Таких очей я ни в Литве, ни в Польше
Не видывал. Она меня полюбит!
Как думаешь, Масальский, ведь полюбит?
Великий государь, ума не хватит
О девках думать. Что ж об девке думать,
Полюбит ли! Да что ж ей больше делать.
Как не любить? Одна у них забота...
Поедем к ней! Желал бы я пред нею
С соперником сразиться, чтобы сердце
Красавицы от страха трепетало
И победителю наградой было.
Я Ксению люблю. Скажи, Масальский,
Чем покорить могу ее я сердце?
Что покорять! Она не враг тебе;
Вели любить, и разговор короток.
Что приуныл, Петр Федорыч? Обидно,
Что службишка твоя пропала даром?
Служи царю мечом на ратном поле
Да в думе головой, а не доносом,
Никто тебя обидеть не посмеет.
Обидно мне не за себя, бояре!
Он добрый царь, но молод и доверчив;
Играет он короной Мономаха,
И головой своей, и всеми нами.
СЦЕНА ПЯТАЯ
ЛИЦА:
Дмитрий Иванович, самозванец.
Царица Марфа, мать Дмитрия-царевича.
Михаило Скопин-Шуйский.
Басманов и народ.
Полы шатра распахнуты; видны два ряда стрельцов, за ними народ, вдали деревянный дворец. Входят царица Марфа и Скопин-Шуйский.
(садясь на стул и робко осматриваясь)
Младый, цветущий юнош, князь Михайло
Васильевич, зачем меня, старуху,
Ты вытащил из монастырской кельи?
От суеты мирской давно отвыкла,
Государем
Приказано мне привезти тебя;
Он по тебе давно скучает. Будешь
Ты, наша мать, царицею московской.
Поверь ты мне, голубчик, ничего-то,
Ох, ничего-то мне не надо! Только
В монастыре и жить мне; я забыла,
В Москве немало
Жилья тебе; в любом монастыре
Великой государыне есть место.
Попомни нас тогда, своих холопей!
За дядю гнева не держи на нас!
Забыла я, голубчик, все забыла!
Ты млад еси, а красен и разумен;
Не женат пока...
Петр Федорыч идет к тебе, царица.
Ну пусть идет! О, Господи помилуй!
Вот грех какой, какое попущенье!
Туман в глазах, кружится голова.
Что говорить, что делать? Где набраться
Мне разума? Ну, буди власть Господня!
Басманов входит; полы шатра закрываются.
Царица наша, наша мать родная, Ужли холопа Петьку позабыла?
Ты, Петя, встань! Ты молод был тогда.
Великий царь и государь Димитрий
Иванович зовет в свой город стольный
Ох, везут насильно,
Он повелитель,
Не только звать и приказать он может -
Сама бы ты должна навстречу сыну
Навстречу сыну?
Где сын-то мой, Петр Федорыч? Где сын-то?!
Не знаешь ты, так я тебе скажу:
Я в Угличе его похоронила,
От слез моих там реки протекли...
Не говори, царица! жив Димитрий
У Спаса мы стояли
Обедню с ним в субботний день, на память
Пахомия Великого; в ту пору
Послал Господь такой-то красный день,
Царица наша,
Таких речей мне слушать непригоже!
И, быть греху, пришли мы от обедни,
Пошла я вверх, сижу да отдыхаю,
А он внизу с ребятками играет;
Известно дело, ноги молодые
Не устают; и понесли нам еству;
Хочу я встать - царевича покликать,
Вдруг слышу крик, так сердце и упало!
Бегу с крыльца, кормилка держит Митю,
А он кончается, а сука мамка...
Забудь про все! Одно, царица, помни,
Что ты всю жизнь терпела от злодеев.
И сам Борис, и все его холопы
Над царскою вдовою издевались.
Пришла пора поцарствовать тебе,
Назло врагам твоим, на радость братьям
И сродникам, опальным, заключенным.
Прошли года, во мне затихла злоба;
От радостей мирских я отреклась.
Борис в могиле - нас Господь рассудит
Его холопям мстить я не хочу!
