| Главная » Книги |
Островский Александр Николаевич - Не от мира сего, Страница 2
Островский Александр Николаевич - Не от мира сегоы огарки. Неужели им
счет вести? И так каждая малость. Господам внимания нестоющее, а нам на
пользу.
Входит Мардарий.
Мардарий. Хиония Прокофьевна, барыня приехали.
Елохов. Доложите Ксении Васильевне, что я здесь; может быть, она
пожелает меня видеть.
Хиония. Хорошо, доложу-с... (Хиония Прокофьевна уходит.)
Елохов. Мардарий, надо Виталия Петровича уведомить. Он в театре.
Мардарий. Да уж я послал. Мы знаем, где их искать. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Елохов один.
Елохов. Живой о живом и думает. Вот и экономка, и та сокрушается, что с
приездом барыни ей меньше доходу будет, и откровенно объявляет об этом.
Виталий Петрович, как понадобились деньги, об жене встосковался, образ жизни
переменил. Барбарисов тоже об живом думает, желает тещино состояние все
вполне приобресть, безраздельно, чтоб рубля не пропало. Только одна Ксения
Васильевна, женщина с большими средствами, с капиталом, о живом не думает,
живет как птица, потому что не от мира сего. Ну, понятное дело, люди,
которые о живом-то думают, додумались и до ее капитала: "Что, мол, он у нее
без призрения находится!" И вот уж на ее капитал два претендента: муж да
Барбарисов. Как-то они ее разделят, бедную? Где дело о деньгах идет, там
людей не жалеют.
Входит Ксения Васильевна.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Елохов и Ксения Васильевна.
Елохов. Ксения Васильевна, здравствуйте! Давненько, давненько не
видались.
Ксения. Здравствуйте, Макар Давыдыч.
Елохов. Как вас бог милует? Устали?
Ксения (садится). Да, устала. Здоровье попрежнему. Что Виталий
Петрович? Как он себя чувствует?
Елохов. Телесно-то он здоров; пока еще изъяну никакого не заметно; ну, а душевного состояния похвалить нельзя. Сердцем
болен. Вы в нем много перемены увидите.
Ксения. Ах! Да скажите вы мне, пожалуйста, что тут у вас делается? Вы,
вероятно, знаете; он от вас ничего не скрывает.
Елохов. Я все знаю; но что же мне вам сказать-то? Про что изволите
спрашивать?
Ксения. Я так этого боюсь... столько я читала этих ужасов.
Елохов. Ужасов? Ужасов, бог миловал, никаких нет-с.
Ксения. Ну, как? Что вы от меня скрываете! Разве это не ужасы: огласка,
следствие, потом этот суд? Адвокаты, прокуроры речи там говорят... всю жизнь
человека разбирают, семейство его, образ жизни... ничего не щадят. Да это
умереть можно от стыда.
Елохов. Это действительно, Ксения Васильевна; старые люди говорят: от
сумы да от тюрьмы не убережешься. Только нам с Виталием Петровичем до этого
еще далеко.
Ксения. Далеко ли, близко ли, да ведь это непременно будет... Уж
ожидание-то одно...
Елохов. Ну, уж и "непременно"! Этого нельзя сказать-с.
Ксения. Ах, да вы говорите, пожалуйста, откровенно! Не мучьте меня! Я
знаю, что есть растрата... Большая она?
Елохов. Вот вы изволите говорить: растрата. Если уж растрата, так
большая, конечно, лучше.
Ксения. Да почему же?
Елохов. Когда большая растрата, так дело короче и хлопот меньше. Коли
есть характер, так садись равнодушно на скамью подсудимых и отправляйся,
куда тебя определят, а коли нет характера, так пулю в лоб; вот и все-с.
Ксения. Вы меня терзаете.
Елохов. Какое же терзание? Но понимаю. Мы растрату рассматриваем, так
сказать, теоретически, без всякого отношения к личностям. А небольшая
растрата, так тут хлопот много: мечется человек, убивается, как бы ее пополнить, чтоб не довести дела до суда; страдает, роковой-то День приближается,
а все-таки, глядишь, попадется, как кур во щи. Вот и выходит, что лучше
воровать-то большими кушами, покойнее.
