Роллан Ромен - Настанет время - Книги

Ромен Роллан.

Настанет время

Date: 30 декабря 2008

Пер: с французского под ред. А.А.Франковского

Изд: Р.Роллан. Собрание сочинений, т. XIII, Л., "Время", 1932

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

Эта драма не об одном каком-нибудь европейском народе, но обо всей Европе. Я посвящаю ее - Цивилизации.

НАСТАНЕТ ВРЕМЯ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Лорд Клиффорд, фельдмаршал, 60 лет.

Сэр Томас Майлс, старший военный врач, 65 лет.

Грэхам, генерал, 55 лет.

Симпсон, полковник, 55 лет.

Сэр Льюис Браун, 50 лет.

Ричард Карнби, 35 лет.

Президент африканской республики, 70 лет.

Лоренс, адъютант лорда Клиффорда, 25-30 лет.

Клоддс, адъютант лорда Клиффорда, 25-30 лет.

Оуэн, солдат, 20 лет.

Алан, солдат, 20 лет.

Дебора Эразмус де Уитт, 35 лет.

Ноэми де Уитт, 65 лет.

Миссис Изабелла Симпсон, 45 лет.

Давид, сын Деборы, 6 лет.

Английские солдаты, пленные буры - женщины и дети.

Действие происходит в 1902 году, в Христбурге, в Африке.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Обширный зал с большими окнами. Солидная мебель: массивные столы и стулья, ореховая кровать. Стены голые. Окна завешаны густыми занавесями, сквозь которые боязливо смотрит на улицу кучка женщин, прижавшихся друг к другу. Дебора Эразмус де Уитт окружена своими служанками. У одной из них на руках маленький Давид. Старая Иоэми, сидящая спиной к окну, держит на коленях открытую библию. Они разговаривают вполголоса, с внезапными выкриками, в которых слышится страх, ненависть, религиозная экзальтации. - На улице флейты и барабаны играют военный марш

Женщины (глядя в окно).

- Вот Сеннахериб!

- Язычники, вавилоняне!

- Послушай их дьявольскую музыку!

- Господь оставил нас! Господь отвернулся от нас!

Дебора. Нет! Это испытание. Бог воинств является в наш град среди громов и землетрясений. Но вражеские полчища рассеются, как тени ночные.

Одна из женщин. Бог поражает нас своими стрелами, Я страшусь его гнева.

Старая Ноэми. "Не бойся, о Яков, раб мой, не бойся и не страшись, Израиль, ибо я с тобой". Чудо свершится. (Молчание.)

Женщины (смотрят в окна).

- Взгляни на этих победителей! Они похожи на нищих, худые, в лохмотьях. Они едва держатся на ногах.

- А тот вон желтый, жирный, который дрожит, как Агаг, царь амалекитян! Он опирается на винтовку. Он стучит зубами от лихорадки.

- Вот еще один, который не увидит больше своей родины.

- Околевай, собака, чтоб тебя чума забрала!

Маленький Давид. Я хочу посмотреть.

Дебора (выхватывая сына из рук служанки и прижимая его лицом к окну). Смотри на тех, кто убил твоего отца!

Служанка. Скажи: умрите!

Давид. Умрите!

Старая Ноэми. "Как одежду съест их моль и, как волну, съест их червь".

Одна из женщин. Смерть уже не выпустит их.

Дебора. И перед этими-то инвалидами, перед этими трупами, которые еле волочат ноги, народ наш обратился в бегство! Почему сдали они город без сопротивления?

Ноэми. Они не бежали. Они завлекают их в ловушку. Потом они окружат их и подожгут с четырех концов, и все сгорит!

Давид. А мы?

Дебора. И мы тоже, если будет нужно. Ты боишься?

Давид (стуча кулаком в окно). Нет! (Его уносят or окна, он отбивается.) Я хочу сгореть!

Дебора. Пусть я умру, как Самсон с филистимлянами!

Женщины. И я тоже!

(Барабанная дробь.)

Женщины.

- Что они делают?

- Они окружают площадь.

- Они спускают наш флаг! Сейчас они поднимут свой.

Дебора. Этого не будет. Господи, не попусти этого!

Ноэми (вставая). Чудо! Я слышу его дыхание...

Дебора. Будем молиться. (Все опускаются на колени.)

Мы ждем тебя, господи!

Одна из женщин. Несчастный не обманется в своей надежде!

Другая женщина. Господь посылает раны, и он исцеляет их.

