Потехин Алексей Антипович - Выгодное предприятие

нче в деревне невозможно жить... Квашнин. Не у чего: хозяйничать невозможно... С этими разбойниками сладу нет никакого... Вот сами увидите... Ковырнев. Трудно нынче, ангел мой, нам, дворянам, очень трудно!.. Волынов. Это с кем? Про кого вы изволите говорить?.. Квашнин. Про кого же больше... Про мужичонков. Ковырнев. Про чернят, ангел мой... Волынов. Что же они?.. Квашнин. Что? Не слушаются, ничего не хотят делать, только пьянствуют... Ковырнев. Ни к чему не взирают... Беда нынче с ними... Волынов. Да разве они у вас еще на издельной повинности? Квашнин. Какое, помилуйте! Давно на оброк перевел, на выкуп представил, теперь вот выкупной ссуды жду. Я все для них, ракалиев, сделал: нет, ничего не помогает! Приходится хозяйство совсем кидать... Да и кину... Уеду в город жить... Марья Григорьевна. Полно, пожалуйста, какие уж мы с тобой городские жители... Ольга. Папаша давно уж это говорит, давно собирается ехать даже в Петербург, а между тем ни с места... Квашнин. И уеду... Брошу все и уеду... Да, помилуйте, невозможно жить... Я уж на что: можно сказать, первым хозяином слыву, хлебом засыпался... Вот спросите его... (Указывает на Ковырнева.) Ковырнев. Ах, ангел мой, уж у вас хлеба, бывало, так зрить невозможно... Низ, прямой низ... Квашнин. Уж спросите его, - он знает дорогу в мои амбары. (Смеется). Ковырнев. Что ж, ангел мой, вы наши первые благодетели: не оставляете бедного человека... Завсегда скажу... Квашнин. Да-с, был хозяин, держался дольше других, а и я скажу: нет, невозможно нынче хозяйничать... Денег идет гибель, всякому мошеннику заплати чистые денежки, а работы от него нет... Присмотра нет никакого... Везде воровство... Марья Григорьевна. Приказчика нет порядочного... Человека если бы найти хорошего... Все от этого!.. Вот у Глебова хороший приказчик попался, так и хозяйство хорошо пошло: не жалуются... Квашнин. Все это вздор, пустяки!.. Хвастают!.. Уж вы спросите меня... Я с этим мужичьем, можно сказать, зубы съел: знаю его вдоль и поперек... Ничего нельзя поделать с ним без палки. Ковырнев. Невозможно, ангел мой... потому он привык... Ему она требуется... Скворцов. Палка-то? Ковырнев. А вы как думаете, милостивый государь?.. Беспременно... Волынов. А разве хорошая плата не может поощрять работника?.. Квашнин. Ах, полноте, пожалуйста, да его хоть озолоти, так он все будет норовить, чтобы украсть или напиться... Ковырнев. Это такой род, ангел мой, потому они от Хама... Опять же нынче страха на них нет... Из страха они вышли... Квашнин. Какой страх, помилуйте... Вот этот чудак упросил меня: поедемте в город, в собрание, там все дворянство будет... Ну, напялил я мундир, вхожу и что же вижу: эти черти, уроды, мужичье, сидят на стульях рядом с дворянами... Я вошел, - хоть бы кто-нибудь пошевелился, место дал, сидят, бороды задравши, знать ничего не хотят... Да это что же такое за безобразие... Какой же тут может быть страх, повиновение... Помилуйте... Я постоял, постоял, посмотрел, плюнул, да и ушел... Да нога моя никогда не будет больше в этих собраниях... Это не собрание, а вертеп какой-то... позор, унижение для дворянства... Ковырнев. Да, ангел мой, истинно, что прискорбно смотреть... Так тогда у меня, Алексей Михайлыч, батюшка, растревожились, плюнули и вышли... Да и конечно... Коли чувствует сам в себе человек... а тут... Квашнин. Ах, постой ты, погоди... А вы что же, намереваетесь здесь хозяйство заводить, что ли?.. Волынов. Нет, я запашки не заведу: это, действительно, не должно быть здесь выгодно... А вот какое-нибудь коммерческое предприятие... Квашнин. Вот торговля... Вот это одно, чт\о нам осталось... Это выгодно... Нынче все на это бросаются, только дворянское ли это дело?.. Не постыдно ли это для нас?.. Волынов. Нет, я не про торговлю, а какое-нибудь промышленное заведение, какой-нибудь завод... Квашнин. Вот это одобряю... В этом бы я сам принял участие, если б дело верное... Вот ссуду получу, капитал будет большой, около ста тысяч, вот тогда можно будет... Марья Григорьевна. Полно, где нам... Мы ничего не понимаем в этом... Квашнин. Ну, это Бог знает: понимаю я или нет... Про себя ты можешь говорить, а меня со счета не собьешь... Счет знаем твердо... (К Волынову.) Вы служите?.. Волынов. Я инженер-технолог и служил больше в частных акционерных обществах... Квашнин. Там видно и капиталец благоприобрели?.. Волынов. Да, я не беден... Квашнин. Что же вы хотите затевать? (Павел вносит поднос с кофейным прибором и, проходя мимо Волынова, кланяется ему. Волынов, слегка наклонив голову, смотрит вопросительно). Ольга (повелительно Павлу). Ставь сюда и уходи... (Вполголоса.) Это ужас что такое!.. (Павел молодцевато уходит.) Квашнин (кивая на него). Вот, ракалия, раскланивается... Он воображает, что вы и у него в гостях... Вот вам образец, каков нынче народец... Марья Григорьевна. И слова им не скажи - сейчас: пожалуйте расчет... Ковырнев. Хамы, ангел мой, лакутки, не понимают, оттого... Волынов. А вот я хотел предложить вам, Алексей Михайлович: не угодно ли вам продать мне ваши лесные дачи, которые смежны с моею землею... Моих лесов для моего предприятия мало... Квашнин. Да, ведь, продать... отчего не продать, коли цена будет подходящая... Дешево не отдам, вперед говорю: я не нуждаюсь... Волынов. Зачем дешево, лишь бы был расчет в эксплуатации... Квашнин. А почем за десятинку положите? У меня лес хороший... Волынов. Это надо потолковать, осмотреть хорошенько, оценить, сделать расчет, тогда уже и... Квашнин. Да вы что затеваете? Скажите... Волынов. Это довольно сложное предприятие... Тут предполагается и лесопилка, и фабрикация химических продуктов сухой перегонки дерева... Здесь пойдут в дело и корни, и сучья: ни один прут из дерева не пропадет... Квашнин. О, пеньев-то я вам сколько угодно могу продать... Волынов (скромно улыбаясь). Нет, ведь, это дело большое: тут ваш лес и мой собственный будут капля в море... Если я это устрою, придется все окрестные леса скупать... Марья Григорьевна. Что же, это вы одни думаете