Островский Александр Николаевич - Не от мира сего, Страница 4 - Книги

div align="justify"> тоже свою совесть берегу.

Барбарисов. А как они между собой-то?

Хиония. Наглядеться друг на друга не могут. Прежде Ксения Васильевна

была скромная женщина, совестливая, а теперь так на шею и кидается, так и

виснет. Которая женщина в пожилых летах, вот как я, так даже глядеть не

хорошо. Точно он ее приворожил чем. А ведь это бывает.

Барбарисов. Ну, уж не знаю, как вам сказать.

Хиония. Только чтоб против женщин такое слово знать, надо много греха

на душу принять: проклясть надо всего себя в треисподнюю.

Входит Мардарий.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Барбарисов, Хиония и Мардарий.

Мардарий. Вот Виталий Петрович книгу барыне прислали.

Хиония. Положите тут!

Мардарий. Как "положите"? Я должен руками отдать.

Хиония. Так давайте, я снесу.

Барбарисов. Нет, постойте! Дайте мне! Я погляжу, что такое за книга. Я

потом сам передам Ксении Васильевне или вам, Хиония Прокофьевна.

Мардарий подает книгу и уходит. Хиония подходит к двери и подслушивает,

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Барбарисов и Хиония.

Барбарисов (просматривая книгу). О, какая серьезность! Ловок Виталий

Петрович, умеет попасть в тон. А вот мы в эту книжку и закладочку положим.

(Вынимает из кармана Две бумажки и кладет в книгу.) Хиония Прокофьевна,

возьмите! Ничего интересного нет, так, вздор какой-то написан. Только вы

отдайте эту книгу Ксении Васильевне, когда она будет одна. Непременно!

Слышите?

Хиония. Слышу, слышу, так и сделаю. (Берет книгу и прячет ее под

фартук.) А вот, кажется, и голос Виталия Петровича слышен.

Барбарисов. Я уйду. Вы, Хиония Прокофьевна, не говорите, что я здесь

был, ни под каким видом не говорите. Скажут, пожалуй: эк он обрадовался,

спозаранку приехал. Так не говорите!

Хиония. Хорошо, слушаю-с.

Барбарисов уходит. Хиония, послушав у боковой двери, уходит тихонько в

среднюю дверь. Из боковой двери выходят Ксения Васильевна, Кочуев и Елохов.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ксения, Кочуев, Елохов и потом Мардарий.

Ксения. Он меня просит, чтоб я его исправляла от недостатков, а я его

прошу, чтоб он меня исправлял.

Елохов. Да какие у вас недостатки? Откуда им взяться? Ваши недостатки в

другой женщине были бы достоинствами.

Ксения. Ах, нет, много недостатков. Вероятно, от воспитания. Мы с

детства жили взаперти, время проводили все больше с прислугой, вот и

наслушались.

Кочуев. Ну, какие же ты знаешь за собой недостатки? Назови, Ксения,

хоть один!

Ксения. Я очень впечатлительна: что меня хоть немножко поразит днем, во

всю ночь потом мне представляется и во сне и наяву. А то вдруг мне

покажется, что у меня в комнате лягушка, которых я боюсь до смерти, или

змея, и я похолодею и вся сожмусь, хотя очень хорошо знаю, что забраться им

неоткуда.

Елохов. Нервы расстроены, вам нужно побольше моциона и почаще быть на

воздухе.

Ксения. Вот и еще... Да уж это я и сказать совещусь...

Кочуев. Что такое? Что такое? Не стыдись, пожалуйста.

Елохов. Да что вы! Да посмотрите, у наших барынь-то какие

привередничества бывают! Уж, вероятно, почище ваших.

Ксения. Знаешь что? Я боюсь людей.

Кочуев. Только-то? Да и надо их бояться; мало ли есть и дурных и злых?

Ксения. Да нет, не то, не то... Я так вдруг, без всякой причины, боюсь

человека.

Кочуев. Как же это? Объясни!

Ксения. Вот, например, у тебя есть приятель Муругов...

Кочуев. Да, есть.

Ксения. Я не могу глядеть на него без содрогания.

Кочуев. Да это самый добрейший человек.

Елохов. Он мухи во всю свою жизнь не обидел и не обидит.

Ксения. Может быть, может быть; но как я увижу его, так мне кажется...

мне кажется - поверишь ли? - что он пришел за душой моей...

Кочуев. Ксения, ты в бреду.

Ксения. Нет, я в полном рассудке. (Смеется.) Я думаю, это оттого, что у

меня в детстве была книжка с картинками; я одной картинки очень боялась...

Было нарисовано, как к одному бедняку приходит какой-то страшный человек и

говорит: "Я пришел за душой твоей". Веришь ли, твой Муругов и этот страшный

человек так похожи... Сходство поразительное!.. То же лицо, то же

выражение...

Кочуев. Уж пора забыть эту книжку.

Ксения. Нет, вот не забываю. Я и книжки-то боялась, а посмотреть тянет;

взгляну, спрячу книжку куда-нибудь подальше, да поскорей бежать из комнаты.

Елохов. Все-таки нервы, все одна причина.

Кочуев. Да, я вижу, с тобой возни много будет, пока твое здоровье в

настоящий порядок приведешь. Ну, а еще какие недостатки у тебя?

Ксения. Да не знаю... много... Вот еще испуг постоянный... всего-то я

боюсь: и стуку боюсь, и громкого разговора боюсь. И я вдруг или голос теряю,

или память, так что ничего не помню, где я, зачем, и всему удивляюсь.

Входит Мардарий.

Мардарий. Господин Муругов!

Ксения. Ах! Вот уж я и помертвела.

Кочуев. Хочешь, я его у себя приму?

Ксения. Нет, не надо; я хочу пересилить себя.

Кочуев. Смотри, Ксения, не повредило бы это тебе.

Ксения. Нет, нет; это будет мой первый урок.

Кочуев (Мардарию). Проси сюда.

Мардарий уходит.

Ксения. Вот я и успокоилась.

Кочуев. Успокоилась, а голос-то дрожит. Что же ты обманываешь?

Входит Муругов.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Кочуев, Ксения, Елохов и Муругов.

Муругов. А, Ксения Васильевна! Вот уж не ожидали! (Подает ей руку.)

Ксения. Здравствуйте, Ардалион Мартыныч!

Муругов (Кочуеву). Вот и разгадка вашего затворничества! (Подает руку

Кочуеву и Елохову.) Ну, понятное дело. Извините, что мы так настойчиво к вам

приставали. Ксения Васильевна, вы так обрадовали нас своим приездом, что на

этот раз мы охотно освобождаем вашего мужа в домашний отпуск. Но надеюсь,

что вы не совсем отнимете его у нас. Не будьте так жестоки!

Ксения. Нет, нет, не берите его у меня.

Муругов. Ксения Васильевна, он член общества и нарушать своих

обязанностей по отношению к кружку, к которому он принадлежит, не должен.

Ксения. Да какие же обязанности могут быть выше семейных?

Муругов. Да, семейные обязанности - это личное дело каждого человека,

каждый должен их знать про себя, и они нисколько не должны мешать ни службе,

ни отношению к обществу.

Ксения. Нет, нет, семейные обязанности выше всего. (Берет Кочуева за

руку.) Я не отпущу его.

Муругов. Успокойтесь! Мы и не возьмем его у вас. Мы понимаем, какая это

радость в доме - возвращение жены, и мы с глубоким уважением относимся к

этой семейной радости.

Ксения. Да, и надо уважать, и надо.

Муругов. Но, Ксения Васильевна, мы живем не в юртах, не в кибитках, не

в шатрах. Там действительно каждая юрта, каждый чум составляет свой

отдельный мирок, из которого обитатели выползают на четвереньках только в

большие праздники, чтобы всем обществом теплую оленью кровь пить. У нас и

клубы, и собрания, и множество общественных учреждений.

Кочуев. Не спорьте с ней, Ардалион Мартыныч! У них своя логика, логика

сердца.

Муругов. Извините меня, Ксения Васильевна, сделайте одолжение! Я и не

думаю спорить. Да мне и спорить не о чем; мои мнения основаны на таком

крепком фундаменте, что и не нуждаются в новых аргументах. Но я умею уважать

и чужие убеждения. Одно только скажу, что требования Ксении Васильевны

слишком высоки для нас, они нам не впору, - очень идеальны. И в истории

немного найдется примеров тех чистых семейных добродетелей, каких желает

Ксения Васильевна. Кто же? Вот идеальная пара, если верить Овидию: Филемон и

Бавкида. Да ведь и они создание поэта.

Кочуев. Ха, ха, ха! Ксения, он нас с тобой называет Филемоном и

Бавкидой.

Ксения. Разве это не хорошо?

Елохов. Ничего лучшего быть не может.

Муругов. Или вот создание другого поэта: Афанасий Иваныч и Пульхерия

Ивановна.

Кочуев. Этим сравнением, Ардалион Мартыныч, можно и обидеться.

Муругов. Тоже идиллия.

Елохов. Ну, уж извините, Ардалион Мартыныч! Тут сходства нет; те ели

очень жирно и много, и у них нервы были крепки.

Ксения. Вы уж очень строги к женщинам.

Кочуев. Нет, что ты? Он самый любезный кавалер, он только шутит.

Елохов. И очень многие дамы любят Ардалиона Мартыныча за это.

Кочуев. Да нельзя и не любить человека, который оживляет общество.

Муругов. Нет, Ксения Васильевна, я не строг к женщинам; я их люблю и

очень многих уважаю глубоко. Вот у меня есть одна знакомая дама, жена

адвоката; я очень уважаю ее, несмотря на все ее странности.

Ксения. А какие же у нее странности?

Муругов. Она минуты не может быть без мужа и очень печалится, что муж

не берет ее с собой в окружной суд на кафедру. Я бы, говорит, никому не

мешала; я бы глядела ему в глаза и держала за руку.

Ксения. Она дура?

Муругов. Нет, примерная жена и пишет стихи очень хорошо.

Кочуев. Видишь, как он мило рассказывает.

Ксения. Да, мило, только как-то больно делается.

Муругов. Ах, извините! Я и не воображал, что своими шутками доставлю

вам какую-нибудь неприятность.

Ксения. Нет, ничего... Но я семью чту, как святыню, а вы ее так низко

ставите.

Муругов. На свое место, Ксения Васильевна. Представьте, что солдату

нужно воевать, а жена его не пускает. И жена, конечно, по-своему права; но

ведь право и начальство, которое говорит ему: "Коли ты солдат, так тебе

следует воевать, а не на печке лежать". Честь имею кланяться! Спешу к

отправлению моих общественных обязанностей. Семьи нет, холост. Коли женюсь,

так, может быть, и я заговорю так же, как вы. Позвольте прислать вам фруктов

или цветов. Что вам угодно?

Кочуев. Присылайте фруктов! Неона, так мы съедим.

Муругов уходит. Кочуев его провожает.

Елохов. Ну, как вам показался наш Ардалион Мартыныч?

Ксения. Он умный, только страшный. Он страшней, чем прежде был. Не

говорите мужу!

Кочуев возвращается.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОВ

Ксения, Елохов и Кочуев.

Кочуев. Ну, вот, не съел он тебя. Теперь ты его бояться не будешь?

Ксения. Нет, что его бояться!

Кочуев (берет руку Ксении). Говорит: "Что его бояться", а у самой руки

поледенели. Ты больна, Ксения?

Ксения. Я не знаю... нет, не больна... Так, немного расстроена.

Кочуев. Как не больна? Ты на себя не похожа.

Ксения. Я очень его испугалась. Смешалась и как-то поглупела вдруг.

Сама чувствую, что глупости" говорю, а остановиться не могу. Хочу

поправиться - и скажу что-нибудь еще глупее.

Кочуев. Конфуз! Одичала ты, живши в деревне-то. Послушай! Прими капель

и ложись, отдохни! Я сейчас пришлю к тебе Хионию Прокофьевну.

Ксения. Не надо. Так пройдет. Со мной это бывает.

Кочуев. Нет, все-таки лучше. Поди успокойся, успокойся, моя милая.

(Целует Ксению в голову.) Мы тебе мешать не станем. Мы пока с Макаром

Давыдычем в шахматы поиграем.

Уходят Кочуев и Елохов.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Ксения одна, потом Xиония.

Ксения. Я убита, уничтожена! Он унес мою душу. Какое холодное,

безжалостное презрение к женским чувствам, к женскому сердцу! И муж не

заступился за меня. Значит, он разделяет мнение Муругова... Значит, он меня

только словами утешает, обманывает. Нет, нам, кротким и не знающим жизни

женщинам, жить нельзя на свете, и не надо... Кому верить? На кого

положиться? Вот муж мой... Я знаю, что он меня любит, но положиться на него

я не могу... Он не говорит мне правды; он говорит только то, что мне

приятно, старается попасть в мой тон, утешает меня... утешает и обманывает.

Он, как ребенка, нянчит меня на руках, говорит мне: "Агу, душенька", -

пляшет передо мной, дарит куклы, конфеты, но умом своим, своим знанием жизни

не делится со мной. Вместо того чтобы учить, руководить меня, он со мной

соглашается; он боится оскорбить меня моим же невежеством; он боится, что я

буду спорить против неоспоримых истин, и прячет их, скрывает от меня. И я

уже ему верить не могу. Если он скрывает от меня свои убеждения, может

скрывать и что-нибудь другое.

Входит Xиония.

Xиония. Виталий Петрович прислали вам книжку.

Ксения. Хорошо; положи на столик. Поди! Ты мне ненужна!

Хиония уходит.

Прислал книгу... И в этой книге, вероятно, нет правды... не то что нужно для

меня, а какие-нибудь идиллии, небывалые добродетели... Филемон и

Бавкида... (Садится в кресло и берет книгу. Сначала смотрит заглавие, потом

перелистывает книгу и находит вложенные Барбарисовым бумаги.) Зачем это

здесь? (Читает.) "По старому счету за коляску для г-жи Клеманс 500. За новый

скат колес и гуттаперчевые шины 300 р. (Смотрит другой счет.) За

доставленные мадемуазель Клеманс бриллиантовые серьги 2 000 р. По старому

счету за взятые ею вещи 1 200 р." (Хватаясь за грудь.) Ай! Ах, боже мой!

(Протирает рукой глаза и опять рассматривает счета, потом кладет их на

столик и, медленно поднявшись с кресла, проходит несколько шагов.) Что это?

Что это со мной? Я как будто забыла, что... Что, что я забыла? Да!

(Осматривает свое очень дорогое платье.) Нет, я не сплю... Я одета... хорошо

одета... Зачем я так оделась? Да... мы хотели ехать на вечер... Что ж мы не

едем? Ах, да, я сделалась нездорова... Да, да, да, помню теперь... Меня

ужалила змея... Где змея? (Осматривается кругом.) Да какая змея? Откуда

она?.. О, нет! Это я говорила про змею... Он сказал: отдохни, успокойся...

прими капель! А я не легла... Надо успокоиться. (Садится в кресло.) Я

отдохну, успокоюсь... вот так... (Машинально берет со стола один из счетов и

прочитывает про себя.) Ай! я умираю! (Без чувств опускается на спинку

кресла.)

Входит Xиония.

Xиония. Маменька приехали и еще гости. Заснула. (Громко.) Ксения

Васильевна, Ксения Васильевна!

Ксения (очнувшись). А? Что?

Xиония. Маменька приехали и еще гости с ними. Они в зале, и Виталий

Петрович там.

Ксения. Кто приехал? Он, он?

Xиония. Кто "он" - то-с?

Ксения. Муругов... Он пришел за душой моей... Ты не пускай его ко

мне... Позови Виталия Петровича... Он за меня заступится... Тут змея, тут

змея... (Громко.) Защитите! (Опускается на кресло без чувств.)

Xиония. Батюшки! Что с ней? (Бежит в валу.) Виталий Петрович, Виталий

Петрович! Ксения Васильевна умирает!

Кочуев и Елохов входят и в испуге останавливаются. За ними тихо входят

Снафидина, Капитолина и Барбарисов.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Ксения, Кочуев, Елохов, Снафидина, Капитолина и Барбарисов.

Кочуев. Что такое? Что такое? Ей дурно! Спирту дайте, спирту! Ксения!

(Увидав счета.) О, какое гнусное, гнусное коварство! Это убийство! Ксения,

Ксения!

Ксения открывает глаза.

Она жива, она не умрет. Ксения, не умирай, не умирай! (Показывает ей счета.)

Это коварство, коварство! Ничего этого нет.

Елохов. Я вам говорил: не верьте даже глазам своим!

Ксения (тихо). Этого нет?

Кочуев Нет, нет, милая Ксения. Одну тебя, одну тебя люблю я.

Ксения. Сюда, поближе ко мне! (Кочуев становится подле нее на колени.

Она кладет руку ему на плечо.) Я... люблю... тебя.

Кочуев (целуя ее руку). И прощаешь?

Ксения. И прощаю. (Умирает.)

Картина.

20 декабря 1884 г.

Примечания

Печатается по тексту журнала "Русская мысль", 1885, No 2, со сверкой по

автографу, хранящемуся в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина.

Островский работал над пьесой в конце 1884 года, будучи тяжело болен,

стараясь выполнить обещание, данное артистке П. А. Стрепетовой, написать

новую пьесу для ее бенефиса.

"Я пишу обставленный лекарствами, - писал он ей 13 декабря 1884 года, -

нервы разбиты до последней степени; малейший шум меня пугает; я не сплю и не

ем почти ничего" ("Ежегодник Государственных театров", сезон 1918/1919 г.,

стр. 94). 20 декабря пьеса была закончена, 22 декабря принята

Театрально-литературным комитетом к представлению, и 24 декабря было

получено цензурное разрешение. 9 января 1885 года пьеса впервые поставлена в

Петербурге на сцене Александрийского театра в бенефис П. А. Стрепетовой. В

постановке участвовали: Петипа (Кочуев), Стрепетова (Ксения), Давыдов

(Елохов) и другие.

В Москве пьеса была поставлена в Малом театре 16 января 1885 года. В

спектакле приняли участие: Ленский (Кочуев), Федотова (Ксения), Медведева

(Снафидина), Макшеев (Елохов), Вильде (Муругов), Музиль (Барбарисов),

Садовская (Хиония), Живокини (Мардарий) и другие.

Общество драматических писателей присудило драматургу Грибоедовскую

премию, но сам он не был доволен своим произведением. В репертуаре пьеса

продержалась очень недолго. На советской сцене не ставилась.