбу и резьбу. Только режут и стреляют на этот раз гугеноты-"освободители" при благословениях "святейшей заграницы", которая на этот раз уподобляется папе римскому.
"Речь" в одном из первых нумеров по возобновлении своем напечатала докторальным тоном длинную статью, где, жеманно порицая революционные злодеяния, проводила, "однако же, ту разницу между ними и правительственными репрессиями, что покушения революционеров никогда не простирались на выразителей идеи, какова бы она ни была, на представителей мысли и слова, а только на людей, у власти стоящих, т.е. на представителей и осуществителей силы и действия: и этим они гуманно возвышаются над старым режимом, который казнил за мысль, преследовал слово, "идею". Так пел соловушка, и с таким самогипнозом, что, читая, - верилось. Теперь мы предлагаем органу "кадетов" в свою очередь "выйти из-за ширм", как звал он нас, и рассмотреть случай гибели пастора Циммермана и его жены из-за "порицания в проповедях революции", чистосердечно сознаться, что в той длинной принципиальной статье он лгал и что революционеры людей враждебного образа мыслей убивают не только самих, но и убивают их с женами, уже решительно ни к чему не причастными.
Впервые опубликовано: "Новое Время". 1906. 25 авг. No 10937.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_gugenoty-osvoboditeli.html.