Главная » Книги

Ницше Фридрих - Так говорил Заратустра

Ницше Фридрих - Так говорил Заратустра


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15

   Фридрих Ницше.

Так говорил Заратустра *

  

Книга для всех и ни для кого

    

Friedrich Nietzsche

"Also Sprach Zarathustra"

    


    
  
   [*] - Непосредственная предыстория этой книги - своего рода ницшевской Библии, падает на начало 80-х годов, а точнее, на промежуток времени от августа 1881 до января 1883 г., когда, по позднему признанию Ницше, на него снизошли два "видения": сначала мысль о "вечном возвращении", а потом и образ самого Заратустры. Дальнейшая хронология написания книги представляет собой совершенный образец чисто штурмового вдохновения. Книга создавалась урывками, но в необыкновенно короткие сроки: фактически чистое время написания первых трех частей заняло не больше месяца, по десять дней на каждую, так что окончательный календарь выглядит следующим образом:
   1 - 10 февраля 1883 г. в Рапалло: 1-я часть; вышла в свет в июне того же года в лейпцигском издательстве Шмейцнера.
   26 июня - 6 июля 1883 г. в Рапалло: 2-я часть; вышла в свет в сентябре в том же издательстве.
   8 - 20 января 1884 г. в Сильс-Мария: 3-я часть; вышла в свет в марте там же.
   Последняя, 4-я часть была написана в Ницце в январе - феврале 1885 г. и вышла в свет в апреле того же года в издательстве Наумана в количестве 40 экземпляров, предназначенных только для узкого круга знакомых.
   С. Л. Франк вспоминает: "Зимой 1901-2 гг. мне случайно попала в руки книга Ницше "Так говорил Заратустра". Я был потрясен - не учением Ницше, - а атмосферой глубины духовной жизни, духовного борения, которой веяло от этой книги".
   Произведение публикуется по изданию: Фридрих Ницше, сочинения в 2-х томах, том 2, издательство "Мысль", Москва 1990.
   Перевод - Ю.М. Антоновского под редакцией К.А. Свасьяна.
  
  
  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ ЗАРАТУСТРЫ

1

  
   Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его - и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему:
   "Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
   В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи.
   Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли тебя.
   Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне.
   Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные - богатству своему.
   Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!
   Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу я спуститься.
   Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье!
   Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!
   Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком".
   - Так начался закат Заратустры.
  

2

  
   Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошел он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:
   "Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.
   Тогда нес ты свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Неужели не боишься ты кары поджигателю?
   Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и идет он, точно танцует?
   Заратустра преобразился, ребенком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих?
   Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать свое тело?"
   Заратустра отвечал: "Я люблю людей".
   "Разве не потому, - сказал святой, - ушел и я в лес и пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей?
   Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня".
   Заратустра отвечал: "Что говорил я о любви! Я несу людям дар".
   "Не давай им ничего, - сказал святой. - Лучше сними с них что-нибудь и неси вместе с ними - это будет для них всего лучше, если только это лучше и для тебя!
   И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще заставь их просить ее у тебя!"
   "Нет, - отвечал Заратустра, - я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден".
   Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: "Тогда постарайся, чтобы они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к отшельникам и не верят, что мы приходим, чтобы дарить.
   Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если они ночью, в своих кроватях, услышат человека, идущего задолго до восхода солнца, они спрашивают себя: куда крадется этот вор?
   Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь ты быть, как я, - медведем среди медведей, птицею среди птиц?"
   "А что делает святой в лесу?" - спросил Заратустра.
   Святой отвечал: "Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я Бога.
   Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога, моего Бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?"
   Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: "Что мог бы я дать вам! Позвольте мне скорее уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!" - Так разошлись они в разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.
   Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своем: "Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв".
  

3

  
   Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашел там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище - плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:
   Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?
   Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?
   Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
   Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя, Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная из обезьян.
   Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?
   Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!
   Сверхчеловек - смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!
   Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет.
   Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они!
   Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю - самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли!
   Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, - она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела и от земли.
   О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была вожделением этой души!
   Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собою?
   Поистине, человек - это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
   Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он - это море, где может потонуть ваше великое презрение.
   В чем то самое высокое, что можете вы пережить? Это - час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, так же как ваш разум и ваша добродетель.
   Час, когда вы говорите: "В чем мое счастье! Оно - бедность и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье должно бы было оправдывать само существование!"
   Час, когда вы говорите: "В чем мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей пищи? Он - бедность и грязь и жалкое довольство собою!"
   Час, когда вы говорите: "В чем моя добродетель! Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собою!"
   Час, когда вы говорите: "В чем моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый - это пламень и уголь!"
   Час, когда вы говорите: "В чем моя жалость! Разве жалость - не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие".
   Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если бы я уже слышал вас так восклицающими!
   Не ваш грех - ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу!
   Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?
   Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он - эта молния, он - это безумие! -
   Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: "Мы слышали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут его!" И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за свое дело.
  