предпринять? Волынов. Как это можно... Нет, у меня есть компаньоны в Петербурге, люди с большими средствами... Ольга. Угодно вам кофе? Волынов (вставая и садясь к столу рядом с Ольгой). С удовольствием... Мне, право, даже совестно: мы в вашем присутствии завели с вашим папашей такой сухой разговор, который, я думаю, нисколько не может вас интересовать... Я берусь за кофе, как за средство поправить мою ошибку... Позвольте мне быть теперь несколько любезнее... Я, ведь, совсем не такой скучный собеседник, как вы могли подумать, слушая наш разговор... Марья Григорьевна. Помилуйте, какой же скучный... Ольга (перебивая мать с сияющим лицом). Вы даже о сухих предметах говорите так, что делаете их интересными... Я слушала вас с удовольствием... Волынов. Тысячу вам благодарностей, но вижу в этом только крайнюю снисходительность... Обещаю вам на будущее время никогда не говорить в вашем присутствии о подобных делах... Квашнин. Ну да, вы там как хотите с барынями любезничайте в свое время... Это ваше дело, молодое... А вы теперь мне скажите, очень уж вы меня заинтересовали, - что, это дело будет очень выгодно?.. Волынов. Ну, mesdames, уж я теперь не виноват: не ответить вашему папа не смею... Это мудреный вопрос вы задаете, Алексей Михайлович: каждый понимает выгоду по-своему... И опять - чем шире предприятие, чем больше затрачено на него, тем и доходы больше... Квашнин. А однако, сколько процентов может приносить капитал?.. Волынов. Вам, может быть, покажется смело, но, по нашим расчетам, больше рубля на рубль... Квашнин. Ого!.. Ковырнев. Вот как, ангел мой!.. Вот так барышки!.. Волынов. Ну, Алексей Михайлыч, я, ей-Богу, боюсь, что ваши дамы сочтут меня за невежу и неуча... Я больше не продолжаю нашего делового разговора... И, ведь, посмотрите, как я засиделся у вас: в первый раз и так долго... Ведь, это невежество... Квашнин. Да разве вы не останетесь у нас обедать? Волынов. Ах, нет, ради Бога... Это чересчур... Квашнин. Ну, нет, батюшка, у нас хоть и русский стол, и повар - не француз, а, Бог милостив, накормим... Оставайтесь-ка, полноте... Мы, ведь, по-деревенски... Марья Григорьевна. И я тоже надеялась, что вы доставите нам это удовольствие... Волынов. Я, ей-Богу, не смею даже возражать: вы так любезны... Но я, право, сам себе не верю: в первый раз я у вас в доме и чувствую себя точно среди давно знакомых людей... Ковырнев. То-то, ангел мой, я вам докладывал... Волынов. Правда, правда... Это для меня просто удивительно... Я вообще так трудно схожусь с людьми... Марья Григорьевна. Есть русская пословица: сердце сердцу весть подает... Волынов (кидая беглый взгляд на Ольгу, от которого та опускает глаза, - к матери). Прелестная пословица!.. Я был бы счастлив, если б ее можно было применить в настоящем случае... Квашнин. Ну, так не угодно ли вам пока с дамами в сад, а я, без церемонии, пойду по хозяйству, а после пообедаем, а после обеда опять о деле поговорим... Волынов. Я, ей-Богу, не смею даже и возражать: вы так любезны... Я уже теперь отдаю себя совершенно в ваше распоряжение... Квашнин. Вот я так люблю, чтобы попросту... Ну, Ковырнев, пойдем... Ковырнев. Пойдемте, благодетель... Квашнин. Да где же Раиса?.. Ольга. Ведь, я сказала тебе, папаша, что она не совсем здорова... Квашнин. А, ну, и то сказать, ее дело... (Уходит с Ковырневым.) Марья Григорьевна. В таком случае уж и я пойду... по своим делам. Вы извините меня... Волынов. Ах, ради Бога... Ольга Алексеевна, кажется, хотела показать мне свой сад... Марья Григорьевна. Ну, вот и прекрасно... (Уходит.) Ольга (несколько жеманясь). Что же, пойдемте?.. Волынов. С величайшим удовольствием. (Подает ей руку.) А чем больна ваша сестрица? Ольга. Как вам сказать?.. Больше капризами: у нее немножко странный характер... Волынов. А-а... Это интересно!.. Ольга. Вы находите?.. Я не думала... Волынов. Женский каприз, особенно который скоро проходит, очень мил и приятен... потому что... Ольга. Почему?.. Волынов. Потому что безвреден... (Уходят). Скворцов. Гм... Комедия начинается... Ольга Алексеевна, кажется, скоро вошла в роль, и этот барин, как видно, актер опытный... Выдержит ли характер другая сестра?... (Смотрит в окно). (Входит Раиса.) Раиса (оглядываясь по сторонам, вполголоса). Что, все ушли?... Где они, в саду?... Скворцов. В саду... Раиса. Он очень недурен... Я смотрела в щелку дверей.. А как вы находите: умен? Скворцов. Раиса Алексеевна!... И вам не стыдно!... Это не малодушие, не пошлость?... Раиса (обидевшись и рассердившись). Что такое стыдно?... Какое малодушие, пошлость?.. Что такое вы говорите? Опомнитесь... Скворцов. Я думал, что вы вспомните ваши намерения и то, что вы говорили какой-нибудь час назад, и постыдитесь после этого обнаруживать такое пошлое любопытство к неизвестному человеку, которое заставляет вас даже подглядывать в дверные щели... Раиса. Во-первых, тут нет ничего дурного: захотела посмотреть - и посмотрела... И нахожу, что он очень интересен. А, во-вторых, это совсем не ваше дело, и я никогда не просила вас быть моим наставником и читать мне нравоучения. Скворцов. В таком случае для чего же вы остановили меня, просили остаться? Раиса. Неужели же вы думаете для того, чтобы пригласить вас к себе учителем, после того, как даже Орест отбился у вас от рук? (Смеется.) Скворцов. Это уж даже вовсе неостроумно и обидеть меня не может... Но все-таки я желал бы знать, какую роль вы мне приготовляли, упрашивая не уезжать... Для чего я вам был нужен?... Если есть в вас хоть капля искренности и уважения к человеку, так скажите мне откровенно... Неужели в самом деле у вас было одно желание - держать около себя человека, который симпатизировал вам, и, пользуясь этим, дурачить его, смеяться над ним?... Ну, скажите же, ради Бога, правду... Раиса. Ничего я не хотела, ничего не думала, а просто мне жалко вас стало, когда вы собрались уехать... Мы много с вами говорили, спорили... Я, должно быть, привыкла к вам... Вот и все... А наставлений и грубости от вас слышать я все-таки не хочу... (Быстро повертывается и уходит.) Скворцов. Раиса Алексеевна, ради Бога, еще два слова... Раиса. В другое время, когда вы будете в лучшем расположении духа, а не теперь. (Уходит.) Скворцов (один). Что же это такое?... Что это за девушка?.. Она так искренно, так сердечно смотрела на меня... И в то же время... (Схватывает себя за голову.) Да, я люблю ее... Это ужасно!... Я с ума сойду... (Занавес.) Действие второе. Сад в усадьбе Квашнина. Впереди, под деревом, чайный стол. Орест (сидит возле чайного стола. Перед ним, в независимой позе, стоит Павел). Вот бы этакого коня заполучить, как у Аркадия Петровича, да в корень бы - в тройку... Вот тогда держись только... Наших-то, Бурю да Сокола, на пристяжку... Так, кажется, разнесли бы... Никакие глебовские лошади не устояли бы, всех бы обогнал!... Да я упрошу когда-нибудь Аркадия Петровича дать заложить его Джальму в тройку... Только Семена не пущу на козлы: он - тетеря, ему не справить... А сам сяду... Павел. Не справить вам, разобьют... Орест. Я не справлю? Я?.. Ну, уж, брат, врешь!.. у меня никакая лошадь не отобьется!.. Да разве я не справил, когда катался на Джальме в кабриолете?.. Отлично шел... Павел. Так то в одиночку, а в тройке-то он горячиться будет... Пристяжные-то подхватят... Ну, и разнесут: колес-то после не соберете... Орест. Вот так уж нет... Теперь ты давай мне какую хочешь бешеную лошадь в корень, всякую усмирить можно... Пропусти только здоровую тонкую бечевку промеж губ: как натянул ее хорошенько, когда задурила, она врежется в это место (показывает у себя на углы губ)... всякую осадить можно, какая бы ни была тугоуздоватая... Иные, бывает, удила закусывают, а уж веревку-то ей закусить не удастся... я ей всю пасть разорву!.. Да помнишь ты тогда, ночью, ведь, с тобой же ездили, брали потихоньку Бахвала: уж какой, кажется, бешеный и тоже удила закусывает, а ничего тогда не поделал... Я его тоже веревкой взнуздывал окроме удил. (Смеется.) Помнишь еще тогда на другой день переполох был: удивлялись, что Бахвал поутру весь в мыле был, точно купанный... Семен уверял еще, что это домовой его не любит... Помнишь? Павел (ухмыляясь). Ну, как не помнить... Только тогда вы с Андрюшкой, не со мной... Я дома-то не ночевал тогда тоже... (смеется) - к утру пришел... Орест. Да, да... Ай, скоро мы тогда скатали на нем. (С восторгом). Страсть, брат!.. А мой-от фофан-то, Николаич... Павел. Учитель-то? Орест. Ну, да!.. Проспал, ничего не слыхал: так я чудесно прокрался... Только на другой день будит меня, а у меня голова трещит - страсть, никак не приподнять... Он меня будит, а я только ругаюсь, да как свисну его наотмашь, точно во сне, ничего не понимаю... Отступился, ушел... (Хохочет.) После нашим рассказывает, как я его огрел, а мамаша и говорит: "ну, чего спрашивать с сонного человека... Опять же - ребенок... День-то убегается... Спится ему крепко"... Павел. Да вот, а Мальчика-то запалили... На ноги совсем сел и ест плохо... Пожалуй, изведется совсем. Орест. А, вот, велика важность!.. Черт бы его взял... Чего он стоит: вся-то цена ему пятьдесят целковых. Павел. Да так-то так... А вот что, Орест Алексеич, я смотрю: не нравится мне ихняя запряжка... у Аркадия Петровича... шоры эти... По нашему месту не идет... То ли дело троечка-матушка, с колокольчиком, с бубенчиками, сбруя с набором... Роскошь!... То ли дело!... Орест. Мне, брат, самому не по мысли... Ну, да, ведь, что же... Он по-петербургски привык... Павел. Опять - это на кучере одеянье: еврея эта ихняя... Что это?.. Шляпа круглая, на плечах перелинка... Да мне бы, кажется, - озолоти меня - не надеть... Орест. Отчего? Павел. От своего брата стыдно... Смеяться станут... Точно в бабьем салопе, а - кучер... Какой уж это кучер!.. Орест. Так вы дурачье деревенские, оттого тебе и стыдно... А будь ты городской, с удовольствием бы надел... Павел (обидевшись). Какие же мы деревенские... Разве что пока в деревне живем... Так это от нас зависит: сегодня в деревне, а завтра в городе - не привязаны... Орест. Так город городу рознь... То наш городишко, а то Петербург... Попробовал бы сунуться, так никто бы тебя и не взял, потому - ничего не знаешь... никаких городских обыкновений... Посмотри-ка у Аркадия Петровича петербургская-то прислуга - тебе ли чета? Они всегда в струнке... Павел. Ан вот и довольно ошибаетесь... Аркадий-то Петрович сам говорил: какой, говорит, ты ловкий молодец, Павлуша... Кабы не жил ты у здешних господ, с удовольствием бы взял тебя к себе... Два раза по рублю на чай мне жаловали... Вот что!... А вы знаете ли сколько ихняя-то прислуга получает? Орест. Сколько? Павел. А по 15-ти да по 20-ти рублей в месяц... А я у вас сколько? 6 в месяц... Так вот оно расчет-то какой... (Подходит Андревна.) Андревна. Павел, а Павел... Павел. Чего еще? Андревна. Слышь: Павел!.. Павел. Да слышу... Ты глухая-то, не я... (Громко.) Чего, я говорю, надо?.. Андревна. Подь, тебя там в комнатах спрашивают. Павел. Кто? Андревна. Зовут, зовут, батюшка... Поди... Сама слышала... Кликали тебя... Павел. О, глухой черт! Слышала, говорит. (Уходит.) Андревна (садясь около Ореста, хочет погладить его по голове, но Орест отталкивает ее руку). Чтой-то старую-то няньку толкаешь - разлюбил: не как махонькой когда был... А кто тебя вынянчил? Орест (вполголоса, смотря на няньку). Глухая тетеря. Андревна. Что? Орест (так же). Глухая тетеря - вот что... Андревна. То-то... Знамо, я никому больше и дотронуться до тебя не давала... Так и теперь меня к тебе тянет, а ты вот уж большой стал, няньку старую разлюбил... Орест. Табачный нос... Андревна. Что? Орест (громко). Я говорю: табачный нос... Андревна. Ничего, что табачный нос, а вот всех же вас выводила... Тебя одного поднять, да на свои ноги поставить чего стоило... Ай, баловлив был, ай, баловлив!.. Да вот ни руки, ни ноги не сломал: все целехонько... А у другой бы няньки, по твоему карахтеру, давно бы без головы ходил... А ты кабы путный был, так вот хоть бы когда старой няньке четверочку табачку и купил бы... А то вот дразниться-то знаешь: табачный нос!... а может быть няньке-то и табаку-то не на что купить... Всех вас лучше Раинька, уж сказать что лучше: нет, нет, да няньку и вспомнит... Орест. Я тебе когда-нибудь подарю, вместо табаку-то, золы с перцем... Андревна. Что? Орест (громко). Я говорю, подарю непременно... Андревна. Ну, подаришь, так спасибо скажу... А ты теперь вот что мне растолкуй: от Раиньки не могла добиться, а к Олиньке и не подступайся... Скажи ты мне на милость: к которой сестрице петербургский-то барин, Аркадий-то Петрович, к которой сватается?... На которой он жениться-то хочет?... Мы смотрим, смотрим, разобрать не можем: день он с Раинькой - и она будто к нему, а другой - за Олинькой ходит... К которой же он сватается-то? На которой жениться-то хочет?... Орест. На обеих... Андревна. На Олиньке... Ну, так и следует: на старшей... Орест (громко). На обеих, я говорю... Андревна. Что на обеих? Орест. Ну, пошла к черту... Андревна. Знамо, обе хороши, а все младшей вперед старшей выскакивать не приходится... Хоть я Раиньку и больше люблю, да пущай, ничего, поживет еще дома: про нее и другой жених найдется... Да вот ты еще что мне молви: с чего это Аркадий Петрович все немцев никаких да французов себе в прислугу набрал?... Сам-от он, кажись, ведь, русской нации, нашей?... Орест (громко). Нет, нянька, он не русский... Он турка... Андревна. Что? Турка?... Ну, что непутное мелешь?... Ты говори путем. Орест. Да коли он турка, так что же мне делать... Ведь я же тебе и говорю, что он на обеих сестрах вдруг жениться хочет, потому им турецкий закон позволяет... Я тебе говорю: на обеих, а тебе, глухому тетереву, слышится: на Олиньке... Андревна. Тьфу тебе, коли ин... Маленький-то беспутный был, беспутным ты и останешься... (Встает и идет от него прочь. На дороге встречается со Скворцовым.) Учить, что ли, идешь выводка-то моего?... Скворцов. Вот не знаю, няня, захочет ли еще учиться-то сегодня твой выводочек? Андревна. Учи, батюшка, учи его хорошенько, выбивай дурь-то из него... Столько в нем дури этой сидит, столько, что, кажись, варом его обдай, так не вываришь... Ну-ка, что говорит: что жених-от петербургский турка и на обеих сестрицах зараз жениться хочет... Ну-ка, про сестриц что своих мелет... Поругай его, сударь, поругай хорошенько... Меня-то уж, старухи, не слушается : авось тебя постыдится... Да за книжкой-то его, за книжкой больше держи, чтобы в книжку-то вникал больше, а то у него ветры в голове-то ходят, у беспутного этакого... Знаю я его довольно... Иди, батюшка, иди... (Уходит.) Скворцов (Оресту). Что это вы, Орест, остритесь насчет ваших сестер и вашего, кажется, большого приятеля?... Орест. А зачем она, глухая тетеря, пристает ко мне: надоела до смерти... Лезет с расспросами, а сама ничего не слышит: кричи тут с ней... Нет, жалко, вас не было: вы послушали бы весь наш разговор - преуморительно!... Уж это вы встретили, я ее совсем озлил, а то просто смех... Скворцов (двусмысленно). Я воображаю. Ну, а что же, заниматься мы будем сегодня? Вот, кажется, уж скоро неделя, как вы не можете найти часа свободного для занятий... Орест. Да к чему, Борис Николаич, ну, к чему? Ведь, все равно: не переведут... не выдержать мне экзамена... Скворцов. Ну, да уж если не для экзамена, так хоть бы для того, чтобы голову-то вашу немножко занять чем-нибудь дельным... Неужто вам не надоело шляться и ничего не делать?... Орест. Вот чудной человек!... Да что вам во мне? Ведь, папаша с мамашей сказали вам, чтоб вы не стесняли меня, и что они не будут на вас в претензии, если я не выдержу экзамена... Чего же вам еще?... Жалованье вы свое получите... Вам же легче... Скворцов. Да не о себе я думаю, а о вас... Ведь, вы окончательно опошлитесь, одуреете, пропадете совсем... Орест. Ах, пожалуйста, никто вас не просит обо мне заботиться!... Аркадий Петрович обещал, что устроит мою карьеру в Петербурге и без вашей треклятой гимназии... И устроит - этому я верю... А заниматься не хочу и не буду... Скворцов. Какой, подумаешь, всесильный человек Аркадий Петрович!... Какую же это он карьеру вам обещает, смею спросить? Вы ничего не знаете, ни к чему не способны... Одна вам была дорога - в юнкера, да и там нынче экзамен требуется. Орест. Ну, так что? Захочу в юнкера пойду, захочу и экзамен выдержу: у Аркадия Петровича все экзаменаторы приятели... Там люди благородные, офицеры, не наши гимназические кутейники: они всегда дворянина пропустят... А не захочу в юнкера, по гражданской части, в каком-нибудь обществе место получу, где Аркадий Петрович начальником... или директором, что ли... Скворцов. Да вы писать не умеете: у вас в каждом слове грамматическая ошибка... Орест. Так хороша ваша гимназия хваленая, что в шесть лет писать не умели выучить... Черт бы ее побрал... Скворцов. Да тут не гимназия виновата, а вы сами... Насильно ничему выучить нельзя... Орест. Ну, вот, сами же говорите это, а ко мне пристаете, насильно хотите учить... Скворцов. Да Бог с вами, ничего я не хочу, кроме одного, чтобы вы припомнили в свое время мое предсказание, что никакой карьеры вам Аркадий Петрович не устроит, никакой должности вам не даст и не может дать, а будете вы век свой шататься, избалуетесь и пропадете вовсе... Вот это вы помните... Орест. Ах, отстаньте пожалуйста: с таким состоянием, какое будет у меня, не пропадают, я и без должности проживу... Я не нищий, мне жалованья не нужно, я из-за него не буду хлопотать... (встает.) А вот, почему вы говорите против Аркадия Петровича, это я очень хорошо понимаю... (Хохочет.) Скворцов. Ну, продолжайте, договаривайте... Орест. Что же, и скажу: я не боюсь вас... Скворцов (сдерживая волнение). Да ну, говорите же, говорите... Орест (отходя от него). Да и скажу: оттого, что он у вас Раису отбивает!... Вы ревнуете его и злитесь... (Быстро уходит, оглядываясь. Издали.) А все-таки он не чета вам, вы мизинца его не стоите: ведь Раиса-то тоже понимает... Смеется только над вами... Вот вы и знайте... (Убегает с хохотом.) Скворцов. (сделавший было невольное угрожающее движение в сторону Ореста, быстро останавливается). Нет, ведь он мальчишка... Связываться с ним!... Нет, довольно унижения и