Роллан Ромен - Настанет время

Заключите меня.

   (Клиффорд смотрит в другую сторону. Солдаты подходят к Деборе.)

   Дебора. Господи, да будет воля твоя!

   (Ее уводят вместе с мальчиком. Молчание.)

   Льюис Браун (вбегает запыхавшись). Где маршал? Мне нужно поговорить с ним. А!.. (Замечает Клиффорда и направляется к нему.) Маршал!..

   Клиффорд (быстро поднимаясь и взглядывая на Льюиса Брауна с сдержанным гневом). А! И вы здесь? Что нам угодно?

   Льюис Браун (не обращая внимания на тон Клиффорда). Маршал, неотложное дело! Вода затопляет шахты. Гульд-Фонтейн под угрозой. Мне нужна сотня людей для борьбы с наводнением. Благоволите отдать приказ.

   Клиффорд (со сжатыми губами). Я не отдам никакого приказа.

   Льюис Браун (изумленно). Я полагаю, что вы меня плохо поняли...

   Клиффорд. А я уверен, что вы меня отлично поняли. Я не отдам никакого приказа.

   Льюис Браун (пораженный). Почему же?

   Клиффорд. Потому что мои солдаты измучены, и я сохраняю их силы для другой работы.

   Льюис Браун (с раздражением). Маршал... Я вижу, что плохо выразился. Я не прошу, я требую.

   Клиффорд (вспыхнув). Требуете!.. Разве вы хозяин? Разве вам подчинена армия? Ах, так! Вы воображаете, что из любви к вам и вашему золоту мои солдаты идут на смерть, а я рискую своей честью - уж не говоря о жизни. Довольно того, что люди так думают. Довольно того, что ты втянули страну в эту злосчастную войну, обманув ее нашими лживыми фразами; довольно того, что вы умышленно смешиваете отечество с вашими спекуляциями и посылаете на верную смерть тысячи людей, назначая победы на определенные числа. Довольно того, что вы будете эксплоатировать землю, удобренную нашей кровью. Пускай земля и золото принадлежат вам: кровь наша вам не принадлежит. Мы умираем, чтобы смыть позор, которым клика биржевых спекулянтов запятнала честь нации.

   Льюис Браун. Маршал... таких слов... я не потерплю...

   Клиффорд. Вы потерпите. Что сказано, то сказано.

   Льюис Браун. Но это разорение!.. Подумайте, прошу вас... спокойно... не раздражаясь... Затопленные рудники... Если не принять меры немедленно, понадобится год на возобновление работ... Как я должен по вашему поступить?

   Клиффорд. А мне какое дело?

   Льюис Браун. Это недопустимо! Вы забываете, что интересы Компании, которую я представляю, неотделимы от интересов правительства... Золото тоже составляет часть величия государства... Вы действуете, как мятежник... Берегитесь. Я буду жаловаться...

   Клиффорд. Телеграф к вашим услугам. Передайте правительству мои слова. Сообщите, что пока я здесь командую, я буду командовать один и при первой попытке какого-нибудь биржевого генерала отдавать мне приказания! спроважу его под конвоем на побережье; а если им это не нравится, сейчас же подаю в отставку.

   Льюис Браун (сраженный). Маршал...

   (Присутствующие ошеломлены. Доктор делает знак Льюису Брауну замолчать, а остальным удалиться. - Гнетущая тишина. - Льюис Браун, которому доктор тихо говорит что-то, уходит взбешенный и сбитый с толку.)

   Майлс (подходит к Клиффорду, возбуждение которого падает после ухода Льюиса Брауна.) Я вижу, болезнь прогрессирует, мой бедный друг. Что здесь произошло? Я никогда не видел вас таким. Вы всегда так владеете собой! Много лет мы живем вместе, и нам выпадали тяжелые минуты. В Индии, в Афганистане, в Египте мы знали плохие дни. Однако ничто не в силах было нарушить вашу невозмутимость. И на долю этого жалкого Льюиса выпала честь вывести вас из себя! Что он вам сделал, этот дурак? Будьте осторожны, мой друг.

   Клиффорд. Да, я сам чувствую, что это смешно. Слишком много чести для этих негодяев волноваться от их слов. Но я больше не в силах сдерживаться. Довольно, Майлс, я сыт по горло.

   Майлс. Разве что-нибудь случилось? Ведь все по-старому. Сегодня все так же, как было вчера.

   Клиффорд. Да, это верно.

