Белинский Виссарион Григорьевич - Дмитрий Калинин

p;   Рудина. Да смотри, что-нибудь повеселее: это лучше рассеет печаль твою.

   Софья (вздыхая). Нет, теперь радостные, веселые звуки чужды мне; одно печальное может говорить моему сердцу, одно унылое может трогать его. (Играет и поет.)

  

   Беден тот, кому забавы,

   Игры, майские цветы,

   Соловей в тени дубравы

   И весенних лет мечты

   Не в веселье, так, как прежде!

   Кто улыбку позабыл,

   Кто, сказав "прости" надежде,

   Взор ко гробу устремил!

  

   (Кладет гитару на прежнее место.) Ах, как я люблю этот прекрасный романс, а особливо этот куплет: содержание его так близко к моему положению. (Входит Лесинская.)

   Лесинская. Ба, да ты, Сонюшка, еще не одета? Вот славно: скоро приедут гости, а она изволит поигрывать на гитаре да растабарывать. С Марьею-то Николавной еще успеешь, сколько тебе угодно, наговориться. Ну, уж только какая ты, бог с тобою, чудная: еще к тому же сидишь в зале; ну, как бы кто приехал да застал тебя в таком наряде, куда бы хорошо было! Ступай-ка, ступай, оденься, да смотри, получше да поаккуратнее, а то вот от тебя станется, что ты для гостей-то оденешься не лучше горничной девки.

   Софья. Впрочем, как вам угодно, и я все-таки разряжаться-то не совсем намерена.

   Лесинская. С тобою вить не сговоришь; ты готова матери-то наговорить тьму грубостей. (Софья выходит.) Вон уж и гости съезжаются. (Смотрит в окно.) Кто бы это был? А! Сестрица Аграфена Лукьяновна. (Рудина выходит.)

   (Входят гости, являются Софья и ее братья.)

   Аграфена Лукьяновна. Здравствуйте, сестрица! С именинницею поздравляю. (Она и ее три дочери здороваются с Лесинскою, ее сыновьями и Софьею; первых поздравляют с именинницею, а вторую с днем ангела; те и другие благодарят.)

   Лесинская. В гостиную прошу пожаловать. (Все идут в гостиную; в залу входят два оборванные лакея и зажигают лампы.) Прошу покорно садиться. (Все садятся.) А что же Федор Максимыч не пожаловал к нам с вами?

   Аграфена Лукьяновна. Он сейчас же приедет с сыновьями. Что вы, Софья Петровна, так печальны?

   Лесинская. Да все тужит о своем папеньке.

   Аграфена Лукьяновна. Быть не может; не все же плакать, пора и утешиться.

   (Входит Федор Максимович с двумя взрослыми сыновьями; начинаются здорования, поздравления, благодарения, после которых все садятся по местам; Аграфена Лукьяновна занимает место на канапе у круглого стола, Лесинская около ее, а Федор Максимович около их на креслах; Софья и ее братья с своими гостями уходят в залу.)

   Лесинская. Как поживаете, Федор Максимович?

   Федор Максимович. Слава богу, помаленьку-с.

   Лесинская. Хозяйство ваше каково идет?

   Федор Максимович. Да покудова хорошо. Я уж с хлебцем-то убрался кое-как-с.

   (Вдруг ввалила целая толпа гостей; раздаются поцелуи, поздравления, благодарения. Лесинская сажает всех по чинам.)

   Лесинская. Ну, теперь мои дорогие гости собрались, только одного князя нет. (Являются два лакея и на огромных подносах, под предводительством Лесинской, разносят кофе, за который все с усердием принимаются. Барышни, схватившись за руки, вереницами ходят по зале; около их увиваются молодые люди. Девки и лакеи суетливо перебегают по комнатам; все это составляет пеструю живую картину. В гостиной происходит презанимателъный разговор.)

   Одна из госпож. Уж сынки-то ваши, Лизавета Андревна, на возрасте, молодцы молодцами; пора бы в службу. Я думаю, вы в полк намерены определить их?

   Лесинская. Да, Катерина Степановна, дети ужасно сокрушают меня. Для дворянина нет приличнее военной службы, а расстаться не могу. Вы сами знаете, каково материнское-то сердце. Жаль: чего не натерпятся там, и холоду, и голоду, да еще не мудрено, что и головы свои положат. А делать нечего: больше некуда определить.

   Другая госпожа. Ox! дети, дети! Дорого достаются своим родителям: роди, воспитай да еще пошли, может быть, на верную смерть.

   Лесинская. Что ж делать, Лизавета Артамоновна! Петр Степаныч хотел определить их в Московский университет, да уж я настояла, чтобы оставить дома.

   Третья госпожа. И, помилуйте, дело ли это? На что похоже? Прилично ли дворянину учиться в этих школах, которые набиты разночинцами и семинаристами, и мещанами, и отпущенниками, и всяким сбродом, и всякой сволочью?

   Первая госпожа. То ли дело, как держать детей при себе-то. За глазами-то и научатся бог знает чему: пожалуй, и бога-то забудут.

   Третья госпожа. Да и чему учат-то в этих университетах? - Безбожию, разврату, да и только. Я зпала одного эдакого ученого. Человек не старше двадцати пяти лет, а представь себе, какой нравственности: смеялся над постами, презирал дворянством, чинами, поносил стряпчего Андреева, который схватил крестик и за то, что прокурор об нем постарался, подарил ему три тысячи золотом. Вот каковы эти развратные ученые!

   Федор Максимович. Да к чему это ученье? Мы и наши отцы не учились, а всегда были с куском хлеба. Слава богу, не хуже ученых-то жили, да еще иной ученый-то поклонится нашему брату, чтобы посадил его за свой стол.

   Четвертая из госпож. Да не низость ли учиться дворянину в каком-нибудь университетишке, где какой-нибудь профессор мещанского происхождения будет с ним обходиться без должного уважения? Да опять, стоят ли эти пустые науки того, чтобы дворянин ими занимался? Другое дело французский язык: без него, как без рук.

   Все. Да, да, правда, истинная правда!

   Лесинская. Вот недалеко сказать, теперь хоть бы Томин-то: учился в университете и чему выучился? Одному злоречию. Этот человек - настоящий ехидный змей: только знает, что поднимает всех на смех. Право, если бы он не занимал такого места, я бы его за вороты не пустила к себе, да пригодиться может.

   Андрей и Петр (подбегая с торопливостию к своей матери, кричат ей в один голос, запыхавшись). Ах, маменька! Князь приехал, князь приехал!

   Лесинская. Неужели? Ах, боже мой!.. (С поспешностию идет в залу и встречает князя).

   Князь (подходя к ней к руке). Наконец я опять имею счастие в собственном вашем доме свидетельствовать вам мое почтение, мою преданность, мою готовность к вашим услугам. Ах! я было и забыл! Честь имею поздравить с именинницею. (Кланяется Андрею и Петру и дружески пожимает их руки, поздравляя с именинницею.)

   Лесинская (с восторгом удовлетворенного мелочного самолюбия). Ах, князь, я не нахожу слов благодарить вас за ваше расположение к нашему дому! Прошу покорно в гостиную. (Князь, вошедши в гостиную, со всеми раскланивается, и, при входе его, все с величайшим подобострастием отвечают ни его поклоны.) Сонюшка, вот князь! рекомендую тебе его.

   Князь (пораженный красотою Софьи, с щегольскими ухватками подходит к ней к руке). Честь имею поздравить вас, сударыня, со днем вашего ангела; к этому я мог бы пожелать вам всех возможных благ, ежели бы вы не имели их.

   Софья (насмешливо). Прекрасный комплимент! Благодарю вас за него.

   Князь (смущенный ее словами и холодностию). Извините меня, я виноват: при взгляде на вас должно удивляться, а не говорить.

   Софья. Еще лучше.

   Лесинская. Князь! прошу покорно садиться, сделайте милость. Что вы к нам так поздно изволили пожаловать? Я устала, ждавши такого дорогого гостя.

   Князь. О! слишком много чести! Я был задержан кое-чем!

   Лесинская. Ах! я и позабыла приказать подать вам кофе!

   Князь. А где же Сидор Андреевич?

   Лесинская. Чего, у меня его отбили, да и только; никак не могу залучить к себе. Нет, теперь уж не буду так проста: из рук не выпущу.

   Князь. Ах, Лизавета Андревна! вы настоящим сокровищем владеете. Что это за человек такой: уж подлинно, что святой.

   Все. Да, он, точно, имеет в себе что-то такое святое.

   (Являются Томин и Сурский; Лесинская, увидя их, идет к ним навстречу.)

   Томин (подходя к ее руке). Здравствуйте, Лизавета Андреевна; с именинницею честь имею поздравить. Вот рекомендую вам моего приятеля, Алексея Петровича Бурина; он дворянин, живет в Саратовской губернии и имеет шестьсот душ. (Сурский, едва удерживая смех свой, вежливо кланяется и подходит к руке.)

   Лесинская. Ах, очень рада. Чувствительно благодарю вас, Николай Иванович, за доставление такого прекрасного знакомства. Садиться прошу покорно. (Оглядывается.) Ах! и кресел-то нет; люди все точно разбежались, и приказать некому. (Бежит в залу, несет, запыхавшись от поспешности и усталости, кресла и просит Сурского садиться.)

   Сурский (с трудом удерживаясь от смеху). Напрасно изволите трудиться; покорно вас благодарю.

   Томин. Позвольте мне представить моего друга Софье Петровне.

   Лесинская. Она, верно, ушла с барышнями в свою комнату. (Является множество лакеев; одни из них на огромных подносах несут варенья, конфекты, к которым барышни сыплются со всех сторон; другие расставляют столы для карточной игры; вдали раздаются звуки настраиваемых музыкальных инструментов; Лесинская с колодою карт хлопочет о составлении партии, и вскоре на трех столах садятся за карты.)

   Лесинская. Вам, князь, не угодно ли в вистик?

   Князь. Нет-с; покорно вас благодарю.

   Лесинская (обращаясь к Сурскому и Томину). А вам-с?

   Томин. Нас также увольте...

   Лесинская (улыбаясь). Верно, потанцевать хочется. (Музыканты начинают играть польский; кавалеры ангажируют дам и начинают ходить с ними чрез гостиную во внутренние комнаты, откуда возвращаются чрез коридор в залу, где, переменивши дам, снова начинают ходить. Игроки шумят, спорят, разговаривают. Лакеи беспрестанно мелькают; одни из них снимают со свеч, другие разносят десерт, чай, вина, закуски, лимонад, аршад и проч. Наконец музыка умолкает, танцы прекращаются; некоторые из танцевавших мужчин уходят, другие остаются в зале с барышнями, из которых некоторые отдыхают на стульях, обмахиваясь веерами, другие ходят попарно; множество взад и вперед бегающих маленьких детей довершают эту картину.)