Ксения. Вы сказали "роковой день"... Какой же это роковой день?
Елохов. Первое число. По первым числам обыкновенно бывает свидетельство
касс, а то бывают и внезапные ревизии.
Ксения. Да ведь первое число через два дня.
Елохов. Так точно-с, через два дня.
Ксения (утирая слезы). Хорошо, что я поторопилась. Ну, что ж! Я готова
отдать все, чтоб только спасти мужа. Какое же лучшее употребление я могу
сделать из своих денег? Да я и постороннему готова...
Елохов. Да-с, вот куда дело пошло! Так успокойтесь! Ничего этого нет,
никакой растраты. Дела его по службе в самом лучшем положении, он, вероятно,
скоро будет назначен главным управляющим в одном большом предприятии и будет
получать огромное жалование.
Ксения. Так за что же вы меня мучили напрасно?
Елохов. Да зачем же вы спрашивали? Откуда вам в голову пришло, что у
вашего мужа растрата?
Ксения. Мне писали.
Елохов. Кто?
Ксения. Письмо было без подписи: "Не доверяйте мужу, берегите себя и
свое состояние! Оставьте ваши деньги в руках матери! В городе идет слух, что
в том банке, где служит ваш муж, большая растрата. Винят главным образом
его".
Елохов. Хорошее письмо! Так жить нельзя, Ксения Васильевна! Или надо
совсем разойтись с мужем и утешаться только анонимными письмами, или надо
мужу верить и жечь эти письма не читая.
Ксения. Вы сказали, что Виталий Петрович переменился; что же, он
похудел?
Елохов. Нет, не похудел. Худеть ему никакого расчета нет. Он стал
серьезнее: глупых романов не читает, а читает книги дельные; глупых картин
по стенам не вешает.
Ксения. Да вот и в кабинете обстановка совсем другая; бывало, стыдно
войти.
Елохов. Бросил совсем играть в карты, не ездит в оперетку, то есть
ездит редко, а не каждый день. Положим, что он, по своей службе, должен
постоянно обращаться в компании тузов, миллионщиков, которые проводят время
довольно шумно и не очень нравственно, но он с волками живет, а по-волчьи не
воет. Прежде, может быть, тоже выл, но теперь перестал. А главная перемена:
влюблен.
Ксения. Как влюблен, в кого?
Елохов. В вас.
Ксения (с улыбкой). Ах, какие глупости!
Елохов. Действительно глупости. Жену довольно любить, а влюбленным быть
в нее - это излишняя роскошь. Но уж, видно, он так создан; ему мало быть
мужем, ему хочется быть еще любовником своей жены. Вот посмотрите, он вам
каждое утро будет букеты подносить.
Ксения. Что за пустяки! К чему это!
Елохов. Я сам видел, как он плакал, когда говорил о вас. Это очень
понятно: он всегда вас любил; он видит, что вас стараются разлучить, а что
теряешь, то кажется вдвое дороже.
Ксения. Я с вами согласна, но зачем преувеличивать! Любовь слово
большое. А то вспомнит про жену, вспомнит, что она добрая женщина, появится
у него теплое чувство, а ему сейчас уж представляется, что он влюблен. И
себя обманывает и жену. Ведь любовью можно покорить какое угодно сердце...
Значит, обманывать не надо, грех. Ведь любовь есть высшее благо, особенно
для женщины кроткой.
Елохов. Не от мира сего.
Ксения. Ведь это цель нашей жизни, венец всех желаний, торжество! Ведь
это та неоцененная редкость, которую ищут все женщины, а находят очень
немногие. Женщины кроткие, скромные меньше всего имеют надежды на это
счастье; но зато они дороже его ценят. Как они благодарны тем мужьям,
которые их любят, на какой пьедестал их ставят! Загляните в душу такой
женщины! Ведь это храм, где совершается скромное торжество добродетели.
