Шекспир Вильям - Буря

ъ день видѣть эту дѣвушку. Пусть свобода, если такъ, владѣетъ всѣмъ остальнымъ м³ромъ,- для меня и въ тюрьмѣ будетъ достаточно простора!

   Просперо (Про себя). Дѣло идетъ на ладъ. (Ар³элю). Подойди, мой ловк³й Ар³эль! Ты отлично исполнилъ поручен³е. (Фердинандо). За мной! (Ар³элю). Слушай, что ты еще долженъ для меня сдѣлать.

   Миранда. Не падай духомъ: отецъ мой добрѣе, чѣмъ можно предположить по его рѣчамъ. Въ его теперешнемъ обращен³и съ тобой есть что-то необыкновенное.

   Просперо (Ар³элю). Ты будешь свободенъ, какъ горный вѣтеръ, но прежде долженъ въ точности исполнить все, что приказано.

   Ар³эль. До послѣдняго слова

   Просперо. Идите за иной.- Не заступайся за него (Уходятъ).

  

   Гонзальво. Прошу васъ, государь, перестаньте сокрушаться. Вамъ, какъ и всѣмъ намъ, есть чему порадоваться: спасенье наше, право, важнѣе потери. Нашъ поводъ къ огорчен³ю самый обыкновенный. Так³е-же поводы къ печали ежедневно выпадаютъ на долю то женѣ моряка, то хозяину торговаго судна, то самого торговца. Что-же касается чуда нашего избавлен³я, немног³е изъ числа даже милл³оновъ могли бы разсказать про себя что нибудь подобное. И такъ, государь, взвѣсьте благоразумно нашу скорбь съ нашимъ счастьемъ,

   Алонзо. Молчи, прошу тебя.

   Себаст³ано. Онъ утѣшенье принимаетъ какъ холодную похлебку.

   Антон³о. Ну, отъ утѣшителя онъ этимъ не отдѣлается.

   Себаст³ано. Смотри, онъ заводитъ часы своего остроум³я; сейчасъ они начнутъ бить.

   Гонзальво. Государь!

   Себаст³ано. Считай - разъ!

   Гонзальво. Если къ каждой бѣдѣ относиться такимъ образомъ, знаете, что изъ этого получится?

   Себаст³ано. Гора долларовъ.

   Гонзальво. Нѣтъ, гора горя. Впрочемъ, вы отвѣтили болѣе вѣрно, чѣмъ думали.

   Себаст³ано. А вы вывернулись болѣе ловко, чѣмъ я этого желалъ.

   Гонзальво. И такъ, государь.

   Антон³о. Какъ онъ расточителенъ на слова!

   Алонзо. Ради Бога, пощади меня.

   Гонзальво. Пожалуй, я кончилъ, однако, все-таки...

   Себаст³ано. Онъ хочетъ говорить еще. Можно отлично побиться объ закладъ, кто, онъ или Адр³ано, запоетъ первый.

   Себаст³ано. Старый пѣтухъ.

   Антон³о. Пѣтушокъ.

   Себаст³ано. Хорошо. А закладъ?

   Антон³о. Взрывъ хохота.

   Себаст³ано. Идетъ.

   Адр³ано. Хотя этотъ островъ и кажется безлюднымъ...

   Себаст³ано. Ха-ха-ха! Квиты!

   Адр³ано. Безплоднымъ и почти неприступнымъ...

   Себаст³ано. Однако-же...

   Адр³ано. Однако-же.

   Антон³о. Этого онъ уже, однако, не могъ пропустить,

   Адр³ано. Ему непремѣнно хочется выказать себя тонкимъ, нѣжнымъ и крайне деликатной умѣренности.

   Антон³о. Умѣренность, дѣйствительно, была очень деликатная дѣвчонка.

   Себаст³ано. И крайне нѣжная, какъ онъ заявилъ это ученѣйшимъ образомъ.

   Адр³ано. Какъ сладостно дышетъ на насъ воздухъ!

   Себаст³ано. Точно у него есть легк³я, да къ тому же еще не сгнивш³я.

   Антон³о. Или какъ будто онъ весь продушенъ болотомъ.

   Гонзальво. Здѣсь все благопр³ятно для жизни.

   Антон³о. Совершенная правда; есть все, кромѣ средствъ къ жизни.

   Себаст³ано. Которыхъ здѣсь нѣтъ совсѣмъ или которыхъ весьма недостаточно.

   Гонзальво. Какъ трава здѣсь густа и роскошна какъ зелень!

   Антон³о. А поле бураго цвѣта.

   Себаст³ано. Съ зеленымъ оттѣнкомъ.

   Антон³о. Не во многомъ онъ ошибся.

   Себаст³ано. Въ самой бездѣлицѣ во всемъ.

   Гонзальво. Но страннѣе всего и почти не вѣроятно.

   Себаст³ано. Какъ большинство приводимыхъ диковинокъ.

   Гонзальво. Это-то, что наша одежда, промокшая въ морѣ сохранила, не смотря на это всю свою свѣжесть, весь свой блескъ, она какъ будто выкрашена вновь и даже не была въ соленой водѣ.

   Антон³о. Еслибы хоть одинъ изъ его кармановъ обладалъ даромъ слова, не сказалъ-ли бы онъ. что онъ лжетъ?

   Себаст³ано. Сказалъ бы или мошеннически припряталъ бы въ себѣ его ложь.