4

  
   Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он так говорил:
   Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью.
   Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.
   В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.
   Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.
   Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.
   Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою - а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.
   Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.
   Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.
   Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски.
   Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.
   Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей добродетели еще жить и не жить более.
   Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть.
   Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя.
   Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неужели я игрок-обманщик? - ибо он хочет гибели.
   Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.
   Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.
   Я люблю того, кто карает своего Бога, так как он любит своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего Бога.
   Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при малейшем испытании: так охотно идет он по мосту.
   Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все вещи его гибелью.
   Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечет его к гибели.
   Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.
   Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек.
  

5

  
   Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. "Вот стоят они, говорил он в сердце своем, - вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей.
   Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и как проповедники покаяния? Или верят они только заикающемуся?
   У них есть нечто, чем гордятся они. Но как называют они то, что делает их гордыми? Они называют это культурою, она отличает их от козопасов.
   Поэтому не любят они слышать о себе слово "презрение". Буду же говорить я к их гордости.
   Буду же говорить я им о самом презренном существе, а это и есть последний человек".
   И так говорил Заратустра к народу:
   Настало время, чтобы человек поставил себе цель свою. Настало время, чтобы человек посадил росток высшей надежды своей.
   Его почва еще достаточно богата для этого. Но эта почва будет когда-нибудь бедной и бесплодной, и ни одно высокое дерево не будет больше расти на ней.
   Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится дрожать!
   Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос.
   Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя.
   Смотрите! Я показываю вам последнего человека.
   "Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда?" - так вопрошает последний человек и моргает.
   Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех.
   "Счастье найдено нами", - говорят последние люди, и моргают.
   Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к нему: ибо им необходимо тепло.
   Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще спотыкаются о камни или о людей!
   От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.
   Они еще трудятся, ибо труд - развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.
   Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.
   Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
   "Прежде весь мир был сумасшедший", - говорят самые умные из них, и моргают.
   Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся - иначе это расстраивало бы желудок.
   У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье - выше всего.
   "Счастье найдено нами", - говорят последние люди, и моргают.
   Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также "Предисловием", ибо на этом месте его прервали крик и радость толпы. "Дай нам этого последнего человека, о Заратустра, - так восклицали они, - сделай нас похожими на этих последних людей! И мы подарим тебе сверхчеловека!" И все радовались и щелкали языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:
   "Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.
   Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком часто слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как козопасам.
   Непреклонна душа моя и светла, как горы в час дополуденный. Но они думают, что холоден я и что говорю я со смехом ужасные шутки.
   И вот они смотрят на меня и смеются, и, смеясь, они еще ненавидят меня. Лед в смехе их".
  

6

  
   Но тут случилось нечто, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным. Ибо тем временем канатный плясун начал свое дело: он вышел из маленькой двери и пошел по канату, протянутому между двумя башнями и висевшему над базарной площадью и народом. Когда он находился посреди своего пути, маленькая дверь вторично отворилась, и детина, пестро одетый, как скоморох, выскочил из нее и быстрыми шагами пошел во след первому. "Вперед, хромоногий, - кричал он своим страшным голосом, - вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, чтобы я не пощекотал тебя своею пяткою! Что делаешь ты здесь между башнями? Ты вышел из башни; туда бы и следовало запереть тебя, ты загораживаешь дорогу тому, кто лучше тебя!" - И с каждым словом он все приближался к нему - и, когда был уже на расстоянии одного только шага от него, случилось нечто ужасное, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным: он испустил дьявольский крик и прыгнул через того, кто загородил ему дорогу. Но этот, увидев, что его соперник побеждает его, потерял голову и канат; он бросил свой шест и сам еще быстрее, чем шест, полетел вниз, как какой-то вихрь из рук и ног. Базарная площадь и народ походили на море, когда проносится буря: все в смятении бежало в разные стороны, большею частью там, где должно было упасть тело.
   Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало тело, изодранное и разбитое, но еще не мертвое. Немного спустя к раненому вернулось сознание, и он увидел Заратустру, стоявшего возле него на коленях. "Что ты тут делаешь? - сказал он наконец. - Я давно знал, что черт подставит мне ногу. Теперь он тащит меня в преисподнюю; не хочешь ли ты помешать ему?"
   "Клянусь честью, друг, - отвечал Заратустра, - не существует ничего, о чем ты говоришь: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое тело: не бойся же ничего!"
   Человек посмотрел на него с недоверием. "Если ты говоришь правду, - сказал он, - то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немного больше животного, которого ударами и впроголодь научили плясать".
   "Не совсем так, - сказал Заратустра, - ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты гибнешь от своего ремесла; за это я хочу похоронить тебя своими руками".
   На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки Заратустры. -