   Лесинская (садясь около Сурского). Вы живете в самом Саратове?

   Сурский. Нет-с, мои поместья находятся в уезде одного городка Саратовской губернии.

   Лесинская. По крайней мере часто в нем бываете?

   Сурский. Нет, я больше живу в Москве и приехал сюда повидаться с Николаем Ивановичем.

   Лесинская. Верно, ищете в Москве невест; там много их, однако я никакому молодому человеку не посоветовала бы жениться в Москве. Не мудрено обмануться, то ли дело в губернии!

   Князь. Вы совершенно правы, Лизавета Андревна, языком вашим управляет сама мудрость. (Лесинская от удовольствия вне себя; Сурский отворачивается и смеется.) Вы, конечно, согласны с их мнением?

   Сурский. О, само собою разумеется: можно ли сравнить этих ветреных, рассеянных московок с кроткими обитательницами кротких сел?

   Лесинская. Истинная правда.

   Князь. Какая может быть нравственность в девушке, которая позволяет мужчине объясняться с собою в любви и дает ему слово выйти за него замуж! А в Москве всегда так делается.

   Лесинская. Ах, неужели, князь? Скажите, какой разврат! Впрочем, я думаю, что так только делают знатные и богатые женихи, - ну, а их можно в этом извинить.

   Князь. Оно так, ваша правда; однако надобно в таком случае сделать предложение родителям, а когда они дадут слово, тогда уже, я думаю, не нужно будет спрашивать согласия у невесты: ибо всякая благовоспитанная девушка никогда не будет противиться родителям, зная, что они не пожелают зла.

   Лесинская. Ах, князь, вы восхищаете меня! Вот истинная нравственность!..

   Князь. Я, сударыня, русский и, следовательно, должен любить и уважать русские обычаи.

   Лесинская. Прекрасно, справедливо! Ваши слова, князь, делают вам честь. Может после этого какая мать отказать вам в руке своей дочери и какая девушка не польстится этою партиею? (Софья, которая внимательно слушала весь этот разговор, уходит в залу и в задумчивости садится в углу оной; князь, с легкостию зефира, подбегает к ней, и Лесинская смотрит на них с улыбкою самодовольствия.)

   Князь. Вы так задумчивы, так печальны, и эта унылость так возвышает эти прелести!..

   Софья (холодно). Князь, сделайте милость, оставьте эти комплименты у себя и поберегите их для кого-нибудь другого.

   Князь (принуждая себя улыбнуться). О сударыня! как вы жестоки! Неужели вам нельзя говорить правду, не опасаясь навлечь на себя вашего гнева?

   Софья. Ах, князь, как вы расточительны на комплименты! Хотя вы и большой почитатель русских обычаев, а, видно, не знаете этой пословицы: береги денежку на черный день.

   Князь. Насмешница! Ежели это вам не нравится, то я повинуюсь. Софья Петровна, позвольте мне быть с вами откровенным. Я люблю одну барышню, прекрасную, как ангел, или, лучше сказать, как вы сами, люблю ее больше жизни и...

   Софья. Точно вы меня хотите сделать поверенной вашей любви; о, слишком много чести!

   Князь. Жестокая! Этот ангел, это божество, которое пленило меня с первого взгляда, - есть вы! Отвечайте: жизнь или смерть?..

   Софья. Ха! ха! ха! Какое пышное поэтическое объяснение! Послушайте, князь: какая может быть нравственность в девушке, которая позволяет объясняться с собою в любви? Опять, кажется, в ваших глазах согласие девушки ничего не стоит?

   Князь (смешавшись). Но... вы сами согласитесь, что иногда, хотя по наружности, необходимо нужно уважать мнения тех людей, от которых некоторым образом зависит наше счастие...

   Софья. О, ваши правила преблагородны и вместе превыгодны! Впрочем, князь, ежели я слушала вас спокойно, то почитайте это за шутку, равно как и ваше объяснение. (Вдруг заиграли вальс, и все начинают танцевать; наконец Сурский берет Софью; пройдя с нею несколько кругов, они садятся в углу залы; вальс скоро оканчивается, и все уходят в гостиную.)

   Сурский. Сударыня, мне нужно с вами поговорить об одном важном для вас деле. Вы удивлены? Я друг Дмитрия Калинина, известного вам человека, и знаю все...

   Софья (бледнеет и дрожит). Ужасный человек! Что бы хотите делать?..

   Сурский. Спасти вас обоих. Для этого осталось одно только средство, и ежели вы умеете любить истинно, то вы должны на оное решиться.

   Софья. Но какое средство?..

   Сурский. Время дорого. Ежели вы пропустите благоприятную минуту, то все пропало. Вам должно обвенчаться с ним!

   Софья. Но где? и когда?

   Сурский. Когда опять начнутся танцы, вы должны тихонько скрыться отсюда и вместе со мною и Томиным ехать в церковь, где вас ожидает Дмитрий и священник. Понимаете?

   Софья. Боже мой! Ах! да это ужасно! Но он гибнет, я его люблю, итак, согласна на все. (Уходит; Сурский также идет в гостиную, где происходит прекурьезный разговор.)

   Лесинская. Я была настоящею мученицею. По милости моего муженька, формально не имела воли. Представьте себе: он заставлял меня обедать за одним столом с лакеем, содержал этого мерзавца, как своего сына, позволял ему делать всякие вольности, говорить со мною, с сыновьями!..

   Одна из госпож. Да, это ужасно. Где же теперь его фаворит?

   Лесинская. В Москве изволит поживать. Не знаю, зачем он его послал туда. Да вот скоро вышлют оттуда. (Входит Софья и Рудина.)

   Князь. Да, ваш покойный муж был престранный человек.

   Рудина (взглядывает на князя, бледнеет, трепещет и в ужасе вскрикивает). Боже мой! Князь Мансырев!

   Князь (вглядываясь в Рудину). Что это значит?.. Каким случаем?.. Еще жива?.. (Опомнившись.) Но сударыня, вы шутите, что ли?.. Почему вы превращаете меня в другую фамилию и делаете вид, что я вам был когда-нибудь знаком?..

   Рудина (в исступлении). Ах, я знаю тебя, слишком коротко знаю, ужасный человек!..

   Сурский. А! Старые знакомцы! Очень рад! Но... каким образом?.. Мария!.. Рудина!.. Это ты ли?.. Узнала ли меня?..

   Рудина. Сурский, это ты! Все, как нарочно, собрались сюда, чтобы мучить меня!.. Ах!.. (Упадает в обморок; все приходит в смятение, игроки бросают свои карты; все обступают кругом Сурского и князя и смотрят на них с удивлением; Рудину же между тем, по приказанию Софьи, выводят.)

   Сурский (к князю). Итак, это вы тот благородный человек, который, под ложным именем, как хитрый змей, умел обольстить невинность и добродетель и лишить меня моего рая?.. Князь, я было все забыл, но ваше имя, нечаянная встреча с нею слишком живо напомнили мне прошедшее (пожимает его руку). Милостивый государь! мне нужно кое о чем объясниться с вами наедине! Вы, без сомнения, понимаете...

   Лесинская. Что тут за чудеса такие происходят? Как! В моем доме такие соблазнительные истории! Падают в обмороки, грозят князю! и я должна сносить это? Растолкуйте мне, что все это значит? Разве я не хозяйка в дому моем? (В дверях залы является Дмитрий и быстрыми шагами подходит к гостиной; его всклокоченные волосы, посиневшие, дрожащие губы, его глаза, налившиеся кровью, пылающие неистовым огнем, странные движения показывают явное помешательство ума и какую-то ужасную решительность. Черный, измоченный плащ небрежно покоится на его плечах. Удивленное и пораженное его видом собрание высыпает из гостиной в залу и, не дошедши к нему, с ужасом отступает назад и, ставши около него полукругом, хранит глубокое молчание.)

   Дмитрий (с дикою улыбкою и блуждающими взорами). Здесь раздаются клики радости; сюда стеклись счастливые дети невежества, чтобы шумными, бессмысленными удовольствиями праздновать свои пиршества!.. Они веселы, они счастливы; а там, в четырех скучных, скучных стенах, добыча отчаяния тщетно ожидала прекращения своих бедствий!.. Тщетно ожидал я своего друга, который решился спасти меня. Верно, он сделался жертвою своего великодушия, подумал я - и очутился здесь. (В изнеможении бросается на стул.) Ах, как кипела моя кровь! Ручьи дождя прохлаждали меня немного, и я, с засохшими устами жадно ловил живительную влагу. (После краткого молчания.) Да, я был на славном бале, я слушал прекрасную музыку!.. Там, в лесу, где бушует ветр, где он со свистом крутит нагие деревья, там было темно, мрачно, но отрадно и весело. Около деревни, когда я проходил кладбищем, псы, увидя меня, страшно завывали, а на старой колокольне стонала сова. Ах, как весело отдавалась в ушах моих эта ночная музыка!.. Я трепетал от сладостного восторга. Во мраке, на гробовом камне, сидела какая-то тень в белом, как снег, саване и махала мне рукою, чтобы я воротился; но я еще быстрее пошел вперед, сопровождаемый ее глухими стенаниями, от которых волосы мои стали дыбом, зубы ужасно заскрежетали! (Стремительно вскакивает; окружающая его толпа, которую он окидывает мрачным взором, со страхом отхлынула назад.) Глупцы! Что вы смотрите на меня с таким удивлением? Или я кажусь вам непонятным? Для чего умолкли эти шумные клики радости, эти громкие звуки музыки? Для чего прервалась эта суетливость, эта стихия ничтожных душ? Неужели мое присутствие водворило здесь ужас и отчаяние?.. Или мой взор, как голова Горгоны, превратил вас в камни?.. А! я упал среди вас, как гром небесный. (Дико хохочет.) Ха!.. Ха!.. Ха!.. Бедные, как они жалки!.. (Опять бросается на стул и покрывает лицо руками.)

   Сурский. Боже мой! Одно к одному! Безумец: он погиб навсегда!

   Дмитрий. Зачем очутился я здесь? Неужели для того, чтобы прервать игры детей?.. (Увидев нечаянно Софью, которая с выражением дикой радости и ужаса быстро смотрела на него в трепете.) А! вспомнил! я пришел требовать мое небо! Софья! Я здесь!.. (Бросается к ней, влечет ее на средину залы и крепко сжимает в своих объятиях.) Итак, ты опять в моих объятиях, существо неземное, красота божественная! Кто теперь может вырвать тебя из моих рук?.. О, прижмись крепче к этому сердцу, к этому храму любви, который вмещает тебя в себе. Софья! желала ли бы ты назвать меня твоим супругом?..

   Софья (в ужасном волнении, в сильном замешательстве). Так, Дмитрий, я не постыжусь даже и перед этими людьми назвать тебя другом моей души, хотя они и не поймут меня!.. Но ты ужасен, как ночное привидение. Ах! я не могу без трепета смотреть на тебя: меня палит твое дыхание... Дмитрий! для нас на земле нет более блаженства!..

