Шекспир Вильям - Буря, Страница 3 - Книги

омностью - лучшимъ алмазомъ въ моемъ приданомъ, что не желала бы на жизненномъ пути имѣть спутникомъ никого, кромѣ тебя. Да и воображен³е, кромѣ твоего, не можетъ мнѣ представить такого образа, который пришелся бы мнѣ по вкусу. Но я слишкомъ уже заболталась, забыла наставлен³я отца.

Фердинандо. По своему положен³ю, Миранда, я принцъ, даже думаю, что я король. И вотъ я чувствую такъ же мало склонности къ своему лѣсному рабству, какъ къ тому, чтобы злокачественная муха укусила мнѣ губу. Слушай, что скажетъ тебѣ моя душа. Съ первой же минуты, какъ я тебя увидѣлъ, сердце мое полетѣло въ услужен³е къ тебѣ и остается вѣрнымъ тебѣ рабомъ. Ради одной тебя я мирюсь съ необходимостью таскать дрова.

Миранда. Ты любишь меня?

Фердинандо. О, небо, о, земля, свидѣтельствуйте то, что я скажу, и, если это правда, увѣнчайте мои слова благодатью; если-же ложь, обратите въ бѣдств³е все, что могло быть мнѣ благопр³ятно. Я люблю, цѣню и уважаю тебя безпредѣльно, больше всего въ м³рѣ!

Миранда. Какая-же я глупая: плачу отъ того, что меня радуетъ.

Просперо (про себя). Очаровательная встрѣча двухъ сердецъ, загорѣвшихся другъ къ другу рѣдко встрѣчаемою любовью. Пролей-же, о небо, свою благодать на зародившееся въ нихъ чувство!

Фердинандо. О чемъ-же ты плачешь?

Миранда. О своемъ ничтожествѣ, не смѣющемъ предложить то, что я желаю отдать, еще менѣе смѣющемъ принять то, безъ чего мнѣ жизнь была бы хуже смерти. Но это пустяки. Чѣмъ болѣе стараешься скрыть свои чувства, тѣмъ болѣе они обнаруживаются! Прочь, стыдливое лукавство! Святая откровенная невинность, вдохнови меня! Если хочешь на мнѣ жениться,- я твоя жена: не хочешь,- умру твоей дѣвственной рабой. Чтобъ я была твоей женой, ты можешь и не захотѣть; но, хочешь или не хочешь - рабой твоей я все-таки буду.

Фердинандо. Ты будешь моимъ сокровищемъ, моей владычицей, и я всегда буду оставаться у твоихъ ногъ.

Миранда. Стало быть, будешь моимъ мужемъ?

Фердинандо. Такъ-же жажду сдѣлаться имъ, какъ неволя жаждетъ свободы. Вотъ моя рука.

Миранда. Вотъ и моя - вмѣстѣ съ моимъ сердцемъ. А теперь на полчаса прощай.

Фердинандо Тысячу, тысячу разъ! (Уходятъ).

Просперо. Такъ радоваться, какъ они, приходящ³е въ восторгъ отъ всякой малости, я не могу, но все-таки ничто не могло-бъ меня такъ обрадовать, какъ это. Теперь опять за книгу. Мнѣ надо до ужина многое для этого устроить (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Другая часть острова.

Входятъ: Стефано и Тринкуло. Калибанъ слѣдуетъ за ними съ бутылкой.

Стэфано. Что тутъ говорить! Когда опустѣетъ бочка, станемъ пить воду. А до тѣхъ поръ ни капли этой влаги. Поэтому, проваливай - и на абордажъ. А ты, слуга-чудовище, пей за мое здоровье!

Тринкуно. Слуга-чудовище? Нѣтъ, онъ воплощенная глупость этого острова, на которомъ, какъ говорятъ, всего только пять человѣкъ и есть. Изъ нихъ трое - мы; если у остальныхъ двухъ головы въ такомъ-же порядкѣ, какъ и у насъ, государство не очень крѣпко стоитъ на ногахъ.

Стефано. Пей-же, слуга-чудовище, когда я тебѣ приказываю. Твои глаза совсѣмъ уже почти закатились подъ лобъ.

Тринкуло. Куда-жь бы имъ и закатываться, еслибъ не такъ? Славное былъ бы онъ на самомъ дѣлѣ чудовище, еслибы они у него закатились подъ хвостъ!

Стэфано. Мой слуга-чудовище, утопилъ свой языкъ въ сетѣ, а меня и самое море не могло утопить. Хорошо-ли, худо-ли, а, клянусъ свѣтомъ этого дня, я проплылъ цѣлыхъ тридцать пять миль, прежде чѣмъ добраться до берега. Слушай, чудовище; ты будешь моимъ лейтенантомъ, куда ни шло! А какъ-же ему быть знаменоносцемъ, когда его самого ноги не носятъ?

Стэфано. Мы не побѣжимъ, господинъ чудовище.

Тринкуло. Да и шага-то впередъ не сдѣлаете, а будете лежать какъ собаки, и даже слова не пикнете.

Стзфано. Ну, чудовище, проговори хоть разъ въ жизни что-нибудь путное, если ты на что-нибудь годное чудовище.

Калибанъ. Все сдѣлаю, что угодно твоей милости; позволь мнѣ лизать твою обувь. А ему служить я не буду: онъ вѣдь не изъ храбрыхъ.

Тринкуло. Лжешь, невѣжественное чудовище! Я не побоюсь сцѣпиться даже съ констаблемъ. Скажи, поганая ты рыба, бывалъ-ли когда-нибудь трусомъ человѣкъ, выпивш³й столько, сколько я сегодня? Будучи на половину рыбой и на половину чудовищемъ, хочешь ты сказать чудовищную ложь!