7

   Тем временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась во мраке; тогда рассеялся и народ, ибо устают даже любопытство и страх. Но Заратустра продолжал сидеть на земле возле мертвого и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени. Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Заратустра и сказал в сердце своем:
   "Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека, зато труп поймал он.
   Жутко человеческое существование и к тому же всегда лишено смысла: скоморох может стать уделом его.
   Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из темной тучи, называемой человеком.
   Но я еще далек от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я еще середина между безумцем и трупом.
   Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный, недвижный товарищ! Я несу тебя туда, где я похороню тебя своими руками".
  

8

  
   Сказав это в сердце своем, Заратустра взял труп себе на спину и пустился в путь. Но не успел он пройти и ста шагов, как человек подкрался к нему и стал шептать ему на ухо - и гляди-ка, тот, кто говорил, был скоморох с башни. "Уходи из этого города, о Заратустра, - говорил он, - слишком многие ненавидят тебя здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя правоверные, и они зовут тебя опасным для толпы. Счастье твое, что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как скоморох. Счастье твое, что ты пристал к мертвой собаке; унизившись так, ты спас себя на сегодня. Но уходи прочь из этого города - или завтра я перепрыгну через тебя, живой через мертвого". И сказав это, человек исчез; а Заратустра продолжал свой путь по темным улицам.
   У ворот города повстречались ему могильщики; они факелом посветили ему в лицо, узнали Заратустру и много издевались над ним: "Заратустра уносит с собой мертвую собаку: браво, Заратустра обратился в могильщика! Ибо наши руки слишком чисты для этой поживы. Не хочет ли Заратустра украсть у черта его кусок? Ну, так и быть! Желаем хорошо поужинать! Если только черт не более ловкий вор, чем Заратустра! - Он украдет их обоих, он сожрет их обоих!" И они смеялись и шушукались между собой.
   Заратустра не сказал на это ни слова и шел своей дорогой. Он шел два часа по лесам и болотам и очень часто слышал голодный вой волков; наконец и на него напал голод. Он остановился перед уединенным домом, в котором горел свет.
   "Голод нападает на меня, как разбойник, - сказал Заратустра. - В лесах и болотах нападает на меня голод мой и в глубокую ночь.
   Удивительные капризы у моего голода. Часто наступает он у меня только после обеда, и сегодня целый день я не чувствовал его; где же замешкался он?"
   И с этими слонами Заратустра постучался в дверь дома. Появился старик; он нес фонарь и спросил: "Кто идет ко мне и нарушает мой скверный сон?"
   "Живой и мертвый, - отвечал Заратустра. - Дайте мне поесть и попить; днем я забыл об этом. Тот, кто кормит голодного, насыщает свою собственную душу: так говорит мудрость".
   Старик ушел, но тотчас вернулся и предложил Заратустре хлеб и вино. "Здесь плохой край для голодающих, сказал он, - поэтому я и живу здесь. Зверь и человек приходят ко мне, отшельнику. Но позови же своего товарища поесть и попить, он устал еще больше, чем ты". Заратустра отвечал: "Мертв мой товарищ, было бы трудно уговорить его поесть". "Это меня не касается, - ворча произнес старик, - кто стучится в мою дверь, должен принимать то, что я ему предлагаю. Ешьте и будьте здоровы!" -
   После этого Заратустра шел еще два часа, доверяясь дороге и свету звезд: ибо он был привычный ночной ходок и любил всему спящему смотреть в лицо. Но когда стало светать, Заратустра очутился в глубоком лесу, и дальше уже не было видно дороги. Тогда он положил мертвого в дупло дерева на высоте своей головы - ибо он хотел защитить его от волков - и сам лег на землю, на мох. И тотчас уснул он, усталый телом, но с непреклонной душою.
  

9

  
   Долго спал Заратустра, и не только утренняя заря, но и час дополуденный прошли по лицу его. Но наконец он открыл глаза: с удивлением посмотрел Заратустра на лес и тишину, с удивлением заглянул он внутрь самого себя. Потом он быстро поднялся, как мореплаватель, завидевший внезапно землю, и возликовал: ибо он увидел новую истину. И так говорил он тогда в сердце своем:
   "Свет низошел на меня: мне нужны спутники, и притом живые, - не мертвые спутники и не трупы, которых ношу я с собою, куда я хочу.
   Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами за собой - и туда, куда я хочу.
   Свет низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада!
   Сманить многих из стада - для этого пришел я. Негодовать будет на меня народ и стадо: разбойником хочет называться Заратустра у пастухов.
   У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. У пастухов, говорю я, но они называют себя правоверными.
   Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя, преступника - но это и есть созидающий.
   Посмотри на правоверных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя, преступника - но это и есть созидающий.
   Спутников ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не верующих. Созидающих так же, как он, ищет созидающий, тех, кто пишут новые ценности на новых скрижалях.
   Спутников ищет созидающий и тех, кто собирал бы жатву вместе с ним: ибо все созрело у него для жатвы. Но ему недостает сотни серпов; поэтому он вырывает колосья и негодует.
   Спутников ищет созидающий и тех, кто умеет точить свои серпы. Разрушителями будут называться они и ненавистниками добрых и злых. Но они соберут жатву и будут праздновать.
   Созидающих вместе с ним ищет Заратустра, собирающих жатву и празднующих вместе с ним ищет Заратустра: что стал бы он созидать со стадами, пастухами и трупами!
   И ты, мой первый спутник, оставайся с благом! Хорошо схоронил я тебя в дупле дерева, хорошо спрятал я тебя от волков.
   Но я расстаюсь с тобою, ибо время прошло. От зари до зари осенила меня новая истина.
   Ни пастухом, ни могильщиком не должен я быть. Никогда больше не буду я говорить к народу: последний раз говорил я к мертвому.
   К созидающим, к пожинающим, к торжествующим хочу я присоединиться: радугу хочу я показать им и все ступени сверхчеловека.
   Одиноким буду я петь свою песню и тем, кто одиночествует вдвоем; и у кого есть еще уши, чтобы слышать неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем своим.
   Я стремлюсь к своей цели, я иду своей дорогой; через медлительных и нерадивых перепрыгну я. Пусть будет моя поступь их гибелью!"
  

10

  
   Так говорил Заратустра в сердце своем, а солнце стало уже на полдень; тогда он вопросительно взглянул на небо: ибо услышал над собою резкий крик птицы. И он увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воздух, а с ним - змея, но не в виде добычи, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами шею его.
   "Это мои звери!" - сказал Заратустра и возрадовался в сердце своем.
   "Самое гордое животное, какое есть под солнцем, и животное самое умное, какое есть под солнцем, - они отправились разведать.
   Они хотят знать, жив ли еще Заратустра. И поистине, жив ли я еще?
   Опаснее оказалось быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра. Пусть же ведут меня мои звери!"
   Сказав это, Заратустра вспомнил слова святого в лесу, вздохнул и говорил так в сердце своем:
   "Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя!
   Но невозможного хочу я; попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом!
   И если когда-нибудь мой ум покинет меня - ах, он любит улетать! - пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием!" -
   - Так начался закат Заратустры.
  
  

РЕЧИ ЗАРАТУСТРЫ

О трех превращениях

  
   Три превращения духа называю я вам: как дух становится верблюдом, львом верблюд и, наконец, ребенком становится лев.
   Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, который способен к глубокому почитанию: ко всему тяжелому и самому трудному стремится сила его.
   Что есть тяжесть? - вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его.
   Что есть трудное? - так вопрошает выносливый дух; скажите, герои, чтобы взял я это на себя и радовался силе своей.
   Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать свое высокомерие? Заставить блистать свое безумие, чтобы осмеять свою мудрость?
   Или это значит: бежать от нашего дела, когда оно празднует свою победу? Подняться на высокие горы, чтобы искусить искусителя?
   Или это значит: питаться желудями и травой познания и ради истины терпеть голод души?
   Или это значит: больным быть и отослать утешителей и заключить дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего ты хочешь?
   Или это значит: опуститься в грязную воду, если это вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и теплых жаб?
   Или это значит: тех любить, кто нас презирает, и простирать руку привидению, когда оно собирается пугать нас?
   Все самое трудное берет на себя выносливый дух: подобно навьюченному верблюду, который спешит в пустыню, спешит и он в свою пустыню.
   Но в самой уединенной пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе добыть и господином быть в своей собственной пустыне.
   Своего последнего господина ищет он себе здесь: врагом хочет он стать ему, и своему последнему богу, ради победы он хочет бороться с великим драконом.
   Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? "Ты должен" называется великий дракон. Но дух льва говорит "я хочу".
   Чешуйчатый зверь "ты должен", искрясь золотыми искрами, лежит ему на дороге, и на каждой чешуе его блестит, как золото, "ты должен!".
   Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит сильнейший из всех драконов: "Ценности всех вещей блестят на мне".
   "Все ценности уже созданы, и каждая созданная ценность - это я. Поистине, "я хочу" не должно более существовать!" Так говорит дракон.
   Братья мои, к чему нужен лев в человеческом духе? Чему не удовлетворяет вьючный зверь, воздержный и почтительный?
   Создавать новые ценности - этого не может еще лев; но создать себе свободу для нового созидания - это может сила льва.
   Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед долгом - для этого, братья мои, нужно стать львом.
   Завоевать себе право для новых ценностей - это самое страшное завоевание для духа выносливого и почтительного. Поистине, оно кажется ему грабежом и делом хищного зверя.
   Как свою святыню, любил он когда-то "ты должен"; теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и мечту, чтобы добыть себе свободу от любви своей: нужно стать львом для этой добычи.
   Но скажите, братья мои, что может сделать ребенок, чего не мог бы даже лев? Почему хищный лев должен стать еще ребенком?
   Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения.
   Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое слово утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой мир находит потерявший мир.
   Три превращения духа назвал я вам: как дух стал верблюдом, львом верблюд и, наконец, лев ребенком. -
   Так говорил Заратустра. В тот раз остановился он в городе, названном: Пестрая корова.
  

