Булгаков Валентин Федорович - Христианская этика

sup>1.

   Если бы это было не так, то отчего же выпуск этого средства обмена всегда составлял и составляет прерогативу власти? Положим, люди установили свое средство обмена, ну и оставьте их обмениваться, как и чем они хотят; и вы, люди, имеющие власть, т. е. средства насилия, и не вмешивайтесь в этот обмен. А то вы начеканите эти монеты, никому не позволяя чеканить такие же, а то, как у нас, только напечатаете бумажки, изобразите на них лики царей, подпишете особенной, подписью, обставите подделку этих денег казнями, раздадите эти деньги своим помощникам и требуете себе, в форме государственных и поземельны" податей, таких монеток или бумажек, с такими точно подписями, столько, что рабочий должен отдавать весь свой труд, чтобы приобресть эти самые бумажки или эти самые монетки, и уверяете нас, что эти деньги нам необходимы как средство обмена. Наука подтверждает это, говоря, что люди все свободны, и одни люди не угнетают других, не держат их в рабстве, а только есть деньги в обществе и железный закон, по которому рента увеличивается, а рабочая плата уменьшается до минимума! Но если бы эта воображаемая наука - политическая экономия - не занималась тем же, чем занимаются все юридические науки - апологией насилия, она не могла бы не видать того странного, явления, что распределение богатств и лишение одних людей земли и капитала, и порабощение одних людей другими - все это в зависимости от денег, и что только посредством денег теперь одни люди пользуются трудом других, т. е. порабощают других².

   Вообще, всякое порабощение одного человека другим основано на том, что один человек может лишить другого жизни и,

   ¹ Там же, с. 131-133.

   ² Там же, с. 130-131.

   не оставляя этого угрожающего положения, заставить другого исполнять свою волю. Если человек отдает весь свой труд другим, питается недостаточно, отдает малых детей в тяжелую работу, уходит от земли и посвящает всю свою жизнь ненавистному и ненужному для себя труду, как это происходит на наших глазах, в нашем мире (называемом нами образованным, потому что мы в нем живем), то наверно можно сказать, что он делает это только вследствие того, что за неисполнение всего этого ему угрожают лишением жизни. В древние времена способ порабощения и угроза лишения жизни были очевидны: употреблялся первобытный способ порабощения людей, состоящий в прямой угрозе убийства мечом. Способ этот при усложнении жизни представил большие неудобства для насильника. Чтобы пользоваться трудом елабых, ему необходимо было их кормить и одевать, т. е. содержать так, чтобы они были способны к работе,- и этим самым ограничивалось число порабощенных; кроме того, этот способ принуждал насильника беспрестанно с угрозой убийства стоять над порабощенным, И вот вырабатывается другой способ порабощения.

   Пять тысяч лет тому назад, как это записано в Библии, был изобретен Иосифом Прекрасным этот новый, более удобный и широкий способ порабощения людей - посредством голода. Иосиф, пользуясь правом первобытного способа порабощения людей угрозою меча, собрал хлеб в хорошие годы, ожидая дурных, которые обыкновенно следуют за хорошими, что знают все люди и без сновидений фараона, и этим средством - голодом - сильнее и удобнее для фараона поработил и египтян, и всех других жителей окрестных стран, поставив дело так, чтобы навсегда держать народ в своей власти¹. Но и этот способ порабощения не удовлетворял вполне желаниям сильного,- как можно больше отобрать произведений труда от наибольшего числа работников и поработить как можно большее число людей,- и не соответствовал более усложнявшимся условиям жизни, и вырабатывается еще новый способ порабощения. Новый и третий способ этот есть способ дани. Способ этот основывается, так же как и второй, на голоде, но к средству порабощения людей лишением хлеба присоединяется еще лишение их и других необходимых потребностей. Сильный назначает с рабов такое количество денежных знаков, находящихся у него же, для приобретения которых рабы обязаны продать не только запасы хлеба, но и предметы первой необходимости: мясо, кожу, шерсть, одежды, топливо, постройки даже, и потому насильник держит всегда в своей зависимости рабов не только голодом, но и холодом, и всякими другими лишениями. И устраивается третья форма рабства - денежного².

   Выгоды этого способа порабощения, сравнительно с прежними, для насильника состоят в следующем. Во-первых, посред-

   ¹ Там же, с. 136-137.

   ² Там же, с. 139-140.

   ством него может быть отобрано большее количество труда и более удобным способом, так как денежная подать подобна винту: может быть легко и удобно завинчиваема до того последнего предела, при котором только не убивается золотая курица, так что не нужно дожидаться голодного года, как при Иосифе, а голодный год устроен навсегда¹. Во-вторых, при этом способе насилие распространяется на всех ускользавших прежде людей, отдававших только часть своего труда за хлеб, теперь же обязанных отдавать насильнику еще другую часть этого труда, за подати. Невыгода же для насильника в том, что он при этом способе делится с большим количеством людей, не только своих непосредственных помощников, но, во-первых, всех тех частных землевладельцев, которые обыкновенно появляются при этом третьем способе; во-вторых, со всеми теми людьми своего и даже чужого народа, которые имеют денежные знаки, требующиеся с рабов. Выгода для насилуемого сравнительно со вторым способом одна: в том, что он получает еще большую личную независимость от насильника; он может жить - где хочет, делать -что хочет, сеять и не сеять хлеб и, имея деньги, может считать себя совершенно свободным и постоянно надеяться достигнуть и временами достигать, когда у него есть лишние деньги или купленная на них земля, положения не только независимого, но и насилующего человека. В общей же сложности при этом третьем способе положение насилуемых становится гораздо тяжелее, так как количество людей, пользующихся трудами других, становится еще больше, и потому тяжесть содержания их ложится на меньшее число людей. Этот третий способ порабощения людей тоже очень старый и входит в употребление вместе с двумя прежними, не исключая их совершенно.

   В наше время личное рабство, характеризующее первый способ порабощения, выражается в тех сотнях миллионов постоянного войска, без которого нет ни одного государства и при уничтожении которого неизбежно рушится весь экономический строй каждого государства. Земельное рабство, соответствующее второму способу, также существует. Третий способ порабощения - данью, податью - в наше время, с распространением однообразных в разных государствах денежных знаков и усилением государственной власти, получил особенную силу, так что стремится уже заменить второй способ порабощения, поземельного. Это с очевидностью доказывается экономическим положением всей Европы. Девять десятых хотя бы русского рабочего народа работают у помещиков и фабрикантов только потому, что их принуждает к тому требование податей, государственных и поземельных. Это до такой степени очевидно, что попробуй правительство год не взыскивать податей прямых, косвенных и поземельных, и станут все работы на чужих полях и фабриках.

   ¹ Там же, с. 141.

   Все три способа порабощения людей не переставали существовать и существуют и теперь; но люди склонны не замечать их, как скоро этим способам даются новые оправдания. И что странно, именно этот самый способ, на котором в данное время все зиждется,- тот винт, который держит все,- он-то и не замечается. Когда в древнем мире весь экономический строй держался на личном рабстве, величайшие умы не могли видеть его. И Ксенофонту, и Платону, и Аристотелю, и римлянам казалось, что это не может быть иначе, и что рабство есть неизбежное и естественное последствие войн, без которых немыслимо человечество. Точно так же в средние века и даже до последнего времени люди не видали значения земельной собственности и вытекающего из него рабства, на котором держался весь экономический строй средних веков. И точно так же теперь никто не видит и даже не хочет видеть того, что в наше время порабощение большинства людей держится на денежных податях, собираемых посредством управления и войска, того самого управления и войска, которые содержатся податями.

  

  

  

   Разделение труда! Одни заняты умственной, духовной, другие - мускульной, физической работой. С какою уверенностью говорят это люди! Им хочется это думать и им кажется, что в самом деле происходит совершенно правильный обмен услуг там, где происходит самое простое, старинное насилие². Разделение труда есть закон всего существующего, и потому оно должно быть в человеческих обществах. Очень может быть, что это так, но остается все-таки вопрос о том: то разделение труда, которое теперь есть в человеческих обществах, есть ли оно то самое разделение труда, которое должно быть? И если люди считают известное разделение труда неразумным и несправедливым, то никакая наука не может доказать людям, что должно быть то, что они считают неразумным и несправедливым ³.

   Разделение труда несомненно очень выгодно и свойственно людям, но если люди свободны, то оно возможно только до известного, очень недалекого предела, который давно уже перейден в нашем обществе. Разделение труда, при котором мастер делает всю жизнь одну сотую предмета или кочегар на заводе работает в 50-градусной температуре, или задыхаясь от вредных газов,- такое разделение труда невыгодно людям, потому что оно, производя ничтожные предметы, губит самый драгоценный предмет - жизнь человеческую. И потому такое разделение труда, как то, которое существует теперь, может существовать только при принуждении⁴.

   ¹ Ib ._t с. 142-145.

   ² Там же, с. 210.

   ⁴ "Рабство нашего времени", с. 42-43.

   ³ Там же, с. 205-206.

   В самом деле, положим - живут люди, кормятся земледелием, как свойственно всем людям; один человек устроил кузнечное горно и починил свой плуг, приходит к нему сосед и просит тоже починить и обещает ему за это работу или деньги. Приходит третий, четвертый, и в обществе этих людей происходит разделение труда: делается кузнец. Другой человек хорошо выучил своих детей, к нему приводит детей сосед и просит учить их, и делается учитель, но и кузнец, и учитель сделались и продолжают быть такими только потому, что их просили, и остаются таковыми до тех пор, пока их просят быть кузнецом или учителем. Если бы случилось, что заведется много кузнецов и учителей, или их работа не нужна, они тотчас, как этого требует здравый смысл и как это бывает всегда там, где нет причин нарушения правильности разделения труда,- они тотчас бросают свое мастерство и опять берутся за земледелие. Люди, поступающие так, руководятся своим разумом, своею совестью, и потому мы, люди, одаренные разумом и совестью, все утверждаем, что такое разделение труда правильно. Но если бы случилось, что кузнецы имеют возможность принудить других людей работать на них и продолжали бы делать подкобы, когда их не нужно, а учителя учили бы, когда некого учить, то всякому свежему человеку как человеку, т. е. существу, одаренному разумом и совестью, очевидно, что это не было бы разделением, а захватом чужого труда, потому что такая деятельность отступала бы от того единственного мерила, по которому можно узнать правильность разделения труда: требование этого труда другими людьми и свободно предлагаемое за него вознаграждение. А между тем такая-то именно деятельность и есть то, что называется по научной науке разделением труда. Люди делают то, на что другие и не думают заявлять требования, а требуют, чтобы их кормили за это, и говорят, что это справедливо потому, что есть разделение труда. Главное общественное бедствие - управление, бесчисленное количество чиновников, и причина экономического бедствия нашего времени - перепроизводство,- происходит только из этого странного понимания разделения труда.

   Странно было бы видеть сапожника, который считал бы, что люди обязаны кормить его за то, что он шьет, не переставая, сапоги, которые давно уж никому не нужны; но что же сказать про тех людей правительства, церкви, науки и искусства, которые уж ничего не шьют, ничего не только видимого, но полезного для народа не производят, на товар которых нет охотников и которые так же смело, на основании разделения труда, требуют, чтобы их и кормили, и поили сладко, и одевали хорошо¹. Вы меня кормите, одеваете, делайте для меня всю ту грубую работу, которую я потребую, и к которой вы привыкли

   ¹ "Так что же нам делать", с. 206-207.

   с детства, а я буду делать для вас ту умственную работу, которую я умею и к которой уже я привык. Вы давайте мне телесную, а я буду давать вам духовную пищу. Расчет, кажется, совершенно верен и он был бы совершенно верен, если бы обмен этих услуг был свободный; если бы те, которые доставляют телесную пищу, не обязаны были доставлять ее прежде, чем они получают духовную пищу. Ученый, художник говорят: прежде, чем мы можем начать служить духовной пищей, нам нужно, чтобы люди продовольствовали нас телесной пищей. Но отчего же производителю телесной пищи не сказать, что прежде, чем мне служить вам телесной пищей, мне нужна духовная, и, не получив ее, я не могу работать? Вы говорите: мне нужна работа пахаря, кузнеца, сапожника, плотника, каменщика, золотаря и др. для того, чтобы приготовить мою духовную пищу. Производитель же телесной пищи должен все это делать, не заявляя никаких требований, и давать телесную пищу, хотя бы он и не получал пищи духовной. Но он также может сказать: прежде, чем мне идти работать, приготовляя для вас телесную пищу, мне нужно иметь уже плоды духовной пищи. Для того чтобы мне иметь силы для' работы, мне необходимы: религиозное учение, порядок в общей жизни, приложение знаний к труду, радости и утешения, которые дают искусства. Ведь если рабочий только скажет это, то правоты гораздо более на его стороне, чем на стороне человека умственного труда. Правоты на его стороне больше потому, что труд, доставляемый рабочим человеком, первее, необходимее, чем труд производителя умственного труда, и потому, что человеку умственного труда ничто не мешает давать ту духовную пищу, которую он обещал ему; рабочему же мешает давать телесную пищу то, что ему самому недостает этой телесной пищи.

   Что же ответим мы, люди умственного труда, если нам представят такие простые и законные требования? Чем удовлетворим мы их? Катехизисом Филарета, священными историями Соколовых и листами разных лавр и Исаакиевского собора, для удовлетворения его религиозных требований; сводом законов, кассационными решениями разных департаментов и разными уставами комитетов и комиссий - для удовлетворения требований порядка; спектральным анализом, измерениями млечных путей, воображаемой геометрией, микроскопическими исследованиями, спорами спиритизма и медиумизма, деятельностью академии наук - для удовлетворения требований знания? Чем удовлетворим его художественным требованиям? Пушкиным, Достоевским, Тургеневым, Л. Толстым, картинами французского салона и наших художников, изображающими голых баб, атлас, бархат, и пейзажи, и жанры; музыкой Вагнера и нашими музыкантами? Ничто это не годится и не может годиться, потому что мы, с своим правом на пользование трудом народа и отсутствием всяких обязанностей в нашем приготовлении  духовной  пищи,   потеряли  совсем  из  виду  то единственное назначение, которое должна иметь наша деятельность. Мы даже не знаем, что нужно рабочему народу, мы даже забыли его образ жизни, его взгляд на вещи, язык; даже самый народ рабочий забыли и изучаем его как какую-то этнографическую редкость или новооткрытую Америку. Мы до такой степени упустили эту взятую на себя обязанность, что не заметили даже, как то, что мы взялись делать в области наук и искусств, сделали не мы, а другие, а место наше оказалось занятым. Оказалось, что покуда мы спорили подобно тому, как богословы о бессеменном зачатии - то о самородном зарождении организмов, то о спиритизме, то о форме атомов, то о пангенезисе (о происхождении организмов) и о том, что есть в протоплазме и т. п., народу все-таки понадобилась духовная пища, и неудачники и отверженцы наук и искусств, по заказу аферистов, имеющих в виду одну цель наживы, начали поставлять народу эту духовную пищу и поставляют ее. В Европе и у нас в России расходятся миллионами книги и картины, и песенники, и открываются балаганы, и народ и смотрит, и поет, и получает духовную пищу не от нас, взявшихся поставлять ее, а мы, оправдывающие свою праздность той духовной пищей, которую мы будто бы поставляем, мы сидим и хлопаем глазами. А нельзя нам хлопать глазами, ведь выскальзывает из-под ног последнее оправдание.

   Мы специализировались. У нас есть наша особенная функциональная деятельность. Мы мозг народа. Он кормит нас, а мы взялись его учить. Только во имя этого мы освободили себя от труда. Чему же мы научили и чему мы учим его? Он ждал года, десятки, сотни лет. И все мы разговариваем и друг друга учим и потешаем, а его мы даже совсем забыли. Другие взялись учить и потешать его, и мы даже не заметили этого, так несерьезно мы говорили о разделении труда, так очевидно, что то, что мы говорим о пользе, приносимой нами народу, была одна бесстыдная отговорка¹.

  

  

  

   Самое простое и короткое правило нравственности состоит в том, чтобы заставлять служить себе других как можно меньше и служить другим как можно больше. Следуя этому правилу, я счастлив и доволен только тогда, когда несомненно уверен, что моя деятельность полезна другим. И это-то именно и заставляет нравственного и искреннего человека невольно предпочитать научной и артистической работе - ручной труд². Обязанность борьбы с природою для приобретения средств жизни всегда будет самой первой и несомненной из всех других обязанностей, потому что обязанность эта есть закон жизни,

   ¹ Там же, с. 210-213.

   ² "Ручной труд и умственная деятельность", с. 22.

   отступление от которого ведет за собой неизбежное наказание - уничтожение или телесной или разумной жизни человека. Если человек, живя один, уволит себя от обязанности борьбы с природой, он тотчас же казнится тем, что тело его погибает. Если же человек уволит себя от этой обязанности, заставляя других людей, губя их жизнь, исполнять ее, то он тотчас же казнится уничтожением разумной жизни, т. е. жизни, имеющей разумный смысл¹. Только тот, кто хочет обмануть себя и других, может во время опасности и борьбы людей с нуждою отстраняться от помощи, увеличивать нужду людей и уверять себя и тех, которые гибнут на его глазах, что он занят или придумывает для них средства спасения. Ни один искренний человек, полагающий свою жизнь в служении другим, не скажет этого. И если он скажет это, то никогда в своей совести он не найдет подтверждения своему обману; он найдет его только в коварном учении о разделении труда. Во всех же выражениях истинной мудрости людской он найдет одно, найдет это с особенною силою в Евангелии, найдет требование служения людям не па теории разделения труда, а самым простым, естественным и единственно нужным способом, найдет требование служения бедным, заключенным, голодным и холодным. А оказать им помощь нельзя иначе, как непосредственным, сейчасным трудом, потому что больные, голодные и холодные не ждут, а умирают от голода и холода. Человеку, исповедующему истину, самая его жизнь, состоящая в служении другим, укажет на тот самый первородный закон, который выражен в первой книге Бытия: "В поте лица снеси хлеб твой"².

   Нельзя, конечно, полагать, что ручной труд есть основной принцип нравственности,- это лишь самое простое и естественное приложение нравственных основ³. Достоинство человека, его священный долг и обязанность - употреблять данные ему руки и ноги на то, для чего они даны, и поглощаемую пищу употреблять на труд, производящий эту пищу, а не на то, чтобы они атрофировались, не на то, чтобы их мыть и чистить и употреблять только на то, чтобы посредством их совать себе в рот пищу, питье и папиросы.

   Такое значение имеет занятие физическим трудом для всякого человека во всяком обществе; но в нашем обществе, где уклонение от этого закона природы сделалось несчастием целого круга людей, занятие физическим трудом получает еще другое значение - значение проповеди и деятельности, устраняющей страшные бедствия, угрожающие человечеству⁴. При занятии физическим трудом отпадает большинство ложных, дорогих привычек и требований, возникающих при физической

   ¹ "Так что же нам делать", с. 240.

   ² "Трудолюбие или торжество земледельца", с. 44-45.

   ³ "Ручной труд и умственная деятельность", с. 21.

   ⁴ "Так что же нам делать", с. 253-254.

   праздности. При физической работе нет места тщеславию и нужде в рассеянии, порождающим эти привычки. Эта работа самым благодетельным образом действует на состояние организма и здоровья человека, несравненно благодетельнее, чем шведская гимнастика, массаж и т. п. приспособления, которыми хотят заменить естественные условия жизни человека. Чем напряженнее труд, тем человек чувствует себя сильнее, бодрее, веселее и добрее. При физическом труде энергия умственной деятельности равномерно усиливается, так что физический труд не только не исключает возможности умственной деятельности,- как это думают некоторые,- но улучшает и поощряет ее¹. Свойство труда таково, что удовлетворение всех потребностей человека требует того самого чередования разных родов труда, которое делает труд не тягостью, а радостью. Только ложная вера в то, что труд есть проклятие, могла привести людей к тому освобождению себя от известных родов труда, т. е. к захвату чужого труда, требующему насильственного занятия специальным трудом других людей, которое они называют разделением труда². Надо восстановить свойственное всем неиспорченным людям представление о том, что необходимое условие счастия человека есть не праздность, а труд,- что человек не может не работать, что ему скучно, тяжело, трудно не работать, как скучно, трудно не работать муравью, лошади и всякому животному ³.

   - Но что же именно нужно делать? - спрашивают люди, главным образом потому, что они ничего не хотят делать. Не говоря уже о необходимости самому удовлетворять свои первые потребности - мести пол, топить печь, готовить пищу, очищать обувь от грязи, носить воду и др.- не пользуясь наемным трудом, можно было бы, как кажется, установить известный порядок ежедневных работ. Вообще, день всякого человека самой пищей разделяется на 4 части, или 4 упряжки: 1) до завтрака, 2) от завтрака до обеда, 3) от обеда до полдника и 4) от полдника до вечера. Деятельность человека, которая влечет его к себе, разделяется на 4 рода: 1) деятельность мускульной силы, работа рук, ног, плеч, спины, тяжелый труд, от которого вспотеешь; 2) деятельность пальцев и кисти рук, ловкости мастерства; 3) деятельность ума и воображения; 4) деятельность общения с другими людьми. И те блага, которыми пользуется человек, тоже можно разделить на 4 рода. Всякий человек пользуется: 1) произведениями тяжелого труда: хлебом, скотиной, постройкой, колодцами, прудами и т. п.; 2) деятельностью ремесленного труда: одеждою, обувью, утварью и т. п.; 3)  произведениями умственной деятельности: наук, искусств и

   4)  установлением общения между людьми: знакомствами и т. п. Поэтому представляется, что лучше всего было бы так чередо-

   ¹ Там же, с. с. 241-243.

   ³ "Круг чтения", т. 1., с. 327.

   ² Там же, с. 248.

   вать занятия дня, чтобы упражнять все 4 способности человека и возращать все 4 рода произведений, которыми пользуешься, так, чтобы четыре упряжки были посвящены: первая - тяжелому труду, другая - умственному, третья - ремесленному и четвертая - общению с людьми. Хорошо, если можно устроить так свою работу, но, если нельзя, одно важно, чтобы было сознание обязанности на труд¹. Труд, если он имеет своею целью не приобретение возможности празднования и пользования чужим трудом, каков труд людей, наживающих деньги, а имеет целью удовлетворение потребностей,- сам собою влечет из города в деревню, к земле, туда, где труд этот самый плодотворный и радостный². Земледелие не есть одно из занятий, свойственных людям. Земледелие есть единственное занятие, свойственное всем людям и дающее наибольшие независимость и благо³. Вся бедственность положения фабричного и, вообще, городского рабочего состоит не в том, что он долго работает и мало получает, а в том, что он лишен естественных условий жизни среди природы, лишен свободы и принужден к подневольному, чужому и однообразному труду⁴.

   Но что выйдет из того, что я и другой-третий десяток людей будем не брезгать работой физической и будем считать ее необходимой для нашего счастья, спокойствия совести и безопасности?

   Выйдет то, что будет один, другой, третий десяток людей, которые, не входя в столкновение ни с кем, без насилия правительственного или революционного разрешат для себя казавшийся неразрешимым вопрос, стоящий перед всем миром, и разрешат его так, что им станет лучше жить, что их совесть станет спокойнее и что зло угнетения перестанет быть для них страшным; выйдет то, что и другие люди увидят, что благо, которого они ищут везде,- тут, около них самих, что казавшиеся неразрешимыми противоречия совести и устройства мира разрешаются самым легким и радостным способом и что вместо того, чтобы бояться людей, окружающих нас, надо сближаться с ними и любить их⁵.

   Культура, полезная культура и не уничтожится. Людям ни в каком случае не придется вернуться к копанию земли копьями и освещению себя лучинами. Недаром человечество при своем рабском устройстве сделало такие большие успехи в технике. Если только люди поймут, что нельзя пользоваться для своих удовольствий жизнью своих братьев, они сумеют применить все успехи техники так, чтобы воспользоваться всеми теми выра-

   ¹ "Так что же нам делать", с. 246-247.

   ² Там же, с. 241.

   ³ "Круг чтения", т. 1, с. 538 - См. также "Путь жизни", с. 152.

   ⁴ "Рабство нашего времени", с. 31.

   ⁵ "Так что же мак делать", с. 254.

   ботанными орудиями власти над природой, которыми можно пользоваться, не удерживая в рабстве своих братьев¹.

  

  

  

   Близость и неизбежность надвигающегося переворота особенно живо, как это и всегда бывает, чувствуется теми сословиями общества, которые своим положением избавлены от необходимости поглощающего все их время и силы физического труда и потому имеют возможность заниматься политическими вопросами. Люди эти, дворяне, купцы, чиновники, врачи, техники, профессора, учителя, художники, студенты, адвокаты, преимущественно горожане, так называемая интеллигенция, теперь в России руководят происходящим движением и все свои силы направляют на изменение существующего политического строя и на замену его иным, считаемым той или иной партией наиболее целесообразным и обеспечивающим свободу и благо русского народа. Люди эти, постоянно страдая от всякого рода стеснений и насилий правительства, административных ссылок, заточений, запрещений собраний, запрещений книг, газет, стачек, союзов, ограничения прав разных национальностей и вместе с тем живя совершенно чуждой большинству русского земледельческого народа жизнью, естественно видят в этих стеснениях главное зло и в освобождении от него главное благо русского народа. А между тем стоит только на время отрешиться от укоренившейся в нашей интеллигенции мысли о том, что предстоящее России дело есть введение у себя тех самых форм политической жизни, которые введены в Европе и Америке, будто бы обеспечивающих свободу и благо всех граждан, а просто подумать о том, что нравственно дурно в нашей жизни,- чтобы совершенно ясно увидать, что то главное зло, от которого не переставая жестоко страдает весь русский народ, зло, которое он живо сознает и о котором не переставая заявляет, не может быть устранено никакими политическими реформами, как оно не устранено до сих пор никакими политическими реформами в Европе и Америке. Зло это, основное зло, от которого страдает русский народ точно так же, как народы Европы и Америки, есть лишение большинства народа несомненного, естественного права каждого человека пользоваться частью той земли, на которой он родился. Стоит только понять всю преступность, греховность этого дела для того, чтобы понять, что пока не будет прекращено это постоянное, совершаемое земельными собственниками злодеяние, никакие политические реформы не дадут свободы и блага народу, а что, напротив, только освобождение большинства людей от того земельного рабства, в котором оно находится, может сделать политические реформы не игрушкой, а действительным выражением воли народа².

   ¹ "Рабство нашего времени", с. 49.

   ² "Великий грех", с. 3-4.

   Обыкновенно говорят: попробуйте уничтожить право собственности земли и предметов труда - и никто, не будучи уверен в том, что у него не отнимут то, что он сработал, не станет трудиться. Надо сказать совершенно обратное: ограждение насилием права незаконной собственности, практикующееся теперь, если не уничтожило вполне, то значительно ослабило в людях естественное сознание справедливости по отношению пользования предметами, т. е. естественного и прирожденного права собственности, без которого не могло бы жить человечество и которое всегда существовало и существует в обществе¹. Все люди имеют равное право на землю и каждый человек имеет неотъемлемое право на свой труд. Оба права эти были нарушены признанием за людьми права собственности на землю и взиманием податей и налогов с произведений труда людей. Для восстановления их есть только одно средство: установление на землю такого налога, который равнялся бы выгодам, представляемым землей ее владельцу, и замена всех других взимаемых с труда людей податей и налогов единым земельным налогом. Такое установление единого налога на всю землю предлагалось в различное время и в различных странах и в последнее время было особенно подробно выяснено американцем Генри Джорджем.

   Основания единого налога следующие.

   1)  Так как все люди имеют одинаковое право на землю и так как каждый человек имеет неотъемлемое право на все произведения своего труда, то никто не должен иметь преимуществ перед другими на пользование землей и никто не должен отбирать от трудящегося произведений его труда в виде платы за пользование землей или в виде податей и налогов.

   2)  Для того, чтобы ни то, ни другое право не было нарушено, нужно, чтобы люди, пользующиеся землями, платили обществу налог соответственно той выгоде, которую в сравнении с другими землями представляет земля, находящаяся в их пользовании, и чтобы люди, не владеющие никакими землями, а занятые промышленностью или другими делами, были свободны от всяких налогов и податей.

   Последствием такого устройства было бы, во-первых, то, что землевладельцы, в особенности крупные, не обрабатывающие сами своих земель, при обложении их налогом большею частью отказались бы от владения ими и передали бы их тем земледельцам, которые нуждаются в земле. Во-вторых, было бы то, что единый налог, уничтожив все налоги, уплачиваемые теперь людьми за предметы, которыми они пользуются: за сахар, керосин, спички, вино и пр., уменьшил бы расходы рабочих людей и увеличил бы тем их благосостояние. В-третьих, единый налог, уничтожив ввозные и вывозные пошлины на товары,

   ¹ "Единое на потребу", с. 25.

   восстановил бы для того народа, у которого он введен, свободную торговлю со всем миром и дал бы людям того общества или государства возможность беспрепятственно пользоваться всеми произведениями природы, трудов и искусства людей других стран или государств. В-четвертых, единый налог, дав доступ к земле всем рабочим людям, поставил бы наемных рабочих в такое положение, при котором они не были бы, как теперь, вынуждены принимать те условия, которые им ставят хозяева, а сами бы для себя устанавливали условия работы. При таком независимом положении рабочих, все те облегчающие работу изобретения, которые теперь служат средством порабощения рабочих, стали бы не бедствием, как теперь, а тем, чем они и должны быть,- благом для всех. В-пятых, введение единого наЛога, подняв благосостояние рабочих, сделало бы невозможным обычное теперь перепроизводство предметов, так как рабочие не были бы, как теперь, лишены возможности приобретать изготовляемые ими предметы, и производилось бы преимущественно и в соответствующих требованию размерах то, что нужно для большинства рабочих. В-шестых, и самое главное, введение единого налога везде, и в особенности теперь в России, сделало бы то, что все законные требования народа были бы удовлетворены даже в большей степени, чем того ожидает народ, так как была бы не только дана возможность каждому человеку пользоваться в равной степени всеми выгодами, даваемыми землей, но люди были бы избавлены и от необходимости платежа податей и налогов с произведений своего труда¹.

   Ни одна из тех мер, которые предлагаются теперь для упорядочения землевладения, не может быть введена с меньшими тревогами, волнениями и раздражением и народа, и землевладельцев, как эта мера единого налога. Вводится она постепенно. Земля провозглашается общим достоянием всех людей государства и произведения труда каждого человека - неотъемлемой собственностью произведшего. Для восстановления этих нарушенных основных человеческих прав и вводится затем единый налог с ценности земель, заменяющий все другие подати и налоги. Но так как наложение сразу во всем его объеме налога на землю, с уничтожением всех других налогов и податей, было бы разорительно для многих землевладельцев и промышленников, да и введение его требует правильной оценки земель, которую нельзя сделать тотчас же, то налог этот вводится постепенно. Сначала, в первый год, вводится одна какая-либо часть его (15, 20, 30-или более или менее процентов всей ренты), на следующий год другая такая же часть, и так - до полного перевода всех податей и налогов на землю, который может быть совершен в более долгий или короткий срок. Толь-

   ¹ "Единственно возможное решение земельного вопроса", с. 7-10.

   ко такое разрешение вопроса, не частное для одного сословия (хотя бы и самого многочисленного), не местное, временное, каковы все прирезки, покупки, переселения, фонды, а решение общее, основное, нравственное, состоящее в прекращении старой вопиющей несправедливости и устанавливающее равное право как миллионера, так и беднейшего крестьянина, и на весь свой труд,- только такое решение может успокоить народ. И потому введение единого налога на землю при какой бы то ни было форме общежития: при теперешних действующих насилием правительствах так же, как и при идеальном общежитии, основанном на взаимном соглашении, представляло бы самый верный и практический способ как приобретения независимых от труда людей средств для покрытия нужных для всего общества расходов, так и для справедливого упорядочения земельных отношений¹.

   Думается, что разрешение греха земельной собственности близко, что движение, вызванное Генри Джорджем, было последней потугой и что роды вот-вот должны наступить: должно совершиться освобождение людей от тех страданий, которые они несли так долго. Кроме того, есть основание полагать, что разрешение этого великого всемирного греха,- разрешение, которое будет эрой в истории человечества, предстоит именно русскому, славянскому народу, по своему духовному и экономическому складу- предназначенному для этого великого, всемирного дела,- что русский народ не опролетариться должен, подражая народам Европы и Америки, а, напротив, разрешит у себя земельный вопрос упразднением земельной собственности и укажет другим народам путь разумной, свободной и счастливой жизни, вне промышленного, фабричного капиталистического насилия и рабства, что в этом - его великое историческое призвание ².

   ¹  Там же, с. 10-11.

   ²  "Великий грех", с. 32.

  

  

  

  

  

  

  

   Никакой род преступлений людских против нравственного закона не скрывается с такою тщательностью людьми друг перед другом, как преступления, вызываемые половой похотью; и нет преступления против нравственного закона, которое было бы так обще всем людям, захватывая их в самых разнообразных и ужасных видах; нет преступления против нравственного закона, на которое смотрели бы так несогласно люди: одни - считая известный поступок страшным грехом, другие - тот же поступок самым обычным удобством или удовольствием; нет преступления, насчет которого было бы высказываемо столько фарисейства; нет преступления, отношение к которому показывало бы так верно нравственный уровень человека, и нет преступления более губительного для отдельных людей и для всего человечества¹.

   Все молодые люди находятся в очень опасном положении. Опасность эта состоит в том, что в том- возрасте, когда складываются привычки, которые останутся навсегда, как складки на бумаге, люди живут без всякой нравственной, религиозной узды, не видя ничего, кроме тех неприятностей учения, к которому их принуждают и от которого они стараются так или иначе избавиться, и тех самых разнообразных удовлетворений похоти, которые привлекают их со всех сторон и которые есть возможность удовлетворить. Такое положение кажется им совершенно естественным и не может казаться иным: они в нем выросли. Но положение это совершенно исключительно и ужасно опасно потому, что если поставить всю цель жизни в таком удовлетворении, как она у них, у молодых людей, когда похоти эти внове и особенно сильны, то непременно, по очень известному и несомненному закону, выйдет то, что для того, чтобы получить то удовольствие, которое привык получать от удовлетворения похоти сладкой еды, катанья, игры, нарядов, музыки, надо будет все прибавлять и прибавлять предметы похоти, потому что похоть, раз удовлетворенная, в другой и третий раз не доставляет уже прежнего наслаждения, и надо удовлетворять новые и более сильные. И так как из всех похо-тей самая сильная половая, выражающаяся в влюблении, в ласках, онанизме и совокуплении, то всегда очень скоро доходит

   ¹ "О половом вопросе", с. 76.

   до этого, всегда одного и того же. Когда эти наслаждения уже нельзя заменить чем-нибудь новым, более сильным, то начинается искусственное увеличение этого самого наслаждения посредством одурманивания себя - вином, табаком, чувственной музыкой. Это путь такой обычный, что по нему, за редкими исключениями, идут все молодые люди - и богатые, и бедные, и, если вовремя останавливаются, то отправляются к настоящей жизни более или менее искалеченные или - погибают совершенно¹. Половая похоть тем и ужасна, что она в сосуде души нашей, как ржавчина, выедает отверстие, и влага жизни неизбежно уходит. Посмотрите людей, наблюдайте жизнь, и вы увидите, что бывают многие, достигшие в работе над собой высоких результатов и уже жившие, и делавшие много для других, но стоит им чуть-чуть ослабить надзор за собой и дать поселиться в душе похотливым вожделениям, и начать сближаться с женщинами для утоления похоти, как через самое короткое время все, что было накоплено и собрано с таким трудом и стараниями, все, что было ценного и высокого, жизненного и дорогого, все это тает и растеривается ².

   Говорят, что в сближении с женщинами есть что-то особенно хорошее, смягчающее. Все это обман похоти. В сближении с женщиной, как и со всяким человеком, много радостного, но особенно радостного ничего нет; а что есть, то обман чувственности, очень скрытый, но все-таки чувственности³. Когда люди не знают другого блага, кроме личного наслаждения для одного себя, любовь - влюбленье представляется подъемом на высоту; но, изведав чувства любви к Богу и к ближнему, ставши христианином⁴ хоть в самой слабой степени, если только это чувство искренне, нельзя не смотреть на влюбленность сверху вниз, как на чувство, от которого желательно быть свободным⁴. Все бедствия, порождаемые половыми отношениями - влюбленностями, происходят только оттого, что мы смешиваем плотскую похоть с духовной жизнью, с-страшно сказать, с любовью; употребляем разум не на то, чтобы осудить и определить эту страсть, а на то, чтобы разукрасить ее павлиными перьями духовности⁵.

   В нашем обществе сложилось твердое, общее всем сословиям и поддерживаемое ложной наукой убеждение в том, что половое общение есть дело, необходимое для здоровья, и что так как женитьба - дело не всегда возможное, то и половое общение вне брака, не обязывающее мужчин ни к чему, кроме денежной платы, есть дело совершенно естественное и потому долженствующее быть - поощряемым. Убеждение это до такой степени стало общим и твердым, что родители, по совету врачей, устраивают разврат для своих детей, правительства, един-

   ¹ Там же, с. 39- 40.

   ³ "О половом вопросе", с. 34.

   ⁵ Там же, с. 25-26.

   ² "О порнографии", с. 22.

   ⁴ Там же, с. 30-31.

   ственный смысл которых состоит в заботе о нравственном благосостоянии своих граждан, учреждают разврат, т. е. регулируют целое сословие женщин, долженствующих погибать телесно и душевно для удовлетворения мнимых потребностей мужчин; а холостые люди с совершенно спокойной совестью предаются разврату. Но не может быть того, чтобы для здоровья одних людей нужно было губить тела и души других людей, так же, как не может быть того, чтобы для здоровья одних людей нужно было пить кровь других¹. Как человек вместе со всеми животными- подчиняется закону борьбы за существование, так он подчиняется, как животное, и закону полового размножения; но человек, как человек, находит в себе другой закон, противный борьбе, закон любви, и - противный половому общению для размножения - закон целомудрия².

   Целомудренным живой человек, строго говоря, не может быть. Живой человек может только стремиться к целомудрию, именно потому, что он не целомудрен, а похотлив. Если бы человек не был похотлив, то для него не было бы никакого целомудрия и понятия о нем. Человек должен всегда, во всех обстоятельствах - женат ли или холост - быть, по возможности, целомудренным, как это Христос, а после него Павел высказал. Если он может быть настолько сдержанным, что не знает женщины вообще, то это самое лучшее, что он может сделать. Если же он не может удержать себя, то он должен по возможности редко поддаваться этой слабости, а никак не смотреть на половое общение, как на наслаждение³. Говорят: если люди достигнут идеала полного целомудрия, то они уничтожатся, и потому идеал этот не верен. Прекратится животное-человек. Но, право, об этом двуногом животном так же мало можно жалеть, как и об ихтиозаврах и т. п., только бы не прекратилась жизнь истинная, любовь существ, могущих любить. А это не только не прекратится, если род человеческий прекратится от того, что люди из любви отрекутся от наслаждений похоти, но увеличится в бесчисленное количество раз,- так увеличится эта любовь - и существа, испытывающие ее, сделаются такими, что продолжение рода человеческого для них не нужно будет⁴. Но, не говоря уже о том, что уничтожение рода человеческого не есть понятие новое для людей нашего мира, а есть для религиозных людей догмат веры, для научных же людей неизбежный вывод наблюдений об охлаждении солнца,- в возражении этом есть большое, распространенное и старое недоразумение. Те, которые говорят об исчезновении людей, умышленно или неумышленно смешивают две разнородные вещи - правило-предписание и идеал. Целомудрие не есть правило или предписание, а идеал или, скорее, одно из условий его. А идеал только тогда идеал, когда осу-

   ¹ Там же, с. 7.

   ³ Там же, с. 25.

   ² Там же, с. 38.

   ⁴ Там же, с. 50.

   ществление его возможно только в идее, в мысли, когда он представляется достижимым только в бесконечности, и когда поэтому возможность приближения к нему бесконечна¹. Род