   Дмитрий. Как, и в моих объятиях ты можешь говорить о злополучии?.. И, глядя на этих бессмысленных тварей, ты можешь называть себя несчастною, - ты, в душе которой горят искры огня небесного?.. Софья! для чего такое унижение?.. и перед кем же?..

   Софья. Так; но эти люди не дадут нам более блаженствовать на земле...

   Дмитрий. И ты еще не научилась презирать землю, которой не знала? Или ты забыла, что и на сей самой земле нашим отечеством было небо? Что могут нам сделать эти люди? - Разлучить с землею, навсегда соединить с небом. (Обращаясь к толпе.) Существа ничтожные! Видите ли вы этого ангела? Можете ли оценить его? Рабы сует! Видите, как небрежно рассыпаются ее прелестные локоны на груди моей; чувствуете ли, как упоительно ее дыхание, как сладострастно ее присутствие, как огненны ее объятия? Неужели вы, видя ее, в восторге умирающую в моих объятиях, еще можете не признать меня полубогом? Жалкие слепцы!.. Софья! когда же поймут нас!.. (По зале раздается шепот: "Он сумасшедший, он с ума сошел; его надобно схватить, посадить на цепь".)

   Лесинская (как бы пробудясь от глубокого сна). Боже мой! Что это такое значит? Мою дочь, при всем собрании, в моих глазах, смеет обнимать мой лакей! Разбой, явный разбой, денной разбой!.. Андрей, Петруша! Что вы стоите, как остолбенелые? Али не видите, что делают с вашей сестрою? Али вы не понимаете, что наш дом обесчещен, опозорен? Без языка, что ли, вы?

   Андрей. Да, черт возьми, это превосходная картина! Нашу сестру, при наших глазах, обнимает наш лакей, и она ему позволяет это делать с собою!.. Все стоят, разиня рот, и, не говоря ни слова, любуются этим зрелищем! Эй, люди! сюда! Несите веревки, кандалы, цепи! Эй, скорее! (Сбегается толпа слуг; Дмитрий сажает на стул полумертвую Софью, гордо и презрительно смотрит на слуг, которые не решаются напасть на него.) Что же вы, болваны, али ослепли? Схватить его...

   Дмитрий. Как! Что такое? У меня хотят отнять то, что для меня дороже жизни, чести, бессмертия? Безумцы! Неужели вы думаете, что этот прелестный цветок взрощен для вас? Неужели вы думаете, что хотя один из вас достоин владеть им?.. Ха! ха! ха! Глупцы! Я, только один я могу наслаждаться его ароматическим запахом - он обовьется около меня, как гибкая, нежная павилика около величавого кедра. И самые громы не отторгнут ее от меня. (Слуги стоят в нерешимости, как бы удерживаемые сверхъестественною силою.)

   Андрей (от ярости топая ногами). Скоты! И вы боитесь подойти к такому же рабу, как и вы сами!..

   Дмитрий (задыхаясь и трепеща от сильного бешенства). Раб, раб... и это слово опять раздается в моих ушах?.. Гнусное животное! и ты осмелился произнести мне это? О, ты дорого заплатишь мне за него!.. Тебя не спасет от моего мщения ни твое дворянство, ни твои крестьяне, ни даже самое твое ничтожество! Это слово давно уже воспалило в душе моей жестокую жажду: твоею клокочущею кровью я утолю ее!.. И это презренное животное назвало меня рабом, и оно еще живо, еще дышит! (Бросается к Андрею и, схвативши его за грудь, с неистовством треплет, скрежеща зубами.) Несчастный, знаешь ли ты, что в сию самую минуту обращу тебя в прах, разорву твое сердце на миллионы частей, вытрясу из него твою низкую душонку!.. Знаешь ли ты, что за эти слова эти торжественные лампы превращу в погребальные факелы!.. Или повтори мне их, или у ног моих проси прощения... Я знаю, ты для спасения своей жизни в состоянии решиться на это. А не то...

   Софья (бросаясь между ими). Дмитрий! И ты хочешь убить моего брата?.. Злодей!..

   Дмитрий (с силою отталкивая от себя Андрея). Софья! и ты можешь вступаться за этого подлеца, который в одну секунду вонзил в мое сердце тысячи кинжалов?.. И ты можешь обвинять меня, ты, которая клялась мне иметь одну душу, одно сердце, одни желания, одни мысли?.. Женщина! ежели я в ярости, то и ты неистовствуй!..

   Андрей. Долго ли это будет продолжаться? (Бросается к нему и схватывает его за грудь.) Стой, раб!..

   Дмитрий (громовым, задыхающимся от злобы голосом). Раб! опять раб!.. (С силою отталкивает его от себя, выхватывает из кармана пистолет, взводит курок; выстрел раздается, и бездыханный Андрей с простреленною грудью падает в дверях гостиной.) Теперь называй меня рабом! повелевай мною, если можешь... (Софья упадает в обморок; женщины без памяти бегут по зале, испуская вопли; мужчины приказывают подать экипажи, и вскоре большая часть присутствовавших исчезает. Дмитрий подходит к убитому и безмолвно, подобно привидению, стоит пред ним, держа в руке пистолет.)

   Лесинская (упавши на колена пред трупом). Мой сын!.. Ах!.. Он застрелен! Андрюша! милый Андрюша! Встань! Боже мой! Разбой... Злодейство! Велите объявить! пошлите в город... Ах, в глазах темнеет! Я умираю без покаяния!.. (Упадает без чувств.)