Кроткая женщина не столько радуется тому, что ее любят, сколько торжествует,
что род людской не совсем пал, что не одна красота, а и скромное, любящее
сердце могут найти себе оценку. Это святое, духовное торжество, это ни с чем
несравнимая радость победы добра и честной жизни над злом и развратом. Ну,
вот и посудите теперь, честно ли обмануть такую женщину?
Елохов. Женщину не от мира сего.
Ксения. Вдруг она видит, что тот, кто плакал перед ней, клялся ей в
вечной любви, полюбил другую женщину, которая, кроме презрения, ничего не
заслуживает. Что у нее в душе-то делается тогда? Вы знаете, как тяжело
переносить незаслуженную обиду; ну, так вот такой-то поступок
со стороны мужа есть самая горькая, самая тяжелая обида, какую только
можно вообразить. Храм разрушен, осквернен, кумир валится с пьедестала в
грязь, вера в торжество добра и честности гибнет. Вместо светлой радости
какой-то тяжелый, давящий туман застилает душу - и в этом тумане (уж это наша
женская черта) начинаются мучительные грезы. Поминутно представляется, как
он ласкается к этой недостойной женщине, как она отталкивает его, говорит
ему: "Поди, у тебя есть жена", как он клянется, что никогда не любил жену,
что жены на то и созданы, чтоб их обманывать, что жена надоела ему своей
глупой кротостью, своими скучными добродетелями. Со мной уж это было один
раз. Я не знаю, как я не умерла тогда. У страстной, энергичной женщины
явится ревность, она отомстит или мужу, или сопернице, для оскорбленного
чувства найдется выход, а кроткая женщина и на протест не решится; для нее
все это так гадко покажется, что она только уйдет в себя, сожмется,
завянет... Да, цветок она, цветок... Пригреет его солнцем, он распустится,
благоухает, радуется; поднимется буря, подует холодный ветер, он вянет без
всякого протеста. Конечно, можно и не умереть от такой обиды, а уж жизнь
будет надломлена. Женщина сделается или озлобленной, сухой, придирчивой
моралисткой, или завянет, как цветок, и уж другой бури, другого мороза не
выдержит, свернется. (Пауза.) Да что он, в самом деле, что ли, опять полюбил
меня?
Елохов. Что ж, я взятку, что ль, взял с него?
Ксения встает, взглядывает на себя в зеркало и опять садится.
С какой стати мне, старой, седой крысе, обманывать вас?
Ксения (приглаживая прическу). А вот он взглянет на меня, такую
растрепанную, усталую, так авось разочаруется.
Елохов. Да он вас не за красоту любит. У него только и слов о вашем
здоровье, о вашем спокойствии. Он уж приторговал для вас имение в Крыму и
хочет устроить свои дела так, чтобы иметь возможность уезжать туда вместе с
вами месяца на три, на четыре в год.
Ксения. Неужели? А я так мечтала об этом; он как будто угадал мои
мысли.
Елохов. Вот и план имения.
Ксения. Покажите!
Елохов подает план.
Прелестно! Недалеко от моря и от Ялты. Все это очень хорошо! Я не ожидала.
(Опять встает и взглядывает в зеркало.) Но зачем он влюбился в меня? Мы
просто будем уважать или, как там говорится, почитать друг друга. (Смеется.)
А любовь... Нет, я ее боюсь. Я боюсь... что поверю его любви. Мне как-то
больно делается, точно притрагиваюсь к больному месту.
Елохов. Уж это ваше дело. Как хотите, так и размежевывайтесь.
Ксения. Не нуждается ли он в деньгах?
Елохов. Едва ли. А, впрочем, как, чай, не нуждаться! Дом без хозяйки,
грабят со всех сторон. Вероятно, путается в расчетах; только серьезных
затруднений нет. Да вы с ним сами поговорите, только не пугайте его излишней
строгостью.
Ксения. Уж это завтра; нынче я с ним ни о чем не буду говорить.
Елохов. Вот, кажется, он приехал. (Подходит к двери.) Бросился на вашу
половину. Он теперь весь дом обегает, будет искать вас. Подите к нему.
Ксения уходит.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Елохов один, потом Мардарий.
Елохов. Кажется, дело улаживается. Теперь можно и домой отправляться, а
завтра что бог даст. Доживем, так увидим.
Входит Мардарий.
Мардарий. Виталий Петрович просят вас подождать их.
Елохов. Подождать? Ну, что ж, можно и подождать. Где он?
Мардарий. В гостиной с барыней разговаривают,
Елохов. Чай, обрадовался, Виталий-то Петрович?
Мардарий. Да как же, помилуйте-с... Столько-то времени не видались...
Опять же насчет здоровья сумлевались... Это доведись до всякого, так все
одно-с. Мало ли что тут болтали ? Прислуга от ихней маменьки ходит., Только,
по видимости, все это пустяки. (Мардарий уходит.)
Входит Кочуев.
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Елохов, Кочуев и потом Мардарий.
Кочуев. Ксения Васильевна просит у тебя извинения; она не выйдет,
отдохнуть хочет, устала.
Елохов. Ну, как она?
Кочуев. Мила необыкновенно; я уж теперь еще больше влюблен. О деле,
говорит, завтра: "Утро вечера мудренее". Поцеловала меня... Холодненько
немножко, а все-таки любезно.
Елохов. Ну, не вдруг же.
Кочуев. Ах, Макар, я теперь совершенно покоен и так счастлив, как еще
никогда в жизни не бывал. Это я тебе обязан, ты ее настроил. (Целует
Елохова.) О чем вы тут с ней толковали?
Елохов. Об этом рассказывать долго. Скажу тебе одно: ее против тебя
вооружали, но вооружить не сумели; она за тебя и в огонь и в воду готова.
Она сейчас за тебя хотела пожертвовать всем своим состоянием.
Кочуев. Как? Что такое?
Елохов. Ты знаешь ли, зачем она поторопилась приехать? Она получила
письмо, что у нас растрата, и приехала спасать тебя от Сибири.
Кочуев. Кто ж это? Неужели теща?
Елохов. А кому ж больше? Или она, или Барбарисов.
Кочуев. Вот каковы у меня дружки! Они ни перед чем не остановятся. Да
пусть говорят, что хотят, теперь уж я их не боюсь. (Взглянув на стол.) Ах,
какая неосторожность!
Елохов. Какая неосторожность? В чем?
Кочуев. Да тут, на столе, есть бумажонки, которых жене видеть не нужно.
Елохов. Она и не подходила к столу.
Кочуев. Положим, что она никогда моих бумаг не трогает, а все-таки
лучше их убрать. (Разбирает бумаги.) Помнится мне, тут были два счета. Куда
они делись?.. (Хватает себя за лоб.) Или я их убрал прежде? Ты говоришь, что
она не подходила к столу?
Елохов. Да нет же; она сидела вот тут.
Кочуев (убирает бумаги в ящик). Вот так-то лучше; теперь можно
вздохнуть свободно.
Елохов. Что ж это ты так скоро убежал от жены?
Кочуев (медленно расставляя руки). Прогнали.
Елохов. Нужно, брат, в этом горе утешение какое-нибудь.
Кочуев. А вот сейчас. Мардарий!
Входит Мардарий.
Приготовь нам закусить что-нибудь да подай бутылку шампанского.
Мардарий уходит.
Вот теперь давай в шахматы играть.
Елохов (подвигая шахматный столик). Давай, давай! Оно хоть утешение и
плохое, да что ж делать? Вот уж теперь я тебя обыграю, потому что у тебя
голова теперь совсем другим занята. (Садится к столу и расставляет шахматы.)
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЛИЦА:
Кочуев.
Ксения Васильевна.
Евлампия Платоновна Снафидина, мать Ксении.
Капитолии а, другая дочь ее.
Барбарисов.
Елохов.
Прокофьевна.
Мардарий.
Гостиная в доме Кочуевых; две двери: одна, налево от актеров, в комнаты
Ксении, другая, в глубине, в залу. С правой стороны окна.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Хиония Прокофьевна смотрит в окно; входит Мардарий.
Мардарий. Виталий Петрович приказали узнать, воротились Ксения
Васильевна или нет.
Xиония. Какая уж очень необыкновенная любовь вдруг проявилась!
Мардарий. Да-с, Хиония Прокофьевна, уж даже до чрезвычайности.
Хиония. Недавно, кажется, виделись; целое утро тут в разговорах
прохлаждались.
Мардарий. Да-с, точно молодые, точно недавно повенчались. Как, говорит,
приедет, так доложи.
Xиония. Ну, да вот нечего делать; она еще у маменьки у своей, потому
навестить маменьку это первый долг.
Мардарий. Само собой, ежели визиты, так уж к маменьке завсегда первый
визит.
Хиония. А я так думаю, Мардарий Иваныч, что торопиться-то некуда;
успеют и наглядеться друг на друга, и надоесть друг другу.
Мардарий. Это вперед человек знать не может, потому ему не дано. А
только спервоначалу чувства у барина большие: вчера Виталий Петрович от
радости мне десять рублей дали.
Хиония. Вам хорошо! Такого-то барина днем с огнем поискать; а я вот от
Ксении Васильевны ничего не видала; а еще исполнительности требует.
Мардарий. Да помилуйте, разве вам мало было подарков и от Ксении
Васильевны? Уж это грех сказать.
Хиония. Подарки подарками, а все приятнее, ежели они от легкого сердца,
с удовольствием.
Мардарий. У них другое воспитание.
Хиония. Нет, уж это человеком выходит, родом. У них и маменька... Одна
серьезность да строгость, а чувств никаких. А вот кто-то подъехал. Нет, это
Фирс Лукич.
Мардарий. Господин Барбарисов?
Хиония. Он. А вот с другой стороны и Ксения Васильевна с маменькой, и
Капитолина Васильевна с ними.
Мардарий. Пойти доложить. (Уходит.)
Хиония Прокофьевна поправляет на столе салфетку и уходит в залу.
Из залы выходят Ксения Васильевна, Снафидина, Капитолина и Барбарисов.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Ксения, Снафидина, Капитолина и Барбарисов.
Барбарисов. Ксения Васильевна, позвольте вас поздравить с приездом.
Счел первым долгом...
Ксения. Благодарю вас. Вы извините меня, я с дороги немного устала.
Барбарисов. Ах, сделайте одолжение, не обращайте на меня никакого
внимания! Я только счел приятной обязанностью.
Ксения. Побеседуйте с сестрой; она, я думаю, сумеет вас занять.
Пойдемте, маменька, ко мне, там уютнее.
Снафидина. Мне все равно, пойдем, пожалуй.
Ксения и Снафидина уходят в дверь налево.
Барбарисов. Ну, что же, был какой-нибудь разговор?
Капитолина (печально). Был.
Барбарисов. Что же, какой, какой?
Капитолина. Мало ли что тут было: и слезы, и упреки, и поцелуи, и опять
слезы, и опять поцелуи.
Барбарисов. Да чем же кончилось?
Капитолина (сквозь слезы). Отдала все, все отдала.
Барбарисов. О, слабость, проклятая слабость!
Капитолина. Она со мной только строга-то.
Барбарисов. Для чего ж она ей отдала? Зачем Ксении Васильевне деньги
понадобились?
Капитолина. Имение в Крыму покупает.
Барбарисов. Вот это отлично придумано, подход ловкий. Женщине и жить-то
всего год, много два осталось, а они имение.
Капитолина. Да с чего ты взял? Сестра здорова.
Барбарисов. Поспорь еще! Я у доктора-то спрашивал.
Капитолина. А вот в Крыму поправится.
Барбарисов. Да, пожалуй... мудреного нет... Экое наказание! Вот и верь
твоей маменьке, и рассчитывай на ее слова.
Капитолина. Да что ж, разве тебе мало моего-то приданого?
Барбарисов. Смешно слушать! Нет, не мало, не мало, Капитолина
Васильевна... И за то я, по своему ничтожеству, должен бога благодарить.
Так, что ли, рассуждать прикажете?
Капитолина. Да как хочешь! Что мне?
Барбарисов. Не мало, Капитолина Васильевна; справедливы ваши слова. Да
пойми ты, ведь больше-то лучше. Так или нет?
Капитолина. Конечно, лучше.
Барбарисов. Так ведь и я про то же. Что она говорила-то? "Ксения должна
разойтись с мужем и жить у меня. Она женщина кроткая; ей ничего не нужно.
Все будет ваше, только ведите себя хорошо и во всем слушайтесь меня".
Самодурство! Сейчас видно, что из купеческого рода.
Капитолина. "Из купеческого рода"! Туда же. Да сам-то ты кто?
Барбарисов. Я и не хвастаюсь. Не титулованная особа, извините, из
разночинцев. Да вот ум имею да способности. Искала бы себе лучше, коли я не
пара.
Капитолина. Да где я искать-то стану? Кого я вижу? Меня до двадцати
пяти лет держат взаперти. Маменька все шепталась да советовалась с какими-то
старухами, да вот и нашли где-то тебя. Маменька мне говорит: "Вот тебе
жених; это твоя судьба. Полюби его!" Ну, я и полюбила.
Барбарисов. И прекрасно сделала. Зачем ты только споришь со мной и
маменьку свою защищаешь? Уж я даром слова не скажу.
Капитолина. Да я и сама не знаю, что говорю. Скучно мне до смерти,
поскорее бы вырваться.
Барбарисов. Да вырвешься, погоди; вот срок кончится.
Капитолина. Когда же он кончится?
Барбарисов. Как я просил твоей руки, она мне сказала: "Извольте, я
согласна, но только целый год вы будете "а испытании; я хочу прежде узнать
ваше поведение и ваш характер". Теперь этому испытанию скоро конец; полтора
месяца только осталось. Вот тогда мы поговорим с вами, любезная маменька!
Ах, как мне жаль этих денег, просто хоть плакать!
Капитолина. Да и мне жалко.
Барбарисов. Кто-то идет сюда.
Капитолина. Я пойду к ним. Что они там секретничают? (Уходит в дверь
налево.)
Входит Елохов с букетом.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Барбарисов и Елохов.
Елохов (положив букет на стол). Здравствуйте! Вы уж здесь?
Барбарисов. Поздравить с приездом заехал.
Елохов. А где же Ксения Васильевна?
Барбарисов. Она там, у себя; у нее Евлампия Платоновна и Капитолина
Васильевна.
Елохов. Обрадовалась, я думаю, Евлампия-то Платоновна?
Барбарисов. Да-с, обрадовалась, обрадовалась, очень, очень
обрадовалась. Перестаньте хитрить-то, перестаньте хитрить-то! Не на того
напали.
Елохов. Что вы, какая хитрость? Это не наше занятие.
Барбарисов. Знаю я, хорошо знаю, тут уж вперед все подстроено было. Я
вчера говорил вам, что этот приезд недаром. Так и вышло.
Елохов. Ничего не понимаю.
Барбарисов. И как тонко все устроено! Мы с Капитолиной Васильевной не
успели и опомниться, а уж готово! Радость, слезы и великодушие! А я думаю, и
мы тоже в этом деле заинтересованы, и мы должны иметь голос.
Елохов. В каком деле-то?
Барбарисов. "Маменька, я покупаю имение в Крыму, так пожалуйте денег!"
Извольте, дочка, берите, сколько вам угодно, берите, берите без счета.
Елохов. А вас и не спросились? Это действительно обидно.
Барбарисов. И какое имение! Никакого имения нет. Все выдумки, все
обман!
Елохов. А если есть?
Барбарисов. Ну, положим, и есть, да за что же награждать-то без
разбора?
Елохов. Кого люблю, того и дарю.
Барбарисов. К чему такая слабость непростительная? Зачем распускаться?
Евлампия Платоновна не должна забывать, с 
| |
| Просмотров: 307 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры