gn="justify"> Да разве есть ко мне дорога, лесом
Не заросла, не завилась травою?
Каких людей попутных вы встречали?
Кто вас провел, кто показал домишко
Убогий мой? Да разве есть на свете
Василий Шуйский? Разве люди помнят
В Москве о нем? Великие бояре!
Не вы нашли, не люди вам казали
Пути-дороги - царь вам приказал
Найти меня, и лесы преклонились,
И развился, как скатерть, путь широкий
И поднялся и светел стал мой дом,
Как царские высокие палаты:
И жив опять, и радостен хозяин;
Вчерашний смерд - опять боярин царский.
Скажите вы царю и государю,
Что дней моих остаток и дыханье
Последнее, душевный каждый помысл
Я отдаю ему; что стар и хил я,
Но сил еще у Шуйского достанет,
Чтоб доползти до ног его, коснуться
Его стопам холопскими устами
И верным псом на страже стать у трона...
Седлать коней! Боярскую одежду!
Лохмотья прочь! Я еду к государю;
А завтра вас прошу к себе, бояре,
На званый стол, на разливанный пир -
Отпраздновать со мной цареву милость!
II
СЦЕНА ПЕРВАЯ
ЛИЦА:
Дмитрий.
Василий Шуйский.
Мстиславский.
Голицын.
Татищев.
Басманов.
Бельский.
Масальский.
Бучинский.
Власьев, царский казначей.
Осипов, дьяк из приказа.
У каждой двери по двое немцев с бердышами.
Передняя комната в новом дворце у самозванца; за ней широкая галерея с цветными стеклами.
Выходят Татищев, за ним Василий Шуйский.
Куда бежишь? Аль речи не по мысли?
Ишь неучи! Уж это мы слыхали!
Обучимся и мы, не торопясь.
Пусть вызовут из Греции монахов!
Так нет, такой науки он не хочет...
Отдай робят в ученье езовитам...
Меня мороз по коже подирает,
Готова брань сорваться с языка.
На драку я пойду, на нож полезу,
Когда шутя о вере говорят.
Какой он царь! Какой защитник церкви,
Когда латинской, езовитской веры
От греческой не может отличить!
Ему одно, что наше православье,
Что ересь их. Кабы одно-то было,
Анафеме бы их не предавали.
А коль одно, так и пускай бы в нашу
Латинцы шли. Вот, значит, не одно.
Татарин, жид, латинец, православный -
Всяк бережет свою; а у царя-то
А ты молчишь, боярин, князь Василий
Иванович, иль дакаешь ему
К чему же горячиться!
Само себе защита православье,
Гонителей оно не побоится.
И Фока и Ульян-богоотступник
На Бога шли войной, да много ль взяли...
Гонители погибли лютой смертью,
А вера православная стоит.
Входят Голицын и Мстиславский.
А вот у нас и свадьба подоспела;
Всю зиму пировали,
Играли в зернь да пили без ума;
Мы свадьбу отпируем,
И кончено, снарядимся в поход.
Какая стать Казы-Гирея трогать
И турского султана задирать!
Кому нужда? Жигмонту, немцам, папе;
А мы в чужом пиру похмелье примем.
На крымцев есть донские казаки:
Пусть режутся; послать свинцу да зелья,
Да денег дать - а после отпереться,
Что нам-де их, воров, не удержать...
Две выгоды: дешевле и без драки;
И волки сыты, да и овцы целы,
Татары биты, да и мы с султаном
Поход задуман в Риме,
И сгоряча наш царь пообещался
Начать войну, чтоб выманить от Польши
Жену да императорское титло.
Со свейским мы поссорились за Польшу,
С татарином и турским за нее ж...
Так с Польшей-то в ладах ли? Не бывало!
За титло
Непобедимого. На печке сидя,
Ни с кем не воевавши, заслужили
Такую честь, так нам ее подай!
Сбирались-то втроем идти на турок,
А немцы прочь; Жигмонт, угодник папский,
И рад бы в рай, да сеймом вяжут руки;
Останемся как раки на мели.
Одни пойдем; на что ж новогородцев
И псковичей пригнали на Ходынку?
Да много ль их? Всего восьмнадцать тысяч.
В Ельце еще сбираются войска.
Велик калым платили;
Рекой течет московская казна
За польскую границу; Афанасий
Обозами возил туда два раза.
Нет, он один пойдет, не побоится!
Ему война - потеха; спит и грезит
Он о войне; ему без дела скучно.
Война - потеха, вера на потеху!
И у крыльца поставлен для потехи
Треглавый ад - бряцание велико
От челюстей и пламя из ушей,
Отверзты зубы, и готовы когти
На ухапление. И зрети страшно!
Потехи всё; какое ж дело свято?
Татищев, ты не очень завирайся!
Басманову ты кланяйся, а то бы
Гулять тебе за Вологду иль Вятку,
Куда Макар телят не загонял.
Татищев уходит, махнув рукой.
Потише, царь идет.
Из царских комнат выходят Дмитрий, Басманов, Бельский, Масальский, из галереи показывается Бучинский с письмом.
Мне весело, бояре; нашу радость
Желал бы я и с вами разделить.
Сегодня пир; придумайте потеху
Веселую для радости моей.
Теперь, что день, то ближе наше счастье,
И скоро мы московский трон украсим
Жемчужиной, какой не обладают
Богатые индийские цари.
Как думаешь, Бучинский, по расчету,
Далеко ли теперь невеста наша?
Ее ясновельможность, цесаревна,
Марина Юрьевна, теперь в Можайске;
Его мосць, воевода Сендомирский,
Ясновельможный пан, в Вязёмах к ночи.
Табун коней послать ему для встречи!
Не помнишь ли, какие мы подарки,
Последние, послали с Афанасьем
Навстречу ей, царице нашей, в Вязьму?
Две запоны алмазные, корону
Алмазную, часы да жемчуг низан.
И только, Ян? Да это мало! Что бы
Еще послать? А вот что, пан Бучинский:
Свези еще ей восемь ожерельев
И столько же кусков парчи на платье...
А жемчугу в казне какая пропасть!
Берешь, берешь, а все не убывает;
Куда девать, придумать не могу.
Да пусть лежит; не пролежал бы места,
Пан Басманов,
Я твоего не спрашивал совета...
Готовы ли кареты? а возницам
И конюхам под цвет каретный платье?
А новые шатры - встречать царицу?
Готово все, великий государь.
Там бархату в царицыны покои
В казне давно не стало,
Да и в Москве едва ль его найдешь!
Не знаю,
Вы бегали иль нет, а бархат нужен.
Найти его, чего бы он ни стоил!
Что нужно нам, того не быть не может.
Хоть тысячу, хоть больше дай за лоскут
В ладонь мою. Я денег не жалею.
Я прикажу, и будет мне готово
Не только бархат, птичье молоко!
Камки, парчей и бархату цветного
Истратили мы столько, государь.
Что запрудить Москву-реку хватило 6;
А соболей, и камней многоцветных,
И денежной истрачено казны -
И сметы нет, и слов таких не знаем.
Истрачено! Басманов! Пан Басманов!
Кого я жду! Истрачено! Да если б
В моей казне алмазов было больше,
Я б вымостил алмазами дорогу
Да для чего же
Копить, беречь их в темных кладовых?
Алмаз, что человек, не виден в куче:
А посади его на видном месте -
И заблестит. Недаром их копили
Родители твои; они как знали,
Что Дмитрию придет пора их тратить
На брачный пир, для славы государства,
На диво и на зависть иноземцам.
A ты забыл, что тотчас после пиру
Война у нас. Куда казна нужнее,
Да неужли, Басманов,
Так много денег нужно на войну,
Что их в казне у нас не хватит? Верьте,
Поход короток будет; мы нагрянем,
Как Божий гнев, на головы неверных,
И долго будет страшно наше имя.
В пределах их - великую добычу
И славный мир мы завоюем разом.
Пословица у нас: "Сбирайся на день,
А про запас бери на всю неделю!"
Война - войной, а свадьба - свадьбой! Разве
Царю считать алтынами пригоже?
Подьячему, на жалованье царском,
На маленьком, а не царю - алтыны
Раскладывать на разные потребы;
Один на кашу, на кафтан другой.
Война у нас не нынче и не завтра;
Пошлет Господь, так деньги соберутся:
Купцы дадут, в монастырях есть лишки.
В монастырях они лежат без пользы.
Подумайте, бояре, как бы лучше
Расставить нам гостей ясновельможных,
Родню мою. Бояре, не забудьте,
Что польские паны - не вам чета;
Живут красно, богато, видеть любо,
Не взаперти, а настежь, шумно, людно.