Дебора. Сокруши врагов! Сотри их с лица земли! Рази! (Умолкают, охваченные дрожью, одни с воздетыми кверху, молитвенно сложенными руками, другие пригнувшись к земле. Дебора, скрестив руки на груди, стоит выпрямившись, с глазами, неподвижно устремленными вперед на бога. Среди тишины раздаются с улицы звуки God save the King*. Женщины переглядываются, одни с отчаянием, другие в унынии. Ребенок поражен. Старая Ноэми дрожит. Дебора закрыла глаза; слезы текут по ее щекам.)

* "Боже, храни короля" - национальный английский гимн. (Прим. перев.)

Одна из женщин (робко приближается к окну и смотрит). Флаг развевается!

Старая Ноэми (которой служанки помогают подняться). Придет день, и чудо совершится.

Одна из женщин. Чего ты еще ждешь, о господи?

Дебора. Чтобы мы действовали сами во имя егоl (Встает.)

Служанка (входит испуганная). Их генерал! Он входит во двор.

Дебора. Я не выйду к нему!

Ноэми. Уведите меня! (Скрываются молча. Лорд Клиффорд входит в сопровождении доктора, сэра Томаса Майлса и солдата Оуэна.)

Майлс (с порога окидывая взглядом комнату). Ни души.

Клиффорд. Дверь закрывается. Они только что ушли.

Майлс. Проходя через двор, я видел их силуэты у этого окна. Они наблюдали за нами.

Клиффорд. Они все время подглядывают за нами. Даже и сейчас, из-за стен... (Садится. Оуэну.) Спросите госпожу Эразмус де Уитт. Скажите, что лорд Клиффорд просит удостоить его чести поговорить с ней.

(Оуэн выходит.)

Майлс (садясь). Ну-с, вот мы наконец и в этой знаменитой столице!

Клиффорд. Хороша столица! Фермы, сараи. На улицах никого, кроме злых собак, тощих кур, да нескольких пройдох-евреев, которые кричат: "Да здравствует Англия", для того, чтобы иметь право грабить нас; а за окнами эти бледные лица женщин и эти взгляды, полные ненависти. Никто не сопротивляется. Ни намека на защиту. Неуловимый враг, который все время отступает...

Майлс. Вояка! Только и мечтает, что о ссорах и драках! Что ж, что нет неприятеля, зато не мало хлопот нам доставляет эта смертоносная природа и эти пространства, которые как будто отступают, чем дальше идешь вперед.

Клиффорд. И слава богу! А что, если бы не было и этой радости - преодоления препятствий!

Майлс. Глядя на вас, не скажешь, чтобы вы были в восторге от вашей победы.

Клиффорд. Мне стыдно, дорогой мой. Вся эта огромная сила для того, чтобы согнать нескольких фермеров с их полей! Приятно победить противника, который тебе по плечу. Когда же это кончится?

Майлс. Вот те на! Ведь так всегда бывает. Если бы сильные не пожирали слабых, не было бы цивилизации.

Клиффорд. Возможно. (Зевает.)

Майлс. Как мрачно и пустынно в этом огромном доме! Пригласим товарищей отпраздновать новоселье. Хотите, я позову их?

Клиффорд. Ладно, Майлс, зовите. Так будет лучше. (Майлс уходит.)

Оуэн (возвращается). Маршал, госпожа де Уитт сейчас придет.

Клиффорд. Что у тебя лицо так вытянулось, Оуэн!

Оуэн. Ах, маршал, все эти женщины... они стояли на кухне, прижавшись к стенам, а посредине госпожа де Уитт и старая госпожа сидели у нетопленного камина. Они не шевелились и ничего не говорили, а только смотрели на меня.

Клиффорд. С каких, это пор ты стал бояться женщин, Оуэн?

Оуэн. Это не страх; но тяжело, когда тебя так ненавидят.

Клиффорд. Ты еще не привык к этому?

Оуэн. Я не могу привыкнуть.

Клиффорд. Привыкнешь, мой мальчик. Еще и не то увидишь.

Оуэн. Когда люди не могут поладить, я понимаю драку; но зачем сердиться потом? - Неужели они думают, что мы здесь для своего удовольствия!..

(Дверь открывается, показывается Дебора со своим ребенком. Она останавливается, неподвижная.)

Клиффорд (представляясь, торжественно). Лорд Клиффорд, генералиссимус его величества, короля Британии. (Кланяется. Дебора не шевелится.) Прошу простить меня, сударыня, за то, что я вынужден расположиться в вашем доме. Как ни тягостен должен быть для вас мой вид, я хочу заверить вас в моем уважении к вдове джентльмена, который был моим достойным противником. Именно в знак уважения к нему я избрал ваш дом, дабы показать вам, что я считаю за честь быть принятым в нем, и чтобы верней предохранить его от военных случайностей. Но мне хотелось бы по возможности уменьшить для вас неудобства моего пребывания здесь. Этой большой комнаты и передней достаточно для моего личного пользования и для канцелярии моего штаба. Все остальное остается в вашем распоряжении.