без того... Но, ведь, значит, все это, все замечают, все смеются надо мной... И что я в их глазах? Учитель на жалованье, бедняк, который мечтает ворваться в богатую семью, из корыстных расчетов ухаживает за девушкой... Может быть, даже она сама это думает и в душе презирает меня, вместе со всеми другими... Ведь, ни разу же она не сказала мне, что я ей дорог, что она любит меня... Только привыкла ко мне, любит со мной беседовать - вот что она говорила; но, ведь, это не мешает ей видимо интересоваться, любезничать, да, любезничать с этим акционером, заводчиком, предпринимателем, с этой подозрительной личностью... Недаром она делает большие глаза, выражает изумление и сердится, когда я упрекаю ее за излишнюю любезность и внимательность к тому франту; она как будто хочет сказать: да какое вы имеете право врываться в мою душу, анализировать мои чувства, осуждать мои намерения... Да, она прямо это показывает, прямо дает понять мне, что не признает за мною права следить за ней, ревновать ее, что для нее мое чувство, мое увлечение - если не смешно и противно, то возбуждает только ее жалость, сострадание... И я сам, сам во всем виноват, мне не за что винить ее!... Я видел и понимал, в какой она выросла среде, как она испорчена, я сознавал опасность, которая мне предстояла, и не умел побороть в себе зародыша страсти, не умел вовремя убежать от нее... Что теперь будет? Я не могу, не в силах оторваться от нее, не могу равнодушно видеть, что она рискует своею судьбой, увлекаясь этою двусмысленною личностью... Да, двусмысленною, подозрительною, я это чувствую, хотя не могу ничем доказать... Что же мне делать?... Говорить против него - она не поверит, потребует доказательств, заподозрит только меня в мелочной зависти; сказать ей прямо, что люблю ее, и просить ее руки, но, ведь, меня все осмеют и, может быть, прежде всех других, она же сама, первая... Ведь, ей наверно в голову даже не приходила мысль о возможности быть моей женой: она выросла и воспиталась на мысли, что должна выйти замуж за человека известного общественного положения, которого я не имею... Но я должен непременно, должен все ей сказать: открыть свою душу и высказать мое мнение о нем... Да, я должен, я не могу иначе!... (Вдали показывается Волынов под руку с Раисой.) Вот они... Вместе!... Под руку!... О, я не в силах их видеть... Я сделаю какую-нибудь глупость... Но оставить их вдвоем!... Нет, нет, уйти теперь. (Быстро, порывисто, почти убегает в противоположную сторону.) Раиса. Борис Николаич, Борис Николаич... Что это, как он странно ушел... Неужели он не слышит моего голоса? Волынов. Присядемте здесь... Да, этот господин учитель... вообще довольно странный человек... Например, относительно меня: несмотря на все мои любезности, он держит себя со мною точно какой скрытный враг... Между тем, как между нами не может быть ничего общего... И что, скажите, пожалуйста, он умен: я никогда не мог вызвать его на продолжительный разговор, всегда он отделывается какими-то общими незначащими фразами... Раиса. О, он очень умен... Волынов. Да?... И, должно быть, из семинаристов... Раиса. Не знаю хорошенько, но, кажется, нет... Кажется, он говорил, что его мать - вдова, бедная чиновница... Здесь недалеко, в уездном городе... Волынов. А-а... Ну, это все равно... Раиса. То есть как все равно? Волынов. То есть среда одинакова: семинаристы, бедные низшего сорта чиновники, это все одна среда, они женятся, роднятся между собою... Все наши мелкие чиновники вышли преимущественно из духовного звания... поповичей, как их называют... Вы, мне кажется, питаете к нему большое сочувствие?... Раиса. Да, я его люблю... Он хороший... Волынов (с улыбкой). Какое вы святое слово употребили: люблю... Разве с этим словом можно так неосторожно обращаться? Раиса. Отчего же? Чт\о особенного в этом слове? Я слыхала, что оно страшно только для институток... Волынов. Но разве ваше чувство к этому господину, или, лучше сказать, ваше общечеловеческое расположение к нему можно назвать любовью? Раиса. Какою любовью? Волынов (улыбаясь). О, да, конечно... Вы мне напоминаете известный водевильный куплет. Но ведь в таком случае естествен вопрос и с моей стороны: какою же любовью вы его любите: как друга, как хорошего знакомого или как-нибудь иначе?... Раиса. А почему вас так это интересует?... Может быть, вы задаете мне такой вопрос, о котором я никогда и не думала?... Но почему это вас-то интересует? Волынов. Потому, во-первых, что меня все интересует, что касается вас, а во-вторых, вы извините меня и не подумайте, что я хочу вас оскорбить... мне показалось... как бы это выразить? показалось, что господин учитель имеет дерзость иногда смотреть на вас такими глазами, которые говорят о чувстве... не совсем скромном в его положении... Раиса. Я вас не совсем понимаю: скажите мне яснее, проще... Волынов. Проще?.. Извольте, только условие: не сердиться... Мне казалось, что он смотрит на вас глазами влюбленного... Раиса. Так что же? Очень рада... Волынов. Как? И это вас не оскорбляет? Раиса. Чем же тут оскорбляться? Волынов. Но, ведь, такие взгляды вызывают на ответ: на них отвечают или презрением, или сочувствием... Неужели вы считаете возможным ответить сочувствием на любовные взгляды вашего учителя? Раиса. Я их не замечала, но я считаю все возможным... Волынов. То есть вы хотите сказать, что этого нет еще, но что это может быть... Раиса. Я не говорю, что оно непременно случится, но как же я могу утверждать, что этого не может случиться... Разве человеку можно вперед ручаться за свои чувства?... Волынов. Да, это всегда так бывает... (Смотря с особенным выражением на Раису.) Бывает, что один смотрит на женщину как на недосягаемое светило, как на недоступное для него божество, которым он может только безмолвно и втихомолку восхищаться, перед которым он не осмеливается вслух высказать свои чувства, боясь прогневить или оскорбить его... А она, эта женщина, это божество в глазах одного, считает себя самым обыкновенным существом, способным отвечать на всякое мизерное чувство... самого