   Дмитрий (ужасным громовым голосом). Убийца!.. Убийца!.. Горе тебе, горе! О, что ты сделал?.. Взгляните сюда - и удивляйтесь делам моим! Вот лежит юноша, убитый мною за одно слово; возле его полумертвая, безотрадная мать, а там его сестра, моя любовница... ха! ха! ха! Торжествуйте, адские духи: я приготовил для вас превеселое пиршество! (По некотором размышлении.) Но я сделал должное. Этот безрассудный юноша был достоин большего наказания; он осмелился назвать меня своим рабом! Рабом! И я за это слово сделал с ним не больше, как только убил его?.. Убил?.. Следовательно, я убийца!.. Убийца! О, как ужасно это слово! Оно потрясает мою душу. Как! неужели я за одно слово лишил жизни существо, подобное мне?.. Какое имел я на это право?.. Мщение! мщение! Мысль о тебе так сладостна, так отрадна, а следствия так гибельны, так ужасны! Безумец! я хотел этим горьким, ядовитым питием утолить мучительную жажду мщения, и она превратилась в огненный тартар, который в миллион раз ужаснее терзает меня!.. (С ужасом глядит в двери залы.) Но кто приближается ко мне?.. Ба, это та самая тень, которая давеча на гробовом камне воспрещала моему гибельному ходу! Это тень моего благодетеля: мое злодейство вызвало его из мрачной могилы... Смотрите, с какою ужасною улыбкою он благодарит меня за мое дело! О! прочь от меня, привидение с седыми локонами, не терзай своим присутствием несчастного!.. Смотрите: целая толпа фурий сопровождает обитателя могилы. Каким грозным, зловещим блеском он озаряет картину убийства! Как ужасно потрясают опи своими факелами! Боже! они стремятся на меня, они гонятся за мною; они хотят растерзать меня своими бичами, разорвать своими железными когтями. (В исступлении бегает по зале.) О! защитите меня от них! Сурский, куда ты скрылся? Спаси своего друга! (В изнеможении бросается в кресла и закрывает руками лицо; по некотором молчании говорит.) Где они? где эти адские посетители? Они скрылись; они не могли сносить моего присутствия... Слава, мне слава, сам ад ужасается меня! (Тихонько подходит к убитому.) Тс... тише... он спит!.. Пощупайте, как сильно бьется его сердце! (Щупает и с ужасным криком отскакивает от трупа, смотря с содроганием на свои руки.) Кровь!.. кровь!.. Мои руки обагрены кровию! Ах! как горяча она! как жжет их!.. (Подходит к Софье и дергает ее за руку.) Пробудись, несчастная! (Софья открывает глаза и с ужасом смотрит на него.) Софья! пора! Все готово! Видишь ли: двери храма отворены, седой священник стоит у налоя. Твой отец и твой брат будут свидетелями нашего брака! их товарищи, жители могил, певчими! Иди! Окровавленною рукою повлеку тебя к алтарю брачному.

   Софья. Убийца, оставь меня! Ты в крови моего брата! тьт ужасен! Ах! оставь меня! (Опять повергается в бесчувствие.)

   Дмитрий. "Убийца, оставь меня!" - сказала она мне. Так меня ужасаются и духи злые, и ангелы небесные. (Осматривается кругом.) Здесь нет никого, все исчезли; я один. Что остается мне в моем положении? - Бежать?.. Куда?.. В леса, в дебри, где воют голодные звери, где свистят бурные ветры? Но разве там не найдут меня полночные посетители?.. Итак, вот предел моего поприща, вот конец моих надежд! Врата неба для меня закрыты: их стережет этот юноша! Я добыча ада! Судьба! торжествуй; ты сыграла со мною дьявольскую шутку! Торжествуйте и вы, обитатели мрачного тартара; улыбайтесь мне, как своей жертве!.. Вот жизнь человека!.. Вот удел его!.. Вот для чего он создан... (Бросает пистолет.) Убийственное оружие! Ты пусто, ты не можешь прекратить моих страданий. (Подходит к Софье.) Вот та, которая привязывала меня к жизни и соединила с небом!.. Могу <ли> обнять ее руками, обагренными кровию ее брата?.. О, да будет проклят и час моего зачатия, и час моего рождения! Да будет проклят и тот, кто дал мне эту бедственную жизнь! Духи адские! возьмите свою добычу, схватите свою жертву, влеките ее в свои мрачные вертепы, где обитает горесть, отчаяние и мучения вечные! (Упадает без чувств).

  

  

   Что жизнь, когда в ней нет очарованья?..

   Блаженство знать, к нему лететь душой,

   Но пропасть зреть меж им и меж собой,

   Желать всяк час и трепетать желанья!..

   Жуковский⁹.

  

  

  

   Иван. Здравствуй, Лиза! Что новенького? Ах, все старое! Вот, родимая: кто может угадать, что вперед будет? Мне сдается, что кто ни взглянет на меня, хилого старика, всякий молвит про себя: "Уж пора бы старым костям-то и на место! что зря небо коптить!" Ан вот вышло не <по>-ихнему: я и старых-то и младых-то пережил; недавно молился за упокой души Петра Степаныча, и всего-то не с лишком как месяца через три довелось нести гроб его сынка, молодца всего-то с небольшим в двадцать лет. Не знаю, Лиза, как по тебе, а по мне так жаль Андрея Петровича! Пускай он к нашему-то брату, холопу, куда был неприветлив, а все вить и в нем душа-то была христианская; вить и он молился одному с нами богу. Господи! отпусти грехи его!..

   Лиза. Да, дедушка, умереть страшно, а коли уж нельзя миновать такой беды, так все легче умереть по-христиански, а вить Андрей-то Петрович скончался без покаяния, как какой-нибудь басурман, от пули. И откуда только взялся Дмитрий Егорович? И за что это он застрелил его? Ну, дедушка, вот страсть-то была: как он выпалил, я так и присела. Ты ведь видел?

   Иван. Как же, как же, видел на беду мою. Чего, Лиза, как с Марьей Миколавной попритчилось, я вить был в зале. Глядь, вдруг откуда ни возьмись Дмитрий Егорыч, страшный, словно оборотень какой. Я инда насилу мог распознать его. Идет, как пьяный; с шинели течет дождь ручьями, волоса замочены, знать, и шляпу-то забыл, и пошел такую околесную нести, что не только я не понял ни словечка, да и господа-то рты разинули. Как он схватил Софью-то Петровну, я так и обмер; от страха душа чуть не вылетела.

   Лиза. Да уж и в самом-то деле, он больно смел не под стать; на что похоже: вздумал обнимать при всех барышню (с жеманною гордостию подпершись руками); да за это и наша сестра не больно взлюбит; небось как раз даст отказ, как шест.

   Иван. Да уж об смелости что и толковать: стало быть, смел, когда не токмо что стал браниться с Андреем Петровичем, да еще сцапал его за грудь и почал трясти; то-то молодость-то! И за что, подумаешь, больно рассердился? Эка беда, что назвал его рабом, так за это и надобно губить душу христианскую? Я бы на его месте за это и словечка не молвил. Нет, Лиза, знать, лукавый подтолкнул его; вить он на это дело-то куда хитер; небось хоть кого в грех введет.

   Лиза. Нет, дедушка, все не то: видно, он не в шутку с ума сошел!

   Иван. Жаль его, Лиза, крепко жаль. Он такой добрый, приветливый. Бывало, батюшка, все терпит. Его учнут ругать, а он уйдет в свой уголок да и горюет в нем потихоньку. Коль невзначай взойдешь, так вскочит со стула, утрет слезы да еще, как будто ни в чем не бывал, станет смеяться; наш же брат досадит ему, а он за это, при нужде, за нашего же брата постоит перед барином да от беды отведет. Теперь, мой родимый, сгубил свою душеньку. Чай, горючими слезами обливается в тюрьме.

   Лиза. Знать, уж ему так на роду написано?

   Иван. Чему быть, тому не миновать, знать, так богу угодно. Не знаю, как бы урваться в город да забежать к нему в тюрьму: отдать письмо бариново. Что? барышня сокрушается, чай, да и только?

   Лиза. С ней и бог знает, что делается: она словно с ума сошла. Глаза такие красные, а ни одной слезинки не выронит, часто хохочет так страшно, что ужасть слушать, так и подирает по коже. То зачнет петь, то говорить сама с собою или в глухую полночь вскочит с постели и зачнет спорить, как будто с Дмитрием Егоровичем или с Андреем Петровичем. Беда да и только, вить я в ее комнате сплю.

   Иван. Барыня что-то поутихла: знать, почуяла божье наказание.

   Лиза. Ты видел, что ли, как она вопила, как выносили сына-то? Насилу, насилу могли ее оттащить от могилы. Вот уж две недели прошло с тех пор, а она все плачет да сокрушается.

  

  

   Лесинская. Ну, так! Всегда вместе: вишь, какие неразлучные! Господа почти помирают с печали, а им и горя нет.

   Иван. И, матушка Лисафета Андревна, не берите греха на душу, не клепите на нас зря. Видит бог, сейчас плакали о вашей беде, словно об своей.

   Лесинская. Уж как бы не так! Можно вам поверить: станете вы жалеть об господских несчастиях; чать, до смерти радехоньки. Проводи меня к вечерне, а ты, Лизка, поди к Сонюшке: она, бедная, по брате-то с ума сходит, да и только. И что это с ней сделалось, что она позволила этому подлецу, разбойнику обнимать себя да еще называла его своим другом? Али она помешалась, али не разглядела его и подумала, что это князь? И то (хорошо), что господь Марью-то Николавну принес, а то бы беда. Вить только она одна умеет обращаться с Сонюшкою-то, а Сонюшка-то только одну ее и слушает. (Уходит с Иваном.)

   Лиза. Знать, уж у господ обычай такой: хоть околей, ни в чем не поверят своим слугам, как будто в нас не такая душа, как и в их благородиях. Чай, у бога-то все равны. Здесь им хорошо повелевать нами, а на том-то свете небось не такую затянут песню. Кто-то идет? Ба, да это барышня с Марьей Миколавной. (Уходит.)

  

  

   Рудина. Ну, вот хоть здесь посидим. Бога ради, перестань тосковать.

   Софья. Кто же тебе сказал, что я тоскую? Напротив, я очень весела: разве ты не знаешь, что я ожидаю к себе дорогого гостя? Ах! о чем, бишь, я хотела говорить с тобою? Да! вспомнила! Ты не досказала мне своей истории. А где же Дмитрий? Что его нет здесь по сию пору? Или он явился ко мне на одно мгновение, чтобы убить моего брата и вместе с ним и меня? (С рассеянностию смотрит в окно.)

   Рудина (в сторону). Что мне с ней делать? Он у ней из ума не выходит!..