Вот если б вы в то время догадались,
Как я в слезах, обрызганная кровью
Царевича, по Угличу металась,
Безумная, звала людей и Бога,
Кровавые поднявши к небу руки,
На месть Борису, - если бы тогда
Восстала Русь, Литва и вся Украйна
На этот род проклятый годуновский,
Разлучников единокровных братьев,
И надо было, чтоб царевич ожил,
Воскрес убитый,- я тогда бы сыном
Подкидыша паршивого признала,
Щенка слепого детищем родным!..
Замкни уста! Ты Дмитрия не знаешь!
Он наша радость, наше упованье.
Остановись! Душа моя не стерпит,
Не вынесет она позорной брани.
Пугать меня! - жену царя Ивана,
Того Ивана, перед кем вы прежде,
Как листья на осине, трепетали!
Я не боялась и царя Бориса,
Родимая!
(останавливая его посохом)
Постой-ка! Ничего-то
Зачем тебе наружность?
Моя душа горит к тебе любовью
Пока ты в заключенье,
Среди старух, отживших и бранчивых,
Постом невольным изнуряла тело,
И молодость свою в слезах губила,
И вянул даром блеск очей твоих
И величавость царственного стана,
Я трон тебе готовил, я злодеев
Твоих губил, сбирал твой род и племя
По годуновским тюрьмам, и вкруг трона
Поставил их в блестящем одеянье
Сановников ближайших! Я очистил
Широкий путь тебе в твою столицу;
А ты взглянуть не хочешь на меня
И гонишь прочь, как недруга?
Молиться
Всю жизнь мою за милости твои
И чтить в тебе царя - рабой, коль хочешь,
Служить тебе я с радостию буду;
Но матерью!.. Нет! сердца не обманешь!
Не так оно забьется, если сына
Родимого прижмешь к своей груди.
Пусти меня опять в мою обитель -
А много ль нежной ласки
Ты видела от сына? И не скучно
Без ласки жить тебе?.. Ребенком малым,
Играючи, он прибегал к тебе
Склонить свою головку на колена
И засыпать под шепот нежных слов;
Другой любви и ласки он не ведал.
Прошло и то, и рано ты осталась
С сиротскими слезами вековать!
Припал ли он хоть раз к твоим коленам
Царем в венце и бармах Мономаха,
При радостных слезах всего народа?
Просил ли он себе благословенья
Землею править, суд и правду деять,
Прощать виновных именем священным
Царицы-матери, несчастным слезы
О, если б
Ты был мой сын! Поди ко мне поближе,
Взгляни еще в мой глаза!..
Димитрий,
Ты сирота, без племени и рода!
Я ласк твоих не отниму у той...
Другой!.. Она, быть может, втихомолку,
В своем углу убогом, пред иконой
О милом сыне молится украдкой?
Иль здесь, в толпе народной укрывает
Лицо свое, смоченное слезами,
И издали, дрожащею рукою
Одна ли буду матерью твоей,
Одна ль любить тебя, меня одну ли
О да! Одну тебя!
Ты назовись лишь матерью - я сыном
Сумею быть таким, что и родного
Невиданным почетом и богатством
Украшу я твое уединенье
В обители; под этой грубой ризой
По золоту парчой пойдешь ты к трону!
Смотри сюда...
(Открывает полу палатки.)
От нашей царской ставки
До стен Кремля шумят народа волны
И ждут тебя. Одно лишь только слово!
И весь народ, и я, твой сын венчанный,
К твоим стопам, царица, упадем.
И сын, и раб покорный!
Обнимемся! Союзом неразрывным
Мы связаны на жизнь и смерть. Пойдем!
Отбрось теперь свой посох: эти плечи
Могучие тебе опорой будут.
Царица! - Мать родная! - Ты сиротам,
Рабам твоим, покров и заступленье!
СЦЕНА ШЕСТАЯ
ЛИЦА:
Мстиславский.
Воротынский.
Голицын.
Куракин.
Входят Мстиславский, Воротынский и Голицын. Слуги вносят чаши с медом.
Ты нас зазвал к себе на перепутье,
На пирожок, на чарочку винца,
А угостил и допьяна и сыто.
Чем Бог послал! Какое угощенье!
Вот в Кракове Афонька наш пирует,
Не нам чета, и черт ему не брат,
Ломается - гляди, что курам на смех.
А мы в Москве играем в городки.
Однако царь изрядно проминает
Бояр своих. На земляную стену
Полезет сам, и ты за ним ступай!
А тут-то нас, не из пищалей, правда,
А палками по чем попало лупят.
Ученье - свет, а неученье - тьма.
Бока болят от этого ученья,
А толку нет. Не на кулачки драться,
Не лезть на башню прямо под обух;
Приказывать боярское есть дело.
Бока болят! Ну, поболят немного,
Да заживут; бесчестье не велико.
А вот бесчестье: Юрий Мнишек пишет
Высоко больно, к умаленью чести
Так ли, князь Иван
Чего ж еще! Он пишет:
"Я вам царя поставил, я-де начал
И кончил все, и как-де я приеду,
Перед царем о вас стараться буду,
О умноженье ваших прав боярских".
Оно б не худо
Шляхетские нам вольности иметь;
Да вот беда - пан Юрий Мнишек сядет
На нас на всех, между царем и нами.
Оставим лучше эти разговоры.
Не нам судить! Что будет, то и будет.
Ну пусть бы Мнишек, а гляди - наедет
Родня его и сядет в думе царской
С боярами. Гоняет, как мальчишек.
Нас царь теперь, а уж тогда и вовсе
Молчать придется да глазами хлопать.
Ты хмелен, князь Василий.
И хмелен, да умен, - так два угодья.
А что писать нам Юрию? Вот Шуйский
Без Шуйского напишем,
Подумавши. Подумай, князь Василий,
Пишите вот что:
"Пан Юрий! Грамотку твою читали,
А пишешь ты про службу государю,
Что в дохожденье прирожденных панств
Служил ему и промышлял с раденьем,
И хочешь впредь добра ему хотеть,
И мы тебя теперь за это хвалим".
Разумно! Так и надо!
Шуйский едет
Не всё на волка, ты скажи - по волку!
Ну, хочешь ли побиться, князь Феодор
Иванович, а вот князья разнимут:
Я бьюсь с тобою о велик заклад,
Что не пройдет недели, князь Василий
И в думе первый, и в совете будет,
И самый ближний друг царю. Ну, хочешь?
Завидовать не стану, не завистлив -
Прощай, князь Федор
Что же!
Ты, князь Иван Михайлыч, посидел бы.
До дому, князь Василий
Васильевич, пора. Прощенья просим,
Ну, как, князья, хотите!
Я не держу: насильно мил не будешь.
Голицын скоро возвращается; наливает два кубка: один Куракину, другой себе.
Не торопись. Недолго ждать, увидишь,
Я во хмелю, язык поразвязался,
Душа горит. Ты - друг; перед тобою
Могу я смело душу распахнуть.
Еще бы нет! Одна душа, два тела!
Дай Шуйскому приехать
Да осмотреться; он сейчас увидит,
Куда ведут советники слепые
Он им поможет.
С Басмановым он больше не заспорит:
Поддакивать и поблажать им будет;
И царик наш напрыгает недолго.
А после что? На трон Мстиславский сядет.
Мстиславский? Нет! Его на то не хватит;
Ума не нажил, смелости подавно;
А сесть на царство - мудрена наука.
Верно. Только с уговором:
Пусть грамоту напишет он боярству
И поцелует крест - без нашей думы
Не делать шагу: смертью не казнить,
Поместий, отчин и дворов не трогать
Без нашего суда; а кто по сыску
Дойдет до казни - жен, детей не грабить;
Доводчиков не слушать! Да не токмо
На нас, бояр, не класть своей опалы,
Не осудя, - гостей, людей торговых
И волосом не трогать без суда!
Когда язык ему и руки свяжем,
Такое дело ново,
И Шуйскому какая же неволя
Приказчиком боярским быть на троне?
Без записи такой не сесть на царство
Ни одному из нас: друг друга знаем;
Переплелись обидой да бесчестьем
Боярские роды; одной семьи нет,
Чтоб на другую зубы не точила.
Свои друзья, свои враги у всех;
Кто ни взойди теперь на трон московский,
Родня, друзья сейчас его облепят -
Мудреная задача!
Не думаю, чтоб Шуйский поддался:
Ну, мы не будем плакать;
Тогда пошлем к Жигмонту Владислава
Просить на царство: ешь меня собака
Неведомая, только не своя...
Пора к царю, телят нарядных кушать.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
ЛИЦА:
Василий Шуйский.
Князь Масальский с боярами и дворянами.
Калачник.
Дворецкий.
Входят Василий Шуйский в крестьянском кафтане и дворецкий.
Пускай не всех, а только самых близких,
И то простых людей; из думы только
Татищева; а прочим говори,
Что скорбен, мол: не только человека,
И свету Божьего не хочет видеть.
Калачник Ваня раз десяток мимо
Ворот прошел, за тыном притулился,
Ну, пусти его,
Введи его тихонько задним ходом.
Калачники, разносчики, торговцы,
Попы без мест, да странный, да убогий,
Да голь кабацкая - меня жалеют
И помнят обо мне, а наша братья
Советчики, да судьи, да думцы
Великие - что борода, то дума,
Что лоб, то разум - те меня забыли:
Поклона ждут... Да не дождутся: с ними
Заигрывать, как с девками, не стану.
Придет пора, поклонятся и сами.
Я не брезглив, мне всякий друг, кто нужен.
И сволочь хороша. Не плюй в колодезь!
Велика сила шлющийся народ!
Тебя, боярин,
Отец ты наш, в живых не чаял видеть;
Вот, Бог привел! Ну, как ты воротился?
Здорово ли? Об нас не позабыл ли?
Не бросишь ли сирот своих?
Ну, дай тебе Господь! А мы всё те же,
Мы все твои. Я бьюсь теперь, боярин,
Из пустяков; повесили б уж, что ли,
Меня скорей иль голову срубили!
Жить не мило, боярин!
Рассказывать аль нет? Коль будешь слушать,
Я все скажу, а то вели отправить
К Басманову меня: я ворог царский.
Так посылай скорее!
Я голова отпетая. Довольно
Погуляно, пора костям на место.
Куда спешить! Басманов подождет.
А ты покуда говори, что знаешь!
Все новое, боярин!
Палаты новы у царя; у немцев
Кафтаны новы - бархат фиолетов;
У русских вера новая - латинцы
В самом Кремле поставили костел
И целый день гнусят свои обедни,
Своим душам на вечную погибель
И на соблазн крещеному народу.
Теперь обедать с музыкой садятся,
Не молятся, ни рук не умывают.
Поляки бьют народ, секут и рубят
И встречного, и поперечных; бродят
По улицам, по лавкам, по базарам,
Берут добро без денег и без спросу.
Нельзя и рта разинуть,
Защиты нет. В застенок да на плаху!
Петр Федорыч лютее волка стал:
Живого съест. Казнит немилосердо;
Монахов чудовских поразослали;
Тургенева казнили на Пожаре.
Чай, брата знал меньшого, Федьку?
Как же,
Горячий был, как я же;
Доводчики его оговорили.
Короток суд: свели его на плаху.
Без брата жизнь постыла мне, боярин;
Я жив брожу, а он в сырой земле;
И мне туда ж. Да лишь бы поскорее!
Задешево я голову бы продал!
Повремени до срока,
Ты голову сложить всегда поспеешь;
Не торопись: быть может, пригодится
На что-нибудь. Бери лоток на плечи,
Торгуй опять. Помалчивай о брате,
Повеселей гляди, на прибаутки
Не поскупись, да не болтай пустого!
А я тебя за прежние заслуги,
Уж так и быть, помилую: Петрушке
Басманову речей твоих не выдам.
В нужде иль горе, приходи ко мне,
И выручу, и денег дам на нужду.
В Москве. Да мелет что-то
В поварне
У патриарха, только кормят плохо.
Пришли его. Да заходите чаще.
Масальский князь с боярами наехал
И двери настежь живо!
Дворецкий отворяет дверь. Входят Масальский, бояре и дворяне.
Великий царь и государь Димитрий
Иванович велел тебе сказать,
Боярин князь Василий, княж Иваныч,
Что он вины не помнит, и опалу
Твою с тебя снимает, сан боярский,
И вотчины, и все добро твое
Он жалует тебе, и дозволяет
Опять его царевы очи видеть
Пресветлые, и жалует кафтаном,
И шубою, и шапкою боярской.
Великие бояре; вы, царевы
Советчики, краса земли Московской!
Скажите мне, последнему холопу,
Каким путем-дорогой иль тропами
Звериными вы ехали ко мне?