   Гонзальво. Мнѣ кажется, что наша одежда и теперь также еще свѣжа, какъ была въ то время когда мы впервые надѣли ее въ Африкѣ въ день бракосочетан³я Кларибеллы красавицы, дочери короля, съ королемъ тунисскимъ.

   Себаст³ано. Само бракосочетан³е было чудесное, но возвращен³е далеко не такъ благополучно.

   Адр³ано. Въ Тунисѣ никогда еще не было такой королевы: она само совершенство!

   Гонзальво. То-есть, со временъ вдовы Дидоны.

   Антон³о. Вдовы? Задуши его моровая язва! Какая-же это еще вдова? Какая Дидона?

   Себаст³ано. Недостаетъ только, чтобъ онъ и Энея сдѣлалъ вдовцомъ. Чтобы вы тогда сказали, государь?

   Адр³ано. Вы говорите: "вдовы Дидоны" и тѣмъ повергаете меня въ крайнее изумлен³е. Она жила вѣдь въ Карѳагенѣ, а не въ Тунисѣ.

   Гонзальво. Да Тунисъ-то, почтеннѣйш³й мой, когда-то назывался Карѳагеномъ.

   Адр³ано. Карѳагеномъ?

   Гонзальво. Да, увѣряю васъ, Карѳагеномъ.

   Антон³о. Слово его могущественнѣе, чѣмъ сама чудодѣйственная лира.

   Себаст³ано. Оно воздвигло и стѣны, и дома.

   Антон³о. Послѣ этого онъ, пожалуй, все невозможное сдѣлаетъ возможнымъ.

   Себаст³ано. Онъ, пожалуй, спрячетъ этотъ островъ, въ карманѣ отвезетъ домой и вмѣсто яблокъ отдастъ своему сыну.

   Антон³о. А развѣя въ его сѣмечки по морю, выроститъ, пожалуй, еще нѣсколько острововъ.

   Гонзальво. Непремѣнно.

   Антон³о. Что-же, въ добрый часъ.

   Гонзальво. Мы, ваше величество, говоримъ о томъ, что наша одежда такъ-же свѣжа, какъ во время нашего пребыван³я въ Тунисѣ, на свадьбѣ у вашей дочери, ставшей теперь тунисской королевой.

   Антон³о. И такой королевой, какой тамъ никогда еще не бывало.

   Себаст³ано. За исключен³емъ вдовы Дидоны, прошу этого не забывать.

   Антон³о. О, вдова Дидона! Да, вдовы Дидоны.

   Гонзальво. Не такъ-же ли свѣжъ мой камзолъ, какъ въ первый день, когда я его надѣлъ? Говорю, конечно, относительно.

   Антон³о. Какъ кстати выудилъ онъ это слово: относительно.

   Гонзальво. Въ день свадьбы вашей дочери.

   Алонзо. Вы переполняете мой слухъ словами, идущими совершенно въ разрѣзъ съ настроен³емъ моего духа. Лучше бы я никогда не отдавалъ туда своей дочери, потому что, возвращаясь со свадьбы, потерялъ сына; да пожалуй и ее, живущую теперь отъ Итал³и такъ далеко, что я уже никогда ее не увижу. О, мой наслѣдникъ, будущ³й король Неаполя и герцогъ Милана! какая прожорливая рыба поглотила тебя вмѣсто трапезы?

   Франческо. Но, государь, онъ, можетъ быть, еще живъ. Я видѣлъ, какъ онъ боролся съ волнами, взбирался на ихъ хребты, какъ разсѣкалъ ихъ, отбрасывая во всѣ стороны, и какъ противопоставлялъ грудь самой страшной изъ нихъ, налетавшей на него безпощадно. Продолжая удерживать голову выше бурлившихъ вокругъ него волнъ, онъ, какъ веслами, гребъ могучими руками къ берегу, который, нависш³й надъ подмытымъ своимъ основан³емъ, какъ будто самъ спѣшилъ къ нему на помощь. Я убѣжденъ, что онъ выбрался на берегъ.

   Алонзо. Нѣтъ, нѣтъ, онъ погибъ!

   Себаст³ано. Этой страшной потерей, государь, вы обязаны самому себѣ: вы не пожелали, чтобъ ваша дочь осчастливила Европу, отдали ее въ руки африканцу или, по крайней мѣрѣ, изгнали ее со своихъ глазъ, имѣющихъ теперь достаточную причину для слезъ.

   Алонзо. Прошу тебя, молчи!

   Себаст³ано. Мы всѣ, упавъ на колѣни, всячески умоляли васъ, и сама она - прекрасная душа - долго колебалась между отвращен³емъ и повиновен³емъ, сама не зная, чему дать перевѣсъ. Боюсь, что вашего сына мы лишились навсегда. Въ Миланѣ и въ Неаполѣ теперь вдовъ болѣе, чѣмъ мы привеземъ имъ утѣшителей. Все это по вашей винѣ.

   Алонзо. Зато и моя утрата больше всѣхъ.

   Гонзало. Син³оръ Себаст³ано, все высказываемое вами хоть и правда, но она нѣсколько рѣзка и некстати. Вы бередите рану вмѣсто того, чтобъ стараться врачевать ее пластыремъ.

   Себаст³ано. Отлично сказано.

   Антон³о. И вполнѣ какъ слѣдуетъ врачу.

   Гонзальво. Государь, когда вы пасмурны,- и во всѣхъ насъ преотвратительная погода.