   Софья. Послушай: ты любила?

   Рудина. К чему этот вопрос? Ты, кажется, слышала от меня изъяснение странного происшествия, которое случилось на роковом бале.

   Софья. И ты думаешь, что ты любила истинно?

   Рудина. Да, к моему несчастию.

   Софья. Нет, этому никак нельзя поверить... Любовь, эта божественная страсть, которая бывает уделом только существ возвышенных, которая доказывает их небесное происхождение, может ли быть совместна с изменою? Нет: ты не знала этих сладостных минут, в которые человеку все предметы представляются в другом виде, в которые грудь его волнуется темным, отрадным чувством неизъяснимого блаженства; этих минут, в которые человек смотрит на небо, как на что-то знакомое, и душа его рвется к нему! Друг мой, в эту эпоху жизни человека в его груди горит пламя, которое он желает сообщить всему существующему, и в этом пламени душа его очищается от всего земного, суетного, как золото в горниле; в эту эпоху он пламеннее, живее любит природу, потому что видит в ней отражение своих чувств, видит символ вечной любви. (Плачет.)

   Рудина (в сторону). Она плачет? Знак добрый! Видно, стала приходить в рассудок; этим надобно воспользоваться. (Вслух.) Друг мой! Человек есть странное создание: чтобы судить о каком-нибудь важном его поступке, должно сперва узнать все, даже малейшие, причины, заставившие его решиться на оный, все подробности, сопровождавшие его. Вспомни, что я была молода, неопытна, легкомысленна; вспомни, какую я имела мать; вспомни, что я была обманута мнимою изменою, - и тогда суди!

   Софья. Нет, не так люблю я! Если б он и изменил мне, то и страдать от него было бы для меня сладостно. Нет, моя любовь совсем не такова! Я жертвовала своему любезному всем, чем только могла жертвовать. Для него забыла я, что у меня есть отец, мать, братья, что я от них завишу, что моя любовь может убить их; в его объятиях я забыла даже самый стыд. И теперь готова упасть к нему на грудь, перелить в уста его свою душу и прижать к тоскующему сердцу ту руку, на которой дымится кровь моего брата! Да, я смыла бы с нее эти кровавые пятна своими слезами. (Дико оглядывается.) Но что же он нейдет ко мне?.. Где он скрывается? Друг мой, не мучь меня, бога ради; скажи мне: где он? Какая участь его ожидает? Не правда ли: ведь его казнили? Для чего ж, жестокие, не соединили меня с ним? Разве они не знают, что я не могу без него жить? (Слышен звон колоколов. Софья схватывает за руку Рудину.) Друг мой, слышишь ли? Звонят: его хотят отпевать. Да нет: он преступник, его нельзя отпевать, его просто зарыли в землю. Пойдем скорее!

   Рудина. Куда?

   Софья. Искать его могилу: я хочу умереть на ней. Воздух, ее окружающий, очарователен, сладостен; я думаю, вся окрестность дышит чем-то святым.

   Рудина (в сторону). Ну, опять понесла! Когда это кончится! (Вслух.) Послушай, Софья, кто же сказал тебе, что он умер?

   Софья. А где же он?

   Рудина. Он скрылся с своими друзьями, и его не могут найти.

   Софья. А что давеча за обедом говорили моя мать и брат! Нет, ты меня не обманешь; я все знаю: он сидит в тюрьме; он окружен толпою воров, убийц! ха! ха! ха! Дмитрий в тюрьме. Что, обманула меня? Нет, я все знаю - и нынче непременно пойду к нему; ему со мною будет весело; мы обнимем друг друга, вздохнем сладостно - и мгновенно оставим эту бедную землю.

   Рудина (в сторону). Час от часу лучше! Как бы мне обмануть ее? (Вслух.) Не верь им, Софья: они обманывают тебя, а не я. Ты знаешь, что они не любят Дмитрия и потому утешают себя мыслию, что он сидит в тюрьме.

   Софья. Так он скрылся. (Подумав.) Опять поймала! Неужели Дмитрий решится убежать от своей Софьи, чтобы спасти свою жизнь? Ха! ха! ха! Нет, голубушка! я знаю его! Нет, меня не скоро обманешь. Вишь, какая услужливая!

   Рудина. Он, может быть, и не скрылся, да его увезли в то время, когда он был без чувств.

   Софья. Кто же увез его?

   Рудина. Его друзья.

   Софья. Да это тот, что советовал мне на бале тайно обвенчаться с Дмитрием и предлагал мне свои услуги в рассуждении этого дела? Он, кажется, человек благородный?

   Рудина (с удивлением). Ба, да я этого еще не знала! Кто ж бы это был? Уж не Сурский ли?

   Софья (с досадой). Да тот самый, которого привез к нам Томин. Эх! какая недогадливая! Ну, да тот, при взгляде на которого ты упала в обморок.

   Рудина (тихо). Понимаю.

   Софья. Верно, он любил тебя?

   Рудина. Да, он самый. Подлинно, душа благородная, и теперь для меня потерян навсегда! Этот князь... твой жених... низкий человек! он и моим женихом назывался...

   Софья. Как! Так меня хотели выдать за этого-то всесветного жениха! (Смеется.) Ну подлинно, что завидная партия (Подумав.) Ах! как мне грустно! Дмитрий что-то долго нейдет. Верно, он утомился дальностию дороги. Но, несмотря на это, он все-таки скоро придет. Ждать скучно, а делать нечего. Послушай: расскажи мне что-нибудь.

   Рудина. Что же рассказать тебе?