   Майлс. Видите ли, Клиффорд, болезнь происходит в значительной мере от мании, которая появилась у вас с некоторого времени, все анализировать, исследовать каждый свой поступок, стараться понять людей и вещи. Я только что наблюдал за вами. Вы расспрашивали пленного, говорили с женщиной, вы спорите с ними. Это ослабляет активность, это опасно для душевного здоровья. Никогда не следует стремиться проникнуть в мысли другого. Это хорошо для писателя, который говорит и ничего не делает, как наш бедный Карнби. Но для чего это нам, людям, которые должны работать? Мы только теряем время; и когда у человека голова не совсем в порядке, как у нас в настоящий момент, - вы меня простите, Клиффорд, - это опасно. Разве имеет какой-нибудь смысл искать мотивы поступков своего противника? Ей богу же, мы отлично знаем, что все имеет свои причины. Если бы мы захотели считаться с ними, то кончилось бы тем, что были бы не в силах и пальцем шевельнуть. Я знаю для вас только одно лекарство: не думать.

   Клиффорд. Не думать, легко вам сказать! - Но нет, мой дорогой, вы ошибаетесь, меня волнуют вовсе не мотивы их поступков. Все мотивы друг друга стоят, и их и наши: грош им цена. Тут есть кое-что другое, чего я не могу вынести. Через остальное, вы ведь видели, я могу перешагнуть, как ни неприятно вести войну, в которую не веришь. Но это, это слишком.

   Майлс. Что - это?

   Клиффорд. Пустяк. Вот то, что произошло сейчас.

   Майлс. Сейчас? - Что бы это могло быть? - Погодите, - у меня тогда мелькнуло подозрение; но все-таки я не думал... Неужели эта женщина могла вскружить вам голову?

   Клиффорд. Какая женщина?

   Майлс. Что за вопрос! Та, которая была здесь.

   Клиффорд (после минутного раздумья). Вы глупы, Майлс. - Нет, нет, со всем этим покончено. Боже упаси, никогда не забуду мою бедную Мод, уснувшую в этой земле! Как вы могли подумать?

   Майлс. Эка важность! Ни смерть, ни жалость, ни какие-либо иные мотивы никогда не служили препятствием для этого рода безумия. Что тут невозможного? Она-то несомненно питает к вам чувства.

   Клиффорд (недоверчиво). Она, мужа которой я убил, она, которая поносит меня злобными угрозами!

   Майлс. Да, да, это их женский прием. Слова женщины ничего не говорят. Верьте мне, я в этом деле знаток. Я внимательно наблюдал ее. Она вкладывает слишком много страсти в свою ненависть.

   Клиффорд (сухо). Тем хуже для нее. И какое мне дело? Нет, мне жаль ее, вот и все, мне жаль ее; и жаль даже не ради нее самой.

   Майлс. А ради кого?

   Клиффорд. Вы видели этого ребенка?

   Майлс. Этого мальчонку, которого она везде таскает с собой?

   Клиффорд. Вы заметили?..

   Майлс. Что заметил?

   Клиффорд. Довольно с меня! Я не могу его выносить.

   Майлс. Что? Этого ребенка? Не понимаю.

   Клиффорд. Все остальное, все, что хотите, только не это! - Довольно. Я слишком долго боролся с собой. Ставлю точку.

   Майлс. Иными словами, хотите?..

   Клиффорд. Сложить с себя командование, да.

   Майлс. Подождите еще.

   Клиффорд. Ждать, вечно ждать. Изо дня в день это слово тащит меня за собой. Всю жизнь я провел в том, что откладывал свою жизнь на завтра.

   Майлс. Мы накануне развязки.

   Клиффорд. Нет, я лучше вас вижу, сколько страданий и крови потребует еще эта война. А если бы даже это был конец, я уступаю честь другим.

   Майлс. Вы наверное в очень уж ненормальном состоянии, если не хотите пройти до конца путь, который вы себе избрали.

   Клиффорд. Ну да, я болен. В самом деле болен, Майлс. Вы это прекрасно знаете. Пусть другой займет мое место. Разве я настолько необходим армии? Разве нельзя меня заменить?

   Майлс. Конечно. Вашим преемником будет Грехем.

   Клиффорд. Он или другой. В Англии нет недостатка в хороших офицерах.

   Майлс. В ожидании своего назначения он закончит ваше дело.

   Клиффорд. Пусть на его долю выпадет печальная слава связать с этим делом свое имя!

   Адъютант (приносит донесение). Маршал!..

   Клиффорд (торжествующе). Они в моих руках! Симпсон! Лоренс! Я готов был пари держать: они запутались в собственных сетях.

   Майлс. Что вы еще придумали?

   Клиффорд (так же). Видите ли, когда хочешь победить, не к чему навязывать свои планы противнику. Надо притвориться, будто он вовлек тебя в ловушку, самому расставить те сети, которые он собирался расставить тебе, и обратить против него его же собственное оружие. Нет, доктор, что бы вы там ни говорили, а иногда мания читать чужие мысли бывает полезна. (Пишет на колене приказы, которые передает Лоренсу.)

   Грехем (подходит). Неприятель приближается.

   Клиффорд (очень холодно). Знаю.

   Грехем. Он внезапно переменил направление и идти на дивизию Гаркура. Я всегда считал, что это наш слабый пункт и что опасно его обнажать, бросая кавалерию на преследование бегущих.

   Клиффорд. Хорошо. Не мешайте его движению.

   Грехем. Гаркур требует подкреплений.

   Клиффорд. Пусть отступит.

   Грехем. Они овладеют переправой.

   Клиффорд. Пусть переправляются.

   Грехем. Должно быть у них всюду есть шпионы. Кто мог предупредить их так скоро, что путь свободен?

   Клиффорд. Я.

   Грехем. Вы? - А! Это другое дело.

   Клиффорд. Они хотят прорваться. На здоровье. И я этого хочу. - Пусть войдут. Обратно они не выйдут.

   Грехем. Их отступление...

   Клиффорд. ...отрезано. Я знал, что они будут здесь сегодня ночью. Кавалерии Гаркура отдан приказ после мнимого преследования отступать назад форсированным маршем. И вы, Грехем, тоже отправитесь сейчас же через Утрехт и Назарет и свернете в сторону переправы, которую совершите вслед за ними. Гребни холмов заняты. Нам ничего не остается, как только ждать, быть настороже. Дичь приближается.

   Офицеры (в восторге). Ура! - На этот раз им не спастись.

   Симпсон. Говорят, президент с ними.

   Лоренс. Вот он - последний удар, который прекратит страдания этого жалкого народца,

   Клоддс. Они никогда не сдадутся.

   Снмпсон. В таком случае, они будут истреблены.

   Грехем (с досадой). Я с удовольствием намечаю, что вы умеете, когда надо, пользоваться сильными средствами. - Поздравляю.

   Клиффорд. За дело! (Он дрожит.)

   Майлс. У вас зуб на зуб не попадает. Наденьте пальто. Ледяной дождь. Эта проклятая страна дышит лихорадкой.

   Грехем. Вы как будто больны. Вы не боитесь, что вам станет хуже?

   Клиффорд. Я здоров, генерал, и чувствую себя превосходно. - Идем!

   (Уходят.)

   Майлс (следует за ними). Подаст в отставку! - Зарок пьяницы или охотника! Кто пил, тот будет пить. Кто убивал, тот будет убивать. Жалеют дичь, но ей от этого не легче. (Уходит.)

   (Солдаты на посту остаются одни. Надвигается ночь. Оуэн и Алан сидят у костра. - Молчание.)

   Алан. Когда это кончится?

   Оуэн. Я уж чувствую: сегодня ночью опять подстроят этим беднягам какую-нибудь каверзу.

   Алан. Поскорей бы это кончилось! Если уж нужно их перебить, пусть поторопятся.

   Оуэн. Разумеется. Когда убивают животное, стараются не причинять ему страданий.

   (Молчание.)

   Алан. В каком гневе был маршал!

   Оуэн. С тех пор как мы потеряли маршальшу и мальчика, он совсем переменился. Днем еще не так заметно: он занят, не думает. Но по вечерам, один дома, он целые часы сидит неподвижно или говорит сам с собой. Совсем не спит. Такой он всегда вежливый, такой мягкий, а сердится на меня за всякую мелочь. Вчера ночью я подслушал. Он говорил о своем мальчике.

   Алан. Бедняга! И зачем только бог посылает детей, если сейчас же берет их обратно?

   Оуэн. Нет, все-таки хорошо иметь этих малюток даже несколько лет.

   Алан. Слишком много горя потом, когда они уходят.

   Оуэн. Мы ведь знаем, что все кончается горем. Надо принимать мир таким, как он есть.

   Алан. Если бы у нас было только свое горе! Но ведь мы и других заставляем страдать.

   Оуэн. Лучше все-таки страдать, но пожить - не правда ли?

   Алан. Может быть. Только я не знаю почему.

   Оуэн. И я тоже. Но я это чувствую.

   Алан. Как все это трудно понять, все! (Машинально показывает на небо и на долину. Молчание.)

   Оуэн. Надо поддерживать огонь. (Ворошит костер.) Целый день мокнешь под дождем. А когда заходит солнце, плечи леденеют.

   Алан. Посмотри-ка туда, Оуэн.

   Оуэн. Огни на холмах. Это неприятель.

   Алан. Такие же огни, как у нас. Они подавали сигналы с одной горы на другую.

   Оуэн. И волынки перекликались в темноте.

   Алан. И колокольчики коров, помнишь?

   Оуэн. Казалось, что они ходят кругом. Они доносились с озер.

   Алан. Озера! Звезды плавали в них совсем как рыбы.

   Оуэн. Как далеко мы забрались, Алан! - Зачем мы пришли сюда?

   Алан. Зачем?

   Унтер-офицер (зовет его). Алан!

   (Алан встает, не отвечая.)

   Оуэн. Ты уходишь?

   Алан. Моя очередь стоять на часах.

   Оуэн. Ну ладно! - Хорошо хоть, что дождь перестал.

   Алан. Не знаю, что со мной делается. Такая тоска.

   Оуэн. И у меня тоже. Невесело все это.

   Алан. В конце концов... (Уходит.)

   Оуэн. Смотри в оба. Неприятель далеко. Но никогда нельзя знать.

   (Алан присоединяется к патрулю, который уходит. Другие солдаты возвращаются с караула и подходят к огню. Они греются, едят и курят.)

   Солдаты.

   - Я промерз до костей. - Собачья погода!

   - Посмотри. (Показывает сапоги.) Подошвы продрались. Все разваливается.

   - А вечером, когда надо набраться сил, жри эту гадость,

   - Ровно столько, чтобы не сдохнуть с голоду!

   - А потом ложись и спи в грязи и в воде!

   - Ужасно! Лучше уж умереть.

   - Вы слишком чувствительны. Избаловали вас. Попробовали бы, вот как я, с детства ночевать в лондонской грязи, так нашли бы, что здешняя еще хорошо пахнет. Не хватает еды? Все-таки поесть можно. И обогреться можно, и делать нечего. Ни о чем не надо думать. Я не нахожу, чтоб так уж было плохо. Да и вообще, худо ли, хорошо ли, так или эдак, наплевать мне на все. Как ни верти, все равно мы герои.

   - Хороши герои! Если б хоть воевали! Да не тут-то было. Только подойдешь к ним ближе, они снимаются с места. Идешь вперед, они проходят сзади. Идешь назад, они проходят впереди. Никогда их не видишь, даже когда они тут: прогуливаешься спокойно, и вдруг выстрел; ни за что не сказать, откуда. Они крадутся по траве, как змеи. Это не люди. Это призраки.

   - Но теперь они кажется попались.

   - Да, да, знаем мы эту песенку. Двадцать раз уже так было.

   - А может быть теперь по-настоящему.

   Эбенезер. Ах, если бы!.. Свиньи! Довольны мы с ними намучились! Господи, пусть бы хоть на этот раз попали к нам в руки, уж мы бы им отомстили, уж мы бы переломали им ребра, раскроили им черепа. Подлые твари!

   - Гм! А я не чувствую к ним ненависти.

   - Да, знаю я тебя, ни одного не пощадишь.

   - Разумеется. Но злобы у меня нет.

   - Да, как у кухарки, которая не питает ненависти к цыпленку, но сворачивает ему шею.

   Эбенезер. Ну, а я так со злобой, и вовсе не скрываю этого. - Смотри, чтоб огонь не погас! Изжарил бы их живьем, воткнул им вертел в зад!... Канальи! Они смеют затягивать войну своим дьявольским упорством. - Надо быть безумцами, дикими безумцами, бешеными собаками, чтобы сопротивляться! Сопротивляться кому... Англии! Ах, негодяи!

   - Послушай, но ведь это естественно... то, что они делают.

   Эбенезер. Что! Что! Это естественно?

   - Чорт возьми! Народ, на который напали!

   Эбенезер. Это не народ. Это мятежники. Народ должен быть многочисленным. А это кучка, банды оборванцев!

   - У них даже мундиров нет. Это не армия.

   - Это дикари, людоеды. Разве ты не знаешь, что это старое чучело Пауль Крюгер приказал один раз зажать голую девушку между двумя досками и пилить ее живьем за то, что она не хотела выдать военную тайну?

   - Не может быть!

   - Так сказал преподобный Алсопп*.

  

   * Преподобный Джон Алсопп (I. A. Hobson, "The psychology of Jingoism"). (Прим. автора.)

  

   -- Ах, разбойник! Ну, попадись он мне в руки!

   - Как бы не так! Удрал плут со своей мошной.

   - А меня больше всего возмущает лицемерие этих ханжей, которые в одной руке держат библию, а в другой маузер.

   - Ах, чорт!

   - Что ты ищешь?

   - Я потерял мой Новый Завет!

   - Я дам тебе.

   - Нет, я хочу иметь свой.

   - Так попроси завтра новый у миссис Симисон. У них там целые кипы.

   - Завтра схожу.

   - Здорово интересные там истории. - Да, хорошо написано.

   - Что мне нравится больше всего, так это предисловие лорда Уолсли.

   - И Union-Jack* на обложке**.

  

   * Национальный флаг Соединенного королевства (Англии, Шотландии и Ирландии). (Прим. перев.)

   ** Английские солдаты, отправляясь в Африку, получали каждый по экземпляру Нового Завета с Union Jack и предисловием Уолсли (Hobson, там же). (Прим. автора.)

  

   Эбенезер (упрямо возвращаясь к своей идее). По какому праву они защищаются? Это подло. Надо их убивать без всякой жалости, как зачумленных крыс!

   - Послушай все-таки... а если б к нам так ворвались...

   Эбенезер. Ничего не желаю слушать. Надо быть отъявленным жуликом, чтобы сопротивляться солдатам короли. Когда Англия требует от какой-нибудь страны подчинения, этой стране должно быть только лестно, что на нее пал выбор и что она станет частью самой славной в мире империи.

   - Но они может быть не понимают этого. Надо бы им объяснить...

   Эбенезер. Бьешься, бьешься, чтобы объяснить им, а они притворяются, что не понимают. Они упрямы, как ослы. И потом, довольно объяснений! Англия имеет право владычествовать над миром. Если она еще позволяет существовать некоторым другим нациям, так только из снисхождения. Но я прекрасно вижу, что в конце концов придется захватить все, во славу божию, ибо более сильные должны управлять более слабыми: так уж мир устроен.

   (Глубокая тишина.)

   Солдат (вполголоса, указывая на окружающие пустынные пространства). Какая ширь!... Теряешься тут...

   (Молчание.)

   Оуэн (серьезно). Более сильные, товарищ?... Кто более сильный?... не надо так говорить. Мы всегда слабы в каком-нибудь отношении...

   (Тишина. Они смотрят на огонь. Вдали часовой кричит два раза: "Кто идет?". Слышно, как за кем-то гонятся. Потом два выстрела. Чей-то голос зовет на помощь. Солдаты тотчас же бросаются к ружьям и бегут с руганью. Вдали голос кричит: "Сюда, товарищи!" - Они возвращаются, неся раненого Алана.)

   Алан (слабым голосом). Тот тоже ранен. Я видел, как он упал.

   (Несколько солдат уходят и возвращаются с раненым итальянским пленным.)

   Эбенезер. Подлец! (Хочет убить его ударом приклада.)

   Алан. Не надо!

   Оуэн. Оставь! (Удерживает руку Эбенезера. - Обоих раненых кладут у костра.)

   Молодой итальянец (вызывающе). Чуточку терпения, я ухожу. Пора нам распрощаться. Не в моих правилах уходить по-английски.

   Солдаты. Это тот итальяшка, что разговаривал с маршалом.

   - Он хотел бежать.

   Алан (Оуэну). Вот видишь, видишь, у меня было предчувствие! Ах, боже мой!

   Солдаты. Отнесем его на перевязочный пункт.

   Алан. Ох! Ради Христа, не трогайте меня!

   Солдат. Нельзя. Он умрет по дороге.

   Оуэн (солдату). Молчи. Не надо так громко!

   Алан. Нет, только не в лазарет! Не покидайте меня!

   Оуэн. Да, ты останешься здесь. Не двигайся. Это пустяки.

   Алан. Нет, я чувствую - это конец.

   Оуэн. Да нет же.

   Алан (плачет. - Через минуту). А он?

   Итальянец. То же самое. Подожди меня, отправимся вместе.

   Алан. Куда он ранен?

   Итальянец. Хуже нельзя. В спину. Такая уж незадача! Вечно судьба играет со мной штуки. Но эта - самая поганая из всех. Никакой надежды! Крышка! Ну и пускай. Когда судьба тебя преследует, смейся ей в лицо. Это ее бесит. Хоть я и побежден, а все-таки я сильней. (Алан стонет.) Тебе больно?

   Алан. Да. - А тебе?

   Итальянец. Я думаю!

   Алан. Почему ты убил меня?

   Итальянец. Ты хороший парень. Почему же ты выстрелил первый? Я только защищался. Я хотел бежать. Разве ты не мог оставить меня в живых?

   Алан. Не знаю, почему я сделал это. Они меня заставили.- Мне холодно! - Оуэн, где наша родина? Поверни меня лицом к ней. - Ах! Это небо, эти звезды, я ничего не узнаю. Ничего. Это не мое небо. Я погиб. Вы уедете, вы покинете меня, одного в этой земле.

   Итальянец. Ничего, я составлю тебе компанию. Я тоже из старой Европы. Не бойся, мы не будем одиноки. Тысячи товарищей останутся с нами. Может и вы тоже, а? Еще долгие годы мы будем слышать над собой гул шагов наших европейских братьев.

   Алан. Как ты жил там? Есть у тебя родные, которые ждут тебя?

   Итальянец. У меня есть старуха мать в Кальтанизетте, но она не ждет меня. Потом есть целая куча братцев и сестер, маленьких и больших; бог весть, где они все обретаются. Жить было не легко. Мама и сказала нам: "Ну, мои милые, выпутывайтесь сами, как знаете; живите сколько сил хватит; жизнь, несмотря на все, хорошая штука. А когда больше не в силах будете жить, постарайтесь выбрать себе смерть: умереть тоже не плохо, когда ничего другого не остается". Я так и сделал. Я не мог жить счастливо и выбрал лучшую из смертей. Я не жалуюсь. Приятно умирать за правое дело.

   Алан. Ах, зачем я пришел сюда? Для чего? Для чего?

   Итальянец. Вот это правильно; вы нехорошо поступили, товарищ, явившись сюда забрать чужую страну.

   Солдаты (постепенно присоединяются к разговору). Мы в этом не виноваты. Такая уж судьба.

   Итальянец. Глупости! Никакой судьбы нет. Нет ничего кроме нас. Вы дети. Верите в бога. Бога нет. Нет ничего, ничего кроме нас. Будем исполнять свой долг, и все пойдет хорошо.

   Оуэн. Нет, мир плох, все плохо.

   Итальянец. Если мир плох, так оттого, что мы делаем его плохим.

   Оуэн. Ах, как трудно все понять!

   Итальянец. Что тут трудного? - Если б вы взглянули на нас в нашем лагере, все было бы просто у нас. Там сотни таких, как я; они собрались отовсюду: из Франции, из Германии, из Америки; есть такие, что сражались друг против друга. Это люди разных национальностей, разной религии, есть богатые и бедные, оборванцы и аристократы. По правде говоря, трудно нам столковаться, да и те, которых мы пришли защищать, не очень-то располагают к себе; они видят в нас скорей врагов, чем друзей. Но они неправы, и все тут. Это ничуть не доказывает, что у нас нет оснований защищать их, когда они страдают за справедливость. - Это действует благотворно. Чувствуешь, что все люди братья, что нет ни племен, ни религий, ни оттенков кожи или мыслей, что есть только люди, которые помогают друг другу и любят друг друга; это рай на земле.

   Оуэн. Но, братец, вы тоже поступаете дурно: вы убиваете нас.

   Итальянец. Нельзя одним взмахом переделать, мир. Наша маленькая Европа вынуждена защищаться. Терпение. Все устроится.

   Алан. Ах! Я поступал дурно, я поступал дурно!

   Эбенезер (вспыхнув). Эдакие свиньи! Эдакие свиньи - все эти банкиры, министры, генералы! Негодяи, заставляют убивать и мучить бедных людей ради своего честолюбия, своего золота!

   Алан. О, боже! Простишь ли ты меня?

   Итальянец. Оставь бога в покое и прости себя сам. Это не твоя вина. Делая самое худое дело, ты был ведь уверен, что поступаешь, как нельзя лучше.

   (Алан тихо плачет.)

   Оуэн. Тебе больно?

   (Алан не отвечает.)

   Алан (едва слышно). Креджи, не сыграешь ли ты в последний раз "Auld langsyne"*.

  

   * По-шотландски: "Минувшие времена". (Прим. перев.)

  

   (Не говоря ни слова, один из шотландских солдат берет свою волынку и начинает играть жалобную песню. Все мало-по-малу подхватывают заглушёнными голосами медленный печальный напев, который постепенно крепнет. Они неподвижно сидят вокруг костров и курят, устремив глаза на огонь. Алан делает усилие, чтобы приподняться.)

   Оуэн (наклоняясь и поддерживая его). Что ты хочешь?

   (Алан, не отвечая, с трудом протягивает руку к итальянцу. - Взволнованный итальянец молча привстает и, сделав над собой нечеловеческое усилие, наклоняется и целует его. - Они умирают. - Вдали барабан выбивает вечернюю зорю. Голоса смолкают внезапно, посреди песни; волынка жалобно тянет одну ноту, не докончив фразы.)

   Эбенезер (смотря на мертвых). Кончено. (Хочет разделить их.)

   Оуэн. Оставь их вместе.

   (Солдаты продолжают сидеть молча, погруженные в раздумье, с трубками во рту. - Луна сияет над долиной. - Приходит унтер-офицер.)

   Унтер-офицер. Сбор!

   (Все машинально встают, кроме Оуэна.)

   Солдат. Опять, сержант?

   Унтер-офицер. Он идет.

   (Солдаты собираются неспешно, молча. Оуэн продолжает сидеть, размышляя. Один из товарищей прикасается к его плечу.)

   Оуэн. Куда мы идем?

   Солдат. Кто его знает. Куда они прикажут, эти дьяволы. Наверно драться.

   Оуэн. Опять?

   Солдат. А что же делать? Надо повиноваться.

   (Оуэн встает.)

   (Солдаты строятся в шеренги. В момент ухода, среди общей тишины, Эбенезер яростно грозит кому-то кулаком и кричит.)

   Эбенезер. Канальи! Канальи!

   Унтер-офицер (сурово). Кому это ты? - (Молчание.) Шагом марш!

   (Шеренги трогаются. Оуэн внезапно останавливается, выходит из строя, возвращается назад, тихо опускает на землю ружье и снова садится подле двоих мертвецов у костра.)

   Унтер-офицер. Ну, ты чего? Болен?

   (Оуэн отрицательно качает головой.)

   Унтер-офицер. Тогда вставай!

   Оуэн. Я больше не убиваю.

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

  

   Ночь. Яркий лунный свет. - Двор фермы перед домом Деборы. Посредине водоем. В глубине эвкалипты образуют завесу над высокими стенами. Справа ворота, через которые ежеминутно входят и выходят офицеры. Слева дом; несколько ступенек ведут на широкую веранду, где у маленького столика, освещенного фонарем, заваленного бумагами, картами и заставленного бокалами и бутылками с ликером, стоит лорд Клиффорд. Лоренс и Клоддс пишут, сидя на складных стульях. Во дворе у веранды еще один небольшой стол и садовые стулья. Солдаты на часах у входа в ворота. Несколько молодых адъютантов разговаривают во дворе у лестницы в ожидании приказов маршала

  

   Молодые офицеры:

   - На этот раз клюнуло! Попались на удочку!

   - Они очутились в мешке.

   - Грехем занимает один выход, мы другой. Симпсон и артиллерия занимают высоты. Одним махом заберем всех. (Указывая на Клиффорда.) Чего он ждет, чтоб прикончить с ними?

   - Будьте покойны. Он знает, когда действовать. (Офицер спускается с лестницы и передает письменный приказ молодому адъютанту, который тотчас же уходит.)

   - Может быть это наконец приказ?

   (Клиффорд спускается во двор. Несколько высших офицеров обступают и шумно поздравляют его. У него суровое и замкнутое выражение лица, но жесты порывисты и резки. Он то громко смеется, то круто обрывает разговор сухими приказами, переходя от фамильярного тона к повелительному.)

   Офицеры (между собой). Это удар знатока. Маршал венчает свою карьеру.

   Клиффорд. Господа, не хороните меня так рано! Это еще не последнее мое слово!

   Офицер (которому ответил Клиффорд). О! я не имел в виду... Но если это не последнее ваше слово, то во всяком случае последнее слово этих разбойников. Вот и конец войне.

   Клиффорд. "И сражение кончилось за отсутствием сражающихся"... Это вас беспокоит? Поверьте, война никогда не кончается. Когда она кончается в одном месте, она начинается в другом. В нашей профессии не бывает безработицы. (Он подходит к маленькому столу возле веранды и, не садясь, приказывает принести ликеры, наливает другим и пьет.) - Профессия, которая спекулирует на ненависти, на животной грубости, на всех дурных страстях, будет процветать, пока существует человечество!

   (Офицеры сначала смеются, потом смех их становится принужденным, и они смущенно умолкают.)

   Офицеры. Когда же мы покончим с ними?

   Клиффорд. Терпение.

   Другой. Все готово?

   Клиффорд. Все готово.

   Другой. Чего же мы ждем?

   Клиффорд (сухо). Чтобы я подал знак.

   Офицер. Любопытнее всего то, что неприятель тоже сознает, что он в западне, и выжидает. Если прислушаться внимательно, можно услышать, как бьются сердца двух армий.

   Клиффорд (смеется, потом сухо). По местам, господа.

   Офицеры (между собой). Он, как кошка, играющая с мышью.

   - Какая тишина! Кто бы поверил, что мы на пороге битвы?

   Клиффорд (самому себе). Тишина. Тишина. Красивая ночь, дождь перестал, птицы в ветвях... и через несколько минут раздастся бешеный рев сражения!...

   Офицер (подходит). Маршал, стрелок Оуэн отказывается повиноваться. Он произносил речи против войны. Его арестовали.

   Клиффорд (стучит по столу с гневом). Несчастный! Мало мне воевать с этими бесноватыми! Надо расстреливать еще и собственных солдат! - Он позволяет себе критиковать приказы отечества! Не надо значит начальства! Если уж солдаты командуют! - Привести его! (Офицер выходит. Клиффорд пьет. Слышно, как за стеной дома проходят войска. Входит доктор. Клиффорд несколько возбуждённо.) А вот и доктор! Вы ждете вашего часа, чтоб завершить то, что мы начнем?

   Майлс. Когда вы начинаете?

   Клиффорд. Как вы все торопитесь!

   Майлс. А вам как будто нравится затягивать ожидание.

   Клиффорд. Признаюсь, в этом есть наслаждение: чувствовать нависшую в воздухе катастрофу и думать, что довольно одного твоего жеста, чтобы она разразилась.

   Майлс. Старый боец просыпается.

   Клиффорд. Лучший момент сражения, это когда оно выиграно прежде, чем началось.

   Майлс. Так значит на этот раз они захвачены?

   Клиффорд. В моих руках. Стоит мне захотеть. (Смеется.) Это любопытно. Подумайте только, Майлс, что я могу не захотеть... Пейте же. (Наливает ему и себе.)

   Майлс (кладя руку на плечо Клиффорда). Нет, мой друг, довольно. Бросьте. Вы уже и сейчас нервничаете больше, чем полагается.

   Клиффорд (оставляет стакан и продолжает рассуждать). Я могу... Нет, я ничего не могу. Они захвачены. Но и я тоже. Я больше не свободен.

   Майлс. Тем лучше. Это большое счастье не быть слишком свободным.

   (Адъютант приносит донесение. Клиффорд читает его. Майлс хочет уйти.)

   Клиффорд. Подождите, Майлс, я хотел вам сказать... (Кончает чтение, пишет несколько слов на полях бумаги и возвращает ее адъютанту, который удаляется.)

   Клиффорд. Послушайте, Майлс. Вы мой друг, мои старый, верный друг. Вы напомнили мне сегодня, что мы пережили вместе немало трудных минут. Вы помните? В сражении с афганцами нам надо было пробиться во что бы то ни стало, не подобрав наших раненых. Мы знали, какие пытки их ждут. И мы дали друг другу слово, что если один из нас будет ранен, другой прикончит его. Вы вспоминаете?

   Майлс. И клянусь богом, я сдержал бы слово.

   Клиффорд. Я не сомневаюсь. И я сдержал бы. Мы обещали друг другу. - Так вот, Майлс, сейчас почти то же самое. То есть не врага я боюсь; нет, гораздо хуже; - ну... одним словом... возьмите это. (Протягивает револьвер.)

   Майлс. Что?

   Клиффорд. Вы дорожите моей честью?

   Майлс. Как своей.

   Клиффорд. Так вот: если б это оружие оказалось необходимым для ее сохранения, воспользуйтесь им и не дайте осечки.

   Майлс. Мой бедный друг, неужели дошло до этого?

   Клиффорд (в состоянии крайнего, ненормального возбуждения, возрастающего по мере того, как он говорит, и временами резко падающего). Не бойтесь ничего. Я исполню мой долг, долг солдата. Но это позорное дело, позорное, Майлс. Вы это прекрасно понимаете. Мы только не смеем себе сознаться. - Вы спросите меня, почему же в таком случае я его делаю? А потому, что я уже не хозяин своих поступков. Наряду с голосом совести, я слышу другой голос, который кричит мне: "Вперед! Какое значение имеют твои мысли?" Я представляю собой поле битвы, где столкнулись две враждебные воли. В нормальном состоянии я бы задумал и привел в исполнение свое решение, каково бы оно ни было, не позволяя моей мысли оспаривать его. Но я как-то странно ослабел: мне стыдно себя. Вы были неправы, Майлс, помешав мне уйти. Еще месяц тому назад, я бы мог. А теперь слишком поздно. Отступить или просто остановиться - означало бы не только потерю этой страны, но ущерб английскому владычеству, всей империи. - Повиноваться голосу совести? Я не могу этого сделать, не оказавшись изменником. - Повиноваться отечеству? Это необходимо. Но все мое существо восстает против этого. - Я сделаю то, что сказал, и дойду до конца. Правильно ли я поступаю? Я не хочу думать об этом. Но думаю, помимо моей воли, и голова моя в таком странном, болезненном состоянии, что я не знаю, как поступлю в следующую минуту. Вот почему, Майлс, я обратился к вам со своей просьбой; вы должны обещать мне. Наблюдайте за мной; и если моя воля на момент ослабеет, окажите мне эту услугу, всадите мне пулю в лоб. Вы поняли меня?

   Майлс. Да.

   Клиффорд. Вы обещаете?

   Майлс (после короткого молчания). Обещаю. (Они обмениваются рукопожатием.) Мы не дойдем до этого.

   Клиффорд. Надеюсь. Но я хочу доказать этой бездельнице-мысли, что ей не удастся подчинить меня. О, ум опасная штука, когда мы позволяем ему контролировать вопросы долга... Надо держать его в узде... - Я чувствую себя усталым, Майлс. Вы не можете представить себе, какая усталость. Я не сплю. Мечусь. Думаю... знаете..