   Себаст³ано. Отвратительная погода?

   Антон³о. Да, преотвратительная.

   Гонзальво. Еслибы, государь, этотъ островъ былъ моей плантац³ей...

   Антоню. Онъ засѣялъ бы его крапивой.

   Себаст³ано. Или конскимъ щавелемъ, или всякими сорными травами.

   Гонзальво. А будь я его властелиномъ, какъ думаете что я бы сдѣлалъ?

   Себаст³ано. Воздержался бы отъ пьянства, за неимѣн³емъ вина.

   Гонзальво. Въ моемъ владѣн³и все было бы противоположно тому, что дѣлается всегда и всюду. Я не допустилъ-бы никакой торговли; слово: сановникъ было-бы у меня невѣдомо; грамоты не зналъ бы никто, а богатства, бѣдности и слугъ тоже бы не существовало; не было бы ни купчихъ крѣпостей, ни наслѣдствъ, ни межъ, ни изгородей, ни полей, ни виноградниковъ; металлъ, хлѣбъ, вино, масло никѣмъ бы не ѵпотреблялись; никто бы не работалъ, всѣ жили бы праздно - всѣ, даже и женщины; но всѣ были бы чисты душою и невинны; никто не зналъ бы надъ собой власти...

   Себаст³ано. А самъ собирался быть его королемъ.

   Антон³о. Конецъ забылъ про начало.

   Гонзальво. Все давалось бы природой безъ труда и никто не добивался бы необходимаго въ потѣ лица. Не было бы ни измѣнъ, ни вѣроломства, ни мечей, ни коп³й, ни ножей, ни ружей, ни даже какой-либо потребности въ смертоносномъ оруж³и. Природа въ изобил³и сама собой производила бы все нужное для питан³я моего чистаго сердцемъ народа.

   Себаст³ано. А брака между его подданными тоже бы не существовало?

   Антон³о. Никакого. Всѣ жили бы праздно, безпутствовали бы и развратничали.

   Гонзальво. И я, государь, управлялъ-бы такъ, что затмилъ бы даже золотой вѣкъ.

   Себаст³ано. Да здравствуетъ его величество!

   Антон³о. Мног³я лѣта великому Гонзальво!

   Гонзальво. И... Да слышите ли вы меня, государь?

   Алонзо. Прошу, перестань. Все, что ты говоришь, для меня одни пустые звуки безъ смысла.

   Гонзальво. Вполнѣ вѣрю вашему величеству и говорю собственно для этихъ господъ. Легк³я у нихъ такъ чувствительны и такъ требуютъ дѣятельности, что ихъ смѣшатъ даже самые пустяки.

   Антон³о. Вѣдь смѣшишь насъ ты.

   Гонзальво. По части умѣнья вызывать смѣхъ,что я такое наряду съ вами; какъ не самый послѣдн³й пустякъ? Поэтому можете продолжать смѣяться пустякамъ.

   Антон³о. Какой жесток³й ударъ намъ!

   Себаст³ано. Только нанесенъ-то онъ плашмя.

   Гонзальво. Всѣ вы, син³оры, неустрашимы и доблестны, вы готовы бы вышибить самую луну изъ ея сферы, еслибы она не измѣняясь оставалась на мѣстѣ пять недѣль сряду.

  

  

  

   Себаст³ано. Конечно, такъ; а затѣмъ мы бы отправились охотиться за летучими мышами.

   Антон³о.Ну, добрѣйш³й синьоръ, не сердитесь!

   Гонзальво. Ручаюсь вамъ, что не сержусь нисколько. Я не такъ легко поступаюсь своей серьезностью. Ваши же насмѣшки нагоняютъ на меня только сонъ. Вотъ и теперь глаза мои начинаютъ уже слипаться,

   Антон³о. Спите же и не слушайте насъ (Всѣ, кромѣ Алонзо, Себаст³ано и Антон³о, засыпаютъ).

   Алонзо. Что это значитъ? Всѣ заснули и всѣ разомъ? Какъ бы хотѣлось мнѣ, чтобъ и мои глаза сомкнулись и вмѣстѣ съ тѣмъ замкнули мои мысли. Я уже и теперь чувствую, что меня клонитъ ко сну.

   Себаст³ано. Не отклоняйте, государь, того оцѣпенѣн³я, которымъ оковываетъ насъ сонъ. Онъ рѣдко навѣщаетъ печаль, а если навѣститъ, то всегда какъ утѣшитель.

   Антон³о. Пока вы, ваше величество, будете отдыхать, мы оба побудемъ около васъ, станемъ васъ охранять.

   Алонзо. Благодарю. Удивительно, я уже сплю (3асыпаетъ. Ар³элъ уходитъ).

   Себаст³ано. Что значитъ эта странная сонливость, напавшая на нихъ?

   Антон³о. Это должно быть дѣйств³е здѣшняго климата.

   Себаст³ано. Оттого же сонъ не смежаетъ и нашихъ вѣкъ? Я не чувствую даже малѣйшаго позыва ко сну.

   Антон³о. И я тоже, я бодръ, какъ нельзя болѣе. Они же заснули всѣ, какъ бы по уговору, попадали на землю, какъ бы сраженные громомъ. Какъ это кстати, Себаст³ано, какъ кстати! Но довольно. Однако, мнѣ кажется, что я на твоемъ лицѣ вижу, чѣмъ бы ты долженъ быть. Сила обстоятельствъ даетъ тебѣ мудрые совѣты, а моему сильно развитому воображен³ю уже мерещится, что на твое чело спускается корона.

   Себаст³ано. Да ты тоже, должно быть, спишь?

   Аатоню. Развѣ не слышишь, что я говорю?

   Себаст³ано. Слышу, но это вѣроятно ни что иное, какъ сонный бредъ и ты говоришь во снѣ. Что ты сказалъ? Странный, однакоже, это сонъ, когда человѣкъ спитъ съ открытыми глазами, стоя, разговаривая и двигаясь, а все-таки спитъ такъ крѣпко.

   Антон³о. Благородный, Себаст³ано, ты своему счастью позволяешь не только спать, но даже и умереть и бодрствуя закрываешь глаза.

   Себаст³ано. Для меня ясно, что ты храпишь, но въ твоемъ храпѣн³и есть доля смысла.

   Антон³о. Я теперь серьезнѣе, чѣмъ бываю обыкновенно. Послѣдуй и ты моему примѣру, если только понялъ меня. Если ты въ самомъ дѣлѣ понялъ, это утроитъ твое велич³е.

   Себаст³ано. Полно! Я стоячая вода.

   Антонто. Я научу ее, какъ сдѣлаться проточной.

   Себаст³ано. Научи. Отливу меня научаетъ прирожденная безпечность.

   Антон³о. О, еслибъ ты только зналъ, какъ, насмѣхаясь надъ этимъ замысломъ, ты сильно его лелѣешь, какъ, разоблачая его, ты разукрашиваешь его еще болѣе. Люди, постоянно отступающ³е часто благодаря собственному страху и собственной безпечности, оказываются на днѣ пучины.

   Себаст³ано. Прошу тебя, продолжай! Твои глаза, твое лицо говорятъ, что ты чреватъ чѣмъ то такимъ, отъ чего тебѣ сильно хочется разрѣшиться.

   Аэтоню. Вотъ что, синьоръ. Хотя у этого человѣка не особенно хорошая память, но когда его зароютъ въ землю, память эта станетъ еще слабѣе. Онъ одержимъ страстью убѣждать, онъ вѣдь только это и знаетъ. Почти убѣдилъ короля, что сынъ его еще живъ, что немыслимо, чтобъ принцъ этотъ утонулъ, какъ немыслимо, чтобъ этотъ спящ³й человѣкъ вдругъ поплылъ.

   Себаст³ано. У меня нѣтъ никакой надежды, чтобъ онъ не утонулъ.

   Антон³о. Какая же тебѣ надежда отъ этой великой надежды? Если въ этомъ отношен³и надежды нѣтъ, то въ другомъ она такъ высока, что даже взоръ самого честолюб³я не въ силахъ ее окинуть. Сомнѣваюсь въ возможности открыть тамъ хоть что-нибудь. Согласенъ ты со мной, что Фердинандо утонулъ.

   Себаст³ано. Да, онъ погибъ.

   Антон³о. Если такъ, скажи: кто-же ближайш³й наслѣдникъ неаполитанскаго престола?

   Себаст³ано. Кларибела.

   Антон³о. Да, та, что теперь царица тунисская? та, что живетъ теперь на десять миль далѣе того мѣста, куда въ силахъ проникнуть человѣческ³й взглядъ? та, которая не можетъ получить извѣст³й изъ Неаполя ранѣе, чѣмъ подбородокъ новорожденнаго не обростетъ бородою, годною для бритвы, иначе какъ въ томъ случаѣ, когда гонцомъ у нея будетъ солнце, потому что мѣсяцъ для этого или Живущ³е на немъ люди слишкомъ медленны? Та самая Кларибела, на пути отъ которой всѣ мы были поглощены моремъ, и оно только немногихъ выбросило назадъ, потому что люди эти предназначены для дѣла, для котораго все прошедшее только предлогъ. То же, что должно послѣдовать затѣмъ, зависитъ отъ тебя и отъ меня.

   Себаст³ано. Что за вздоръ! Что ты мнѣ толкуешь! Дочь моего брата дѣйствительно тунисская королева и наслѣдница Неаполя, между которыми разстоян³е, конечно, довольно значительное.

   Антон³о. Разстоян³е, каждый локоть котораго какъ-будто кричитъ: "какъ-же этой Кларибелѣ удастся измѣрить насъ на возвратномъ пути своемъ въ Неаполь?" Пусть остается она въ Тунисѣ, а Себаст³ано проснется. Вообрази, что всѣхъ этихъ теперь спящихъ людей постигла вдругъ смерть,- что-же развѣ будетъ тогда хоть сколько-нибудь хуже, чѣмъ теперь? А человѣкъ, способный управлять Неаполемъ, есть. Найдутся даже досуж³е придворные, способные болтать такъ-же безконечно, безцѣльно и безполезно, какъ Гонзальво. Я самъ могъ-бы, пожалуй, сдѣлаться такою-же неутомимой болтливой сорокой. О, еслибы ты проникнутъ былъ такимъ же духомъ, какъ и я, насколько этотъ сонъ оказался-бы кстати для твоего возвышен³я! Понимаешь ты меня?

   Себаст³ано. Кажется, понимаю.

   Антон³о. Какъ-же смотришь ты на свое неожиданное счастье?

   Себаст³ано. Помнится, ты свергъ съ престола добраго своего Просперо.

   Антон³о. Да, свергъ. И видишь, какъ ловко сидитъ на мнѣ моя одежда, гораздо лучше, чѣмъ прежде. Слуги брата были тогда моими товарищами, теперь они мои слуги.

   Себаст³ано. А совѣсть?

   Антон³о. Что такое совѣсть? Гдѣ она? Еслибъ она была ознобой, она заставила-бы меня не разставаться съ туфлями, но я совсѣмъ не ощущаю въ моей груди этого божества. Будь даже двадцать совѣстей и стой онѣ между мной и Миланомъ, онѣ скорѣе-бы обсахарились и совсѣмъ-бы растаяли, чѣмъ потревожили меня хоть сколько-нибудь. Вотъ лежитъ твой братъ. Развѣ онъ былъ-бы лучше той земли, на которой лежитъ, еслибъ оказался тѣмъ, на что онъ теперь похожъ, то-есть мертвымъ. Тремя дюймами послушнаго этого желѣза я могу уложить его навсегда. Вы-же могли-бы заставить навѣки закрыть глаза этому благоразумному совѣтчику, чтобъ онъ впослѣдств³и не упрекалъ насъ за прошлое. Что-же касается остальныхъ, они такъ-же проглотятъ наше предложен³е, какъ кошка лакаетъ молоко. Они для каждой нашей потребности будутъ отбивать минуты, когда поймутъ, что часъ нашъ насталъ.

   Себаст³ано. Твой поступокъ, другъ мой, послужитъ мнѣ примѣромъ; какъ завладѣлъ ты Миланомъ, такъ завладѣю я Неаполемъ. Обнажи-же свой мечъ. Однимъ ударомъ ты освободишь себя отъ платимой тобою дани, а я, король, никогда не перестану тебя любить.

   Антон³о. Обнажимъ мечи вмѣстѣ; какъ только я подниму руку, поднимай ее и ты, тогда прямо нападай на Гонзальво!

   Себаст³ано. Одно еще слово.

  

  

   Ар³эль. Искусство моего господина подсказало ему, что друзья его въ опасности. Онъ посылаетъ меня сюда, чтобъ спасти имъ жизнь; иначе всѣ его замыслы рушатся (Поетъ на ухо Гонзальво).

  

   Пока вы здѣсь храпите,

   Не дремлетъ заговоръ

   И выжидаетъ время.

   Король, жизнью дорожите,

   Стряхните сонъ безпечный.

   Проснитесь-же скорѣе!

  

   Антон³о. Такъ обоихъ разомъ!

   Гонзальво (просыпаясь). О, ангелы небесные, спасите короля!

   Алонзо. Что это такое? Что вы дѣлаете? Проснитесь скорѣе! Зачѣмъ обнажили вы мечи и отчего лица у васъ такъ блѣдны, какъ у привидѣн³я?

   Гонзальво. Что здѣсь случилось?

   Себаст³ано. Пока мы стояли здѣсь, охраняя вашъ покой, мы вотъ с³ю минуту услыхали вдругъ, какой-то глухой ревъ, подобный реву быка или скорѣе реву льва. Не онъ-ли васъ разбудилъ? Нашъ слухъ онъ поразилъ страшно.

   Алонзо. Я ничего не слыхалъ.

   Антон³о. Это былъ такой ревъ, что даже ухо чудовища и то пришло бы въ ужасъ; онъ могъ бы породить землетрясен³е. То непремѣнно былъ ревъ цѣлой стаи львовъ.

   Алонзо. Ты, Гонзальво, слышалъ?

   Гонзальво. Клянусь, государь, честью, я слышалъ только какое-то жужжан³е и притомъ довольно странное; оно-то меня и разбудило; я толкнулъ васъ и закричалъ. Когда я открылъ глаза, мечи ихъ уже были обнажены. Что тутъ былъ шумъ - это вѣрно. Всего лучше быть намъ насторожѣ или уйти отсюда. Обнажимъ мечи и мы.

   Алонзо. Пойдемъ далѣе, поищемъ еще несчастнаго моего сына.

   Гонзальво. Да хранитъ его Небо отъ этихъ звѣрей, потому что онъ, навѣрно на этомъ островѣ.

   Алонзо. Идемъ.

   Ар³эль (про себя). Передамъ господину о томъ, что сдѣлалъ. А ты, король, находящ³йся теперь въ полной безопасности, ступай и отыскивай своего сына (Уходитъ).

  

   Калибанъ. Всѣ ядовитыя испарен³я, как³я солнце высасываетъ изъ трясинъ, болотъ и пучинъ, пусть обрушатся на Просперо и ни одного дюйма его тѣла не оставятъ безъ болячекъ. Духи его меня слышатъ, а я все-таки не хочу его не проклинать. Впрочемъ, безъ его приказан³й они не посмѣютъ щипать меня, пугать чертовщиной, вталкивать въ грязь и сбивать съ дороги, свѣтясь во тьмѣ, какъ головни. Но онъ натравливаетъ ихъ на меня изъ-за всякой мести, то въ видѣ обезьянъ, корчащихъ мнѣ рожи, скрежещущихъ зубами и затѣмъ кусающихъ меня; то ежей, подставляющихъ свои иглы всюду, куда я ни ступлю босыми своими ногами; то обовьютъ они меня, словно змѣи, и своимъ раздвоеннымъ языкомъ, доводятъ меня до безум³я.

  

  

   Вотъ, вотъ одинъ изъ его духовъ уже приближается, чтобъ помучить меня за то, что я долго не несу топлива. Прижмусь ничкомъ къ землѣ; можетъ быть, онъ меня и не замѣтитъ.

   Тринкуло. Нигдѣ ни деревца, ни кустика, чтобъ найти какую-нибудь защиту отъ непогоды, а между тѣмъ надвигается другая буря. Я слышу пѣсни ея въ воѣ вѣтра. А вонъ тамъ поднимается громадное облако, какъ двѣ капли воды, похожее на гнилую бочку, готовое издать всю свою жидкость. Если, какъ недавно, опять загремитъ громъ, я не буду знать, куда приклонить голову. Облако-то вѣдь лопнетъ и дождь польется цѣлыми потоками. Это что такое: человѣкъ, или рыба, живой или мертвый? Должно быть, рыба - отъ него пахнетъ рыбой. Да, именно рыбой, да не свѣжей, а лежалой. Нѣчто въ своемъ родѣ похожее на свѣжую треску. Странная рыба. Будь я теперь въ Англ³и - а вѣдь я уже тамъ бывалъ - и еслибъ былъ у меня только хоть рисунокъ этой рыбы, тамъ не нашлось бы ни одного зѣваки, отъ котораго я не заполучилъ бы серебряной монеты. Чудовище это обогатило бы меня, какъ обогащаетъ тамъ всяк³й чудной звѣрь. Тамъ нищему не дадутъ ни фартинга, а не пожалѣютъ и десяти, чтобы только взглянуть на мертваго инд³йца. Ноги у него, какъ у человѣка, а плавательныя перья - точь въ точь какъ человѣческ³я руки. Онъ еще теплый, ну какъ есть теплый! Отказываюсь отъ прежняго предположен³я. Ну его совсѣмъ! Это не рыба, а островитянинъ, недавно убитый громомъ (Гремитъ громъ). Ну вотъ и опять гроза. Заберусь подъ его балахонъ: другого убѣжища вѣдь здѣсь нѣтъ. Съ какими удивительными сопостельниками знакомитъ насъ нужда! Пережду подъ нимъ, пока станетъ бушевать буря.

  

  

   Стэфано (поетъ).

   Въ море больше не хочу я!

   На сушѣ я здѣсь умру!

   Скверный напѣвъ у этой пѣсни, точно похоронный,

   Да ничего, вотъ мое утѣшенье!

   (Пьетъ).

   Боцманъ, капитанъ и юнга,

  

   Канониръ и я

   Всѣ любимъ мы, кто Джени

  

   Мэри или Магь.

   Катю-же никто не любитъ,

  

   Не языкъ во рту

   У нея, а жало. Крикнуть

  

   Рада моряку:

   Если удавиться хочешь

   Удавись! "Мнѣ что!"

   Запаха она не терпитъ

   Дегтя и смолы.

   Мало, гдѣ-бъ ни зачесалось

   Ей скребетъ портной.

   Хоть ступай она повѣсься,

  

   Что намъ за печаль!

   Путь, друзья, намъ въ море.

  

   Ну, скорѣй туда!

  

   Калибанъ. О, больно! Не мучь меня!

   Стэфано. Что это? Неужто черти морочатъ насъ, заставляя намъ мерещиться дикарей и людей Инд³и? Не для того ушелъ я отъ опасности утонуть, чтобы испугаться четырехъ твоихъ ногъ. Вѣдь говорится: "и самый крѣпк³й человѣкъ когда-либо ползавш³й на четверенькахъ, не заставитъ его попятиться". И будетъ это говориться, пока Стэфано не перестанетъ дышать ноздрями.

   Калибанъ. О, больно! Духъ, не мучь меня!

   Стэфано. Это, какъ мнѣ кажется, какое-нибудь четвероногое чудовище съ этого острова, схватившее лихорадку. Гдѣ-же, чортъ возьми, могло оно научиться нашему языку? Ужь изъ за одного этого помучу его, какъ съумѣю. Если мнѣ удастся его вылечить, сдѣлать его ручнымъ и привесть въ Неаполь, онъ будетъ подаркомъ достойнымъ любого императора, когда-либо ходившаго на воловьей шкурѣ.

   Калибанъ. Прошу тебя, перестань меня мучить. Я сейчасъ-же принесу топливо.

   Стэфано. Его треплетъ лихорадка, поэтому-то онъ и говоритъ не совсѣмъ складно. Дадимъ ему отвѣдать изъ моей бутылки. Если оно никогда не пило вина, я разомъ уничтожу его припадокъ. Когда вылечу и сдѣлаю его ручнымъ, сколько-бы я за него ни запросилъ, все не покажется слишкомъ дорого, и тотъ, кто захочетъ его пр³обрѣсть, поплатится порядкомъ.

   Калибанъ. До сихъ поръ ты еще не очень больно мучишь меня, но скоро начнешь; вижу я это по твоей дрожи. На тебя, Просперо, это уже дѣйствуетъ.

   Стэфано. Эй ты! Поднимайся! Открывай ротъ! Это, будь ты даже кошкой, развяжетъ тебѣ языкъ. Разѣвай-же ротъ. Это, можно сказать, живо прогонитъ твою дрожь. А ты вотъ не можешь угадать, кто твой другъ. Разинь-же свою пасть!

   Тринкуло. Этоть голосъ мнѣ знакомъ; это должно быть... Но тотъ вѣдь утонулъ. Должно быть, чортъ. О, защитите меня боги и силы небесныя!

   Стефано. Четыре ноги и два голоса - изумительное чудовище! Передн³й его голосъ для хорошихъ рѣчей о своемъ другѣ, а задн³й - для скверныхъ словъ и для ругательствъ. А я все-таки его вылечу, еслибы для этого потребовалось даже все вино изъ моей бутылки. Ну, будетъ. Вылью немного и въ другой твой ротъ.

   Тринкуло. Стэфано!

   Стэфано. Другой твой голосъ меня зоветъ. Эй, да это дьяволъ, а не чудовище! Бѣгу отъ него. Жаль, что нѣтъ у меня длинной ложки.

   Тринкуло. Стэфано! Если это ты, Стэфано, дотронься до меня, заговори со мною. Не пугайся, я Тринкуло, твой добрый другъ Тринкуло.

   Стэфано.Если ты Тринкуло, убирайся отсюда, не то вытащу я тебя за твои меньш³я ноги. Если тутъ есть ноги Тринкуло, то непремѣнно вотъ эти. Такъ вотъ онѣ! Дѣйствительно, это настоящ³й Тринкуло. Какъ-же ты попалъ подъ этимъ теленкомъ-мѣсяцъ? Развѣ онъ способенъ разрѣшаться Тринкулами?

   Тринкуло. Я принялъ его за убитаго громомъ. Но ты, Стэфано, развѣ ты не утонулъ? Теперь, надѣюсь, что не утонулъ. А что, буря-то прошла? Испугавшись ея, я спрятался подъ балахонъ этого мертваго чудовища. Такъ ты живъ, Стэфано? Значитъ, спаслось два неаполитанца.

   Стэфано. Пожалуйста, не вертись около меня: мой желудокъ такъ слабъ.

   Калибанъ. Если эти два существа только не духи, существа они славныя. Этотъ отличный богъ и напитокъ у него истинно божественный! Стану передъ нимъ на колѣни.

   Стэфано. Какъ ты ускользнулъ, какъ попалъ сюда? Я-же, клянусь этой бутылкой, вотъ какъ попалъ сюда; я улизнулъ на бурдюкѣ отъ вина выкинутомъ матросами за бортъ. Клянусь этой фляжкой, которую собственными руками смастерилъ изъ древесной коры, какъ только меня выбросило на берегъ.

   Калибанъ. И я клянусь этой бутылкой быть твоимъ вѣрнымъ рабомъ, потому что напитокъ у тебя неземной.

   Стэфано. Ну, объясняй теперь, какъ ускользнулъ ты.

   Тринкуло. Доплылъ до берега, какъ утка; я вѣдь готовъ присягнуть, что плаваю не хуже утки.

   Стэфано. Приложись-же къ книгѣ! Ты хоть и плаваешь какъ утка, а ты все-таки гусь.

   Тринкуло. О, Стэфано, нѣтъ-ли у тебя еще этого?

   Стэфано. Цѣлая бочка, дружище. Погребокъ мой въ одной изъ расщелинъ прибрежныхъ скалъ; тамъ и спрятано мое вино. Ну, а ты, чудище, что твоя лихорадка:

   Калибанъ. Не свалился-ли ты съ неба?

   Стэфано. Не съ неба, а съ луны - это вѣрно. Былъ въ свое время человѣкомъ на лунѣ.

   Калибанъ. Видѣлъ я тебя на ней и боготворю тебя. Госпожа моя показывала мнѣ и тебя, и твою собаку, и твою вязанку.

   Стэфано. Клянись-же этимъ, цѣлуй книгу,- и наполню ее тотчасъ-же новымъ содержан³емъ. Клянись!

   Тринкуло. Клянусь дневнымъ свѣтомъ, что это чудовище глупѣйшее и пустѣйшее, а я еще его боялся. Человѣкъ на лунѣ! О, легковѣрнѣйшее изъ чудовищъ! А понимаешь ты, чудовище, отлично, право!

   Калибанъ. Я укажу тебѣ здѣсь каждую пядь плодородной земли и буду цѣловать твои ноги; умоляю тебя, будь моимъ богомъ!

   Тринкуло. Клянусь дневнымъ свѣтомъ, это разомъ и пьяное и самое вѣроломное чудовище. Стоитъ только его богу уснуть, онъ тотчасъ же украдетъ его бутылку.

   Калибанъ. Буду цѣловать твои ноги, поклянусь быть твоимъ рабомъ.

   Стэфано. Ступай-же, становись на колѣни и клянись!

   Тринкуло. Я умру со смѣху, глядя на это чудовище съ собачьей мордой. Паршивое чудовище! Съ радостью отколотилъ-бы его!

   Стэфано. Ну, цѣлуй!

   Тринкуло. Да, отколотилъ-бы, еслибы оно не было пьяно, потому что чудовище оно прегнусное.

   Калибанъ. Я покажу тебѣ лучш³е источники, буду набирать для тебя ягоды, буду ловить рыбу, носить топлива сколько нужно. Будь проклятъ тотъ мучитель, которому я служилъ; не дождется онъ больше отъ меня ни прутика! Я буду служить тебѣ, неземной человѣкъ!

   Тринкуло. Уморительное чудовище! Для него какой-нибудь жалк³й пьянчушка и то диво.

   Калибанъ. Позволь отвести тебя туда, гдѣ ростутъ яблоки; длинными своими ногтями я накопаю для тебя трюфелей, покажу я тебѣ гнѣздо сойки и научу, какъ тенетами ловить проворныхъ обезьянъ, провожу въ кусты орѣшника, а если удастся, добуду для тебя со скалъ молодыхъ пингвиновъ Хочешь идти со мной?

   Стэфано. Безъ дальнихъ разговоровъ веди. Тринкуло, король нашъ и всѣ наши потонули, и наслѣдники здѣсь мы. Неси мою бутылку, другъ Тринкуло. Мы сейчасъ-же наполнимъ ее опять.

   Калибанъ (опьянѣвъ совершенно, поетъ). Хозяинъ мой прежн³й, прощай!

   Тринкуло. Каково пьяное чудовище! Да еще поетъ!

   Калибанъ (поетъ).

   Не ставить сѣтей мнѣ для рыбы,

   Для топлива дровъ не носить,

   Посуды не мыть и усердно

   Мнѣ больше стола не скоблить.

   Банъ-банъ! Ка-Ка-Калибанъ!

   У тебя хозяинъ новый.

   Старый-же ищи другого.

   У-у-у! Свобода, свобода! У-у!

  

   Стефано. Предикое чудовище! (Уходитъ).

  

   Фердинандо. Есть игры довольно утомительныя, но вызываемая ими усталость дѣлаетъ ихъ еще пр³ятнѣе, и нѣкотораго рода унижен³е можетъ переноситься внолнѣ благородно. И даже самыя плох³я средства могутъ иногда привести къ самымъ блестящимъ результатамъ. Такое низкое занят³е было-бы для меня настолько-же тягостно, какъ и противно; но госпожа, которой я служу, придаетъ жизнь даже мертвому, а работу мою превращаетъ въ забаву О, она въ десять разъ добрѣе сердитаго своего отца; онъ-же воплощенная суровость. Строгимъ голосомъ приказалъ онъ мнѣ перетаскать сюда и сложить въ кучу до тысячи такихъ полѣнъ. Добрая госпожа моя плачетъ, когда видитъ, какъ я работаю, и говоритъ, что никогда на долю такой скверной работы не выпадало такого исполнителя. Глядя на нее, я забываю все, и сладостныя помышлен³я о ней облегчаютъ мой трудъ. Когда я занятъ ею, я счастливъ вполнѣ,

  

   Входятъ: Миранда и Просперо, слѣдующ³й за нею въ нѣкоторомъ отдален³и.

  

   Миранда. Ахъ, опять! Прошу тебя, не работай такъ прилежно. Какъ была-бы я рада, еслибъ всѣ полѣна, которыя ты долженъ перетаскать сюда, сожгли молн³и. Прошу тебя, брось полѣно и отдохни. Когда оно загорится, оно навѣрно заплачетъ о томъ, что утомило тебя. Отецъ погрузился въ книги. Прошу тебя, отдохни; часа еще три тебѣ нечего опасаться.

   Фердинандо. О, безцѣнная моя госпожа, я не успѣю до солнечнаго заката кончить то, что приказано.

   Миранда. Пока ты посидишь, я потаскаю полѣнья за тебя. Прошу тебя, давай мнѣ это, я стащу его въ кучу.

   Фердинандо. Нѣтъ, безцѣнное сокровище; ни за что! на свѣтѣ. Скорѣй надорву себѣ грудь, надломлю спину, чѣмъ допущу тебя до такой унизительной работы, пока самъ буду сидѣть праздно.

   Миранда. Оно такъ-же прилично и мнѣ, какъ тебѣ. Мнѣ она покажется легче, потому что для меня она будетъ трудомъ желаннымъ, тебѣ-же оно, противно.

   Просперо (про себя). Бѣдняжка! тебя коснулась зараза; твой приходъ сюда доказываетъ это ясно.

   Миранда. Ты усталъ?

   Фердинандо. Нисколько, благородная моя госпожа. Когда я съ тобою, даже ночь кажется мнѣ свѣтлѣе утра. Для того, чтобъ включить тебя въ мои молитвы, прошу тебя, скажи, какъ твое имя.

   Миранда. Миранда. О, отецъ, нарушила я твой запретъ!

   Фердинандо. О, чудная Миранда. Дѣйствительно, верхъ всего прекраснаго, всего драгоцѣннаго въ этомъ м³рѣ. Мой взоръ останавливался съ удовольств³емъ на многихъ женщинахъ, и много разъ гармон³я ихъ рѣчей плѣняла мое слишкомъ внимательное ухо. Разныя женщины нравились мнѣ за различныя прелести, но ни одна не нравилась вполнѣ. Въ каждой какой нибудь недостатокъ непремѣнно враждовалъ съ наибольшею ея прелестью и пересиливалъ ее. Но ты такъ несравненна, такъ совершенна, что въ тебѣ снилось всѣ лучшее, чѣмъ плѣняютъ друг³я женщины.

   Миранда. Я не знаю ни одного существа моего пола, никогда не запомню лица ни одной женщины, кромѣ того, которое показываетъ мнѣ зеркало, то есть моего собственнаго. Не видала также изъ тѣхъ кого можно назвать мужчинами, никого, кромѣ тебя, мой другъ, и другого моего отца. Не знаю, как³е есть на свѣтѣ еще и друг³е мужчины, но клянусь моей скр