div>
Я не болен, если Брут имеет какое-либо предприятие, достойное названия чести.
Такое предприятие я имею, если б ухо твое было столь здраво, чтобы оное выслушать.
Клянусь всеми богами, которым римляне поклоняются; клянусь, что здесь слагаю болезнь свою - Душа Рима! благородный потомок славного предка! ты, подобно могущественному заклинателю духов, паки призвал в жизнь умерший дух мой. Повели только, и я невозможное исполнить потщуся и исполню. Что делать должно?
Приняться за такую работу, которая больных людей может сделать здравыми.
Но нет ли и таких здравых, которых нам больными сделать надлежит?
И то правда. Что это такое и кого постигнуть должно, расскажу я тебе дорогою.
Поди только, а я с пламенным сердцем тебе последую, дабы сделать то, чего не знаю; но довольно и того, что Брут есть вождь мой.
Дом Цезарев. Гром и молния.
Ни небо, ни земля не имели в сию ночь покоя. Три раза Кальпурния во сне кричала: помогите! помогите! умерщвляют Цезаря! - Есть ли кто-нибудь там?
Что угодно Цезарю?
Поди, скажи жрецам, чтоб они тотчас учинили жертвоприношение и после сообщили бы мне свои о том мнения.
Повеление Цезаря будет исполнено.
(Уходит. - Кальпурния приходит.)
Что ты предпринимаешь, Цезарь? Неужели хочешь ты идти? - Ни одного шага не сделаешь ты ныне у меня из дому.
Цезарь пойдет. Угрозы только сзади взирали на меня: увидя лицо мое, они исчезнут.
Я никогда не думала о чудных явлениях; но ныне ужасают меня оные. Один человек, выключая еще того, что мы сами видели и слышали, рассказывал об ужасных явлениях, которые страже представлялись: львица пометала детей на улице; могилы разверзались и изрыгали из себя мертвых; ярящиеся огненные воины, построясь в совершенный боевой порядок, на облаках сражались, и кровь их на Капитолию падала. Шум сражения наполнял воздух; кони ржали, умирающие стенали, а привидения повсюду на улицах выли и кричали. - О Цезарь! такие вещи совсем новы, и я страшусь их.
Можно ли уже того избегнуть, что всемогущие боги заключили в совете своем? - Не взирая ни на что, Цезарь пойдет; ибо предвещания сии столь же касаются до меня, сколь вообще и до всего мира.
Когда умирают нищие, не являются никакие кометы; но пламенные небеса предвозвещают смерть государей.
Трусы умирают задолго до своей смерти; храбрый вкушает смерть токмо единожды. Из всех чудес, мною токмо слышанных, чудеснейшим мне кажется то, что люди страшатся, ведая, что смерть, сей неизбежный конец, придет тогда, когда захочет.
(Служитель возвращается.)
- Что говорят Авгуры?
Они желают, чтобы ты ныне дома остался. Вынув внутренность из одной жертвы, не нашли в ней сердца.
Боги творят сие для постыждения робости; Цезарь был бы зверем без сердца, если б страх принудил его ныне остаться дома. Нет! Цезарь не таков! опасность ведает, что Цезарь еще опаснее ее. Мы с нею есть два льва, рожденные в один день; но я старее и страшнее ее: следственно, Цезарь пойдет.
Ах! благоразумие твое теряется токмо в одном уверении. Не ходи ныне! скажи, что страх мой, а не твой, удержал тебя ныне дома. Марка Антония пошлем мы в Сенат, который скажет, что ты нездоров. Стоя на коленах, испрашиваю я у тебя сей милости.
Антоний скажет, что я нездоров, и, в угождение тебе, остаюсь дома.
Вот Деций Брут; пусть он им скажет сие.
Да здравствует Цезарь! доброго утра желаю тебе, достойный Цезарь! я пришел звать тебя в Сенат.
Ты пришел в самое то время, чтоб засвидетельствовать Сенату мое почтение, и сказать, что я ныне не хочу идти - Не могу, было бы ложно; а не смею, еще и того более. - Я не хочу идти; скажи им сие, Деций.
Скажи, что он болен.
Разве Цезарь им лгать будет? Разве славный Победитель может устрашиться сказать сим седым старцам истину? - Деций! поди и скажи им, что Цезарь идти в Сенат не хочет.
Позволь мне однако, могущественный Цезарь! знать причину, дабы меня не осмеяли, когда я им скажу сие.