Дебора. Вы распоряжаетесь тем, что вам не принадлежит. Это дом мой; сила делает вас его хозяином, но она не дает вам никаких прав. Я не принимаю одолжений от силы.

Клиффорд. Вы ошибаетесь. Я не предлагаю вам принять от меня то, что принадлежит вам; я вас прошу оказать мне гостеприимство.

Дебора. Вы прекрасно знаете, что я не могу отказать. Так и обходитесь без моего позволения.

Клиффорд. Сударыня, если бы я обладал всей силой мира, она не могла бы сделать меня не вежливым. Ваш город принадлежит мне; но здесь я смотрю на себя, как на вашего гостя.

Дебора. Я презираю слова. Я сужу по делам. Я вас ненавижу.

Клиффорд. Я не требую, чтобы вы отличали во мне человека от задачи, которую он выполняет. Мое достоинство не позволяет мне слагать с себя ответственность за свои действия. Я принимаю вашу ненависть. Траур, который вы носите, дает вам слишком много оснований ненавидеть меня. Я склоняюсь перед вашим горем и сожалею о страданиях, которые причинил помимо своей воли.

Дебора. Что мне от ваших сожалений? Если бы надо было повторить то, что вы сделали, вы бы повторили.

Клиффорд. Да. (С самого начала сцены он внимательно смотрит на маленького Давида.) Это ваш ребенок? (Дебора утвердительно кивает головой. - Клиффорд наклоняется к ребенку, который прячется от него.) Погоди, малыш, не прячься.

Давид (высовывая лицо из-за материнской юбки). Я не прячусь.

Клиффорд (глядя на него пристально). Он похож... на моего мальчика.

Дебора. У вас есть ребенок? Господь отнимет его у вас!

Клиффорд. Сударыня... (После короткого молчания.) Он уже исполнил ваше желание.

Дебора. Простите. - Сколько лет ему было?

Клиффорд. Восемь. А этому?

Дебора. Шесть.

Клиффорд. Он крепче моего.

Дебора. Когда вы его потеряли?

Клиффорд. Три недели тому назад.

Дебора. Здесь? (Клиффорд кивает утвердительно.) Его мать жива?

Клиффорд. Она умерла вместе с ним.

Дебора (шевелит губами, как бы охваченная жалостью и готовая выразить ее; потом овладевает собой). Господь справедлив. Господь справедлив.

Клиффорд. Вы более жестоки, чем мы, сударыня. (Она молчит.) Есть у вас еще сыновья?

Дебора. Двое старших, двенадцати и четырнадцати лет.

Клиффорд. Где они?

Дебора. Сражаются против вас.

Давид. И я буду сражаться!

Клиффорд. Вас еще ждет счастье.

Дебора. Или траур... - Я не жалуюсь. Я приношу в жертву их жизнь и свою собственную. Но взамен мы получим вашу.

Клиффорд. Если вы так ненавидите нас, почему вы остались? Почему не ушли с мужчинами?

Дебора. Мы мешали бы им. Мы бы ели их хлеб. Здесь мы едим ваш. Мы мешаем вам.

Клиффорд. А если мы станем дурно обращаться с вами?

Дебора. Тем лучше! Мы заставим вас быть бесчеловечными. Мы вас обесчестим. Преследуйте нас! (Выходит.)

(Клиффорд смотрит неподвижно на закрывшуюся за ней дверь, пожимает плечами и вздыхает. Возвращается Майлс.)

Майлс. Решено; они сейчас придут. - Ну что, видели даму? Красива, как о ней говорят? Разыграла перед вами трагедию?... Что это с вами?

Клиффорд. Ничего.

Майлс. Развеселитесь, друг мой, не смотрите так озабоченно. Сейчас придут наши друзья. Вы знаете, какое влияние имеет выражение лица начальника на тех, кто его окружает.

Клиффорд (сухо). Я знаю свой долг. Благодарю вас.

Майлс. Что тут у вас произошло после моего уходи?

Клиффорд. Видите ли, доктор, я никогда не обольщался этой лицемерной цивилизацией, которая присваивает себе право лишать отечества так называемые низшие расы. Но никогда еще это лицемерие не обнаруживалось так грубо, как в этой кампании, где противником является старая европейская раса, стоящая на одном уровне или даже выше своего победителя.