Под воеводу дом Борисов годен,
А для панов бояре потеснятся.
Нам негде взять раздолья и простору. Живем черно.
Прислужников царицыных поставим
По улицам Чертольским, по Арбату,
В самом Кремле. Купцов, попов погоним
Из их дворов; не маленькие, сыщут
Приют себе. Хоть нынче ж вывозиться
Просить начни - они ломаться будут;
Ему толкуй, а он свое заладит,
Что дом-де мой, что я-де в нем хозяин.
Народ простой - не понимает чести.
Что в их дворах стоят царевы гости.
Великий царь, не одобряй насильства!
Прогнать попов - в народе ропот будет.
Неужто ж нам, для нашей царь-девицы.
Для матушки, красавицы царицы.
Невиданной, неслыханной нигде,
Да ты откуда знаешь
Да если б лучше
Была у нас, зачем бы издалека
И брать тебе: ты дома бы женился...
Давно ли,
Великий царь, ты разлюбил красавиц
Родной земли, смиренниц чернобровых?
Ты прежде их не обегал, кажись.
Красавицы в Москве у вас не редкость,
По красоте им равных не найдешь...
Но портит их излишняя покорность
И преданность, бесспорная готовность,
Всегдашние уступки и молчанье.
Литовские красавицы не то!
В очах огонь, в речах замысловатость!
То ласкою безмерною дарят.
То гордостью нежданною окинут.
Им приказать нельзя, нельзя принудить
Любить тебя; а долго и прилежно
Ухаживать тебя они заставят.
(Указывая на Василия Шуйского.)
Смотрите-ка, у старика глаза-то
Как прыгают. Ты, видно, Шуйский, любишь
Хорошее? Товару цену знаешь?
Не без греха! Покаюсь, грешен, грешен!
Ну то-то же! Вот жалко, что сосватал
Ты русскую, а то нашли бы польку.
Ну, где уж мне! Я стар. По Сеньке шапка!
Нам некогда, великий государь,
За бабами ухаживать подолгу;
У нас дела с утра до самой ночи,
И для того нам русские способней.
Ты очень строг, Басманов, нынче; Шуйский
Твоей великой мосци
Дозволь сказать! Царицу беспокоит,
Что усмотреть не можно за прислугой;
Что наши грубы с русскими, и много
И ссор и драк бывает на дороге.
Боится, чтоб в Москве не сталось то же.
Мы, русские, с поляками роднимся.
Пускай дерутся, после помирятся.
Молю тебя, великий государь,
Унять скорей поляков! Мы дождемся
Беды большой. Вражда непримирима,
А новые обиды подольются.
Так что же делать?
Не бить же нам гостей своих для свадьбы!
Нельзя ж и русских заставлять терпеть
И принимать с поклонами побои!
А пусть они дают полякам сдачи,
Так задирать поляки перестанут.
Такой раздор недоброе пророчит.
Дозволь полякам обижать народ.
Дозволь народу драться с поляками...
Натравливать - охотники найдутся!
И вырастет из драки бунт народный.
Молчите вы! Мне слушать надоело!
Не школьник я, не вам меня учить!
Поймите раз и навсегда, что Шуйский
Умнее вас, и рта не разевайте,
Когда мы с ним о деле говорим.
Власьев с рабочими на галерее.
Бархатом разжился,
Веду рабочих - стены обивать.
Дождитесь здесь, бояре! Я в покои
Царицыны схожу, взгляну работы.
Ты льстишь царю; твои советы - гибель.
Он молодой, горячий государь;
Любя его, ты будь руководитель,
Не поблажай, а на добро учи.
Учить его, так быть умнее надо:
А я себя умней его не ставлю.
Да и тебе не след умом кичиться
Покуда ты доверчивое сердце
Великого царя не портил лестью,
Он верных слуг своих любил советы,
За грубость речи гнева не держал;
Он верил нам, он спор любил, он помнил,
Что тот слуга, кто смело режет правду,
А наглый льстец - изменник, не слуга.
Вот я женюсь, да если будут дети,
Так их учить - обязанность моя.
Выходит из галереи Дмитрий, за ним Осипов.
Мертвец, худой и бледный! Кто, зачем он?
Спросить его! Остановить его!
Немцы загораживают Осипову дорогу
Убогий смерд! Дьячишка из приказа!
Зачем? Как смел? Откуда ты?
Просить чего иль жаловаться хочешь
Не знаю, чем и как я мог напрасно
Тебя обидеть, добрый человек.
А тем, что ты в святых стенах кремлевских,
Среди церквей, вертеп греха поставил,
Нечестию и ереси поганой!
Святую тишь молитвы православных
Нарушил ты гуденьем мусикийским!
Вхождением еретиков латинских
И люторских ты храмы осквернил
Где я молюсь, пред чем благоговею,
Куда вступаю с трепетом священным,
Туда со мной литвин и лях с руганьем
И мерзостным кощунством вместе входят.
Не трогайте! Ты, Осипов, чего же
За брань свою желаешь заслужить
От милостей моих царевых?
Смерти!
Какой ты царь! Тебе ль управить царством,
Когда собой управить ты не в силах!
Какой ты царь! Ты сам в оковах рабства!
Ты раб греха! служитель сатаны,
Сидящий на престоле всероссийском!
Воистину расстрига, а не царь!
Нельзя терпеть! Освободи нам руки,
И мы его на части разнесем!
Изменник тот, кто может равнодушно
В глазах царя такие речи слушать!
Ты, Осипов, себе желаешь смерти;
Ты заслужил ее. Иди на казнь!
Чего же ждать иного от расстриги!
Не изрыгай своих ругательств скверных,
Я смерти жду Постом и покаяньем
Я оградил себя от страха смерти
И, причастясь святых Христовых тайн,
Пришел к тебе из Божьей церкви прямо
Принять из рук твоих венец страдальца,
С которым я на небеса предстану.
Басманов и Бельский опускают бердыши.
Придет пора, то время недалеко,
И смерть моя тебе завидна будет.
Казнить его! Остановись, Басманов!
Жестокий, непреклонный,
Бесчувственный и твердый, как железо,
Безжалостен к себе народ московский;
Он милостей не ценит и не стоит.
Стеречь его до моего приказа!
Исполню, государь.
Вот мученик святой! Идя на смерть,
Он вымолвил пророческое слово:
"Завидовать моей ты будешь смерти".
СЦЕНА ВТОРАЯ
ЛИЦА:
Дмитрий.
Пан Юрий Мнишек, воевода Сендомирский.
Марина Юрьевна, его дочь.
Камеристка.
Деревянная келья в Москве.
(5 мая 1606 года)
Входят Мнишек и Марина.
Скажи, отец, зачем меня, как птичку,
Чтоб ты не улетела
От сокола, московского царя.
Ты знаешь сам, какой тяжелой цепью
Взаимных клятв, обетов, вздохов нежных
Мы связаны с державным женихом.
Как верны мы, и я и он, друг другу!
И вот за то должна я в заключенье
Сидеть и ждать, когда угодно будет
Великому царю с собою вместе
Меня на трон московский посадить.
Смешной народ, обычаев старинных
Если хочешь
Любимой быть, старайся сохранить
Обычаи и даже предрассудки
Земли, теперь родной тебе.
Стараюсь,
Хоть трудно мне и скучно привыкать
К поклонам их тяжелым, к дикой речи
И поступи размеренной и тихой...
А мой жених рядиться очень любит:
На дню пять раз переменяет платье.
Понравиться естественно желанье
В таком живом и страстном человеке.
Мне нравится царицей быть московской,
А царь Москвы и неуклюж, и груб.
Ты на царя похож гораздо больше,
Чем Дмитрий мой, великий император.
Учить тебя не стану; ты сумеешь
И Польши честь, и гонор родовитых
Панов ее достойно поддержать
В Московии; но, кажется мне, слишком
Ты холодна с царем. Он обезумел,
Он все забыл, одной любовью бредит,
То шлет тебе подарок за подарком.
То рядится и только что не плачет.
А если так, ну, значит, не напрасно
Я холодна к нему. Отец! ты знаешь,
Что, слабые и робкие созданья,
Мм, женщины, всю жизнь у вас под властью,
И только раз, когда страстей горячка
Безумная кипит в душе мужчины,
Холодностью и строгостью притворной -
Имеем мы и власть над ним и силу.
В земле чужой нам золото и жемчуг
Не лишние, алмазы - те же деньги.
Он нам с тобой полцарства обещает,