Тургенев Иван Сергеевич - Месяц в деревне

иколаич, конечно, я бы желала сделать из него дельного человека. Я не знаю, удастся ли это мне, но во всяком случае я хочу, чтобы он всегда с удовольствием вспоминал о времени своего детства. Пусть он растет себе на воле - это главное. Я сама была иначе воспитана, Алексей Николаич; мой отец был человек не злой, но раздражительный и строгий... все в доме, начиная с маменьки, его боялись. Мы с братом, бывало, всякий раз украдкой крестились, когда нас звали к нему. Иногда мой отец принимался меня ласкать, но даже в его объятиях я, помнится, вся замирала. Брат мой вырос, и вы, может быть, слыхали об его разрыве с отцом... Я никогда не забуду этого страшного дня... Я до самой кончины батюшки осталась покорною дочерью... он называл меня своим утешеньем, своей Антигоной... (он ослеп в последние годы своей жизни); но самые его нежные ласки не могли изгладить во мне первые впечатления моей молодости.... Я боялась его, слепого старика, и никогда в его присутствии не чувствовала себя свободной... Следы этой робости, этого долгого принужденья, может быть, до сих пор не исчезли совершенно... я знаю, я с первого взгляда кажусь... как это сказать?.. холодной, что ли... Но я замечаю, что я рассказываю вам о самой себе, вместо того чтобы говорить вам о Коле. Я только хотела сказать, что я по собственному опыту знаю, как хорошо ребенку расти на воле... Вот вас, я думаю, в детстве не стесняли, не правда ли?

   Беляев. Как вам сказать-с... Меня, конечно, никто не стеснял... мной никто не занимался.

   Наталья Петровна (робко). А ваш батюшка разве...

   Беляев. Ему было не до того-с. Он все больше по соседям ездил... по делам-с... Или хотя и не по делам, а... Он через них, можно сказать, хлеб свой добывал. Через свои услуги.

   Наталья Петровна. А! И так-таки никто не занимался вашим воспитанием?

   Беляев. По правде сказать, никто. Впрочем, оно, должно быть, заметно. Я слишком хорошо чувствую свои недостатки.

   Наталья Петровна. Может быть... но зато... (Останавливается и продолжает с некоторым смущением.) Ах, кстати, Алексей Николаич это вы вчера в саду пели?

   Беляев. Когда-с?

   Наталья Петровна. Вечером, возле пруда, вы?

   Беляев. Я-с. (Поспешно.) Я не думал... пруд отсюда так далеко... Я не думал, чтобы здесь можно было слышать...

   Наталья Петровна. Да вы как будто извиняетесь? У вас очень приятный, звонкий голос, и вы так хорошо поете. Вы учились музыке?

   Беляев. Никак нет-с. Я понаслышке пою-с... одни простые песни.

   Наталья Петровна. Вы их прекрасно поете... Я вас когда-нибудь попрошу... не теперь, а вот когда мы с вами больше познакомимся, когда мы сблизимся с вами... ведь не правда ли, Алексей Николаич, мы с вами сблизимся? Я чувствую к вам доверие, моя болтовня вам это может доказать...

  

  

   Наталья Петровна (с смущением). А, это вы, доктор... а мы вот здесь с Алексеем Николаичем... (Останавливается.)

   Шпигельский (громко и развязно). Вообразите себе, Наталья Петровна, какие дела у вас происходят. Вхожу я в людскою, спрашиваю больного кучера, глядь! а мой больной сидит за столом и в обе щеки уписывает блин с луком. Вот после этого и занимайся медициной, надейся на болезнь да на безобидные доходы!

   Наталья Петровна (принужденно улыбаясь). А! в самом деле...

  

  

   Алексей Николаич, я забыла вам сказать...

   Вера (вбегая из залы). Алексей Николаич! Алексей Николаич! (Она вдруг останавливается при виде Натальи Петровны.)

   Наталья Петровна (с некоторым удивлением). Что такое? Что тебе надобно?

   Вера (краснея и потупя глаза, указывает на Беляева). Их зовут.

   Наталья Петровна. Кто?

   Вера. Коля... то есть Коля меня просил насчет змея...

   Наталья Петровна. А! (Вполголоса Вере.) On n'ent-re pas comme cela dans une chambre... Cela ne convient pas {Так не входят в комнату... Это неприлично (франц.)}.

   (Обращаясь к Шпигельскому.) Да который час, доктор? У вас всегда верные часы... Пора обедать.

   Шпигельский. А вот, позвольте. (Вынимает часы из кармана.) Теперь-с... теперь-с, доложу вам - пятого двадцать минут.

   Наталья Петровна. Вот видите. Пора.

   Шпигельский сбоку поглядывает на неё.

   Беляев (смеясь, вполголоса). Неужели?

   Вера (кивая головой, тоже вполголоса). Да, да, так и упала.

   Наталья Петровна (с притворным равнодушием оборачиваясь к Вере). Что такое? кто упал?

   Вера (с смущением). Нет-с... там качели Алексей Николаич устроил, так нянюшка вот вздумала...

   Наталья Петровна (не дожидаясь конца ответа, к Шпигельскому). Ах, кстати, Шпигельский, подите-ка сюда... (Отводит его в сторону и обращается опять к Вере.) Она не ушиблась?

   Вера. О нет-с!

   Наталья Петровна. Да... а все-таки, Алексей Николаич, это вы напрасно...

   Матвей (входит из залы и докладывает). Кушанье готово-с.

   Наталья Петровна. А! Да где ж Аркадий Сергеич? Вот они опять опоздают с Михаилом Александровичем.

   Матвей. Они уж в столовой-с.

   Наталья Петровна. А маменька?

   Матвей. В столовой и оне-с.

   Наталья Петровна. А! ну, так пойдемте. (Указывая на Беляева.) Вера, allez en avant avec monsieur {Вера, идите вперед с этим господином (франц.)}.

   Шпигельский (Наталье Петровне). Вы мне что-то хотели сказать?

   Наталья Петровна. Ах да! Точно... Вот видите ли... Мы еще с вами поговорим о... о вашем предложенье.

   Шпигельский. Насчет... Веры Александровны?

   Наталья Петровна. Да. Я подумаю... я подумаю.

   Матвей. Так как же, Катерина Васильевна? Извольте наконец объясниться, убедительно вас прошу.

   Катя. Матвей Егорыч, я, право...

   Матвей. Вам, Катерина Васильевна, слишком хорошо известно, как то есть я к вам расположен. Конечно, я старше вас летами; об этом точно спорить нельзя; но все-таки я еще постою за себя, я еще в самом прыску-с. Нрава я тоже, как вы изволите знать, кроткого; кажется, чего еще?

   Катя. Матвей Егорыч, поверьте, я очень чувствую, очень благодарна, Матвей Егорыч... Да вот... Подождать, я думаю, надо.

   Матвей. Да чего ждать, помилуйте, Катерина Васильевна? Прежде, позвольте вам заметить, вы этого не говорили-с. А что касается до уваженья, кажется, я могу за себя то есть поручиться. Такое уважение получать будете, Катерина Васильевна, какого лучше и требовать нельзя. Притом я человек непиющий, ну, и от господ тоже худого слова не слыхал.

   Катя. Право, Матвей Егорыч, я не знаю, что мне вам сказать...

   Матвей. Эх, Катерина Васильевна, это вы недавно что-то начали того-с...

   Катя (слегка покраснев). Как недавно? Отчего недавно?

   Матвей. Да уж я не знаю-с... а только прежде вы... вы со мной прежде иначе изволили поступать.

   Катя (глянув в кулисы, торопливо). Берегитесь... Немец идет.

   Матвей (с досадой) А ну его, долгоносого журавля!.. А я с вами еще поговорю-с. (Уходит направо.)

  

   Шааф. (вслед Кате) Кута? Кута, Катерин?

   Катя (останавливаясь). Нам малины велено набрать, Адам Иваныч.

   Шааф. Малин?.. малин преятный фрукт. Фи любит малин?

   Катя. Да, люблю.

   Шааф. Хе, хе!.. И я.. и я тоже. Я фзе люблю, что фи любит. (Видя, что она хочет уйти.) О Катерин, ботождит немношко.

   Катя.Да некогда-с. Ключница браниться будет.

   Шааф. Э! ничефо. Фот и я иту... (Указывая на уду.) Как это скасать, рибить, фи понимайт, рибить, то ись риб брать. Фи любит? риб?

   Катя. Да-с.

   Шааф. Э, хе, хе, и я, и я. А знаете ли, чево я вам зкажу, Катерин... По-немецки есть безенка (поет): "Cathrinchen, Cathrinchen, wie Heb ich dich so sehr!. "то исть по-русски: "О Катринушка, Катринушка, фи карош, я тиебия люблю". (Хочет обнять её одной рукой.)

   Катя. Полноте, полноте, как вам не стыдно... Господа вон идут. (Спасается в малинник.)

   Шааф. (принимая суровый вид, вполголоса). Das ist dumm... {Это глупо (нем.)}

   Наталья Петровна (Шаафу). А! Адам Иваныч! вы идете рыбу удить?

   Шааф. Дочно дак-с.

   Наталья Петровна. А где Коля?

   Шааф. З Лисафет Богдановне... урок на фортепиано...

   Наталья Петровна. А! (Оглядываясь.) Вы здесь одни?

   Шааф. Атин-с.

   Наталья Петровна. Вы не видали Алексея Николаича?

   Шааф. Никак нет.

   Наталья Петровна (помолчав). Мы с вами пойдем, Адам Иваныч, хотите? посмотрим, как-то вы рыбу ловите?

   Шааф. Я одшень рад.

   Ракитин (вполголоса Наталье Петровне). Что за охота?

   Наталья Петровна (Ракитину). Пойдемте, пойдемте, beau tehebreux... {Демоническое существо (франц.)}

   Катя (осторожно выставляя голову из малинника). Ушли... (Выходит, немного останавливается и задумывается.) Вишь, немец!.. (Вздыхает и опять принимается рвать малину, напевая вполголоса.)

  

   Не огонь горит, не смола кипит,

   А кипит-горит ретиво сердце...

  

   А Матвей Егорыч-то прав! (Продолжая напевать.)

  

   А кипит-горит ретиво сердце

   Не по батюшке, не по матушке...

  

   Крупная какая малина... (Продолжая напевать.)

  

   Не по батюшке, не по матушке...

  

   Экая жара! Даже душно. (Продолжая напевать.)

  

   Не по батюшке, не по матушке...

   А кипит-горит по...

   Беляев (проходя мимо малинника, Кате). Что ж ты перестала, Катя? (Поет.)

  

   А кипит-горит по красной девице...

  

   Катя (краснея). У нас она не так поется.

   Беляев. А как же?

   Что это ты, малину набираешь? Дай-ка отведать.

   Катя (отдавая ему корзинку). Возьмите все...

   Беляев. Зачем все... Вера Александровна, хотите?

   Ну, вот и довольно. (Хочет отдать корзинку Кате)

   Катя (отталкивая его руку). Да возьмите все, возьмите.

   Беляев. Нет, спасибо, Катя (Отдает ей корзинку.) Спасибо. (Вере.) Вера Александровна, сядемте-ка на скамейку. Вот (указывая на змея) нужно ему хвост привязать. Вы мне поможете.

   Вот так. Смотрите же, держите прямо. (Начинает привязывать хвост.) Что же вы?

   Вера. Да эдак я вас не вижу.

   Беляев. Да на что ж вам меня видеть?

   Вера. То есть я хочу видеть, как вы привязываете хвост.

   Беляев. А! ну, постойте. (Устраивает так змей, что ей можно его видеть.) Катя, что ж ты не поешь? Пой.

   Вера. Скажите, Алексей Николаич, вы в Москве тоже иногда пускали змея?

   Беляев. Не до змеев в Москве! Подержите-ка веревку... вот так. Вы думаете, нам в Москве другого нечего делать?

   Вера. Что ж вы делаете в Москве?

   Беляев. Как что? мы учимся, профессоров слушаем.

   Вера. Чему же вас учат?

   Беляев. Всему.

   Вера. Вы, должно быть, очень хорошо учитесь. Лучше всех других.

   Беляев. Нет, не очень хорошо. Какое лучше всех! Я ленив.

   Вера. Зачем же вы ленитесь?

   Беляев. А бог знает! Таким уж, видно, родился.

   Вера (помолчав). Что, у вас есть друзья в Москве?

   Беляев. Как же. Эх, эта веревка не довольно крепка.

   Вера. И вы их любите?

   Беляев. Еще бы!.. Вы разве не любите ваших друзей?

   Вера. Друзей... У меня нет друзей.

   Беляев. То есть я хотел сказать, ваших приятельниц.

   Вера (медленно). Да.

   Беляев. Ведь у вас есть приятельницы?..

   Вера. Да... только я не знаю, отчего... я с некоторых пор что-то мало об них думаю... даже Лизе Мошниной не отвечала, а уж она как меня просила в своем письме.

   Беляев. Как же это вы говорите, у вас нет друзей... а я-то что?

   Вера (с улыбкой). Ну, вы... Вы другое дело. (Помолчав.) Алексей Николаич!

   Беляев. Что?

   Вера. Вы пишете стихи?

   Беляев. Нет. А что?

   Вера. Так. (Помолчав.) У нас в пансионе одна барышня писала стихи.

   Беляев (затягивая зубами узел). Вот как! и хорошие?

   Вера. Я не знаю. Она нам их читала, а мы плакали.

   Беляев. Отчего же вы плакали?

   Вера. От жалости. Так её было жаль нам!

   Беляев. Вы воспитывались в Москве?

   Вера. В Москве, у госпожи Болюс. Наталья Петровна меня оттуда в прошлом году взяла.

   Беляев. Вы любите Наталью Петровну?

   Вера. Люблю; она такая добрая. Я её очень люблю.

   Беляев (с усмешкой). И, чай, боитесь её?

   Вера (тоже с усмешкой). Немножко.

   Беляев (помолчав). А кто вас в пансион поместил?

   Вера. Натальи Петровны матушка покойница. Я у неё в доме выросла. Я сирота.

   Беляев (опустив руки). Вы сирота? И ни отца, ни матери вы не помните?

   Вера. Нет.

   Беляев. И у меня мать умерла. Мы оба с вами сироты. Что ж делать! Унывать нам все-таки не следует.

   Вера. Говорят, сироты меж собою скоро дружатся.

   Беляев (глядя ей в глаза). В самом деле? А вы как думаете?

   Вера (тоже глядя ему в глаза, с улыбкой). Я думаю, что скоро.

   Беляев (смеется и снова принимается за змей). Хотел бы я знать, сколько уж я времени в здешних местах?

   Вера. Сегодня двадцать восьмой день.

   Беляев. Какая у вас память! Ну, вот и кончен змей. Посмотрите, каков хвост! Надо за Колей сходить.

   Катя (подходя к ним с корзинкой). Хотите еще малины?

   Беляев. Нет, спасибо, Катя.

   Вера. Коля с Лизаветой Богдановной.

   Беляев. И охота же в такую погоду ребенка в комнате держать!

   Вера. Лизавета Богдановна нам бы только мешала...

   Беляев. Да я не об ней говорю...

   Вера (поспешно). Коля без неё не мог бы с нами пойти... Впрочем, она вчера об вас с большой похвалой отзывалась.

   Беляев. В самом деле?

   Вера. Вам она не нравится?

   Беляев. Ну её! Пусть себе табак нюхает на здоровье!.. Зачем вы вздыхаете?

   Вера (помолчав). Так. Как небо ясно!

   Беляев. Так вы от этого вздыхаете?

   Вам, может быть, скучно?

   Вера. Мне скучно? Нет! Я иногда сама не знаю, о чем я вздыхаю... Мне вовсе не скучно. Напротив... (Помолчав.) Я не знаю... я, должно быть, не совсем здорова. Вчера я шла наверх за книжкой - и вдруг на лестнице, вообразите, вдруг села на ступеньку и заплакала... Бог знает отчего, и потом долго все слезы навертывались... Что такое это значит? А между тем мне хорошо...

   Беляев. Это от роста. Вы растете. Это бывает. То-то у вас вчера вечером глаза как будто распухли.

   Вера. А вы заметили?

   Беляев. Как же.

   Вера. Вы все замечаете.

   Беляев. Ну, нет... не все.

   Вера (задумчиво). Алексей Николаич...

   Беляев. Что?

   Вера (помолчав). Что бишь я хотела спросить у вас? Я забыла, право, что я хотела спросить.

   Беляев. Вы так рассеянны?

   Вера. Нет... но... ах да! Вот что я хотела спросить. Вы мне, кажется, сказывали - у вас есть сестра?

   Беляев. Есть.

   Вера. Скажите - похожа я на неё?

   Беляев. О нет. Вы гораздо лучше её.

   Вера. Как это можно! Ваша сестра... я бы желала быть на её месте.

   Беляев. Как? вы желали бы быть теперь в нашем домишке?

   Вера. Я не то хотела сказать... У вас разве домик маленький?

   Беляев. Очень маленький... Не то что здесь.

   Вера. Да и на что так много комнат?

   Беляев. Как на что? вот вы со временем узнаете, на что нужны комнаты.

   Вера. Со временем... Когда?

   Беляев. Когда вы сами станете хозяйкой...

   Вера (задумчиво). Вы думаете?

   Беляев. Вот вы увидите. (Помолчав.) Так что ж, сходить за Колей, Вера Александровна... а?

   Вера. Отчего вы меня не зовете Верочкой?

   Беляев. А вы меня разве можете называть Алексеем?..

   Вера. Отчего же... (Вдруг вздрагивая.) Ах!

   Беляев. Что такое?

   Вера (вполголоса). Наталья Петровна сюда идет.

   Беляев (тоже вполголоса). Где?

   Вера (указывая головой). Вон - по дорожке, с Михаилом Александрычем.

   Беляев (вставая). Пойдемте к Коле... Он, должно быть, уж кончил свой урок.

   Вера. Пойдемте... а то я боюсь, она меня бранить будет...

   Наталья Петровна (останавливаясь). Это, кажется, господин Беляев уходит с Верочкой?

   Ракитин. Да, это они...

   Наталья Петровна. Они как будто от нас убегают.

   Ракитин. Может быть.

   Наталья Петровна (помолчав). Однако я не думаю, чтобы Верочке следовало... эдак, наедине с молодым человеком, в саду... Конечно, она дитя; но все-таки это неприлично... Я ей скажу.

   Ракитин. Сколько ей лет?

   Наталья Петровна. Семнадцать! Ей уже семнадцать лет... А сегодня жарко. Я устала. Сядемте.

   Шпигельский уехал?

   Ракитин. Уехал.

   Наталья Петровна. Напрасно вы его не удержали. Я не знаю, зачем этому человеку вздумалось сделаться уездным доктором... Он очень забавен. Он меня смешит.

   Ракитин. А я так вообразил, что вы сегодня не в духе смеяться.

   Наталья Петровна. Почему вы это думали?

   Ракитин. Так!

   Наталья Петровна. Потому что мне сегодня все чувствительное не нравится? О да! предупреждаю вас, сегодня решительно ничего не в состоянии меня тронуть. Но это не мешает мне смеяться, напротив. Притом мне нужно было с Шпигельским переговорить.

   Ракитин. Можно узнать - о чем?

   Наталья Петровна. Нет, нельзя. Вы и без того все знаете, что я думаю, что я делаю... Это скучно.

   Ракитин. Извините меня... Я не предполагал...

   Наталья Петровна. Мне хочется хоть что-нибудь скрыть от вас.

   Ракитин. Помилуйте! из ваших слов можно заключить, что мне все известно...

   Наталья Петровна (перебивая его). А будто нет?

   Ракитин. Вам угодно смеяться надо мной.

   Наталья Петровна. Так вам точно не все известно, что во мне происходит? В таком случае я вас не поздравляю. Как? человек наблюдает за мной с утра до вечера...

   Ракитин. Что это, упрек?

   Наталья Петровна. Упрек? (Помолчав.) Нет, я теперь точно вижу: вы не проницательны.

   Ракитин. Может быть... но так как я наблюдаю за вами с утра до вечера, то позвольте мне сообщить вам одно замечание...

   Наталья Петровна. На мой счет? Сделайте одолжение.

   Ракитин. Вы на меня не рассердитесь?

   Наталья Петровна. Ах нет! Я бы хотела, да нет.

   Ракитин. Вы с некоторых пор, Наталья Петровна, находитесь в каком-то постоянно раздраженном состоянии, и это раздраженье в вас невольное, внутреннее: вы словно боретесь сами с собою, словно недоумеваете. Перед моей поездкой к Криницыным я этого не замечал; это в вас недавно.

   Вы иногда так глубоко вздыхаете... вот как усталый, очень усталый человек вздыхает, которому никак не удается отдохнуть.

   Наталья Петровна. Что ж вы из этого заключаете, господин наблюдатель?

   Ракитин. Я ничего... Но меня это беспокоит.

   Наталья Петровна. Покорно благодарю за участие.

   Ракитин. И притом...

   Наталья Петровна (с некоторым нетерпением). Пожалуйста, переменимте разговор.

   Ракитин. Вы никуда не намерены выехать сегодня?

   Наталья Петровна. Нет.

   Ракитин. Отчего же? Погода хорошая.

   Наталья Петровна. Лень.

   Скажите мне... ведь вы знаете Большинцова?

   Ракитин. Нашего соседа, Афанасья Иваныча?

   Наталья Петровна. Да.

   Ракитин. Что за вопрос? Не далее как третьего дня мы с ним у вас играли в преферанс.

   Наталья Петровна. Что он за человек, желаю я знать.

   Ракитин. Большинцов?

   Наталья Петровна. Да, да, Большинцов.

   Ракитин. Вот уж этого я, признаться, никак не ожидал!

   Наталья Петровна (с нетерпением). Чего вы не ожидали?

   Ракитин. Чтобы вы когда-нибудь стали спрашивать о Большинцове! Глупый, толстый, тяжелый человек - а впрочем, дурного ничего об нем сказать нельзя.

   Наталья Петровна. Он совсем не так глуп и не так тяжел, как вы думаете.

   Ракитин. Может быть. Я, признаюсь, не слишком внимательно изучал этого господина.

   Наталья Петровна (иронически). Вы за ним не наблюдали?

   Ракитин (принужденно улыбается). И с чего вам вздумалось...

   Наталья Петровна. Так!

   Ракитин. Посмотрите, Наталья Петровна, как хорош этот темно-зеленый дуб на темно-синем небе. Он весь затоплен лучами солнца, и что за могучие краски... Сколько в нем несокрушимой жизни и силы, особенно когда вы его сравните с той молоденькой березой... Она словно вся готова исчезнуть в сиянии, её мелкие листочки блестят каким-то жидким блеском, как будто тают, а между тем и она хороша...

   Наталья Петровна. Знаете ли что, Ракитин? Я уже давно это заметила... Вы очень тонко чувствуете так называемые красоты природы и очень изящно, очень умно говорите об них... так изящно, так умно, что, я воображаю, природа должна быть вам несказанно благодарна за ваши изысканно счастливые выражения; вы волочитесь за ней, как раздушенный маркиз на красных каблучках за хорошенькой крестьянкой... Только вот в чем беда: мне иногда кажется, что она никак бы не могла понять, оценить ваших тонких замечаний, точно так же, как крестьянка не поняла бы придворных учтивостей маркиза; природа гораздо проще, даже грубее, чем вы предполагаете, потому что она, слава богу, здорова... Березы не тают и не падают в обморок, как нервические дамы.

   Ракитин. Quelle tirade! {Какая тирада! (франц.)} Природа здорова... то есть, другими словами, я болезненное существо.

   Наталья Петровна. Не вы одни болезненное существо, оба мы с вами не слишком здоровы.

   Ракитин. О, мне известен также этот способ говорить другому самым безобидным образом самые неприятные вещи... Вместо того чтобы сказать ему, например, прямо в лицо: ты, братец, глуп, стоит только заметить ему с добродушной улыбкой: мы ведь, дескать, оба с вами глупы.

   Наталья Петровна. Вы обижаетесь? Полноте, что за вздор! Я только хотела сказать, что мы оба с вами... слово болезненный - вам не нравится... что мы оба стары, очень стары.

   Ракитин. Почему же стары? Я про себя этого не думаю.

   Наталья Петровна. Ну, однако, послушайте; вот мы с вами теперь сидим здесь... может быть, на этой же самой скамейке, за четверть часа до нас, сидели... два точно молодые существа.

   Ракитин. Беляев и Верочка? Конечно, они моложе нас... между нами несколько лет разницы, вот и все... Но мы от этого еще не старики.

   Наталья Петровна. Между нами разница не в одних летах...

   Ракитин. А! я понимаю... Вы завидуете их... naivete {Наивности (франц.)}, их свежести, невинности... словом, их глупости...

   Наталья Петровна. Вы думаете? А! вы думаете, что они глупы? у вас, я вижу, все глупы сегодня. Нет, вы меня не понимаете. Да и притом... глупы! Что за беда! Что хорошего в уме, когда он не забавляет?.. Ничего нет утомительнее невеселого ума.

   Ракитин. Гм. Отчего вы не хотите говорить прямо, без обиняков? я вас не забавляю - вот что вы хотите сказать... К чему вы ум вообще за меня грешного заставляете страдать?

   Наталья Петровна. Это вы все не то...

   Что это, ты малины набрала, Катя?

   Катя. Точно так-с.

   Наталья Петровна. Покажи-ка...

   Славная малина! Какая алая... а твои щеки еще алей.

   Ну, ступай.

   Ракитин. Вот еще молодое существо в вашем вкусе.

   Наталья Петровна. Конечно. (Встает.)

   Ракитин. Куда вы?

   Наталья Петровна. Во-первых, я хочу посмотреть, что делает Верочка... Пора ей домой... а во-вторых, признаюсь, наш разговор что-то мне не нравится. Лучше на некоторое время прекратить наши рассуждения о природе и молодости. Ракитин. Вам, может быть, угодно гулять одной? Наталья Петровна. По правде сказать, да. Мы увидимся скоро... Впрочем, мы расстаемся друзьями? (Протягивает ему руку.)

   Ракитин (вставая). Еще бы! (Жмет ей руку.) Наталья Петровна. До свиданья. (Она раскрывает зонтик и уходит налево.)

   Ракитин (ходит некоторое время взад и вперед). Что с ней? (Помолчав.) Так! каприз. Каприз? Прежде я этого в ней не замечал. Напротив, я не знаю женщины, более ровной в обхожденье. Какая причина?.. (Ходит опять и вдруг останавливается.) Ах, как смешны люди, у которых одна мысль в голове, одна цель, одно занятие в жизни... Вот как я, например. Она правду сказала: с утра до вечера наблюдаешь мелочи и сам становишься мелким... Все так; но без неё я жить не могу, в её присутствии я более чем счастлив; этого чувства нельзя назвать счастьем, я весь принадлежу ей, расстаться с нею мне было бы, без всякого преувеличения, точно то же, что расстаться с жизнию. Что с ней? Что значит эта внутренняя тревога, эта невольная едкость речи? Не начинаю ли я надоедать ей? Гм. (Садится.) Я никогда себя не обманывал; я очень хорошо знаю, как она меня любит; но я надеялся, что это спокойное чувство со временем... Я надеялся! Разве я вправе, разве я смею надеяться? Признаюсь, мое положение довольно смешно... почти презрительно. (Помолчав.) Ну, к чему такие слова? Она честная женщина, а я не ловелас. (С горькой усмешкой.) К сожалению. (Быстро поднимаясь.) Ну, полно! Вон весь этот вздор из головы! (Прохаживаясь.) Какой сегодня прекрасный день! (Помолчав.) Как она ловко уязвила меня... Мои "изысканно счастливые" выражения... Она очень умна, особенно когда не в духе. И что за внезапное поклонение простоте и невинности?.. Этот русский учитель... Она мне часто говорит о нем. Признаюсь, я в нем ничего особенного не вижу. Просто студент, как все студенты. Неужели она... Быть не может! Она не в духе... сама не знает, чего ей хочется, и вот царапает меня. Бьют же дети свою няню... Какое лестное сравнение! Но не надобно мешать ей. Когда этот припадок тоскливого беспокойства пройдет, она сама первая будет смеяться над этим долговязым птенцом, над этим свежим юношей... Объяснение ваше недурно, Михайло Александрия, друг мой, да верно ли оно? А господь ведает! Вот увидим. Уж не раз случалось вам, мой любезнейший, после долгой возни с самим собою отказаться вдруг от всех предположений и соображений, сложить спокойно ручки и смиренно ждать, что-то будет. А пока сознайтесь, вам самим порядочно неловко и горько... Таково уже ваше ремесло...

   (Оглядывается.) А! да вот и он сам, наш непосредственный юноша... Кстати пожаловал... Я с ним еще ни разу не поговорил как следует. Посмотрим, что за человек,

   А, Алексей Николаич! И вы вышли погулять на свежий воздух?

   Беляев. Да-с.

   Ракитин. То есть, признаться, воздух сегодня не совсем свеж; жара страшная, но здесь, под этими липами, в тени, довольно сносно. (Помолчав.) Видели вы Наталью Петровну?

   Беляев. Я сейчас их встретил... Оне с Верой Александровной в дом пошли.

   Ракитин. Да уж это не вас ли я с Верой Александровной здесь видел, с полчаса тому назад?

   Беляев. Да-с... Я с ней гулял.

   Ракитин. А! (Берет его под руку.) Ну, как вам нравится жизнь в деревне?

   Беляев. Я люблю деревню. Одна беда: здесь охота плохая.

   Ракитин. А вы охотник?

   Беляев. Да-с... А вы?

   Ракитин. Я? нет; я, признаться, плохой стрелок. Я слишком ленив.

   Беляев. Да и я ленив... только не ходить.

   Ракитин. А! Что ж вы - читать ленивы?

   Беляев. Нет, я люблю читать. Мне лень долго работать; особенно одним и тем же предметом заниматься мне лень.

   Ракитин (улыбаясь). Ну, а, например, с дамами разговаривать?

   Беляев. Э! да вы надо мной смеетесь... Дам я больше боюсь.

   Ракитин (с некоторым смущением). С чего вы вздумали... с какой стати стану я над вами смеяться?

   Беляев. Да так... что за беда! (Помолчав.) Скажите, где здесь можно достать пороху?

   Ракитин. Да в городе, я думаю; он там продается под именем мака. Вам нужно хорошего?

   Беляев. Нет; хоть винтовочного. Мне не стрелять, мне фейерверки делать.

   Ракитин. А! вы умеете...

   Беляев. Умею. Я уже выбрал место: за прудом. Я слышал, через неделю именины Натальи Петровны; так вот бы кстати.

   Ракитин. Наталье Петровне будет очень приятно такое внимание с вашей стороны... Вы ей нравитесь, Алексей Николаич, скажу вам.

   Беляев. Мне это очень лестно... Ах, кстати, Михайло Александрыч, вы, кажется, получаете журнал. Можете вы мне дать почитать?

   Ракитин. Извольте, с удовольствием... Там есть хорошие стихи...

   Беляев. Я до стихов не охотник.

   Ракитин. Почему же?

   Беляев. Да так. Смешные стихи мне кажутся натянутыми, да притом их немного; а чувствительные стихи... я не знаю... Не верится им что-то.

   Ракитин. Вы предпочитаете повести?

   Беляев. Да-с, хорошие повести я люблю... но критические статьи - вот те меня забирают,

   Ракитин. А что?

   Беляев. Теплый человек их пишет...

   Ракитин. А сами вы - не занимаетесь литературой?

   Беляев. О нет-с! Что за охота писать, коли таланту бог не дал. Только людей смешить. Да и притом вот что удивительно, вот что объясните мне, сделайте одолженье: иной и умный, кажется, человек, а как возьмется за перо - хоть святых вон неси. Нет, куда нам писать - дай бог понимать написанное!

   Ракитин. Знаете ли что, Алексей Николаич? Не у многих молодых людей столько здравого смысла, сколько у вас.

   Беляев. Покорно вас благодарю за комплимент. (Помолчав.) Я выбрал место для фейерверка за прудом, потому что я умею делать римские свечи, которые горят на воде...

   Ракитин. Это, должно быть, очень красиво... Извините меня, Алексей Николаич, но позвольте вас спросить... Вы знаете по-французски?

   Беляев. Нет. Я перевел роман Поль де Кока "Монфермельскую молочницу" - может быть, слыхали - за пятьдесят рублей ассигнациями; но я ни слова не знаю по-французски. Вообразите: "катр-вен-дис" я перевел: четыре двадцать-десять... Нужда, знаете ли, заставила. А жаль. Я бы желал по-французски знать. Да лень проклятая. Жорж Санда я бы желал по-французски прочесть. Да выговор... как с выговором прикажете сладить? ан, он, ен, ен... Беда!

   Ракитин. Ну, этому горю еще можно помочь...

   Беляев. Позвольте узнать, который час?

   Ракитин (смотрит на часы). Половина второго.

   Беляев. Что это Лизавета Богдановна так долго Колю держит за фортепианами... Ему, чай, смерть теперь хочется побегать.

   Ракитин (ласково). Да ведь надобно же и учиться, Алексей Николаич...

   Беляев (со вздохам). Не вам бы это говорить, Михаиле Александрыч - не мне бы слушать... Конечно, не всем же быть такими шалопаями, как я.

   Ракитин. Ну, полноте...

   Беляев. Да уж про это я знаю...

   Ракитин. А я, так напротив, тоже знаю, и наверное, что именно то, что вы в себе считаете недостатком, эта ваша непринужденность, ваша свобода - это именно и нравится.

   Беляев. Кому, например?

   Ракитин. Да хоть бы Наталье Петровне.