Майлс. О, выше! Вы шутник!

Клиффорд. Я не шучу. Какое моральное величие у этой женщины! И как печально сознавать, что повергаешь в бездну отчаяния людей, которых больше, чем кто бы то ни было способен оценить по достоинству. Оуэн только что говорил об этом: бывают минуты, когда ненависть других невыносима.

Майлс. Других! Хороши бы мы были, если бы стали считаться с тем, что думают другие! Когда-то вы не беспокоились об этом, а шли своим путем и были правы.

Клиффорд. Я любил войну, да, я очень любил ее; война была для меня радостью, когда я был моложе. Но в наше время, Майлс, и в нашем возрасте, человек мыслящий не может не чувствовать всего архаизма войны; и немножко совестно принимать в ней участие.

Майлс (который во время речи Клиффорда берет его за руку, как будто хочет пощупать пульс). Да, все это я знаю, всю эту сантиментальность нашего времени. Еще бы, разумеется было бы лучше, если бы все жили как братья. - Вы же знаете, как обстоит дело в действительности! Сколько людей, столько врагов. Закон природы - взаимное истребление. Я не больше вашего одурачен словом прогресс и не люблю лицемерия начетчиков библии, которые пытаются создать себе иллюзию насчет дела, выполняемого нами. Но это так: к чему спорить! - Вы знаете это не хуже меня, мой старый друг. В обыкновенное время вы не более сантиментальны, чем я. Склонность к чувствительности, обнаруживающаяся у отдельного человека или у народа, есть просто симптом физического и морального упадка: чахотки, старости, ослабления жизненной энергии. - И если говорить откровенно, по существу, хотите я вам скажу, что с вами: вы устали, вот и все

Клиффорд. Это правда, я истощен телом и душой.

Майлс. Ваш энтерит* в прошлом месяце высосал ни вас все соки. Вы и сейчас еще немного лихорадите.

* Воспаление кишок. (Прим. перев.)

Клиффорд. У меня постоянно лихорадка... после этого несчастья...

Майлс. Да, да, не думайте о нем. - О, здесь ужасный климат, и вы были здорово больны. Организм послабее не выдержал бы. Но мы уже подошли к цели: теперь это дело дней.

Клиффорд. Я износился. Я больше не интересуюсь тем, что делаю. Иногда мне хочется уехать.

Майлс. Уехать? Куда же?

Клиффорд. В Англию.

Майлс. Вы не думаете об этом!

Клиффорд. Напротив, много думаю.

Майлс. Какая нелепость! - Рассудите...

Клиффорд. Не будем спорить. Я не говорю, что сделаю это; но если бы захотел, ваши доводы были бы бесполезны. Я решаю сам.

Майлс. Хорошо. - Вы подали бы в отставку?

Клиффорд. Может быть.

Майлс. Кто же заместил бы вас? - А! Разумеется, Грехем.

Клиффорд. Грехем? Он неспособен управлять армией.

Майлс. Он только что одержал блестящую победу под Вифлеемом.

Клиффорд. Хорош для кавалерийских атак... Рубака; это не командующий армией.

Майлс. Его поддерживает сильная партия.

Клиффорд. Знаю. Он был бы очень рад сесть на мое место. Но этого не будет. Никогда, Майлс, никогда! - Он непрестанно критикует мои попытки смягчить суровые законы войны. При нем будет проводиться беспощадная политика. Нет, я не уступлю ему своего места. Я не могу, не имею права.

Майлс. Браво! Никогда не следует оставлять свой пост, даже если считаешь его плохим. На каждом посту можно делать добро и во всяком случае не давать другому впадать в крайности.

Клиффорд. Грехем! Чтоб я работал для Грехема! И это вы, Майлс, мой лучший друг, это вы говорите мне об этом! (В дверь стучат.) Войдите! (Входят два молодых офицера.) Клоддс, Лоренс, здравствуйте. Ну что, вы осмотрели город?

Лоренс. Маршал, мы побывали в главных кварталах. Ни души на улицах. Все заперто; двери на засовах, ставни закрыты. Можно подумать, что все вымерло. Взломав двери, находишь внутри женщин, стариков и детей, которые сидят в темните и хранят молчание.

Клоддс. Это молчание раздражает. Так и хочется заставить их кричать.

Клиффорд. Разве вы ожидали, что нам устроят торжественную встречу?

Лоренс. Нет, маршал; но они могли бы понять, что мы им не враги, что мы пришли сюда для их же блага.

