Губер Петр Константинович - Донжуанский список Пушкина, Страница 2 - Книги

В его рассуждениях о женщинах проглядывает что-то восточное. Не случайно он обмолвился однажды:

Умна восточная система,

И прав обычай стариков:

Оне родились для гарема

Иль для неволи теремов.

Действительно, только гарем, охраняемый стражей из вооруженных евнухов, мог явиться достаточно надежной гарантией женской верности для этого мученика ревнивого воображения.

III.

Теоретическое пренебрежение к женщине и к любви на практике ведет с необходимостью к половой распущенности. Покорный своей страстной природе, Пушкин принес много жертв Афродите Общенародной. В этом нет ничего неожиданного, особенно если вспомнить нравы и привычки среды, к которой он принадлежал. Гораздо удивительнее, что ему ни разу и ни при каких обстоятельствах не пришло в голову усомниться в естественности и законности предоставленного мужчине права покупать женское тело за деньги. Без малого за сто лет до Пушкина Жан-Жак Руссо, посетив одну из знаменитых венецианских куртизанок, залился слезами при мысли, что существо, так щедро одаренное богом и природой, вынуждено торговать собой. Об этом рассказано в его "Исповеди", и, с точки зрения господствовавших в том веке понятий, это казалось столь дико и странно, что Вольтер считал названный эпизод наилучшим доказательством сумасшествия Руссо. Пушкин, рожденный в предпоследний год XVIII столетия, во многих отношениях остался верным духовным сыном Вольтера. Весьма вероятно, что он не смог бы понять и русских продолжателей Руссо - Достоевского с его Соней Мармеладовой и Толстого с Катюшей Масловой. О публичных домах он говорит в веселом, беззаботном тоне, именуя эти учреждения на ряду с ресторанами, театрами и даже... с книжными магазинами. Ф. Ф. Вигелю, былому соратнику по Арзамасу, он сообщает с сокрушением:

Ко в Кишиневе, видишь сам,

Ты не найдешь ни милых дам,

Ни сводни, ни книгопродавца...

В 1826 г. он пишет, задыхаясь от скуки в своем деревенском затворе: "Когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы, парижские театры и б......, то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство" (1).

Очень известная в свое время Софья Астафьевна, содержательница фешенебельного веселого дома, излюбленного гвардейской молодежью Петербурга, хорошо знала Пушкина. Он появлялся под ее гостеприимным кровом и в первые годы своего петер-

1. Переписка, т. I, стр, 351.

бургского житья, и много позднее, накануне женитьбы и даже после нее. "Мы вели жизнь довольно беспорядочную,- говорится в черновом наброске, относящемся, может быть, к первоначальной редакции "Пиковой Дамы". - Ездили к Софье Астафьевне без нужды побесить бедную старуху притворной разборчивостью". Это черта автобиографическая. Один из участников этих проказ, много лет спустя, вспоминал о них, невольно, надо полагать, приукрашая истину:

"Они, бывало, заходили к наипочтеннейшей Софье Астафьевне провести остаток ночи с ее компаньонками. Александр Сергеевич, бывало, выберет интересный суб'ект и начинает расспрашивать о детстве и обо всей прежней жизни, потом усовещевает и уговаривает бросить блестящую компанию, заняться честным трудом, итти в услужение, потом даст деньги на выход... Всего лучше, что благовоспитанная Софья Астафьевна жаловалась на поэта полиции, как на безнравственного человека, развращающего ее овечек" (2).

2. Н. И. Куликов, "Пушкин и Нащокин", Русск. Стар. 1886 г., авг., стр. 613

Можно думать, что с приютом Софьи Астафьевны связана жанровая картинка в стихах, найденная среди черновиков Пушкина и замечательная невозмутимо спокойным, эпическим тоном, в котором ведется повествование:

Сводня грустно за столом

Карты разлагает.

Смотрят барышни кругом,

Сводня им гадает-

"Три девятки, туз червей

И король бубновый.-

Спор, досада от речей

И при том обновы...

А по картам - ждать гостей

Надобно сегодня... ".

Вдруг стучатся у дверей;

Барышни и сводня

Встали, отодвинув стол;

Все толкнули ц .....

Шепчут: "Катя, кто пришел,

Посмотри хоть в щелку".