Калибанъ. Слышишь, государь, какъ онъ надо мной насмѣхается? Неужто, государь, ты это дозволишь?

Тринкуло. Онъ называетъ тебя государемъ. Можно-ли встрѣтить чудовище глупѣе этого?

Калибанъ. Вотъ-вотъ опять! Прошу тебя, истерзай его до смерти зубами.

Стэфано. Нѣтъ, лучше ты держи за зубами языкъ. Если ты вздумаешь нарушать спокойств³е, мы повѣсимъ тебя на первомъ-же деревѣ. Бѣдное это чудовище - мой подданный, и я не позволю его обижать.

Калибанъ. Благодарю, добрый государь. Будетъ-ли твоей милости угодно еще разъ выслушать мою просьбу?

Стэфано. Разумѣется, будетъ. Становись на колѣни и повтори ее, а я постою и Тринкуло тоже.

Входитъ Ар³эль; онъ незримъ.

Калибанъ. Какъ я уже тебѣ говорилъ, я рабъ тирана-колдуна, который хитростью отнялъ у меня этотъ островъ.

Ар³эль. Лжешь!

Калиьанъ. Лгу не я, а лжешь ты, насмѣшливая обезьяна. Желалъ-бы я, чтобъ доблестный мой господинъ уничтожилъ тебя. Нѣтъ, я не лгу.

Стэфано. Если ты, Тринкуло, еще разъ перебьешь его разсказъ, клянусь вотъ этой рукою, тебѣ не досчитать... нѣсколькихъ зубовъ.

Триикуло. Да я ничего не говорилъ.

Стефано. Такъ молчи, и ни слова болѣе (Калибану). Продолжай.

Калибанъ. Я говорю, онъ колдовствомъ завладѣлъ этимъ островомъ и отнялъ его у меня. Если твоему величеству будетъ угодно отомстить за меня, у тебя, я знаю, хватитъ на это мужества, а вотъ у него не хватитъ.

Стэфано. Это вѣрно.

Калибанъ. Ты будешь его властелиномъ, а я стану служить тебѣ.

Стэфано. Какъ-же достигнуть этого? Можешь ты проводить меня къ своему злодѣю?

Калибанъ. Могу, могу, государь. Я укажу его тебѣ, пока онъ будетъ спать, и тебѣ легко можно будетъ вбить гвоздь въ его голову.

Ар³эль. Лжешь, этого ты не можешь!

Калибанъ. Чего нужно отъ насъ пестрому этому олуху? Ахъ, ты паршивый бездѣльникъ! Прошу твое величество, отколоти его и отними у него бутылку. Если отнимешь, не пить ему больше ничего, кромѣ соленой воды, потому что ни одного хорошаго прѣснаго источника я ему не покажу.

Стэфано. Тринкуло, не подвергай себя дальнѣйшимъ опасностямъ. Если ты перебьешь чудовище хоть однимъ словомъ, клянусь вотъ этой рукою, я вытолкаю твою снисходительность за дверь и сдѣлаю изъ тебя треску.

Тринкуло. За что-же! Что я такое сдѣлалъ? Ничего я не сдѣлалъ. Лучше уйти отъ васъ.

Стэфано. Не сказалъ-ли ты, что онъ лжетъ?

Ар³эль. Лжешь ты.

Стэфано. Я лгу? Вотъ-же тебѣ! (Бьетъ Тринкуло). Что, по вкусу тебѣ это? Скажи еще, что я лгу!

Тринкуло. Не говорилъ я, что ты лжешь. Ты и разсудокъ потерялъ, и оглохъ. Будь проклята ваша бутылка! Вотъ до чего доводитъ сетъ и питье. Пусть на твое чудовище найдетъ моровая язва, а тебѣ дьяволъ пусть откусить палецъ.

Калибанъ. Ха-ха-ха!

Стзфано. Продолжай теперь свой разсказъ. А ты, сдѣлай одолжен³е, отойди отъ насъ подальше.

Калибанъ. Поколоти его еще хорошенько, а затѣмъ я поколочу.

Стэфано. Отойди подальше! Ну, продолжай.

Калибанъ. Ну вотъ: какъ я ужь тебѣ говорилъ, онъ имѣетъ привычку спать послѣ обѣда. Тутъ-то, завладѣвъ сперва его книгами, ты можешь уложить его на мѣстѣ, то-есть или размозжить ему голову полѣномъ, или острымъ коломъ распороть ему животъ, или ножомъ перерѣзать горло. Помни только, что прежде необходимо завладѣть его книгами, потому что безъ нихъ онъ такой-же дурень, какъ и я, и ни одного духа не окажется тогда у него въ распоряжен³и. Они всѣ питаютъ къ нему такую закоренѣлую ненависть, какъ и я. Сожги только его книги. Есть у него отличные снаряды, которыми онъ намѣренъ украсить свой домъ, когда онъ у него будетъ. Но, что всего болѣе достойно вниман³я, это красота его дочери. Самъ онъ говоритъ, что подобной ей нѣтъ. Я видалъ всего только двухъ женщинъ: мою мать Сикораксу, да ее, и она настолько во всеѵъ превосходитъ Сикораксу, какъ великое самое малое.

Стэфано. Такъ она въ самомъ дѣлѣ красивая дѣвушка?

Калибанъ. Ручаюсь, вполнѣ достойна твоего ложа, и приплодъ отъ нея будетъ отличный.

Стэфано. Слушай, чудовище: я убью этого человѣка, а я и дочь его будемъ королемъ и королевой. Да здравствуютъ наши величества! А Тринкуло и ты будете вице-королями. Что ты на это скажешь, Тринкуло?

Тринкуло. Превосходно!

Стэфано. Давай-же руку. Я жалѣю, что прибилъ тебя. Но ты, пока живъ, держи языкъ за зубами.

Калибанъ. Черезъ полчаса онъ заснетъ, и тогда, если хочешь, убей его.

Стэфано. Хочу, клянусь честью.

Ар³эль. Я передамъ это моему повелителю.

Калибанъ. Ну и обрадовалъ же ты меня, я совсѣмъ задыхаюсь отъ радости. Давай-же веселиться. Не затянешь-ли ты пѣсню, которой только что училъ меня?

Стзфано. Какова бы ни была твоя просьба, чудовище, я удовлетворю ее, во что бы то ни стало, давай пѣть, Тринкуло (Поетъ).

Посмѣемся надъ нимъ и потѣшимся;

Мысль вполнѣ вѣдь свободна у насъ...

Калибанъ. Да напѣвъ-то совсѣмъ не тотъ.

(Ар³элъ играетъ на барабанѣ и на флейтѣ).

Стэфано. Это что такое?

Тринкуло. Это нашъ напѣвъ, исполняемый Никѣмъ.

Стэфано. Если ты человѣкъ, покажись въ настоящемъ своемъ видѣ; если-же дьяволъ, покажись, какъ хочешь.

Тринкуло. О, прости мнѣ, Господи, мои прегрѣшен³я!

Стэфано. Кто умираетъ, тотъ уплачиваетъ всѣ долги. Я не боюсь тебя. Боже, умилосердись!

Калибанъ. Ты перепугался?

Стэфано. Нѣтъ, чудовище, нисколько.

Калибанъ. И не пугайся. Островъ этотъ переполненъ голосами, звуками, пр³ятнымъ пѣн³емъ, которые не вредятъ, а только услаждаютъ слухъ. Иногда тысячи звенящихъ инструментовъ шумятъ около моихъ ушей, а иногда, когда я только-что пробужусь отъ продолжительнаго сна, голоса снова меня усыпляютъ, и тогда во снѣ мнѣ грезится, будто облака разверзаются, и за ними я вижу сокровища, готовыя посыпаться на меня, такъ что, пробудившись, жажду заснуть опять.

Стэфано. Славное, стало быть, у меня королевство - съ музыкой, которая ровно ничего не будетъ мнѣ стоить.

Калибанъ. Да, когда Просперо будетъ сокрушенъ.

Стэфано. Будетъ это скоро. Я вѣдь помню, что говорили.

Тринкуло. Голосъ удаляется. Послѣдуемъ за нимъ, а затѣмъ покончимъ наше дѣло.

Стэфано. Веди насъ, чудовище; мы, слѣдуемъ за тобою! Желалъ бы я посмотрѣть на этого барабанщика. Славно ой работаетъ. Что-жь, идемъ?

Тринкуло. Я за тобою, Стзфано (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Другая часть острова.

Входятъ: Алонзо, Себаст³ано, Антон³о, Гонзальво, Адр³ано, Франческо и др.

Гонзальво. Клянусь вамъ Пресвятою Матерью Бож³ею, что идти далѣе я не могу: старыя мои кости болятъ. Мы исходили цѣлый лабиринтъ и прямыхъ, и извилистыхъ дорогъ. Позвольте отдохнуть. Это мнѣ необходимо.

Алонзо. Старый другъ, я тебя не осуждаю, такъ какъ и самъ утомился до притуплен³я чувствъ; присядь здѣсь и отдохни. Здѣсь же отгоню я отъ себя мою надежду и буду держать себя насторожѣ отъ этой льстивой обманщицы. Тотъ, кого мы такъ упорно отыскиваемъ, утонулъ, и море смѣется надъ тщательными нашими поисками на сушѣ. Если такъ, пусть онъ покоится мирно.

Антон³о (тихо Себаст³ано). Я радъ, что онъ наконецъ отказался отъ всякой надежды. А ты, вслѣдств³е первой неудачи, надѣюсь, не отказался отъ того, на что было рѣшился?

Себаст³ано (тихо Антон³о). Воспользуемся первымъ случаемъ, который для этого представится.

Антон³о (тихо Себаст³ано). Въ сегодняшнюю же ночь они такъ утомлены ходьбой, что не будутъ такъ чутки, какъ въ другое время.

Себаст³ано (тихо Антон³о). И такъ, сегодняшней же ночью. Ни слова болѣе.

Торжественная и сладостная музыка. Просперо незримый является въ воздухѣ. Входятъ нѣсколько чудныхъ создан³й, приносятъ столъ съ яствами, пляшутъ вокругъ него, привѣтливыми движен³ями приглашаютъ къ нему короля и прочихъ, а затѣмъ исчезаютъ.

Алонзо. Что это за музыка? Друзья мои, слушайте!

Гонзальво. Удивительно сладк³е звуки!

Алонзо. Пошлите намъ, Небеса, милосердыхъ хранителей! Что это такое было?

Себаст³ано. Живая кукольная комед³я. Теперь я готовъ повѣрить, что существуютъ единороги, что въ Арав³и есть дерево, служащее трономъ фениксу, и что одинъ фениксъ и теперь тамъ царствуетъ.

Антон³о. Вѣрю и тому, и другому. И покажись мнѣ теперь то, что я нѣкогда считалъ невѣроятнымъ, я поклянусь, что оно существуетъ и въ дѣйствительности. Путешественники никогда не лгутъ, хотя глупые домосѣды укоряютъ ихъ въ этомъ.

Гонзальво. Кто бы мнѣ повѣрилъ, еслибъ я вздумалъ разсказывать въ Неаполѣ, что это островитяне,- а что это жители здѣшняго острова, не подлежитъ никакому сомнѣн³ю; хотя видъ у нихъ и чудовищный, но привѣтливы и ласковы, какъ, замѣтьте, не мног³е, а пожалуй никто изъ человѣческаго нашего рода.

Просперо (про себя). Правду ты сказалъ, честный старикъ, потому что и теперь между вами есть люди, которые хуже чертей.

Алонзо. Не надивлюсь я чудному ихъ виду, ихъ движен³ямъ и этимъ звукамъ, даже и безъ помощи словъ, такъ прекрасно дающимъ себя понимать.

Просперо (про себя). Побереги хвалы до конца.

Франческо. Они, однако, исчезли, исчезли такъ странно.

Себаст³ано. Это не бѣда. Яства-то вѣдь остались, а мы порядочно голодны. Угодно вашему величеству попробовать?

Алонзо. Нѣтъ.

Гонзальво. Вамъ нечего опасаться, государь. Повѣрили-ль бы мы въ годы нашего дѣтства, что есть горцы съ зобами, какъ у быковъ, съ мясистыми мѣшками, привѣшенными къ шеѣ, или люди съ головами у самой груди? А теперь каждый закладчикъ, возвращающ³й упятеренные залоги, докажетъ вамъ, что так³е существуютъ.

Алонзо. Пожалуй, поѣмъ, хотя бы это было и въ послѣдн³й разъ. Лучшее, что было въ моей жизни, прошло, и воздержан³емъ его не вернешь. Братъ, герцогъ, подходите и берите примѣръ съ меня!

Громъ и молн³и. Входитъ Ар³эль въ видѣ Гарп³и, хлещетъ крыльями надъ столомъ, и яства исчезаютъ.

Ар³эль. Всѣ трое вы злодѣи. Судьба, держащая въ своихъ рукахъ и этотъ м³ръ, и все, что въ немъ заключается, приказала ненасытному морю изрыгнуть васъ на этотъ островъ, на которомъ людей не живетъ, потому что вы недостойны жить среди людей. Я довожу васъ до бѣшенства (Алонзо, Себаст³ано, Антон³о и др. обнажаютъ оруж³е). Вотъ именно отъ такой-то храбрости люди вѣшаются и топятся. Глупыя вы создан³я! Я и мои товарищи - слуги судьбы. Можетъ-ли то, изъ чего сдѣланы ваши мечи, поранить шумные вѣтры или напрасными ударами убить вѣчно смыкающ³яся воды? Точно также трудно ему укоротить хоть одно перо изъ моего крыла. Настолько-же невредимы и мои товарищи. Да еслибъ вы и могли насъ поранить, такъ ваши мечи теперь уже слишкомъ для васъ тяжелы, вамъ ихъ не поднять. Я-же имѣю къ вамъ слѣдующее дѣло. Вспомните, вы трое изгнали изъ Милана добраго Просперо и вытолкали его въ море, которое и заплатило вамъ за него и за его невиннаго ребенка. За это гнусное дѣло небесное правосуд³е, иногда медлящее карой, но не забывающее преступниковъ, возбудило противъ васъ и море, и берега, и все существующее на свѣтѣ. Тебя, Алонзо, оно лишило сына и возвѣщаетъ еще черезъ меня, что медленная гибель, болѣе жестокая, чѣмъ внезапная смерть, всюду будетъ за вами слѣдовать. Избавить-же васъ отъ неминуемой на этомъ островѣ кары можетъ только сокрушен³е сердечное и безупречная дальнѣйшая жизнь (Ударъ грома. Ар³элъ исчезаетъ. Затѣмъ раздается тихая музыка; чудныя создан³я входятъ опять, пляшутъ, насмѣшливо изгибаясь, и уносятъ столъ).

Просперо (про себя). Славно, Ар³эль, изобразилъ ты Гарп³ю; она была прелестна. Даже царапая ихъ, ты не пропустилъ ни слова изъ того, что, по моему наставлен³ю, долженъ былъ имъ сказать. Низш³е мои прислужники исполнили свое дѣло также живо и вѣрно. Чары мои дѣйствуютъ, враги мои окованы своимъ безум³емъ, и они теперь въ моей власти. Оставлю ихъ пока въ этомъ положен³и, а самъ повидаюсь съ юнымъ Фердинандо, котораго они считаютъ утонувшимъ и съ нашимъ съ нимъ общимъ безцѣннымъ сокровищемъ (Уходитъ).

Гонзальво. Именемъ всего святого, государь, скажите, почему стоите вы въ такомъ оцѣпенѣн³и?

Алонзо. О, это чудовищно, чудовищно! Кажется, волнамъ данъ даръ слова и онѣ сказали мнѣ объ этомъ; объ этомъ-же поютъ мнѣ вѣтры, и громъ - эта страшная, ревущая органная труба - произнесъ имя Просперо и громкимъ басомъ провозгласилъ мое злодѣйство. Изъ-за него теперь мой сынъ лежитъ на днѣ морскомъ. Но я отыщу его даже въ недосягаемой для лота глубинѣ и улягусь вмѣстѣ съ нимъ въ тинѣ морской (Уходитъ).

Себаст³ано. Избавляясь отъ одного демона за одинъ разъ, я пробьюсь сквозь цѣлый ихъ лег³онъ.

Антон³о. А я тебѣ помогу (Себаст³ано и Антон³о уходятъ).

Гонзальво. Всѣми троими какъ будто овладѣло безум³е. Страшное ихъ преступлен³е, словно ядъ, дѣйствующ³й черезъ долг³й промежутокъ времени, начинаетъ грызть ихъ души. Тѣ, у кого мышцы болѣе гибки, чѣмъ у меня, прошу васъ, поспѣшите за ними и удержите ихъ отъ того, до чего можетъ довести ихъ такое изступлен³е.

Адр³ано. Прошу васъ, идите-же за ними (Уходятъ).

ДѢЙСТВ²Е ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ пещерой Просперо.

Входятъ: Просперо, Фердинандо и Миранда.

Просперо. Какъ-бы ни былъ я суровъ съ тобою, награда все заглаживаетъ. Я подалъ тебѣ нить моей собственной жизни или, вѣрнѣе, то, для чего я живу. Прощаю я тебѣ еще разъ. Всѣ непр³ятности, которымъ я тебя подвергалъ, были только испытан³емъ твоей любви. Ты отлично выдержалъ испытан³е, и вотъ передъ лицомъ Неба я укрѣпляю за тобою мой безцѣнный даръ. О, Фердинандо, не улыбайся, когда я превозношу ее! Ты самъ увидишь, что она превосходитъ всякую хвалу, оставляя ее далеко за собою.

Фердинандо. И я повѣрю тебѣ, наперекоръ всему, что могъ-бы мнѣ сказать другой оракулъ.

Просперо. Возьми-же мою дочь, какъ даръ и какъ свое собственное честное пр³обрѣтен³е. Если ты ранѣе, чѣмъ во всей полнотѣ своей совершатся обычные священные обряды, расторгнешь дѣвственный ея поясъ, Небо не пошлетъ благодатнаго дождя, который помогалъ-бы расти этому союзу; засуха - ненависть, злое презрѣн³е и раздоръ усѣютъ ваше ложе сорными травами, противными до того, что вы оба возненавидите его. Поэтому берегись, если желаешь, чтобъ для васъ горѣлъ свѣтильникъ Гименея.

Фердинандо. Какъ я надѣюсь на дни спокойств³я, на красивое потомство и на долгую жизнь, украшенную такою же любовью, какъ теперь, такъ-же надѣюсь, что ни одна самая темная пещера, ни одно самое гнусное мѣсто, ни одно сильнѣйшее искушен³е, какое только способенъ изобрѣсть умъ человѣческ³й, никогда не превратятъ мою честь въ сладостраст³е, не притупятъ восторгъ брачнаго дня, иначе пришлось бы думать, что кони Феба разбиты на ноги и что ночь цѣпями удерживается надъ землею.

Просперо. Прекрасно. Такъ садись и побесѣдуй съ нею. Она твоя. Ар³эль, Ар³эль, досуж³й мой слуга!

Входитъ Ар³элъ.

Ар³эль. Что угодно могучему моему господину? Я здѣсь

Просперо. Ты и товарищи твои низшаго разряда отлично выполнили послѣднюю свою службу. Но вы необходимы мнѣ еще для другой такой-же продѣлки. Ступай и приведи сюда весь тотъ сонмъ, надъ которымъ я даль тебѣ власть. Только проворнѣе, потому что мнѣ необходимо представить юной этой четѣ образецъ моего искусства; я далъ имъ слово, и оне теперь ожидаютъ, чтобъ я его исполнилъ.

Ар³эль. С³ю минуту.

Просперо. Смотри-же, скорѣе!

Ар³эль. Прежде, чѣмъ успѣешь сказать: "явись и исчезни", вздохнуть два раза и прокричать "ну-ну!" весь онъ явится сюда на цыпочкахъ, перебирая ногами и корча уморительныя рожи. Доволенъ ты мною или нѣтъ?

Просперо. Вполнѣ доволенъ, дорогой мой Ар³эль. Но являйся только тогда, когда услышишь мой зовъ.

Ар³эль. Хорошо. Понимаю (Уходитъ).

Просперо. Будь-же вѣренъ своему слову, не давай слишкомъ большой воли своимъ ласкамъ; даже самыя велик³я клятвы только солома, когда въ крови горитъ огонь. Будь воздержнѣе; иначе скажи прости своему обѣту.

Фердинандо. Ручаюсь тебѣ, что дѣвственный снѣгъ, покрывающ³й мое сердце, холодной бѣлой пеленой, усмиритъ пылъ моей печени.

Просперо. Хорошо. Теперь, мой Ар³эль, явись съ своимъ сонмомъ, и пусть лучше въ твоихъ спутникахъ окажется излишекъ, чѣмъ недочетъ хоть въ одной личности. Явись же скорѣе! - а вы молчите, какъ нѣмые, и только смотрите зорко.

Тихая музыка. Входитъ Ириса.

Ириса. Благодатная богиня Церера, оставь свои богатыя поля, засѣянныя пшеницей, рожью, ячменемъ, овсомъ и горохомъ; свои покрытыя дерномъ горы, на которыхъ живутъ пасущ³яся овцы. Оставь свои ровные луга, съ ихъ прикрытыми соломой стогами; свои канавы съ ихъ взрытыми и вскопанными краями, которые, по твоему повелѣн³ю, влажный Апрѣль убираетъ цвѣтами для дѣвственныхъ вѣнковъ безстрастныхъ нимфъ; свои тѣнистыя рощи, сѣнь которыхъ такъ любятъ покинутые любовники, и свои виноградники, съ ихъ обвитыми лозами тычинами, и свои безплодныя и скалистыя прибережья, гдѣ ты себя освѣжаешь. Царица неба, которой я служу водянистой радугой и вѣстницей, проситъ тебя покинуть все это и на этомъ самомъ мѣстѣ, на этой лужайкѣ, раздѣлить съ нею царственныя ея забавы. Павлины уже летятъ быстро. Иди-же богатая Церера, развлекать ее.

Входитъ Церера.

Церера. Привѣтъ тебѣ, многоцвѣтной вѣстницѣ, всегда покорной супругѣ Юпитера, съ своихъ шафрановидныхъ крыльевъ роняющей на мои цвѣты капли меда и освѣжающую росу; ты, каждымъ концомъ своей синей дуги увѣнчивающая мои поля, пересѣченныя изгородями, и мои безлѣсные долы, о роскошный шарфъ красавицы земли, скажи, зачѣмъ призываетъ меня твоя царица на эту коротко подстриженную лужайку?

Ириса. Чтобъ отпраздновать союзъ истинной любви и чтобы щедро наградить счастливыхъ любовниковъ.

Церера. Тебѣ, небесной дугѣ, извѣстно все; поэтому скажи мнѣ, сопровождаютъ царицу Венера и ея сынъ? Съ тѣхъ поръ, какъ по ихъ проискамъ дочь моя досталась мрачному Плутону, я поклялась избѣгать всякой встрѣчи съ нею и съ ея сыномъ, ослѣпленнымъ повязкой.

Ириса. Не бойся ихъ присутств³я. Я встрѣтила ее, когда, направляясь въ Паѳосъ, она разсѣкала облака; съ нею находился и сынъ ея, влекомый тоже ея голубями. Они рѣшили соблазнить сладострастными чарами этого юношу и эту дѣвушку, поклявшихся, что не совершится ни одно изъ таинствъ брачнаго пояса, пока не загорится факелъ Гименея. Это имъ не удалось, и пылкая любовница Марса удалилась, а сумасбродный ея сынъ сломалъ свои стрѣлы. Онъ клянется, что никогда болѣе не будетъ стрѣлять, а только станетъ играть съ воробьями, то-есть сдѣлается настоящимъ ребенкомъ.

Церера. Царица всѣхъ царицъ, великая Юнона приближается, я знаю ея походку.

Входитъ Юнона.

Юнона. Какъ поживаетъ добрая сестра моя? Благослови со мной эту чету, чтобы она и сама блаженствовала, и увидѣла счастье въ своемъ потомствѣ.

Пѣсня.

Юнона.

Пусть и честь, и богатство, и сладости брачныя,

Жизнь привольная, вѣчно растущее счастье,

Неизмѣнныя радости, миръ и согласье -

Все дарами Юноны послужитъ вамъ щедрыми.

Церера.

Урожаевъ богатыхъ, во всемъ изобил³я,

Закромовъ полныхъ хлѣба, во вѣкъ не пустѣющихъ,

Плодовитыхъ деревьевъ, подъ фруктами гнущихся,

Виноградниковъ, убранныхъ гроздями пышными,

И дождей, когда въ полѣ у васъ все ужь убрано,

Изобилье на землю у васъ изливающихъ.

Незнакомства съ нуждой горемычной, съ лишеньями,

Вотъ чѣмъ васъ награждаетъ Церера богатая.

Фердинандо. Какое величавое видѣнье и какая чудная музыка! И неужели я долженъ вѣрить, что все это духи?

Просперо. Духи, вызванные моимъ искусствомъ изъ предѣловъ ихъ вѣчнаго пребыван³я для осуществлен³я моей фантаз³и.

Фердинандо. О, еслибъ мнѣ навсегда остаться здѣсь! Такой рѣдкостный, чудесный отецъ и такая жена превращаютъ это мѣсто въ рай (Юнона и Церера шепчутся между собой и что-то приказываютъ Ирисѣ).

Просперо. Молчи, мой другъ. Юнона и Церера о чемъ-то очень важномъ перешептываются. Будетъ еще что-нибудь. Будь нѣмъ, и болѣе ни слова, иначе наши чары пропадутъ.

Ириса. Вы, нимфы извивающихся ручьевъ, именуемыя наядами, съ вѣнками изъ осоки и съ вѣчно беззаботными глазами, оставьте ваше ложе и, внявъ призыву, явитесь на зеленую эту лужайку. Такъ повелѣваетъ Юнона. Сюда, цѣломудренныя нимфы! Помогите справить торжество союза истинной любви. Не медлите-же явиться (Входятъ нѣсколько нимфъ). Вы, загорѣлые жнецы, утомленные августовскимъ зноемъ, оставьте ваши нивы, придите повеселиться сюда. Примите и вы участ³е въ празднествѣ. Надѣньте шляпы изъ ржаной соломы и пляшите каждый съ одною изъ рѣзвыхъ этихъ нимфъ.

Входятъ жнецы въ праздничной одеждѣ и вступаютъ съ нимфами въ грац³озный танецъ, къ концу котораго Просперо вдругъ быстро вскакиваетъ и говоритъ,

Просперо (про себя). Я совсѣмъ забылъ о гнусномъ заговорѣ скота Калибана и его товарищей противъ моей жизни. Время, когда долженъ исполниться ихъ замыселъ, почти уже настало (Духамъ). Отлично! Исчезните! довольно!

Фердинандо. Странно! Отецъ твой вдругъ чѣмъ-то взволновался, и даже очень сильно.

Миранда. Никогда до сегодняшняго дня не видала я его такимъ взволнованнымъ и сердитымъ.

Просперо. У тебя, мой сынъ, такой встревоженный видъ, какъ будто ты чего-то испугался; успокойся! Забава наша кончена. Всѣ наши актеры, какъ я уже тебѣ сказалъ, духи; они растаяли въ воздухѣ, сами обратившись въ прозрачный воздухъ. Настанетъ день, когда самое искусственное здан³е этого, неимѣющаго твердаго основан³я, видѣн³я, эти башни, увѣнчанныя облаками, великолѣпные дворцы, торжественные храмы, весь этотъ громадный шаръ земной - со всѣмъ, что въ немъ заключается, растаютъ и разсѣются, не оставивъ по себѣ на горизонтѣ даже легкаго дыма, какъ и этотъ неземной, только что закончивш³йся пиръ. Мы созданы изъ того-же вещества, изъ котораго образуются сны, и короткая наша жизнь вся окутана сномъ. Другъ мой, въ данную минуту я разсерженъ, будь снисходителенъ къ моей старости; старая голова моя разстроена. Но ты этимъ не тревожься. Если хочешь, ступай въ мою пещеру и отдохни тамъ. Я, чтобъ успокоить волнен³е души, похожу здѣсь.

Фердинандо и Миранда. Желаемъ тебѣ скорѣе успокоиться.

Просперо. Благодарю, Ар³эль, явись сюда быстро, какъ мысль!

Входитъ Ар³элъ.

Ар³эль. Я неразрввно связанъ съ твоими мыслями. Что тебѣ угодно?

Просперо. Духъ, мы должны приготовиться къ борьбѣ съ Калибаномъ.

Ар³эль. Да, мой повелитель. Когда я еще выпускалъ Цереру, мнѣ приходило въ голову напомнить тебѣ объ этомъ, но я побоялся разсердить тебя.

Просперо. Скажи, гдѣ оставилъ ты негодяевъ?

Ар³эль. Я уже говорилъ тебѣ, что отъ вина они совсѣмъ воспламенились и до того преисполнились отваги, что хлестали самый воздухъ за то, что онъ вѣетъ имъ въ лицо, били землю за то, что она цѣловала ихъ подошвы, но все-таки не выкидывали изъ головы своихъ замысловъ. Когда-же я забилъ въ барабанъ, они, словно дик³е жеребята, приподняли и навострили уши, вытаращили глаза и раздули ноздри, словно обнюхивая музыку. Я такъ очаровалъ ихъ слухъ, что они, какъ телята, послѣдовали за моею игрою сквозь колюч³й кустарникъ, острый боярышникъ, иглистый дрокъ и терновникъ, шипы которыхъ до крови царапали ихъ кожу. Я, наконецъ, оставилъ ихъ въ то время, когда они, барахтаясь, по горло увязли въ подернутомъ тиной пруду за твоей пещерой, желая освободить ноги изъ вонючаго ила.

Просперо. И хорошо ты сдѣлалъ, мой соколъ! Оставайся еще по-прежнему невидимымъ. Ступай, тащи сюда изъ моей пещеры все, что въ ней есть мишурно-блестящаго и могущаго служить приманкою для вора.

Ар³эль. Иду, иду! (Уходитъ).

Просперо. Онъ дьяволъ, настоящ³й дьяволъ, природныя свойства котораго никогда не поддаются никакому воспитан³ю. Всѣ мои человѣколюбивыя хлопоты о немъ - одинъ потерянный трудъ, потерянный безслѣдно; какъ тѣло его съ каждымъ годомъ становится все безобразнѣе, такъ и духъ его становится все злобнѣе и неукротимѣе. Заставлю же я ихъ всѣхъ поревѣть порядкомъ.

Входитъ Ар³элъ, неся ворохъ великолѣпныхъ одеждъ.

Развѣсь все это на веревку.

Ар³эль и съ Просперо остаются незримыми. Входятъ: Калибанъ, Стэфано, Тринкуло, всѣ измокш³е.

Калибанъ. Умоляю васъ, идите теперь какъ можно тише, такъ чтобы и слѣпой кротъ не могъ насъ услышать. Мы теперь близь его пещеры.

Стэфано. Чудовище, твой бѣсенокъ, хотя ты и говорилъ, что онъ бѣсенокъ вполнѣ безвредный, сыгралъ однакоже, съ нами штуку не хуже, чѣмъ любой блуждающ³й огонекъ.

Тринкуло. Чудовище, мнѣ всюду чуется запахъ лошадиной мочи, и носъ мой отъ этого въ большомъ негодован³и.

Стэфано. И мой носъ, слышишь ты, чудовище? Вздумай я только вознегодовать на тебя...

Тринкуло. Вылъ-бы чудовищемъ погибшимъ!

Калибанъ. О, добрый синьоръ, не лишай меня твоей милости, потерпи. Добыча, на которую я тебя направляю, вознаградитъ за эту непр³ятность, и поэтому говори тише. Здѣсь все безмолвно, какъ въ полночь.

Тринкуло. Однако, потерять наши бутылки въ прудѣ...

Стэфано. Не только несчастье, но и позоръ. Чудовище, это вѣдь безмѣрная утрата.

Тринкуло. Для меня еще хуже это того, что я выкупался. А во всемъ этомъ, чудовище, виноватъ твой безвредный бѣсенокъ.

Стэфано. Свою бутылку я достану, хотя-бы пришлось окунуться и съ головою.

Калибанъ. Прошу тебя, синьоръ, успокойся. Видишь, вотъ это входъ въ пещеру. Не шуми-же, войди въ нее и соверши то чудное преступлен³е, которое тебя сдѣлаетъ навѣки обладателемъ этого острова, а меня, твоего Калибана, заставитъ вѣчно лизать твои ноги.

Стэфано. Давай-же твою руку. Я начинаю дѣлаться кровожаднымъ.

Тринкуло. О, король Стэфано, о дорогой товарищъ, о доблестный Стэфано, смотри, какой тутъ для тебя богатый гардеробъ!

Калибанъ. Оставь это, дуракъ; это дрянь, ветошь.

Тринкуло. Ого, чудовище! Ты знаешь даже толкъ и въ ветоши! О, король Стэфано!

Стэфано. Долой эту мант³ю, Тринкуло! Вотъ этою рукою клянусь, что хочу, чтобъ она была моею.

Тринкуло. И будетъ, ваше величество.

Калибанъ. Задуши, водянка, этого дурака! Зачѣмъ ты позволяешь такой дряни тебя задерживать? Оставь ее. Убей его прежде, не то онъ проснется, исщипитъ насъ отъ головы до пятокъ, вообще проберетъ насъ отлично.

Стэфано. Молчи ты, чудовище! Госпожа веревка, вѣдь этотъ камзолъ мой? Вотъ онъ теперь и подъ веревкой, и теперь ты, камзолъ. весьма вѣроятно, нѣсколько поутратишь свой ворсъ и сдѣлаешься камзоломъ полуплѣшивымъ.

Тринкуло. Тащи! тащи! Мы, ваше величество, крадемъ съ вашего дозволен³я по шнуру и по ватерпасу.

Стэфано. Благодарю тебя за эту шутку. Вотъ тебѣ за нее цѣлый нарядъ. Остроум³е не будетъ оставаться въ пренебрежен³и, пока я буду властелиномъ этой страны. Красть по шнуру и по ватерпасу - преостроумное выражен³е; вотъ тебѣ за него другая пара платья.

Тринкуло. Чудовище, смажь пальцы птичьимъ клеемъ и убирайся съ остальнымъ.

Калибанъ. Ничего этого мнѣ не надо. Мы только напрасно теряемъ время и скоро обратимся или въ водяныхъ птицъ, или въ обезьянъ съ отвратительнымъ приплюснутымъ лбомъ.

Стзфано. За дѣло-же, чудовище! Помоги стащить это туда, гдѣ хранится моя бочка съ виномъ, или я вытолкаю тебя имъ моего королевства. Ну-же, тащи!

Тринкуло. И это?

Стефано. Ну да, и это.

За сценой охотничьи крики. Входятъ духи съ видѣ собакъ, которыхъ натравливаютъ Просперо и Ар³элъ.

Просперо. Ату, Гора! ату, его!

Ар³эль. Туда, туда, Серебро!

Просперо. Туда, туда, Фур³я! Туда, Тиранъ! Держи его, держи его!

Калибанъ, Стэфано и Тринкуло убѣгаютъ, преслѣдуемые собаками.

Просперо (Ар³элю). Ступай, прикажи моимъ духамъ, чтобы ихъ сочленен³я терзались жесточайшими корчами, а мышцы сводились застарѣлыми судорогами; пусть ихъ исщипятъ такъ, чтобы они стали пестрѣе барсовъ и леопардовъ.

Ар³эль. Слышишь, какъ они ревутъ?

Просперо. Травите ихъ еще живѣе! Теперь всѣ враги мои въ моей власти. Скоро конецъ всей моей работѣ, и ты будешь свободенъ, какъ воздухъ. За мной! послужи мнѣ еще немного (Уходятъ).

ДѢЙСТВ²Е ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ пещерой Просперо.

Входятъ: Просперо въ волшебной мант³и и Ар³эль.

Просперо. Мой замыселъ созрѣваетъ окончательно, чары мои мнѣ не измѣняютъ, духи мнѣ повинуются и время бодро несетъ свою ношу. Который теперь часъ?

Ар³эль. Шестой, то-есть часъ, въ который, какъ сказалъ ты, мой повелитель, вся наша работа должна окончиться.

Просперо. Я сказалъ это, когда еще только поднималъ бурю. Теперь ты, духъ, скажи мнѣ, что король и его спутники?

Ар³эль. Всѣ собраны въ кучу именно такъ, какъ ты приказалъ, и въ томъ самомъ состоян³и, въ какомъ ты ихъ оставилъ. Всѣ они, словно узники, находятся въ липовой рощи, защищающей твою пещеру отъ непогоды, и ни одинъ не можетъ оттуда вырваться, пока ты не разрѣшишь. Король, его братъ и твой братъ всѣ трое какъ будто ополоумѣли, а остальные тоже, полные горя и страха, сокрушаются о нихъ, а болѣе всѣхъ тотъ, кого ты называлъ добрымъ старымъ Гонзальво. Слезы его стекаютъ по его бородѣ, какъ капли зимняго дождя по тростниковой крышѣ. Чары твои дѣйствуютъ на нихъ такъ сильно, что даже ты сжалился-бы надъ ними, еслибъ взглянулъ на нихъ теперь.

Просперо. Ты такъ думаешь, духъ?

Ар³эль. Будь я человѣкомъ, я-бы сжалился.

Просперо. Сжалюсь и я. Когда былъ тронутъ ты, создан³е чисто воздушное, когда ты почувствовалъ сострадан³е къ ихъ бѣдств³ямъ, какъ-же мнѣ, такому-же, какъ они, человѣку, надѣленному способностью все ощущать, такъ-же живо, какъ они, какъ они-же страстному, не тронуться ихъ бѣдой еще сильнѣе тебя. Хотя я до нельзя раздраженъ ихъ гнуснымъ дѣломъ, но чувство болѣе благородное превозмогаетъ мой гнѣвъ. Сострадан³е выше мщен³я. Единственное, чего я добиваюсь, это ихъ раскаян³е, и, если они раскаются, я даже не кину на нихъ суроваго взгляда. Ступай, Ар³эль, освободи ихъ. Я сниму съ нихъ мои ч