Клиффорд (смотрит на них, пожимает членами и говорит с холодной иронией). Чего вы хотите? Пора привыкнуть к тому, что добрые намерения никогда не бывают поняты. - Будем продолжать свое дело, не взирая ни на что, и постараемся успокоить их. - Клоддс, составили вы прокламацию, о которой я вам говорил?

Клоддс. Да, маршал.

Клиффорд. Ну-ка!

Клоддс (читает). "Прокламация к жителям Южно-африканской республики. - Принимая во внимание, что войска его величества короля, находящиеся под моим командованием, вступили на территорию Южно-африканской республики и что злонамеренные люди распространяют ложные слухи о дурном обращении, которому будто бы подвергнуты жители со стороны его величества, я Джордж Линдсей, барон Клиффорд де Герат, кавалер ордена Патрика, кавалер большого креста ордена Бани, командор ордена Индийской звезды, кавалер большого Ганноверского креста, кавалер креста Виктории, главнокомандующий вооруженными силами его величества в Южно-африканской республике, настоящим довожу до всеобщего сведении следующее:

"/. Населению не участвующему в военных действиях, гарантируется личная неприкосновенность и безопасность от всяких притеснений...

(Генерал Грехем входит, не постучав.)

Майлс (оборачиваясь). Грехем...

Грехем. Простите, если я перебью вас. Важные новости. Я слышал последние слова, прочитанные здесь. Снисходительность сейчас неуместна. - Сношения с побережьем прерваны; телеграфные провода перерезаны, железнодорожное движение приостановлено. Если мы не будем начеку, то выйдет, что не мы взяли город, а город взял нас. Мы окажемся обложенными здесь. Неприятель в окрестностях, он осведомлен о каждом нашем движении.- Это не все. 5-я ирландская стрелковая рота, размещенная в ратуше, нашла в погребах бочки с порохом, которые поставлены там с явным намерением взорвать здание. - Это не все...

Клиффорд. Не знаю, как вы ухитряетесь, Грехам, но дурные вести вырастают у вас из-под ног.

Грехем. Причина проста: я собираю то, что посеяли другие. - Я продолжаю. Какой-то оборванец, только что оскорбил флаг и покушался на убийство солдата. У меня есть основание думать, что именно ему неприятель поручил взорвать ратушу. Взгляните на него. Судите его. Если город не будет скручен террором, мятеж разразится со всех сторон.

Клиффорд. По-видимому, вам очень хочется создать мучеников, генерал? (Пожимает плечами.) Прикажите привести этого человека.

(Входит сэр Льюис Браун.)

Льюис Браун. Ура, маршал! Ура, господа!...

Майлс. Что случилось, сэр Льюис? Надеюсь, вы к нам не с дурными вестями? Нет?

Льюис Браун. Дурными вестями? Напротив, с превосходными. - Разрешите мне сесть. Я страшно устал. - Все идет как нельзя лучше.

Майлс. Генерал только что говорил нам, что заговор...

Льюис Браун. Теперь они могут делать, что угодно. Мы пришли вовремя.

Клоддс. Куда это?

Льюис Браун. На рудник. Еще немного, и было бы поздно. Когда я подошел к шахте Гульд Фонтейн с отрядом, который вы мне дали, там все было готово для взрыва. Но, слава богу, разбойники не посмели. Они еще колебались. Все в неприкосновенности; ни одна машина не повреждена. Неожиданный результат превосходного движения армии. Я разместил вокруг входа кордон часовых и поспешил сюда телеграфировать о случившемся нашим акционерам. Какая радость для нации! Какая гордость для нас! - Где здесь телеграф?

Клоддс. Телеграфные провода перерезаны.

Льюис Браун. Чорт возьми! - Надо послать нарочного... Маршал!...

Клиффорд (поворачиваясь спиной к Льюису Брауну). Займитесь этим, Клоддс.

Льюис Браун (с чувством пожимает руки направо и налево, но ему отвечают довольно холодно). Спасибо, господа, спасибо.

(Выходит с Клоддсом, который сейчас же возвращается. Все молчат, избегая смотреть друг на друга. Клиффорд жует усы; у Майлса слегка иронический вид; Грехем подавляет резкий жест, глядя на дверь, через которую вышел Льюис. - Они остаются так в течение минуты, униженные и охваченные стыдом.)

Клиффорд (раздраженно). Где же пленный?

Лоренс. Вот он.

(Солдаты вводят крестьянина, грязного, в изодранной одежде, с тупым выражением лица. Лорд Клиффорд смотрит на него. Входит Ричард Карнби, постучав в дверь.)

Ричард Карнби. Вы кажется собираетесь расстрелять этого проходимца? Разрешите мне присутствовать при допросе и сделать несколько заметок.

Клиффорд. Пишите, сударь, пишите, если так вам подсказывает сердце. (Подходит к пленному.) Вы хотели убить одного из моих солдат? (Крестьянин тяжело качает головой, смотря на него, глупо ухмыляется и дрожит.) Что с ним? - Кто вы такой? Ваше имя? (Те же движения.) Не понимает он, что ли? (Крестьянин бормочет непонятные слова.) На каком языке он говорит? Это не голландский.

Майлс. Это местное наречие, смесь кафрского с готтентотским; я ничего не могу разобрать.

Грехем. Он притворяется, не желая отвечать. На что нам знать, что он говорит? Его захватили на месте преступления.

Клиффорд (солдатам). Расскажите, что вы видели.

Сержант. Мы пришли в ратушу, он лежал перед дверью на ступеньках. Увидав нас, он встал и подошел к ним; он размахивал палкой и пел псалом. Он направился прямо к стрелку Ральфу и схватил знамя. Тогда Ральф со всей силы ударил его древком в живот, и мы все набросились на него. Негодяй упирался: пришлось уложить его ударами прикладов для того, чтобы вырвать у него знамя; но он изодрал его в клочья.

Грехем. Все ясно.

Клиффорд (пожимая плечами). Тупой фанатик.

Грехем. Чего вам еще нужно?

Клиффорд. Они оставили здесь только больных и идиотов.

Грехем. Этот остался для того, чтобы взорвать ратушу, и тут не может быть никаких сомнений. (Крестьянин продолжает раскачиваться, следя глазами за разговаривающими офицерами; кажется, будто он соглашается с Грехемом.) Смотрите, разбойник сознается.

Клиффорд. Он не понимает. Он сумасшедший.

Грехем. Слишком легко вывернуться под таким предлогом.

Клиффорд (вопросительно глядя на Майлса.) Доктор...

Майлс (небрежно осматривает крестьянина). Ерунда! Он здоров; как мы с вами. Это фанатик. С такой точки зрения все мы сумасшедшие. И по правде сказать, мы отлично знаем, что каждый из нас более или менее сумасшедший. Этот нормален. Вполне годен для того, что вы хотите сделать.

Клиффорд. Смешно. Именно такие приговоры больше всего разжигают фанатизм.

Грехем. Тем лучше! Я предпочитаю пожар огню, который тлеет.

Клиффорд. Прекрасная политика, и гуманная!

Грехем. Наилучшая политика и наиболее гуманный способ вести войну -- вести ее беспощадно: тогда она скорей кончается.

Клиффорд (остальным офицерам). И вы того же мнения?

Майлс. Я - да.

(Остальные соглашаются.)

Клиффорд. Хорошо. - Расстреляйте его.

(Солдаты уводят пленника, который все время следит глазами за жестами и движениями губ разговаривающих, стараясь понять их слова, нервно усмехаясь и дрожа. Он смотрит на солдат, которые берут его под руки, чтобы вывести. Тогда он как будто соображает в чем дело и приближает к Клиффорду свое внезапно исказившееся лицо. Его уводят задом. Он не сопротивляется, ничего не говорит, произносит только несколько нечленораздельных звуков; все время дрожит и не отводит глаз от Клиффорда, пока за ним не закрывается дверь.)

Ричард Карнби. Проклятое животное! Ничего из него не вытянешь. - Заметили вы, что бараны, когда им собираются перерезать горло, тоже дрожат, точно догадываясь, что их ждет?

Льюис Браун (возвращается.) Готово. Завтра, к открытию биржи, телеграмма будет получена. Город будет иллюминован. - А вы, говорят, вынесли тут смертный приговор? Тому самому субъекту, которого я сейчас встретил?

Клоддс (Клиффорду). Маршал, прикажете продолжать чтение прокламации?

Клиффорд. Теперь она не имеет смысла. Она говорила об амнистии. Факты уже опровергли ее.

Льюис Браун. Лишний довод, чтобы ее опубликовать! - Извините, меня, маршал, если я позволю себе высказать мое скромное мнение. Необходимо скрашивать речами впечатление, которое оставляют вынужденные акты строгости. (Грехему.) Вы не согласны со мной, генерал?

Грехем. Мы слишком церемонимся с этими бунтовщиками. С ними можно оправиться, только сломив их. Но я не отрицаю пользы убеждения, когда его предваряет сила, и не вижу никаких неудобств в том, чтобы говорить о снисходительности, лишь бы только не применять ее.