- "Что? Хороший человек;

Сводня с ним знакома;

Он с б...... целый век,

Он у них как дома".

Б.... в кухню [руки мыть]

Все бегом, прыжками,

Обуваться, букли взбить,

Прыскаться духами.

Гостя сводня между тем

Ласково встречает,

Просит ... его совсем;

Он же вопрошает:

"Что, как торг идет у вас-

Выручки довольно"?

Сводня за щеку взялась

И вздохнула больно.

"Верите ль, с Христова дня

Ровно до субботы

Все девчонки у меня

Были без работы.

Хоть и худо было мне,

Но такого горя

Не видала я во сне,

Хоть бежать за море.

Четверых гостей, гляжу,

Бог мне посылает.

Я б..... им вывожу,

Всякий выбирает.

....... они всю ночь,

Кончили, и что же?

Не платя, пошли все прочь,

Господи, мой боже!"

Гость ей: Право, мне вас жаль;

Здравствуй, Друг Анета!

Ах, Луиза! Что за шаль!

Подойди, Жанета,

А Луиза - поцелуй!

Выбрать, так обидишь.

Так на вас и .........

Только вас увидишь!"

- "Что же", сводня говорит,

. . . . . . . . . . . . .

. . . . . . ей в ответ:

- "Нет, не беспокойтесь,

Мне охоты что-то нет.

Девушки, не бойтесь!"

Он ушел. Все смолкло вдруг,

Сводня приуныла,

Дремлют девушки вокруг,

Свечка вся оплыла.

Сводня карты вновь берет,

Молча вновь гадает,

Но никто, никто нейдет...

Сводня засыпает.

Поистине целая бездна отделяет нас от "Записок из подполья" или от тех глав "Преступления и наказания", где Раскольников беседует с Соней (1).

После ссылки и до самой кончины Пушкин находился под бдительным надзором жандармов и полиции. Но на его галантные похождения начальство глядело сквозь пальцы. "Laissez le courrir le monde, chercher des filles", советовал генералу Бенкендорфу шпион, вертевшийся в большом свете. И, повидимому, этот совет был принят к руководству.

Далеко не всегда высшая полицейская власть являлась столь снисходительной. Так, в 1829 г.

1. Интересно отметить, что Достоевский в середине сороковых годов мог знать Софью Астафьевну если не лично, то по наслышке. Намек на это содержится в повести "Чужая жена", напечатанной в 1848 г. в "Отечественных Записках". См. Собрание соч. Достоевского изд. Маркса, т. 1, стр. 467.

с одним из ближайших друзей Пушкина князем П. А. Вяземским стряслась очень неприятная история: тайные агенты донесли, куда следует, что князь - человек женатый и солидный - провел с Пушкиным ночь в веселом доме. Пушкина никто ке думал беспокоить по этому поводу. Но князь по возвращении в Москву получил от московского генерал-губернатора бумагу, в которой говорилось, что правительству известно его развратное поведение, и что в случае, если он будет вовлекать в пороки молодежь, против него будут приняты меры строгости. Вяземский страшно вознегодовал и собирался даже уехать навсегда за границу. Пушкин, напротив, отнесся к этому происшествию очень легкомысленно: "Сделай милость, забудь выражение развратное его поведение. Оно просто ничего не значит. Жуковский со смехом говорил, будто бы говорят, что ты пьяный был у..... и утверждает, что наша поездка в неблагопристойную Коломну к бабочке-Филимонову подала повод к этому упреку. Филимонов, конечно, борделен, а его бабочка, конечно, рублевая, паршивая Варюшка, в которую и жаль, и гадко что-нибудь нашего всунуть. Впрочем, если бы ты вошел и в неметафорический бордель, все ж не беда.

Я захожу в ваш милый дом,

Как вольнодумец в храм заходит" (1).

Не следует, однако, слишком доверять этой показной фривольности: вольтерианские стишки и достойные Мефистофеля циничные рассуждения часто бывали только щитом, за которым Пушкин скрывал свои истинные мысли и чувства. Многое можно познать лишь путем сравнения. И достаточно сравнить

1. Переписка, т. II, стр. 84. Филимонов был издателем журнала "Бабочка".

Пушкина хотя бы с его приятелем А. Н. Вульфом, чтобы сразу заметить кардинальную разницу.

Вульф, младший Пушкина несколькими годами, находился под сильным его влиянием. Петербургский Вальмон учился у псковского ловеласа. Вульф был холодный сладострастник, хитрый и расчетливый волокита, способный с успехом вести несколько амурных интриг за раз. Изданный несколько лет тому назад подробный дневник его, полный откровенных признаний, содержит любопытный материал для характеристики нравственных понятий, господствовавших среди русского дворянства двадцатых годов. Нужно сопоставить этот дневник с перепискою и самыми вольными стихами Пушкина, чтобы почувствовать, какое огромное расстояние разделяет их авторов. Даже в моральном отношении поэт резко возвышался над окружающей средой. Нет нужды, что порою он бывал не лучше того же Вульфа. Зато в других случаях, когда было затронуто его сердце или загоралось воображение, его голос тотчас же обретал новые интонации. И он забывал без остатка свою циническую мудрость, свое сластолюбивое эпикурейство и свою дальновидную стратегию хладнокровного соблазнителя.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Пушкин впервые испытал любовь еще совсем ребенком. В черновой программе автобиографических записок значится: "Первые впечатления. Юсупов сад - землетрясение - няня. От'езд матери в деревню. Первые неприятности. Гувернантки. [Смерть Николая. Ранняя любовь]. Рождение Льва. Мои неприятные воспоминания. - Смерть Николая. - Монфор. - Русло. - Кат. П. и Анна Ив. - Нестерпимое состояние. - Охота к чтению. - Меня везут в ПБ. - Иезуиты. Тургенев. - Лицей".

В той же программе, среди перечисления событий лицейского периода, читаем: "Первая любовь". Итак сам Пушкин разделял эти два факта, очевидно не считая своей "ранней" любви за настоящую. Действительно, ему могло быть тогда не более 6-9 лет.

Об этом еще совсем ребяческом увлечении Пушкина не сохранилось никаких биографических данных, если не считать вышеприведенной записи в программе. Но в 1815 г. Пушкин в стихотворном "Послании к Юдину" припомнил этот полузабытый эпизод:

Подруга возраста златова,

Подруга красных детских лет,

Тебя ли вижу,- взоров свет,

Друг сердца, милая ***?

То на конце аллеи темной

Вечерней тихою порой,

Одну, в задумчивости томной

Тебя я вижу пред собой;

Твой шалью стан непокровенный,

Твой взор на груди потупленный...

Одна ты в рощице со мною,

На костыли мои склонясь (1),

Стоишь под ивою густою,

И ветер сумраков, резвясь,

На снежну грудь прохладой дует,

Играет локоном власов

И ногу стройную рисует

Сквозь белоснежный твой покров.

Биографы не могли доискаться, кто скрывался под тремя звездочками, поставленными в рукописи самим поэтом. С наибольшей долей вероятия Н. О. Лернер предполагает, что героиней детского романа Пушкина была Софья Николаевна Сушкова. "Маленький Пушкин - рассказывает П.И.Бартенев: - часто бывал у Трубецких [кн. Ивана Дмитриевича] и у Сушковых [Николая Михайловича, тоже литератора], а по четвергам его возили на знаменитые детские балы танцмейстера Иогеля" (2).

Софья Сушкова была на год моложе Пушкина. Относительно дальнейшей ее судьбы известно только, что она вышла замуж за А. А. Панчулидзева, бывшего губернатором в Пензе, и скончалась в 1843 г.

В "Послании к Юдину" обращает на себя внимание чрезвычайная конкретность и вместе с тем некоторая нескромность изображаемых сцен. Эту последнюю приходится отнести всецело на счет поэтического вымысла. Само собою разумеется, что никаких тайных свиданий не могла назначать Пушкину юная особа, имевшая от роду всего восемь лет и находившаяся, надо полагать, на попечении нянек и гувернанток. Скороспелый эротизм Пушкина был

1. Юный стихотворец изображает себя в виде воина, вернувшегося с "поля битвы и чести".

2. О "ранней любви" Пушкина см. статью Н. О. Лернера в журнале "Пушкин и его современники". Вып. XIV.

в данном случае только неизбежной данью тому литературному жанру, на служение которому он отдавал в те годы главные силы своего таланта. Гривуазные французские поэты - Вольтер, Грекур, Грессе, Дора, Лебрэн и Парни - явились для него первыми литературными образцами. Они же, раньше товарищей по Лицею, которых Пушкин вообще сильно обогнал в своем развитии, стали для него учителями в искусстве любить.

На заре эмоциональной и чувственной жизни отрока, в пору первого пробуждения мужских инстинктов, изящная литература всегда играла и всегда будет играть очень заметную роль. "Любви нас не природа учит, а первый пакостный роман"- меланхолически заметил Пушкин, перефразируя изречение Шатобриана. В те годы, когда Пушкин был еще неопытным юнцом, таким пакостным романом par excellence считались "Опасные Связи" Шодерло де Лакло, произведение утонченное и блестящее, последний отравленный цветок XVIII века, классический компендиум любовной науки, которая низводила отношения между мужчиной и женщиной до степени обдуманной и подчас довольно жестокой игры, с льстивым мадригалом в начале и с ядовитой эпиграммой в конце. Пушкин усердно внимал урокам этой науки, но удовлетвориться ею одной не мог и не хотел. К счастью для него, тогдашняя поэзия представляла и другие образчики любви. Она описывала любовь троякого рода: беззаботное и веселое наслаждение жизнью, со всеми ее чувственными радостями; грустное уныние, в котором была скрыта своя особая сладость; наконец, мучительную и жестокую страсть, неотвратимую, как веление рока. Этим трем формам любви соответствовали три направления в лирике тех времен: совершенно условная пасторальная и мифологическая поэзия псевдоклассицизма, меланхолическая эротика сентиментализма и первые опыты в чисто романтическом роде. Эти направления не во всех случаях были резко разграничены. Мотивы разных порядков могли встречаться у одного и того же поэта, и Пушкину, который по складу своего характера и дарования всегда являлся великим эклектиком, это было на руку.

Беззаботному наслаждению он с избытком воздал должное,- в стихах еще раньше, чем на деле. Среди так называемых лицейских стихотворений, в ряду салонных мадригалов, эпиграмм, торжественных од и тяжелых подражаний Оссиану, то и дело попадаются искрящиеся неподдельным весельем застольные песни, вольные мифологические сценки и нескромные пастушеские идиллии. Жизненная мудрость говорит устами сатира:

Слушай, юноша любезный,

Вот тебе совет полезный:

Миг блаженства век лови;

Помни дружбы наставленья:

Без вина здесь нет веселья,

Нет и счастья без любви.

Так поди ж теперь с похмелья,

С Купидоном помирись,

Позабудь его обиды

И в об'ятиях Дориды

Снова счастьем насладись.

В старших классах Лицея, когда надзор ослабел, и воспитанники почти беспрепятственно получали разрешения отлучаться в город, где водили компанию с царскосельскими гусарами, Пушкин имел возможность впервые познакомиться с доморощенными Венерами, Лаисами, Делиями, Хлоями и прочими носительницами мифологических и пасторальных псевдонимов. Но, несмотря на свою преждевременную зрелость, он, в сущности, был еще мальчиком. Воротясь в лицей после гусарской пирушки, он сентиментально вздыхает у себя в комнате:

Медлительно влекутся дни мои,

И каждый день в увядшем сердце множит

Все горести несчастливой любви,

И тяжкое безумие тревожит.

Но я молчу; не слышен ропот мой.

Я слезы лью - мне слезы утешенье:

Моя душа, об'ятая тоской,

В них горькое находит наслажденье.

О, жизни сон! Лети, не жаль тебя,

Исчезни в тьме, пустое привиденье!

Мне дорого любви моей мученье.

Пускай умру, но пусть умру - любя!

Но эти настроения были очень непрочны. Сентиментализм уже выходил из моды. Проклятие психологической фальши лежало на нем. К тому же Пушкин был наделен слишком огненным темпераментом, чтобы долгое время удовлетворяться тепло-хладными восторгами уныния. Его любимым поэтом в эту эпоху являлся Парни. А Парни не был простым галантным стихотворцем вроде Дора или Лебрэна. В его стихах, несмотря на неизбежные псевдоклассические декорации и аксессуары, много искренности и простоты. Любовь, которую он воспевает,- настоящая любовь, а не литературная гримаса. "Его первая элегия, "Enfin, machere Eleonore", прелестна - говорит Сент-Бев: - это а b с влюбленных. Кто читал ее, тот запомнил, а из тех, кто знает ее наизусть, никто не может забыть".

Азбука любви была в руках у Пушкина. Он быстро затвердил все буквы этого алфавита и даже научился составлять из них новые сочетания. Но еще оставалось применить теорию к жизни. Подобно большинству богато одаренных натур Пушкин "любил любовь" гораздо раньше, чем в его душе зародилось подлинное чувство к какой-нибудь определенной женщине. Впоследствии, в вариантах 8-й главы "Евгения Онегина", он припомнил...те дни, когда впервые

Заметил я черты живые

Прелестной девы, и любовь

Младую взволновала кровь.

И я, тоскуя безнадежно,

Томясь обманом пылких снов,

Везде искал ее следов,

Об ней задумывался нежно,

Весь день минутной встречи ждал

И счастье тайных мук узнал.

Нам теперь предстоит окинуть беглым взглядом галлерею женских портретов, неразлучных с биографией Пушкина. Он сам составил для нас краткий, но весьма полезный путеводитель по этой галлерее.

II.

Зимою 1829-30 года, проживая в Москве после поездки в Эрзерум, Пушкин часто бывал в гостеприимном, истинно-московском доме Ушаковых. Центром общества здесь служили две взрослых дочери - Екатерина и Елизавета Николаевны. Поэт ухаживал за ними обеими, и особенно за Екатериной, но слегка, скорее в виде шутки. Сердце его было прочно занято в это время. Он возобновил попытки добиться руки Н. Н. Гончаровой и на сей раз имел больше надежды на успех.

Важный переворот подготовлялся в его жизни. Надо полагать, в эти месяцы он часто возвращался мыслью к своему романическому прошлому. В одну из таких минут он набросал в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой длинный список женщин, которых любил в былые годы. Этот перечень в специальной Пушкинской литературе получил название Дон-Жуанского списка.

Собственно говоря, это не один список, а целых два. В первом, по большей части, мы находим имена женщин, внушивших наиболее серьезные чувства поэту. На последнем месте здесь поставлена Наталья - его будущая жена. Во второй части перечня упомянуты героини более легких и поверхностных увлечений.

Вот первая часть Дон - Жуанского списка:

Наталья I

Катерина I

Катерина II

Кн. Авдотия

Настасья

Катерина III

Аглая

Калипсо

Пулхерия

Амалия

Элиза

Евпраксея

Катерина IV

Анна

Наталья.

А вот вторая половина:

Мария

Анна

Софья

Александра

Варвара

Вера

Анна

Варвара

Елизавета

Надежда

Аграфена

Любовь

Ольга

Евгения

Александра

Елена.

Не следует забывать, что перед нами только салонная шутка. Дон-Жуанский список в обеих частях своих далеко не полон. Кроме того, разделение увлечений на более серьезные и на более легкие не всегда выдерживается. Вторая часть вообще дает много поводов к недоумениям, и некоторые имена, здесь записанные, остаются для нас загадочными. Не то в первой части: почти против каждого имени современный исследователь имеет возможность поставить фамилию, дав при этом более или менее подробную характеристику ее носительницы. Поэтому Дон-Жуанский список, при всех пробелах своих, является все же незаменимым пособием для составления подробной летописи о сердечной жизни поэта.

III.

Дон-Жуанский список, открывается именем Натальи. Среди биографов нет полного единогласия относительно того, которую из трех Наталий, известных Пушкину в Царском Селе, должно связывать с этою записью.

Наташей звалась миловидная горничная фрейлины Валуевой, привлекавшая усиленное внимание подростающих лицеистов. Из-за нее Пушкин чуть было не нажил серьезных неприятностей. Однажды, около второй половины 1816 года, ему попалась навстречу в темном корридоре дворца какая-то женская фигура. Уверенный, что имеет дело с хорошенькой горничной, он довольно бесцеремонно обнял ее и, на беду свою, слишком поздно заметил, что перед ним находится сердитая старая дева, фрейлина княжна В. М. Волконская. Она пожаловалась, и дело дошло до государя. Но директор Лицея выпросил прощение виновному.

Н. О. Лернер, ссылаясь на указание гр. М. А. Корфа, хочет видеть в Наталье Дон-Жуанского списка графиню Наталью Викторовну Кочубей, дочь графа Виктора Павловича Кочубея, жившую в Царском Селе в 1817 году и посещавшую Лицей. Но нам кажется, что недоумение всего легче разрешается стихотворным признанием самого поэта:

Из Катонов я в отставку

И теперь я - селадон;

Миловидной жрицы Тальи

Видел прелести Натальи

И уж в сердце Купидон!

Так, Наталья, признаюся,

Я тобою полонен;

В первый раз еще - стыжуся -

В женски прелести влюблен.

Итак, первою любовью Пушкина была "жрица Тальи" т.-е. актриса. Она принадлежала к составу крепостной труппы графа В. В. Толстого и подвизалась на его домашнем театре. Повидимому, она была очень красива, но совершенно бездарна, что не укрылось и от ее нового поклонника. "Ты не наследница Клероны (1) - писал, обращаясь к ней, Пушкин: - не для тебя свои законы владелец Пинда начертал". Послания "К Наталье" и "К молодой актрисе" относятся

1. Клерон-знаменитая французская актриса XVIII столетия.

к 1814 году, каковым годом, стало быть, и можно датировать первую [в отличие от "ранней"] любовь Пушкина. Эта мимолетная, совершенно не оформившаяся страстишка, возникшая в зрительном зале и, можно думать, не успевшая привести Пушкина даже за кулисы, вряд ли продолжалась слишком долго. Бойкий, веселый ритм куплетов, посвященных Наталье, как нельзя лучше отвечает характеру чувства, которое она внушила поэту. В сущности любовь эта была еще настоящим мальчишеством. Только в следующем году сердце Пушкина было серьезно затронуто. Теперь предметом его мечтаний явилась Катерина I Дон-Жуанского списка т.-е. Екатерина Павловна Бакунина, сестра товарища по Лицею. 29-го ноября 1815 года он записал у себя в дневнике:

"Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,

Отрадой тихою, восторгом упивался.

И где веселья быстрый день?

Промчался летом сновиденья,

Увяла прелесть наслажденья,

И снова вкруг меня угрюмой скуки тень.

Я счастлив был!... Нет, я вчера не был счастлив: по утру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу - ее не видно было! Наконец, я потерял надежду; вдруг, нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, - сладкая минута!

Он пел любовь, но был печален глас:

Увы! Он знал любви одну лишь муку.

(Жуковский).

Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной!

Но я не видел ее 18 часов - ах!

Какое положение, какая мука! Но я был счастлив пять минут".

Е. П. Бакуниной увлекались и другие лицеисты, в том числе И. И. Пущин, будущий декабрист. Но соперничество не послужило причиной охлаждения между друзьями. Пушкин томился любовью к Бакуниной всю зиму, а также весну и большую часть лета 1816 года. За это время из-под пера его вышел ряд элегий, которые носят печать глубокой меланхолии. Никаких определенных выводов об отношениях, существовавших между поэтом и любимой девушкой, нельзя сделать на основании этих стихов.

Элегический трафарет заслоняет живые черты действительности. Однако, более чем вероятно, что весь этот типично-юношеский роман повлек за собою лишь несколько мимолетных встреч на крыльце или в парке. Осенью Бакунины переехали на житье в Петербург, и Пушкин, если верить его стихам, долгое время был совершенно безутешен. Но в жизни, разумеется, дело обстояло далеко не столь трагично. Молодость брала свое, каждый день приносил новые впечатления,- начинались первые литературные успехи и даже настоящие триумфы, каким было публичное чтение на экзамене в присутстии стареющего Державина. Сердечная рана затянулась, и освободившееся после Бакуниной место заняла хорошенькая вдовушка Мария Смит, пропущенная в первой части Дон-Жуанского списка.