О кафедрах добродетели

  
   Заратустре хвалили одного мудреца, который умел хорошо говорить о сне и о добродетели; за это его высоко чтили и награждали, и юноши садились перед кафедрой его. К нему пошел Заратустра и вместе с юношами сел перед кафедрой его. И так говорил мудрец:
   Честь и стыд перед сном! Это первое! И избегайте встречи с теми, кто плохо спит и бодрствует ночью!
   Стыдлив и вор в присутствии сна: потихоньку крадется он в ночи. Но нет стыда у ночного сторожа: не стыдясь, трубит он в свой рог.
   Уметь спать - не пустяшное дело: чтобы хорошо спать, надо бодрствовать в течение целого дня.
   Десять раз должен ты днем преодолеть самого себя: это даст хорошую усталость, это мак души.
   Десять раз должен ты мириться с самим собою: ибо преодоление есть обида, и дурно спит непомирившийся.
   Десять истин должен найти ты в течение дня: иначе ты будешь и ночью искать истины и твоя душа останется голодной.
   Десять раз должен ты смеяться в течение дня и быть веселым: иначе будет тебя ночью беспокоить желудок, этот отец скорби.
   Немногие знают это; но надо обладать всеми добродетелями, чтобы спать хорошо. Не дал ли я ложного свидетельства? Не нарушил ли я супружеской верности?
   Не позволил ли я себе пожелать рабыни ближнего моего? Все это мешало бы хорошему сну.
   И даже при существовании всех добродетелей надо еще понимать одно: уметь вовремя послать спать все добродетели.
   Чтобы не ссорились между собой эти милые бабенки! И на твоей спине, несчастный!
   Живи в мире с Богом и соседом: этого требует хороший сон. И живи также в мире с соседским чертом! Иначе ночью он будет посещать тебя.
   Чти начальство и повинуйся ему, даже хромому начальству! Этого требует хороший сон. Разве моя вина, если власть любит ходить на хромых ногах?
   Тот, по-моему, лучший пастух, кто пасет своих овец на тучных лугах: этого требует хороший сон.
   Я не хочу ни больших почестей, ни больших сокровищ: то и другое раздражает селезенку. Однако дурно спится без доброго имени и малых сокровищ.
   Малочисленное общество для меня предпочтительнее, чем злое; но и оно должно приходить и уходить вовремя: этого требует хороший сон.
   Мне также очень нравятся нищие духом: они способствуют сну. Блаженны они, особенно если всегда воздают им должное.
   Так проходит день у добродетельного. Но когда наступает ночь, я остерегаюсь, конечно, призывать сон! Он не хочет, чтобы его призывали - его, господина всех добродетелей!
   Но я размышляю, что я сделал и о чем думал в течение дня. Пережевывая, спрашиваю я себя терпеливо, как корова: каковы же были твои десять преодолений?
   И каковы были те десять примирений, десять истин и десять смехов, которыми мое сердце радовало себя?
   При таком обсуждении и взвешивании сорока мыслей на меня сразу нападает сон, незваный, господин всех добродетелей.
   Сон колотит меня по глазам - и они тяжелеют. Сон касается уст моих, и они остаются отверстыми.
   Поистине, тихими шагами приходит он ко мне, лучший из воров, и похищает у меня мысли: глупый стою я тогда, как эта кафедра.
   Но недолго стою я так: затем я уже лежу. -
   Слушая эти речи мудреца, Заратустра смеялся в сердце своем: ибо свет низошел на него. И так говорил он в сердце своем:
   Глупцом кажется мне этот мудрец со своими сорока мыслями; но я верю, что хорошо ему спится.
   Счастлив уже и тот, кто живет вблизи этого мудреца! Такой сон заразителен; даже сквозь толстую стену заразителен он.
   Чары живут в самой его кафедре. И не напрасно сидели юноши перед проповедником добродетели.
   Его мудрость гласит: так бодрствовать, чтобы сон был спокойный. И поистине, если бы жизнь не имела смысла и я должен был бы выбрать бессмыслицу, то эта бессмыслица казалась бы мне наиболее достойной избрания.
   Теперь я понимаю ясно, чего некогда искали прежде всего, когда искали учителей добродетели. Хорошего сна искали себе и увенчанной маками добродетели!
   Для всех этих прославленных мудрецов кафедры мудрость была сном без сновидений: они не знали лучшего смысла жизни.
   И теперь еще встречаются люди, похожие на этого проповедника добродетели, не всегда, однако, такие же честные, но их время прошло. И не долго стоять им, как уже будут они лежать.
   Блаженны сонливые: ибо скоро станут они клевать носом. -
   Так говорил Заратустра.
  

О потусторонниках

  
   Однажды и Заратустра устремил мечту свою по ту сторону человека, подобно всем потусторонникам. Актом страдающего и измученного Бога показался тогда мне мир.
   Сном показался тогда мне мир и поэтическим творением Бога: разноцветным дымом пред очами божественного недовольника.
   Добро и зло, и радость и страдание, и я и ты - все показалось мне разноцветным дымом пред очами Творца. Отвратить взор свой от себя захотел Творец - и тогда создал он мир.
   Опьяняющей радостью служит для страдающего - отвратить взор от страдания своего и забытьс

Другие авторы
  • Хвощинская Софья Дмитриевна
  • Семевский Михаил Иванович
  • Аггеев Константин, свящ.
  • Зуттнер Берта,фон
  • Зонтаг Анна Петровна
  • Шкловский Исаак Владимирович
  • Мстиславский Сергей Дмитриевич
  • Матинский Михаил Алексеевич
  • Эмин Николай Федорович
  • Соловьев Юрий Яковлевич
  • Другие произведения
  • Лессинг Готхольд Эфраим - Из трагедии "Натан Мудрый"
  • Дорошевич Влас Михайлович - Дисциплинарный батальон
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Письмо Гоголю
  • Щепкина-Куперник Татьяна Львовна - Карло Гоцци. Царь джиннов, или верная раба
  • Дорошевич Влас Михайлович - Праздник русского искусства
  • Венгеров Семен Афанасьевич - Смирнова-Сазонова С. И.
  • Гейнце Николай Эдуардович - Герой конца века
  • Ильф Илья, Петров Евгений - Золотой теленок
  • Вейнберг Петр Исаевич - Князь Владимир Андреевич Старицкий. Трагедия А. Ярославцова. Спб. 1858
  • Ходасевич Владислав Фелицианович - В. Ропшин (Б. Савинков). Книга стихов
  • Категория: Книги | Добавил: Ash (11.11.2012)
    Просмотров: 720 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа