и-то смотрите не продайте
Чего другого, что дороже стоит.
Хоть умереть, а не понять ни зА что
Захочешь, так поймешь.
Душа нужна, а деньги - тлен.
Боярин,
Я, многогрешный Богови и грубый,
Писанием предати покусихся -
Читающим на пользу и на память -
Восшествие исконного царя
На прародительские царства, еже
Запел ты рано!
Не торопись! Не в сутки город строят.
Не под дождем, мы лучше подождем.
Ты через гол приди, и почитаю.
Кругом царя мы иноверцев видим;
Дозволь спросить, прилежен ли Димитрий
Царь благочестивый
И набожный: с ним два попа латинских...
Ну, с богом! Эй, Богданка! Бочку меду
Им выкати! Да потчуй хорошенько.
Чтоб пили все за царское здоровье.
(Машет рукой, все уходят с поклонами.)
Входит быстро Дмитрий Иванович Шуйский.
Василий, брат, за что же ты остаток
Широкого и славного потомства
Василия Кирдяпы вдосталь губишь!
Последние мы четверо остались
Да что как угорелый
Из стана я, Василий...
Душа моя во мне захолодела.
Тебя послушать.
Так доброго не ждать! Ты, Дмитрий, глуп.
Я глуп не глуп, а голову жалею.
В запасе нет, всего одна на плечах.
Вот ты умен, а над собой не видишь
Погибели. Четвертый день мы ездим
С поклоном в стан, а проку что? Все хуже:
Между бояр смешки идут да шепот;
А царь, что день, грознее да грознее.
Чем это пахнет? Плахой либо ссылкой
Плакать, что ли,
Иди скорей на площадь,
Сбирай народ, клянись перед иконой,
Что в Угличе ты хоронил другого;
Что Дмитрий жив, что подлинный царевич,
Царя Ивана сын, на трон вступает!
Винись во всем; скажи, что страха ради
Борисова вы лгали с патриархом.
Иди теперь, а завтра будет поздно.
Богдашка Бельский да Голицын Васька
По площадям и в улицах московских
Одно твердят, что Шуйский с патриархом,
Изменники царевы, обманули
И довели до клятвопреступленья
Народ в Москве; а ты молчишь и губишь
А чем же мне заплатят
За ложь мою? Насмешками, что поздно
Опомнился, что раньше нужно было
Покаяться. Меня на то и ловят,
Да не поймать! Я даром лгать не стану.
Я хоронил царевича; я знаю,
Кто жив, кто нет; один я правду знаю...
Им ложь нужна, а я почет люблю.
Я подожду, куда мне торопиться;
Придет пора, и правда пригодится.
Опомнись, брат! Мы на волос от смерти.
Уж лучше смерть; позор еще тяжеле!
Не сладко жить без чести, быть холопом
Басманова и Бельского с Масальским!
А говорят: "Спесивый Дмитрий Шуйский!"
Ну где же спесь твоя! Лишь в том, что кверху
Ты бороду дерешь, да слова толком
Не вымолвишь, ворчишь, как кот запечный!
Да не до жиру, брат, а быть бы живу!
Не Шуйский ты! Наш род в последних не был;
Немало нас погибло смертной казнью;
Мы шли на смерть, а чести не теряли.
Благовест. Василий Шуйский крестится, берет шапку и трость.
Ко всенощной! Помолимся усердно
Пред Господом о крепости и силе
В борьбе с врагом. Для нас теперь, Димитрий,
Нет выбора другого: или плаха,
Иль золотая шапка Мономаха!
СЦЕНА ВТОРАЯ
ЛИЦА:
Дмитрий Иванович, самозванец.
Мстиславский, князь Федор Иванович.
Шуйский, князь Василий Иванович.
Шуйский, князь Дмитрий Иванович.
Голицын, князь Василий Васильевич.
Воротынский, князь Иван Михайлович.
Куракин, князь Иван Семенович.
Рубец-Mасальский, князь Василий Михайлович,
Басманов, Петр Федорович.
Бельский, Богдан Яковлевич.
Ян Бучинский, секретарь Дмитрия.
Яков Маржерет, капитан немецкой роты.
Корела, донской атаман.
Куцька, запорожский атаман.
Савицкий, иезуит.
Конёв.
Калачник.
Десятские, венгры, поляки, запорожцы, казаки, татары, немцы, польские латники, бояре, дворяне, купцы, стрельцы и всякий народ обоего пола.
Налево дворец, направо Архангельский собор; у Красного крыльца Маржерет и немецкая стража; от крыльца до собора стрельцы и польские латники. Вся площадь и здания покрыты народом; впереди, между народом, Конёв и калачник. Колокольный звон и музыка. Бояре: Мстиславский, Василий и Дмитрий Шуйские, Воротынский, Голицын, Куракин, Масальский, Бельский - выходят из Успенского собора и становятся подле крыльца. Мстиславский, в сопровождении двух бояр, идет во дворец и возвращается с хлебом и солью. На ступенях крыльца Савицкий.
К Архангелу, к родителям пошел!
Какой народ за ним! Все в разном платье.
Известно кто: черкасы, угры, ляхи.
Ну, полно ты! Бесов сейчас узнаешь.
Отведены глаза, на нас мечтанье
А ты узнаешь беса?
Так вон гляди! как есть в своем наряде.
(Показывает на Савицкого.)
И то ведь бес. Глядите-ка, робята!
Мы прокляты, живем без благодати,
И волен бес над нами: патриархом
Мы отданы ему во власть; он кажет
Что хочет нам, а мы глядим и верим.
Молчи да слушай, глупый!
Басманов выходит из Архангельского собора.
Десятские и сотские, смотрите,
Чтоб тесноты от множества народа
Не сталося, да накрепко блюдите,
Чтоб пустотных речей не говорили.
А буде кто лишь только заикнется
О вымысле нелепом Годунова
И патриарха, взять его скорее
За приставы, потом ко мне привесть.
Боярин наш Петр Федорыч, сироты
Мы бедные, дозволь взглянуть поближе
Нa батюшку, на наше солнце красно.
Как, боярин,
Не знать тебя? Кто всех бояр храбрее?
Кто всех умней? Петр Федорыч Басманов.
Ты с виду прост, а не дурак, я вижу.
Ну, рад ли ты, калачник, государю?
Уж так-то рад, что и сказать нельзя;
Пригожих слов, по глупости, не знаю.
Я, робята,
Ну ладно, встань вот здеся,
Поталкивай, осаживай назад!
Веселый день, играет солнце красно
На золоте крестов церквей соборных.
Пора взыграть и солнышку над нами!
В час утренний, с высоких сих ступеней,
При ярком блеске солнца над Москвой,
Прошедшее каким-то сном тяжелым,
Мучительным, минувшим невозвратно,
Мне кажется. Великие потомки
Князей удельных и бояр исконных,
Мы не жили, мы только трепетали:
Не сон ли то, что царь Иван нарочно,
По выбору, губил мужей совета
И воевод, бестрепетных во бранях?
Ему царей татарских покоряют
И городы немецкие берут,
От крымских орд Москву оберегают,
А он, едва опомнившись от страха,
На сковродах железных воевод
Огнем палит и угли подгребает!
Напомнил ты родителя кончину,
Победоносца князя Михаила
Иваныча, спасителя России,
И опечалил сыну ясный день.
А легче ль нам от Годунова было?
Ты то скажи, Ивана-то оставь.
Терпели мы владык своих законных
Столетний гнев, потомков Мономаха,
А выходцев ордынских с корнем вон.
Время таково.
Ты не привык; ну, ничего, привыкнешь.
К мучительству труднее привыкать,
Да, настало время
Вздохнуть и нам. Димитрий, Богом данный,
Видал иные царства и уставы,
Иную жизнь боярства и царей;
Оставит он татарские порядки;
Народу льготы, нам, боярам, вольность
Пожалует; вкруг трона соберет
Блистательный совет вельмож свободных,
А не рабов, трепещущих и льстивых,
Иль бражников опричнины кровавой,
На всех концах России проклятСй.
И царь у нас веселый:
Сам молится, а музыка играй!
Повеселить отцов и дедов хочет.
Давно они в тиши гробниц смиренно,
Под пение молебное, под дымом
Кадильных ароматов, почивают
И музыки доселе не слыхали...
Прими, Господь, и упокой их души,
Князей великих, сродников моих,
Царей, цариц и чад их благоверных,
Скончавшихся и здесь похороненных,
Неладно, князь Василий, княж Иваныч!
Ты знаешь сам, в день радости царевой
Речей и лиц печальных не бывает;
В церквах поют заздравные молебны,
А он оплошкой панихиду начал.
О здравии молись! За упокой-то
Ты сродников своих помянешь после.
Ты подожди родительской субботы.
Обмолвился, не всяко лыко в строку
Царя Ивана рано позабыли:
Оплошек не было; за них он на кол
Нет, Иван-то только
Приказывал, сажал-то ты с Малютой
Молчать бы нам, бояре,
Не бойся злой собаки, бойся смирной.
А Бельский все Ивана вспоминает;
Кому что мило, тот про то и грезит.
У них в крови с Басмановым холопство;
По их уму: не хам - так не слуга.
А Шуйский все родней своей кичится.
Как ни кичись, родней родного сына
Голицыным все воли
По Курбскому пошли;
Литва мила, завидно панам-раде!
Идет, идет! - Давай дорогу шире! -
Да ты лупи их крепче!
Затылок наш к побоям притерпелся.
Ты православной шеи не жалей!
Дмитрий выходит из собора, за ним бояре и дворяне, Бучинский, поляки, венгры, запорожские и донские атаманы Корела и Куцька. Звон и музыка.
Отец ты наш! ты наше солнце красно!
Пресветлый царь и князь великий Дмитрий
Иванович!
Дмитрий останавливается пред Маржеретом.
Не торопись, поспеешь!
Боярам честь потом, а немцам прежде.
Дай с немцами ему наговориться.
Ну, Маржерет, мой храбрый капитан!
Вы - молодцы, вы бьетесь лучше русских.
Ты - мой слуга! Я знаю, ты не станешь
Жалеть врагов моих; а так же больно
Побьешь и их, как нас тогда побили
В Добрыничах. Ты что на это скажешь?
Votre majestИ![1] Доколе капля крови
Французская останется во мне,
Я ваш слуга; я только жажду часу,
Чтоб показать пред вашими глазами
И преданность французскую и храбрость,
И умереть пред вашим MajestИ!
Добрынской битвы долго не забудешь!
Побили нас! О боже, як побили!
Надейся вот на этих атаманов;
Вы, лыцарство, всех прежде утекли.
Да дуже ж бьются нимци, вражи диты.
Вперед бегут, как дурни, запорожцы;
За ними вслед донские казаки.
И побежишь! Крещеные мы люди,
А немцам что... им черти помогают.
Ось так! Ось так! Корела правду каже,
Як бы не бис, мы б, мабуть, не втекли.
Придет пора, тогда тебя я вспомню;
Я здесь, в Москве - среди своих детей,
И мне не нужно иноземной стражи.
А вот начнем войну с султаном турским,
Тогда пойдем, мой храбрый Маржерет,
Зубритъ мечи и бердыши стальные
О бритые затылки бесермен.
Мне хочется померяться с тобою;
Ты храбр, а я завистлив; ты, я знаю,
Доволен будешь мной, jak boga kocham! [2]
Ruft: "Hoch! vivat der Kaiser!" [4]
Пресветлый царь и князь великий, Дмитрий
Иванович, всея Руссии, Божьим
Произволеньем чудно сохраненный
И покровенный крепкою десницей
Наш государь и самодержец, ныне
Пожалуй нас, вступи в свои хоромы
И на отеческом престоле сядь!
Мне Бог вручил московскую державу
И возвратил родительский престол.
От юных лет невидимою силой
Я сохранен для царского венца.
Изгнанником безвестным я покинул
Родной земли пределы - возвращаюсь
Непобедимым цесарем, карая
Врагов своих и милуя покорных.
И радостно вступаю в отчий дом
Творить и суд и милость. Вам, бояре,
Мы скажем завтра жалованье наше.
Сегодня пир; гостей иноплеменных
Мы удивим московским хлебосольством.
По площадям велю вина поставить -
Гуляйте все с утра до поздней ночи
На радости о нашем возвращенье.
Храни тебя Господь на многи лета
И одоленье даруй над врагом!
Великий царь, дозволь ты мне, холопу,
Усердие явить перед тобою!
Мы, государь, с Барановым, с Масальским
Хотим скакать к народу - благо, много
Сошлось его с окольных деревень -
И с лобного поклясться всенародно
Целуя сей животворящий крест,
Что ты наш подлинный царевич Дмитрий,
Почившего царя Ивана сын.
Зачем скакать и всенародно клясться!
Народ меня не позабыл и любит.
Ты видел сам сегодняшнюю встречу,
И моего приказу нет тебе.
Но если ты усердствовать желаешь,
Благодарю, я воли не снимаю.
Скачи к народу, говори, что знаешь...
За нами, pater! [6]
Уходит во дворец, за ним Мстиславский, Голицын, Дмитрий Шуйский,. Воротынский, Куракин и другие: Василий Шуйский останавливается на слова Бельского.
Князь Василий!
За нами, что ль? Оно бы не мешало
Поправить грех, покаяться народу.
Не ты б молол, не я бы это слушал!
Тебе учить меня не довелось.
Я стар, Богдан, да на подъем не легок.
Басманов и Масальский помоложе,
И молода боярская их честь.
Ну, пусть они и скачут вперегонку
С черкасами и польскими панами;
А мне с Мстиславским в царские хоромы -
Петр Федорыч, ты - ближний государю,
Ужли стерпеть обиду от Василья?
Не выдай нас! Тебе стерпеть обиду,
Так нам житья от Шуйских не видать.
Нет, я не дам себя обидеть даром,
Не дам себе дорогу перейти.
Я поклялся царю и государю
Беречь его и выводить измену;
Изменников найду я в думе царской
Мы, боярин
Петр Федорыч, купчину изымали:
Мутил народ и пустотные вести
Рассказывал о старом патриархе.
Хоть побожусь, что он подослан Шуйским.
Ко мне его, а вечером к допросу.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
ЛИЦА:
Дмитрий Иванович, самозванец.
Басманов, Петр Федорович.
Савицкий, иезуит.
Ян Бучинский. секретарь Дмитрия.
Дмитрий и Басманов входят.
Так вот она - палата крепкой власти
И грозных дум, святой и неприступный
Приют царей!.. По золотому полю
Тяжелое и строгое письмо...
Так прочно все, такое вековое!
Вот старый трон; на нем мой брат Феодор
Сидел в мечтах о житии небесном,
О царственных заботах не радея.
Отец Иван для буйств своих татарских
Святую тишь палаты покидал
И в слободе кромешной запирался;
А здесь сидел, посаженный для смеха,
Крещеный царь татарский, богомольный,
Судил народ и жил благочестиво...
Про князя Симеона
Ты спрашивать изволишь? Годуновым
Он сослан был: Борис его боялся.
Он в вотчине, в Кушалине селе;
Слепой старик, едва волочит ноги.
Великий князь и царь всея России -
В изгнании! Гонцов к нему отправить,
Привезть опять в Москву с большим почетом
И величать по-прежнему царем.
Басманов! Мне ль бояться
Татарина! Я не Борис. Я милость
Дарую всем опальным годуновским!
Довольно мук, Басманов! Ныне милость,
Одна лишь милость царствует над вами.
Ты милостью себя навек прославишь,
Но без грозы ты царством не управишь.
Не диво мне такие речи! Править
Вы знаете одно лишь средство - страх!
Везде, во всем вы властвуете страхом:
Вы жен своих любить вас приучали
Побоями и страхом; ваши дети
От страха глаз поднять на вас не смеют;
От страха пахарь пашет ваше поле;
Идет от страха воин на войну;
Ведет его под страхом воевода;
Со страхом ваш посол посольство правит;
От страха вы молчите в думе царской!
Отцы мои и деды, государи,
В орде татарской, за широкой Волгой,
По ханским ставкам страха набирались
И страхом править у татар учились.
Другое средство лучше и надежней -
Щедротами и милостью царить.
Великий царь, являй свои щедроты
И милости несчетные; но, ради
Сирот твоих, для нашего спокоя,
Жалей свою венчанную главу!
Не дай расти и созревать измене!
А где измена?
Боярин твой великий,
Василий Шуйский. Проследил измену
И вывел я; она ясна как день.
Не верю я. Владычество тирана
Пугливого вас приучило видеть
Бояр пронырство
Неведомо тебе, ты с нами не жил.
Грозна была опала государей,
Родителей твоих и Годунова;
Но если б знать ты мог бояр крамольных
Все помыслы, ты казням бы Ивана
Не подивился. В самой преисподней,
На самом дне клокочущего ада,
Не выковать таких сетей, какими
Они тебя и Русь опутать могут.
Великий царь, не верь своим боярам,
Не верь речам, улыбкам и поклонам -
Казни ты их направо и налево,
А Шуйского вперед - он всем начало.
Ужасен смысл речей твоих, Басманов!
Ты холодом меня обвеял. Думал
Я милостью привлечь сердца