Относительно этой молодой женщины нам известно очень немногое. Ее девичья фамилия была Шарон-Лароз, и она приходилась дальней родственницей директору Лицея Е. А. Энгельгардту. Пушкин мог встречаться с нею на квартире у своего директора, часто приглашавшего лицеистов к себе на семейные вечера. Здесь занимались музыкой, разыгрывали шарады и выдумывали другие подобные развлечения. Мария Смит считалась одною из наиболее интересных дам этого кружка. Пушкин обратил на нее внимание еще тогда, когда его помыслы были заняты Бакуниной. Позднее он, повидимому, влюбился в нее, но не сильно и не надолго. Приближался день выпуска из Лицея. Питомцев его ожидал петербургский большой свет со всеми его приманками. Перед лицом такой перспективы все царскосельские знакомства должны были казаться сравнительно мало привлекательными.

Чувством к Марии Смит внушены кой-какие стихотворения 1816 - 1817 годов. Она появляется в них под именами Лилы и Лиды. Меланхолии нет и в помине в этих, по большей части шутливых и не совсем пристойных посланиях. Пушкин описывает свою любовь, сначала не разделенную и отвергнутую, а потом достигшую всего, чего только можно желать; говорит о таинственных ночных свиданиях и о страхе красивой вдовы, которая, принимая юного любовника, боится загробной мести мертвого мужа. В настоящее время нет никакой возможности установить, какие из этих подробностей взяты с натуры и какие зародились исключительно в фантазии поэта. Никогда впоследствии Пушкин не вспоминал о Марии Смит, и, вероятно, эта небольшая лицейская интрижка совершенно изгладилась из его памяти.

IV.

Летом 1817 года Пушкин окончил Лицей. На короткое время он с'ездил погостить в деревню к родителям, а затем зачислился на службу в Коллегию Иностранных Дел и прибыл для постоянного жительства в Петербург, куда уже давно нетерпеливые мечты влекли его. Он с головой погрузился в водоворот столичных развлечений, щедро вознаграждая себя за скуку, испытанную в школе. Вся его жизнь до 1820 года кажется пронизанной каким-то вихрем. Он отдыхает и предается серьезному литературному творчеству, только когда бывает болен.

Князь П. А. Вяземский и А. И. Тургенев, которые постоянно переписывались между собой и аккуратно осведомляли друг друга о Сверчке - самом младшем и самом многообещающем из поэтов дружеского литературного общества "Арзамас", сохранили нам не мало любопытных штрихов, касающихся тогдашнего время препровождения Пушкина.

"Сверчек прыгает по бульвару и по б...,- писал Тургенев Вяземскому 18 декабря 1818 года.- Но при всем беспутном образе жизни его он кончает четвертую песнь поэмы. Если бы еще два или три...... так и дело в шляпе. Первая ......... болезнь была и первою кормилицей его поэмы" (1).

"Старое пристало к новому и пришлось ему опять за поэму приниматься - радуется кн. Вяземский: - Beнера пригвоздила его к постели" (2).

"Пушкин простудился, - доносит Тургенев летом 1819 года,- дожидаясь у дверей одной б...., которая не пускала его в дождь к себе для того, чтобы не заразить его своею болезнью. Какая борьба великодушия, любви и разврата!" (3).

В черновых стихотворных набросках своих Пушкин кается в тех же грехах, сопровождаемых теми же неизбежными последствиями:

Я стражду восемь дней

С лекарствами в желудке,

С Меркурием в крови,

С раскаянием в рассудке...

Предание сохранило имена некоторых дам столичного полусвета, около которых увивался Пушкин.

1. "Остафьевский архив" т. I стр. 174.

2. Там же стр. 191.

3. Там же стр. 253.

Таковы: Штейнгель и Ольга Массон. К последней, по предположению одного из комментаторов [П. О. Морозова], относится стихотворение "Ольга, крестница Киприды", написанное, впрочем, значительно позже. Пушкин был совершенно неутомим в своих похождениях. Ничто не могло остановить его: ни недостаток средств, весьма неохотно отпускавшихся мелочно скупым отцом, ни благие советы солидных друзей, подобных Жуковскому и Н. М. Карамзину, ни постоянная опасность стать "жертвой вредной красоты" и живым подобием Вольтеровского Панглоса. О настроении поэта в изображаемую эпоху всего лучше может дать понятие его письмо к П. Б. Мансурову, гвардейскому офицеру и члену общества "Зеленая Лампа", в состав которого входил одно время и Пушкин.

Название "Зеленой Лампы" присвоил себе кружок, собиравшийся у Н. В. Всеволожского. Недавно П. Е. Щеголев пытался изобразить "Лампу" чем-то вроде разновидности "Союза Благоденствия". Он утверждает, будто политика и литература [особенно запрещенная, противоправительственная] преимущественно интересовали "лампистов" и что лишь позднее, когда деятельность тайных обществ стала предметом судебного расследования, члены кружка сочли нужным представить его в виде политически безвредного собрания великосветских кутил. Должно признаться, что характер Пушкинского письма плохо вяжется с подобным предположением.

"27 октября 1819 года.

Насилу упросил я Всеволожского, чтобы он позволил написать тебе несколько строк, любезный Мансуров, чудо-черкес! Здоров ли ты моя радость; весел ли ты, моя прелесть - помнишь ли нас, друзей [мужеского полу]. Мы не забыли тебя, и в семь часов с 1/2 каждый день вспоминаем тебя в театре рукоплесканиями, вздохами и говорим: свет ты наш Павел! что-то делает он теперь в великом Новгороде? Завидует нам и плачет о Кр... (разумеется, нижним проходом).- Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по прежнему подымаются на нее телескопы и...- но увы... ты не видишь ее, она не видит тебя.- Оставим элегию, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших - все идет по прежнему; шампанское, слава богу, здорово, актрисы также - то пьется, а те ...... - аминь, аминь, так и должно. У Юрьева п...... слава богу здоров - у меня открывается маленький; и то хорошо. Всеволожский играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и князь Шаховский толстеют и глупеют - а я в них не влюблен, однакож ж его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру. Толстой болен - не скажу чем - у меня и так уже много ... в моем письме. Зеленая лампа нагорела - кажется гаснет - а жаль - масло есть (т. е. шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат - напишешь ли мне, мой холосенькой, поговори мне о себе - о военных поселениях - это все мне нужно - потому, что я люблю тебя и ненавижу деспотизм - прощай лапочка. А. Пушкин" (1).

1. Переписка т. I, стр. 10.

В этом письме много упоминаний о театре, хотя и не совсем почтительных. Театральными интересами была сильно занята гвардейская и великосветская молодежь, среди которой преимущественно вращался Пушкин. Сам он, с 1817 года, стал "почетным гражданином кулис" подобно своему Онегину. С театром связано и имя Катерины II, встречаемое в Дон-Жуанском списке.

Знаменитая трагическая актриса Екатерина Семеновна Семенова находилась в то время в расцвете своей славы. На юного Пушкина она действовала не столько своей величавой и торжественной красотой, сколько обаянием таланта. По словам Н. И. Гнедича, близкого с Семеновой, поэт "безуспешно приволакивался за нею."

В 1819 году Пушкин задумал писать "Мои замечания о Русском театре", но не довершил этого намерения и неоконченную рукопись подарил Семеновой, которая с чувством удовлетворенной гордости могла прочитать там следующий отзыв о себе:

"Говоря об русской трагедии, говоришь о Семеновой - и, может быть, только об ней. Одаренная талантом, красотою, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семенова никогда не имела подлинника. Бездушная французская актриса Жорж и вечно восторженный поэт Гнедич могли только ей намекнуть о тайнах искусства, которое поняла она откровением души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений, орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдохновенья - все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано. Она украсила несовершенные творения несчастного Озерова и сотворила роль Антигоны и Моины; она одушевила измеренные строки Лобанова; в ее устах понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией. В пестрых переводах, составленных общими силами, и которые по несчастью стали нынче слишком обыкновенны, слышали мы одну Семенову, и гений актрисы удержал на сцене все сии плачевные произведения союзных поэтов, от которых каждый отец отрекается по одиночке. Семенова не имеет соперницы; пристрастные толки и минутные жертвы, принесенные новости, прекратились; она осталась единодержавною царицей трагической сцены."

Не имея соперниц на сцене, Семенова быстро нашла соперницу в сердце Пушкина. Но кому именно досталась эта роль? Во всяком случае не княгине Авдотии Дон-Жуанского списка, т. е. не кн. Евдокии Ивановне Голицыной, прозванной в свете La princesse Nocturne. С этой, далеко не заурядной женщиной поэт познакомился немедленно по выходе из лицея, и хронологически ей принадлежит первое место в ряду его петербургских увлечений.