дюжинного, другого человека... (Все с большею и большею страстью.) Один отдал бы половину жизни, всю жизнь, все возможное для него счастие, хоть за малейший проблеск сочувствия, хоть за слабую надежду, что когда-нибудь оценят его чувство и позволят принести к ногам божества и это чувство, и все свое сердце, все прошедшее и будущее, что не оттолкнут этого приношения с презрением... А другой, может быть менее достойный, менее чувствующий, но дерзкий и самонадеянный, без всякого права, смело подходит к этому божеству, нагло и вызывающе смотрит на него, не боясь, что будет наказан за свою дерзость и самонадеянность... И он не ошибается: сочувствие к нему считают возможным... Не правда ли, Раиса Алексеевна? За что это неравенство?... За что об одном думают: да, для тебя счастие возможно, а другому прямо показывают, если и не говорят: нет, не надейся, для тебя счастье немыслимо... За что? За что это?... (В сильном волнении ломает руки.) Раиса (смущенная и сконфуженная, стараясь не смотреть на Волынова). Если эти намеки на меня... то... какое же я божество?... Я самая простая!... И я совсем так ни о ком не думаю... Волынов. Но ведь, согласитесь, что в первое время нашего знакомства вы держали себя со мной более, чем недоступно... Вы часто почти оскорбляли меня своею холодностью, пренебрежением... Если бы не доброта вашей матушки, не приветливость и ласковость вашей сестры, я должен бы был отказаться от знакомства с вашим домом... В последнее только время вы стали как будто немного милостивей ко мне... Вон идет ваша сестра... Скажите же мне искренно и откровенно: вы не питаете ко мне ни отвращения, ни недоверия?... Раиса. Что вы? За что? С какой стати? Волынов. Значит, я не принадлежу в ваших глазах к числу тех людей, которые никогда не могут заслужить вашего сочувствия?... Скажите, ради Бога, скорее и прямо... Раиса. Нет, не принадлежите. Волынов. Спасибо вам... Вы оживили меня... - Ольга Алексеевна, мы здесь, здесь... (Входит Ольга.) Ольга. А-а... А я вас насилу нашла: прошла по той аллее, куда вы пошли, потом повернула в темную аллею... Волынов. А мы вот встретились в саду с Раисой Алексеевной, уселись здесь, да все и беседовали, ожидая вас... Ну, чт\о мамаша? Ольга. Она ожидает вас в своей комнате... Волынов. Ах, ожидает! Так я отправлюсь к ней поскорее... До свиданья, mesdames, (выразительно) - надеюсь, радостного... (Приветливо кивает головою и уходит.) Ольга. Вы о чем разговаривали? Раиса. Так, о пустяках все... Ольга. Да нет, о чем именно? Расскажи... Раиса. Да, право, трудно и рассказывать: разговор переходил, менялся... О людях, о людских отношениях, об учителе... Ольга. Ах, а знаешь, я встретила твоего обже... Раиса. Оля, сколько раз просила я тебя не называть его так: какой он мой обже?... С чего вы все взяли?... Ольга. А, значит, и Аркадий Петрович заметил, что он к тебе неравнодушен... Ведь это все видят... Раиса. Да мне-то какое до этого дело: равнодушен он или нет... Мне решительно все равно... Ольга. Ну, ну, полно, уж какое все равно... Что ты передо мной скрываешь... Ведь я мешать не буду: я еще помогу, если что нужно... Ну, ну, не сердись!... Ох, какая ты скрытная!... Я хотела только спросить: не вышло ли между вами чего: я его встретила такого расстроенного, такого убитого, на нем лица не было... Бродит там по темной аллее... Я было его спросила: чт\о с вами, Борис Николаич? Но, ведь, он такой же, как ты, скрытный: вам, говорит, так кажется, со мной ровно ничего, как всегда... И прошел, больше ни слова не сказал... Спрашиваю ему вслед: не видали ли наших? Вздрогнул даже, так всего и передернуло: как же, говорит, видел ваших: там, у чайного стола беседуют... И такой злой, злой, даже голос у него охрип... Видно, что он тебя ревнует к Аркадию... Раиса (раздражительно). Да какое он имеет право?... Ольга (двусмысленно). Уж я этого не знаю... Ты мне не хочешь ничего сказать... А я вот не в тебя... (Оглядывается.) Я вот, когда вижу, что ты не идешь против меня, не делаешь мне на зло, я всей душой к тебе, ничего даже скрыть от тебя не могу... (Оглядывается.) Знаешь, зачем он к мамаше пошел? Раиса. Нет, не знаю... Ольга. Он меня просил предупредить мамашу, желает с нею говорить наедине, без свидетелей... А перед этим мы ходили по темной аллее и... знаешь, что он сказал?... (Бросается к сестре на шею.) Ах, душечка, Рая, как я счастлива!... Как я люблю тебя!... Рая, милая!... Ты действительно хорошая, честная!... Ты не вредила мне... (Целует ее.) Раиса. Да что же он сказал такое? Ольга. Ох, он много говорил... Говорил, что привязан к нашему семейству, что лучше нашей семьи не знает... Что мамашу любит, как родную мать... Что его удивляет только твоя холодность и как будто даже пренебрежение и недоверие к нему... Что, конечно, он еще ничем не успел заслужить твоего расположения, но он мечтал, что мы жили бы вместе в Петербурге и он, по своему богатству, по своим связям и знакомству, мог бы доставлять тебе так много удовольствий, как ты и не воображаешь... Раиса. Как, жить вместе в Петербурге? Что же это значит?... Ольга. А ты послушай дальше... Что он и теперь уже любит тебя, как сестру, и боится только, что никогда не заслужит твоей дружбы и доверия... Намекнул и на твои отношения к учителю и так пытливо посмотрел на меня... Я, разумеется, ни слова не сказала и даже виду не подала... Раиса. Это странно... Ольга. Погоди, погоди, сейчас все поймешь!... Я его после этого и спрашиваю: что же вы ничего обо мне не скажете?... Как же вы обо мне думаете?... А он... Ах, Рая, душка!... Мы ходили под руку... Он так крепко, крепко прижал к себе локтем мою руку, и говорит: в вас, Ольга Алексеевна, кроме достоинств, я ничего не знаю... Вы так добры, способны на такую любовь, преданность, что... Ах, Рая, мне даже стыдно говорить... (Скрывает свое лицо на груди сестры.) Раиса (слегка отстраняя ее). Ну, говори, говори... Ольга. Что если бы, говорит, мне пришлось избирать подругу жизни... лучше вас я не мог бы найти... В вас, в вашей душе... Он тут много, много говорил хорошего, лестного... Раиса. Ну, а что же ты? Ольга. Я вся горела, ничего не видела, не помню, что со мной было... И вдруг он спрашивает: а вы, какого бы мужа вы желали иметь?... Раиса. Что же ты ответила? Ольга. Что же я могла сказать?... Я не помнила себя, я вся трепетала... Ведь это в первый раз в жизни, Рая, понимаешь, - в первый!... И такой человек!... Я поняла, что он объясняется со мною, что он хочет делать мне предложение... Разве я могу ему отказать: этакой душке, этакой прелести?... Я ему ответила: такого, как вы!... И хотела было бежать от него, но он удержал меня за руку, крепко пожал ее, и таким сердечным, симпатическим голосом, даже, кажется, со слезами на глазах, сказал мне: спасибо вам, большое спасибо за ваше сочувствие... Ну, Рая, милая, разве это не то?... Раиса. А потом что же было? Ольга. Потом он стал рассказывать про свою жизнь в Петербурге, про свое богатство, расспрашивал: какого мнения о нем мамаша, папаша, ты... Ну, разумеется, я уверяла его, что самого высокого мнения, ручалась и за тебя, что ты не чувствуешь к нему ни недоверия, как он говорит, а тем больше пренебрежения... В это время вдали увидели тебя, он попросил, чтобы я сходила к мамаше и предупредила ее, что он желает переговорить с нею наедине... а сам пошел к тебе навстречу... Ну, Рая, душка, как ты думаешь: ведь, наверно, он пошел к мамаше делать предложение? Раиса. Да, похоже на то... только странно: отчего же он... Ольга (с беспокойством). Что такое? Что? Говори, Рая... говори... Раиса. Отчего же он прямо не сделал тебе сам предложение?.. Ольга. Как же не сделал?.. Разве это не предложение?.. Он прямо объяснился, - ты пойми: я не желал бы иной подруги жизни, кроме вас... И опять о тебе: что он и теперь уже любит тебя, как сестру... Как же?.. Ведь, если он женится на мне, ты будешь ему сестра... Раиса (задумчиво). Да, это правда... Но только... Ведь, в таких случаях, кажется, получивши согласие от девушки, просят у нее позволения переговорить с родителями... Ольга. Да, ведь, это как кто... Это, ведь, не правило... Притом же он разве станет подражать нашим деревенским обычаям... Ты знаешь, он постоянно смеется над ними... Рая, да тебе это неприятно... Неужели ты завидуешь мне?.. Или ты сама неравнодушна к нему?.. Раиса. Что ты? Что ты?.. Нет, я очень рада!.. Только я боюсь, не ошибаешься ли ты... Ольга. Ну, уж что я не ошибаюсь-то... это верно!.. Ты посмотрела бы, какими глазами он глядел на меня, как жал мне руку... с каким чувством говорил... Нет, нет, Рая, я не ошибаюсь!.. Ты не бойся: когда я выйду за него и мы поедем в Петербург, я возьму тебя с собой... Что тебе здесь делать?.. Он может и Борису Николаичу доставить хорошее доходное место... Тогда и тебе не стыдно будет выдти за него... Раиса (вспыхнув). Да с чего ты взяла?.. С чего ты мне суешь этого учителя?.. Что ты думаешь: неужели... Ольга. Ну, ну, не сердись... Милая, ангел, не сердись... Я так только... Я, ведь, из любви к тебе... Я так счастлива, так счастлива!.. Да, разумеется, с твоей красотой, с твоим приданым, разве ты не найдешь себе какого хочешь жениха... особенно в Петербурге... Знаешь что, Рая: меня мучит любопытство... Я пойду, послушаю у дверей, что они говорят с мамашей... а? Раиса (холодно). Как хочешь... Ольга. Я пойду... не могу... А ты не дуйся же, не сердись на меня... Я, ей-богу, из любви, от чистого сердца... (Целует ее в щеку и убегает.) Раиса (одна). Что это такое?.. Неужели Ольга увлекается до такой степени?.. Но, ведь, он говорил мне с такой страстью, с таким волнением... Если бы Ольга не помешала, он, конечно, бы... Бедная Оля!.. Но что же мне делать?.. Я не увлекала его, не старалась понравиться... была даже холодна... Он мне нравится, умен, хорош собой, богат, но я не хотела мешать Ольге... Пускай!.. Неужели же он в самом деле увлекся ею?.. Или этот Борис Николаич... Может быть, он думал, что и я без ума влюблена в него... Не может быть, чтобы он отдавал Ольге предпочтение передо мной... И что думает о себе этот Скворцов... Разве он может быть, в самом деле, моим мужем или не воображает ли, что я... (Скворцов осторожно выходит из-за деревьев и незамеченный подходит к Раисе.) Скворцов. Можно мне на несколько минут прервать ваши мечты, Раиса Алексеевна?.. Раиса (слегка вздрагивая). А-а, вот как вы легки на помине... Скворцов. Как, разве вы обо мне говорили или думали?.. Раиса. Да, и говорила, и думала... Скворцов. Много чести... Раиса. Да, действительно много!... Мне надоели ваши все... все!.. Почему-то, я не знаю, вы ведете себя так относительно меня, что мне покою не дают вами, точно между нами есть какие непозволительные отношения, точно я влюблена, в самом деле, в вас, и скрываю это... Скворцов (злобно). А этого нет? Раиса (вспыхнув). Что за глупый и дерзкий вопрос, господин Скворцов!.. Я, кажется, не подавала вам никакого повода предлагать мне подобные вопросы... Скворцов. Это не вопрос, потому что тут и сомнения никакого быть не может... Я не спрашиваю вас, а говорю утвердительно, что ни скрытых отношений, ни скрытой любви ко мне в вас нет... Я скажу еще больше, что я предмет насмешки в глазах ваших и всех, кто вас окружает, даже в глазах этого проходимца, фата, который с некоторого времени чуть не поселился здесь... Раиса. Как вы смеете так говорить о нем?.. Почем вы знаете, может быть, это мой жених... Скворцов (саркастически). Я так и думал... Чего лучше?!.. В добрый час!.. Он богач, красавец, сделает вас счастливой, устроит вашего брата, откроет здесь фабрики, заводы, обогатит край и ваших родителей... Раиса. Да, да, он таков, и все это сделает... Что ж из этого?.. Скворцов. Из этого следует, что нужно держать меня, бедняка, на привязи около себя, заставлять меня кривить душой, получать деньги за обучение неуча, который ничего не делает, который ненавидит книги и видеть их не может, дурачить меня, позволять надеяться на дружбу, на сочувствие - и в то же время пользоваться мною, как средством возбудить ревность и ухаживание другого, настоящего, выгодного жениха... И это честно, Раиса Алексеевна?.. Это достойно уважающей себя, благородной девушки?.. Раиса. Да вы с ума сошли? Вы оскорбляете меня, вы клевещете на меня мне же прямо в глаза... Чем я вас держу на привязи, чем заставляю кривить душой?.. Что я попросила вас остаться - в надежде, что вы принесете хоть какую-нибудь пользу брату и заработаете себе несколько лишних денег, в которых, вы сами признавались мне, очень нуждаетесь; что я была любезна с вами, находила удовольствие говорить с вами, как с умным человеком... Разве это похоже на все то, что вы сейчас сказали?.. Вы подумайте сами, как вам не стыдно говорить такие оскорбительные вещи человеку, который ни в чем перед вами не виноват... Скворцов. Но разве вы не видели, признайтесь по совести, разве вы не замечали, что не простое чувство привязывает меня к вам, что я увлекаюсь вами каждый день все больше и больше?.. Раиса. Ну, если и замечала, что же из этого? Скворцов. И замечая, вы продолжали быть столь же, даже более любезною, внимательною, чем прежде?.. Вы допустили, что чувство мое развилось до безумных надежд на взаимность? Раиса. Положим, что я этого не предвидела, и не знаю, что бы я сделала, если б могла предвидеть... Но разве это дает вам право оскорблять меня, упрекать в каких-то скверных намерениях за то только, что я не догадывалась о вашем чувстве, о каких-то ваших надеждах?.. Разве я давала вам какой-нибудь повод словами, взглядами, - чего-то ожидать, на что-то надеяться?.. Не я ли вам не раз говорила, что я самая обыкновенная, простая барышня, желающая только веселья, свободы, независимости и неспособная ни на какие подвиги, даже, может быть, ни на какое сильное чувство... Я даже не рисовалась перед вами, не прикрашивала себя, не старалась скрыть своих недостатков... Мне всегда не нравились ваши восторженные незаслуженные похвалы, которые вы иногда мне расточали. Чем же вы увлекались во мне, и виновата ли я, что в вас явилось какое-то чувство, да еще с надеждами?.. (Насмешливо улыбается). Скворцов. Ну, Раиса Алексеевна, говорят, женщина всегда себя оправдает, если захочет. В ваших словах до сих пор все было хорошо и даже честно, если только искренно... Нехороша была только последняя насмешливая улыбка... Я думал, что вы по крайней мере не в состоянии насмехаться над страданиями другого, хоть и чужого для вас человека... Но Бог с вами: во многом вы сами не виноваты... Для меня теперь все ясно... Простите меня за мои резкие слова, я действительно не имел права их высказать: это говорила во мне ревность, оскорбленное чувство, разбитые надежды... Простите меня... Я во всем виню себя, а не вас... Но ради Бога, не для меня, а для себя: будьте осторожны, не увлекайтесь мишурой... Мне сердце говорит, что тут, в этом человеке, - вы знаете в ком, - что-то неладно, нехорошо... Я не знаю, что именно, но есть что-то в нем фальшивое, подозрительное... Помните, что это говорит вам человек... (прерывающимся голосом) который... который вас безумно любит... и говорит с вами, вероятно... в последний раз... Прощайте... (Порывисто оборачивается и уходит). Раиса. Борис Николаич... Погодите... Послушайте... Борис Николаич... Скворцов (не оборачиваясь). Нет, нет, не могу более... Все сказано... Мне тяжело... Прощайте... (Закрывает лицо руками и убегает.) Раиса (одна). Бедный!.. Мне жалко его... Хороший... добрый... честный!.. Что это, как мне жалко его?.. Как тяжело, грустно... Неужели? (Задумывается.) Нет, это так... из жалости... (Из кустов с хохотом выскакивает Орест и, кривляясь, бежит в ту сторону, куда ушел Скворцов, показывая ему нос). Раиса (оглядываясь). Орест, что это ты?.. Орест, как тебе не стыдно?.. Орест. Слышал, слышал, все слышал... Что, брат, отъехал ни с чем?.. Вишь ты, кутья поганая, туда же с своим рылом... к сестре моей, к барышне богатой подъезжает... Как же... Так сейчас на шею и бросились... Молодец, Рая, молодец!.. Отлично его отбрила... (Хочет обнять сестру). Раиса. Ах, отстань, Орест... Ты мне противен... Это ты подслушивал?.. Орест. А ты как думала?.. Разумеется, подслушивал... Ольга там у дверей, а я здесь... Как увидел его с тобой, так подкрался, в кустах присел, и все, брат, слышал, все до словечка - не беспокойся... Нет, каков гусь, в родственнички к нам надумал затесаться... Вот я, погоди, ужо его на зубки подыму... Раиса. Орест, если ты осмелишься хоть слово сказать, хоть вид подать, что ты слышал, я возненавижу тебя на всю жизнь... Не стану считать братом... Слышишь?.. Орест. Фу, ты, строгости какие... Да ты, брат, Райка, я вижу, сама к нему немного того... Не замуж, конечно... а так, то есть... насчет вольных амуров... Вот я скажу Аркадию-то Петровичу: он его шугнет... (Хохочет.) Раиса. Ты дошел до того, Орест, что на тебя мерзко смотреть... Орест (хохочет). Да уж, брат, так, - верно... Пожалуй, ругайся... (Павел вносит чайный сервиз.) Павел. Аркадий Петрович уезжают... Орест. Как уезжает? Павел. Так-с... Они давно приказали подавать: еще как к барыне проходили... Лошадь все дожидалась... А теперь прошли, барышня их провожали... Орест. Эх, так что же ты раньше не сказал... Дурак, черт!.. Без меня уедет, пожалуй... (Убегает.) (Павел, расставивши посуду, уходит вслед за ним. На дороге встречается с Ольгой, которая бежит, весело припрыгивая.) Ольга (Павлу). Тут Рая? Павел. Здесь-с... Вон сидят... (Останавливается.) Ольга (оглядываясь на него). Ну, ступай... Что стал? Чего нужно?.. Павел. Ничего-с... Ольга. Ну, и ступай... (Павел уходит) Ольга (выждав, чтобы он скрылся, подбегает к сестре). Ах, душечка, Рая, что он сейчас сделал со мной?.. (Закрывает лицо руками.) Раиса. Кто? Ольга. Аркадий... Я все стояла в коридоре около мамашиной комнаты, но никак эта проклятая прислуга не давала подслушать: то один, то другой проходит... Это, видишь, им тоже хотелось подслушать, о чем разговаривают... да не удалось... Только слышу - он встает, целует у мамаши руку, идет к дверям... Я бросилась по коридору, чтобы обежать все комнаты и войти к мамаше с другой стороны, не встретясь с ним... Только вбежала в прихожую, - думаю, что он там пройдет, с другой стороны, - а он как раз мне