Причина находится в моем хотении: я идти не хочу; сего довольно, дабы Сенат успокоить. Но для собственного твоего успокоения, и для дружбы к тебе, скажу я тебе причину. Кальпурния, жена моя, меня удерживает. Ей снилось в сию ночь, что статуя моя, подобно водомету, изо ста отверстий пускала чистую кровь, а шайка молодых римлян улыбалась и, подошед, мыла в крови руки свои. Сие кажется ей предсказанием грозящего несчастия, и, стоя на коленах, просила она меня, чтоб я ныне остался дома.
Сон сей предсказывает совсем противное; сие было видение счастливое. Статуя твоя, пускавшая из многих отверстий кровь, в которой многие римляне с усмешкою мыли руки свои, значит, что великий Рим будет сосать из тебя свежую кровь, и что великие мужи будут тесниться, дабы восприять от нее новые цветы, знаки и священную редкость. Вот и все, что значит Кальпурниин сон.
Изъяснение твое хорошо.
Тогда только оно будет таково, когда ты меня совсем выслушаешь. Внимай теперь же. Сенат заключил поднесть ныне корону могущественному Цезарю. Если велишь им сказать, что идти в Сенат не хочешь, то мысли их могут перемениться. Сверх того, некоторые получат случай к насмешке и скажут: итак, пусть собрание Сената будет отложено до того времени, когда Цезарева жена увидит лучшие сны. Если Цезарь не будет ныне в Сенате, то станут говорить: видите ли? Цезарь боится! - Прости мне, Цезарь; единственно моя ревностная любовь ко благу твоему побуждает меня говорить так. Любовь сия принудила теперь замолчать рассудок мой.
Сколь же ничтожен весь страх твой, Кальпурния! Я стыжусь, что тебя послушал. - Дайте мне одеться; я иду.
БРУТ, ЛИГАРИЙ, МЕТЕЛЛ, КАСКА, ТРЕБОНИЙ, ЦИННА и ПУБЛИЙ.
Вот и Публий идет за мною.
Доброе утро, Цезарь!
Здравствуй, Публий! - Как, Брут! и ты уже встал? - Доброе утро, Каска! - Никогда, Лигарий, не был тебе Цезарь таким злодеем, как лихорадка, которая тебя совершенно измождила. - Который час?
Восемь било.
Благодарю вас за ваш труд и учтивость вашу. -
Вот уже и Антоний встал, который привык целые ночи прогуливать. - Доброе утро, Антоний!
Доброе утро, высокославный Цезарь!
Скажи им, чтобы они были там готовы. - Мне совестно, что я так долго заставляю себя ждать. - Здравствуй, Цинна, Метелл и ты, Требоний; мне с вами нужно поговорить. Не забудьте мне о том напомнить. Будьте подле меня, чтобы я не позабыл вас.
Я так близко подле тебя буду, что лучшие твои друзья должны будут желать моего отдаления.
Пойдем, достойные друзья мои! и выпьем прежде понемногу вина, а после, яко друзья, пойдем прямо в Капитолию.
Не совсем так, о Цезарь! - Сердце мое обливается кровью, когда я о том помышляю.
Улица недалеко от Капитолии.
АРТЕМИДОР, читающий бумагу.
"Цезарь, берегись Брута, остерегайся Кассия, не приближайся к Каске, не выпускай из глаз Цинны, не верь Требонию, примечай за Метеллом Цимбером; Деций Брут к тебе неблагосклонен, Кай Лигарий тобою обижен. Во всех сих людях живет только одна душа, которая направлена против Цезаря. Если ты не бессмертен, то остерегись; бесстрашие благоприятствует заговору. Сильные боги да защитят тебя!
Я буду здесь дожидаться Цезаря и отдам ему эту бумагу под видом просительного письма. Душа моя скорбит оттого, что добродетель не может быть безопасна от угрызений зависти. Если ты сие прочтешь, Цезарь, то жизнь твоя может продолжиться; а если нет, то судьба преклонена к стороне изменников.
(Уходит. Порция и Луций приходят.)
Беги в Сенат; не надобен мне твой ответ; беги скорее. - Ты еще не ушел?
Что же скажу я, Порция?
Я бы хотела, чтобы ты был там и опять здесь, прежде нежели я сказать могу, что тебе там делать. - О твердость! не оставляй меня; поставь высокую гору между сердцем и языком моим! - Сердце у меня мужеское, но только силы женские. - Коль тяжело хранить женщинам у себя тайну! - Ты все еще здесь?
Что мне делать, Порция? Бежать в Капитолию, и более ничего? Потом опять придти, и более ничего?
Скажи мне, какими глазами смотрит Господин твой? Он со двора пошел не весьма здоров - и примечай, что делает Цезарь, и много ли просителей к нему теснится. - Слушай! что это за шум?
Я ничего не слышу, Порция.
Послушай хорошенько. - Я слышала шум, подобный звуку мечей, и ветер несет его от Капитолии.
Я, право, ничего не слышу.
Поди сюда, друг мой. - Откуда ты идешь?
Из дому, государыня.
Который час?
Почти девять.
Цезарь пошел в Капитолию?
Нет еще. Я сам ищу места, где бы мне его увидеть было можно, когда он пойдет.
Конечно, хочешь ты о чем-нибудь просить Цезаря?
Да; если Цезарь будет к Цезарю благосклонен и меня выслушает, то буду я его просить, чтобы он был сам себе другом.
Как! разве известен тебе какой-нибудь против него заговор?
Я никакого не знаю, но страшусь многих. Прости, государыня. Улица здесь узка; толпа сенаторов, преторов и просителей из народа, которая окружает Цезаря, слабого человека почти до смерти задавить может. Я буду искать просторнейшего места, чтобы поговорить с Цезарем, когда он пройдет мимо.
Я должна идти домой! - Горе мне! коль слабо женское сердце! - О Брут! Брут! Небо да подкрепит тебя в твоем предприятии! - Верно, этот человек слышал, что я говорила. - Брут хочет просить Цезаря о том, что Цезарю не весьма будет приятно. - Я совсем сил лишаюсь. - Беги, Луций! кланяйся от меня супругу моему - скажи ему, что я весела. - Приди опять назад и уведоми меня, что он тебе скажет.
(Уходят в разные стороны.)
Улица; Капитолия отворена, в которой сидит Сенат.
ЦЕЗАРЬ, БРУТ, КАССИЙ, КАСКА, ДЕЦИЙ, МЕТЕЛЛ, ТРЕБОНИЙ, ЦИННА, АНТОНИЙ, ЛЕПИД,
АРТЕМИДОР, ПОПИЛИЙ, ПУБЛИЙ и ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ
Пятоенадесять марта уже настало.
Предсказатель
Да, Цезарь; но еще не прошло.
Здравствуй, Цезарь! - Прочти письмо сие.
Требоний просит прочесть сие его смиренное прошение.
О Цезарь! прочти мое прежде! мое более до тебя касается; прочти его, великий Цезарь!
Что до меня касается, то может быть прочтено после.
Не откладывай, Цезарь; прочти скорее.
Что! разве ты сумасшедший?
Поди прочь!
Для чего приступаете вы с прошениями вашими ко мне на улице? Подите в Капитолию.
(Цезарь входит в Капитолию; прочие идут за ним.)
Я желаю, чтобы нынешнее ваше предприятие счастливо совершилось.
Какое предприятие, Попилий?
Прости.
Что сказал тебе Попилий Лена?
Он желал, чтобы нынешнее предприятие наше счастливо кончилось. Я страшусь, не открыт ли заговор наш?
Смотри, как он к Цезарю протирается. Примечай за ним.
Каска! поспеши; ибо мы страшимся, чтобы нас не предупредили. - Брут! что нам делать? Если намерение наше откроется, то либо Кассий, или Цезарь не выйдет из Капитолии: я сам себя умерщвлю.
Ободрись, Кассий! Попилий Лена говорит не о нашем предприятии; смотри, он смеется, и Цезарь не переменяется.
Требоний знает, когда будет время. - Видишь ли, Брут, как он отводит Антония к стороне?
Где Метелл Цимбер? Ему теперь пора, подать Цезарю свое прошение.
Он уже готов. Подвиньтеся поближе, и помогайте ему.
Каска! ты первый должен поднять руку.
Все ли мы готовы? - Какие ж неудовольствия должен уничтожить Цезарь и Сенат его?
Высочайший, могущественный Цезарь! Метелл Цимбер повергает смиренное сердце к ногам твоим.
Я должен удержать тебя, Цимбер. - Сей смиренный и покорный поступок мог бы возмутить кровь обыкновенных людей и с размышлением учиненные решения превратить в детское малодушие. Не будь так безумен, не воображай себе, чтобы Цезареву кровь толь легко возмутить было можно, чтобы естественный ее хлад превратился в жар от того, что глупцов растопляет, то есть от гладких слов, низких поклонов и презрительного песьего ласкательства. Твой брат изгнан решением Сената; ты бросаешься на колена, льстишь и за него просишь: но я отвергаю тебя, яко презренную тварь. Знай, что Цезарь никогда несправедливо не поступает и никогда не довольствуется неосновательными причинами.
Разве нет уже ни единого языка, уважительнее моего, дабы испросить возвращения изгнанному моему брату, таким гласом, звук которого может быть приятен уху великого Цезаря?
Я лобызаю твою руку; но не из лести, о Цезарь! и прошу тебя дозволить Публию Цимберу свободное возвращение в его отечество.
Что! Брут! -
Милость, Цезарь! - Цезарь, милость! - Кассий падает к ногам твоим и просит тебя простить Публия Цимбера.
Меня легко бы упросить было можно, если бы я был подобен вам; если бы мог я сам упрашивать, то и просители меня бы упросить могли. Но я так тверд, как полярная звезда, которая в верности, крепости и непременности не имеет себе подобной на тверди. Небо украшено бесчисленными искрами: все они суть огнь, и каждая из них светит; но между всеми находится только одна, которая никогда не переменяет места своего. Таким образом и мир наполнен человеками; а человеки суть плоть и кровь и страстям подвержены. Из всех людей знаю я только одного, который, непотрясаем будучи наружным движением, всегда в едином состоянии пребывает. А что сей человек и есть я, пусть в сем случае увидят. Твердость моя изгнала Цимбера; твердость сия еще меня не оставила, следственно, и Цимбер должен пребывать в изгнании.
О Цезарь! -
Прочь! - разве хочешь ты Олимп сдвинуть с места?
Великий Цезарь -
Не тщетно ли и сам Брут стоит на коленях?
И так пусть руки говорят за меня!
И ты, Брут? - И так пади, Цезарь! -
Вольность! вольность! тиранство умерщвлено! - Бегите, взывайте, возгласите сие на улицах!
Спешите на кафедры и взывайте: вольность, свобода и избавление!
Народ и Сенат! не страшитесь, не бегите, остановитесь: долг властолюбию заплачен.
Поди на кафедру, Брут.
И ты, Кассий, также.
Где Публий?
Здесь; действием нашим приведен он в совершенное изумление.
Сомкнёмся потеснее, чтобы друзья Цезаревы -
Оставь такое предложение. Публий! будь спокоен: никакого зла не хотят причинить тебе, ниже другому какому-нибудь римлянину. Скажи сие всем, Публий.
И оставь нас, дабы стремящийся к нам народ не сделал старости твоей какого-либо насилия.
Удались и предоставь ответствовать за сие действие токмо тем, которые учинили оное.
Где Антоний?
В величайшем страхе ушел домой. Мужи, жены и дети с ужасом друг на друга взирают, кричат и стараются укрыться, как будто бы пришел конец мира.
Мы готовы ко всему, о богини судеб! что вы нам ни предопределили. - Что нам умереть должно, мы знаем; только время неизвестно: и все то, что человек желать может, состоит в продолжении ниши жизни его.
Кто двадцать лет у себя жизни похищает, тот столько же лет похищает у себя и страха смерти.
Если так, то смерть есть благодеяние; и так мы друзья Цезаревы, понеже прекратили ему время страха, смертию рождаемого. - Наклонитесь, римляне, наклонитесь! омочим руки наши до самых локтей в крови Цезаревой и украсим ею мечи наши. Потом пойдем прямо на площадь, окровавленными орудиями будем махать над главами нашими и воскликнем все: мир, спасение и вольность!
Наклонитесь и омойте себя кровью Цезаревой. -
(Погружают мечи в кровь Цезаря.)
По прошествии множества веков будет представляема сия наша героическая Трагедия в неродившихся еще государствах, на неизвестных еще языках!
Коль часто для провождения времени будет Цезарь кровью обагряться! Цезарь, лежащий теперь у ног статуи Помпеевой, так же ничтожен, как и малейшая пылинка!
В таком случае всегда будут именовать нас мужами, возвратившими вольность отечеству своему.
Пора идти.
Пойдем все вместе. Брут будет нами предводительствовать, а мы со смелейшими и храбрейшими римлянами ему последуем.
Тише! кто пришел? Друг Антония.
Так, Брут, поведал мне стать пред тобою господин мой; так Марк Антоний приказал мне повергнуться, и так наставлял от меня, упав во прахе, сказать тебе: Брут честен, мудр, храбр и добродетелен; Цезарь был силен, смел, величествен и любезен: я люблю Брута и почитаю его; я страшился Цезаря, почитал и любил его. Если Брут хочет обещать Антонию безопасность, дабы он к нему придти и услышать мог, чем Цезарь смерть заслужил: то Марк Антоний не будет так горячо любить мертвого Цезаря, как живого Брута, и счастию и стороне благодушного Брута последует чрез все опасности теперешних смутных обстоятельств с чистосердечною ревностью. - Так говорит Антоний, господин мой.
Господин твой умный и храбрый римлянин; никогда не думал я о нем иначе. Скажи, что если угодно ему придти сюда, то он будет удовольствован и, уверяю моею честию, безвредно отсюда выйдет.
Я сей час позову его сюда.
Я знаю, что он будет нашим другом.
Я желаю сего; но сердце мое весьма его страшится, и предчувствие мое в сем случае не совсем не у места.
Вот Антоний идет. - Здравствуй, Марк Антоний!
О могущественный Цезарь! ты ли так лежишь здесь? Разве все твои славные победы, завоевания, триумфы и трофеи сжаты в сем тесном месте? - Прости, дражайший Цезарь! - Я не знаю, римляне, что вы еще предпринять хотите: кто должен еще плавать в крови своей, кто вам еще опасен кажется. Если и сам я назначен в жертву ярости вашей, то никакой час не может быть к сему удобнее часа смерти Цезаревой и никакое орудие сего достойнее мечей ваших, сделавшихся драгоценными благороднейшей кровью целого мира. - Если я противен вам, то прошу вас, да теперь же, доколе еще пурпуровые руки ваши дымятся и пар испускают, свершите волю вашу. Никакое для сего место не может быть мне приятнее того, где Цезарь пал; и никакие орудия смерти не будут мною так благословляемы, как вы, избраннейшие и могущественнейшие души времен настоящих.
О Антоний! не требуй от нас смерти. Хотя и должны мы теперь казаться тебе кровожаждущими и свирепыми; хотя видишь ты руки наши и свершенное нами убийство, однако видишь ты одни руки наши и одно кровопролитное действие, коего суть они причина. Ты не зришь сердец наших: они исполнены соболезнования, и только соболезнование с общей нуждой Рима сразило Цезаря. - Едино соболезнование прогоняет другое, подобно огню, прогоняющему другой огонь. - Но острие мечей наших, устремленное против тебя, Марк Антоний, в свинец превращается. Рамена наши, укрепленные сим убийством, и сердца наши, ради того братским узлом связанные, принимают тебя с совершенною любовью, дружбой и почтением.
Голос твой при разделении новых достоинств так же будет важен, как и всякого другого.
Потерпи только до того времени, как мы успокоим народ, вне себя находящийся. После скажем тебе причину почто я, любивший Цезаря, поразил его.
Я не сомневаюсь в мудрости твоей. Пусть каждый из вас даст мне окровавленную руку. Сперва, Марк Брут, возьму я твою - потом, Кассий, твою - теперь твою, Деций Брут - теперь твою, Метелл - твою, Цинна - и, храбрый Каска, твою - а наконец, хотя не с меньшею дружбою, твою, дражайший Требо-ний. Вы все друзья... Ах! что сказать мне? Честь моя зыблется, и вы должны почесть меня либо слабою женою, или льстецом. - Что я любил тебя, Цезарь, сие истинно; и так если теперь дух твой от горных мест взирает на нас, то не болезненнее ли ему и самой смерти твоей, что Антоний с врагами твоими примиряется, что он пожимает кровавые руки их, о изящнейший! и в самом присутствии трупа твоего? Если было у меня столько глаз, сколько у тебя язв: то глазам бы моим приличнее было столько слез проливать, сколько язвы твои крови проливают; приличнее было бы мне сие обильное слез количество, нежели союз дружбы с врагами твоими. Прости меня, Юлий! - Здесь напали на тебя, о Елень благородный! здесь пал ты; а здесь стоят ловцы твои, обогащенные твоею добычею, украшенные твоей кровью! - О мир! ты был паствою Еленя сего, а он был сердцем твоим. - Колико подобен ты теперь, лежа таковым образом, дикому зверю, сраженному рукою многих государей!
Марк Антоний -
Прости меня, Кассий; враги Цезаревы скажут так: следственно, есть сие малейшая часть того, что друг сказать может.
&