Клиффорд. Вы смеетесь, генерал? Неужели вы думаете, что я подпишу свое имя под обещаниями, которые заранее решил не исполнять?

Грехем. Вы даете обещания неприятелю только под известными условиями. Если он нарушит эти условия, - а мы заранее уверены, что они будут нарушены, - вы свободны от ваших обещаний.

Льюис Браун. Это само собой разумеется. Нужно только включить в текст несколько простых формул, оставляющих за нами свободу действия. - Посмотрим прокламацию. Вы разрешаете, маршал? (Он берет ее из рук Клоддса и читает.) Очень хорошо. Это произведет самое лучшее впечатление... "гарантируем личную неприкосновенность и безопасность от всяких притеснений..." Вот это достойно армии его величества и ее славного вождя. - Мне только кажется... Это прекрасно... Я вам представлю мои скромные соображения... Вы воспользуетесь ими, как вам заблагорассудится. Мне кажется, что следовало бы больше подчеркнуть благородство нашего поведения. Ведь мы - победители; нам было бы позволительно воспользоваться нашей победой без всякого снисхождения. Мы этого не делаем; так пусть по крайней мере знают об этом. Если мы не похвалим себя сами, никто за нас этого не сделает. Все они там, в Европе, из зависти клевещут на нас, тогда как наши действия могут служить образцом для всех. "Я не думаю, чтобы в истории мира хоть одна война велась с такой гуманностью"*. Может ли быть что-либо прекрасней жертв, которые мы приносим для того, чтобы открыть цивилизации эти земли, до сих пор недоступные для нее вследствие тупости их обладателей, - для того, чтобы силой насадить в них торговлю, промышленность и религию и реализовать наконец неисчислимые богатства, которые бог поместил здесь на хранение и неиспользование которых является прямо-таки святотатством!

* Речь Бальфура 20 июня 1901 г. (Прим. автора.)

Ричард Карнби. Великолепная у вас мысль, Льюис! Англия - банкир господа бога!

Льюис Браун. Она его воин. Железо и деньги идут вместе. Впрочем, я не настаиваю на своих выражениях. Но разве вы не согласны, что в самом начале этого завоевания уместно подчеркнуть свои гуманные намерения?

Клоддс. Мне это кажется вполне законным.

Грехем. Это политично.

Лоренс. Это сама истина.

Ричард Карнби (делая гримасу). Ну, так далеко я не иду.

Льюис Браун. А вы как думаете, маршал?

Клиффорд. Продолжайте, господа, продолжайте. Мне очень интересно познакомиться с вашим проектом. Потом я вам отвечу.

Льюис Браун. Так пишите, Клоддс: "Принимая во внимание, что... цивилизация... человечество..." ну, словом, самое красноречивое, что вы сможете придумать. Не ударьте лицом в грязь!

Клоддс (пишет). Да, я это умею. Мне уже раз двадцать приходилось писать такие вещи - "что мы пришли сюда для защиты попранных прав человечества и справедливости".

Льюис Браун. Отлично (пробегает прокламацию). Продолжение превосходно "...гарантируем всеобщую безопасность и неприкосновенность личности... и относимся с уважением ко всякой частной собственности..."

Грехем. Внимание! "Поскольку это совместимо с военными операциями".

Льюис Браун. Разумеется. Пишите, Клоддс.

Грехем. "И при условии, что жители с своей стороны воздержатся от всякого злонамеренного повреждения собственности".

Майлс (иронически). Чьей собственности? Своей?

Льюис Браун. Нашей. Государственной, наконец. Вы прекрасно понимаете.

Грехем. Этот параграф имеет в виду разрушение железнодорожных путей, телеграфа, и вообще все, что может помешать функционированию общественных учреждений и передвижению войск.

Майлс (так же). Все дело в том, чтобы правильно понимать друг друга. Словом, мы запрещаем им защищаться.

Льюис Браун. Без сомнения. И тут-то и надо внушить им спасительный страх.

Грехем (диктуя). "Если тем не менее собственности будет нанесен злонамеренный ущерб, непосредственные виновники этих действий и всякое лицо, причастное к ним..."

Льюис Браун. "...прямо или косвенно...

Грехем. "...прямо или косвенно, будут подвергнуты самой суровой каре, как лично, так и в отношении своего имущества".

Льюис Браун. Но кара постигнет только тех, кто будет уличен в более или менее прямом сообщничестве с виновниками этих актов вандализма. Иногда трудно бывает установить такое сообщничество. В действительности тут бывает замешано все население; все знают и не препятствуют. Надо заинтересовать их в репрессиях за преступления.

Грехем. Таково и было мое намерение. Пишите, Клоддс: "Не только непосредственные виновники этих актов и т. д., и т. д., но и все лица, облеченные или не облеченные властью, которые допустят..."

Лсьюис Браун. "...или не примут всех мер для предупреждения этой злонамеренной порчи..."

Грехем. "...будут подлежать конфискации или уничтожению всего имущества".

Клоддс. Следовало бы также принять меры и против женского населения, которое остается в городах для того, чтобы вредить нам. Тут целая система организованного шпионажа, доказательства которого у нас в руках.

Льюис Браун. Внимание, господа, внимание! Здесь нужна деликатность: деликатность, умоляю вас! Как только речь заходит о женщинах, мы рискуем восстановить против себя общественное мнение.

Ричард Карнби. Женщины, подумаешь! Самки.

Льюис Браун (с достоинством). Женщина всегда женщина. Король Людовик XIV, говорят, обнажал голому даже перед служанкой. - Впрочем, господа, не истолкуйте моих слов превратно: речь идет не о том, чтобы дать провести себя из-за чрезмерной галантности. Никогда не следует даваться впросак. Это вопрос такта. С тактом все можно сделать.

Клоддс. Мы не стремимся причинять женщинам зло. Мы хотим только, чтобы они не причиняли зла.

Грехем. Достаточно загнать их в такие места, где надзор был бы обеспечен. Мы не раз уже говорили об атом. Маршал противится. После получения нами новых доказательств женского шпионажа, который непрерывно информирует неприятеля, невозможно отказаться от этих необходимых мер. Их требуют интересы армии.

Льюис Браун. И интересы самих женщин и их детей. По-моему, в наших лагерях им будет гораздо лучше, чем у себя дома. Как вы думаете, доктор?

Майлс. Гораздо лучше? Не надо преувеличивать. Немногим хуже? Это возможно. Оставленные в своих домах, они помрут с голода меньше чем в месяц. В этих городах, которые находятся в двух шагах от неприятеля и ежеминутно могут быть атакованы, подвоз провианта постоянно задерживается. Очень трудно кормить их.

Грехем. Абсолютно невозможно.

Майлс. Правда, скопление в лагерях не может не вызвать сильных эпидемий.

Льюис Браун. Тут уж поля божья; это не в нашей власти. И, во всяком случае, мы можем оказать им более реальную помощь, имея их под руками, чем если они будут рассеяны вдали, по деревням. Разве не правда, доктор? (Майлс с сомнением качает головой.) Словом, и наши интересы и их собственные заставляют нас посадить их в безопасное место.

Майлс (равнодушно). Если хотите.

Льюис Браун. Вот в точности как надо сказать: "Принимая во внимание неправильные и противные законам международного права методы ведения войны, к которым прибегает неприятель, задерживая продовольствие, предназначенное для мирных жителей, мы, за отсутствием иного выхода, вынуждены, вопреки своему желанию, прибегнуть к отправке женщин и детей в защищенные лагеря, расположенные вдали от театра военных действий. Мы самым искренним образом сочувствуем страданиям этих бедных людей, ответственность за которые падает на мятежников и на их беспримерное поведение, и постараемся в меру наших сил смягчить их тяжелое положение"*.

* Лорд Китченер бурскому вождю Бота, 16 апреля 1901 г. (Прим. автора.)

Лоренс. Браво, сэр Льюис! Это справедливо, энергично, великодушно.

Майлс. Можно подумать, что вы всю жизнь только и делали, что воевали. Вы прекрасно владеете стилем таких прокламаций.

Льюис Браун. Нет ничего легче, как уловить его. Я научился ему, когда боролся со стачками. - Первым делом в таких случаях - нужно обратить общественное мнение против стачечников во имя интересов самих стачечников и человечества. Это детская игра.

Грехем. В такой формулировке, я думаю, они поймут.

Льюис Браун. Тут гуманный характер нашего дела выступает с полной очевидностью, и в то же время мы не становимся жертвами чрезмерной чувствительности.

Майлс (слегка иронически). Совершенно верно. Первая часть прокламации составлена так, чтобы завоевать нам их симпатии, а вторая, чтобы не дать им опомниться.

Льюис Браун. Видите ли, все можно сказать полусловами, это дело оттенков. Во всем нужен такт. - А теперь ваше мнение, маршал?

Клиффорд (встает и подходит к Клоддсу). Мое мнение? - Вы разрешите, господа? (Берет прокламацию у Клоддса и разрывает ее. -