Добролюбов Александр Михайлович - Из Книги Невидимой

ustify">   Чтоб от песни твоей содрогнулись леса,

   Чтоб при песне, твоей звери дикие умирилися,

   Чтоб лютую зиму победила весна!

   Чтоб не стало конца этой вечной весны!

  

  

  

   Мир и мир горам, мир и мир лесам,

   Всякой твари мир объявляю я.

   И идут уже зайцы робкие,

   Песня им люба, вразумительна.

   Загорелись огнем все былиночки,

   Струи чистые в родниках подымаются,

   За рекой песня чистая разглашается:

   То горят в лучах камни дикие

   И поют свою песню древнюю,

   Ту ли думушку вековечную,

   Испокон веков необъявленную.

   Песню братскую принимаю я...

   Вот у ног моих козы горные,

   Лижут руки мои лоси глупые...

   Ай вы звери мои, вы свободные!

   Путь у каждого неизведанный,

   Вы идите своим ли одним путем,

   Только мирную человечью речь принимайте!

   Вот, медведи, вам мирный заговор:

   Вы не трогайте жеребеночка,

   Пощадите крестьянскую животинушку...

   Ай вы змеи ползучие подколодные!

   Вы не жальте нас на родных полях,

   Недосуг болеть да крестьянствовать в пашню жаркую.

   Все примите мир - слово крепкое:

   Чтоб отныне ли даже до веку,

   С нами праздновать воскресение!

   Чтоб ветра текли только тихие,

   Волки прыткие на своих местах застоялись бы,

   Чтоб былиночек понапрасному не обидели,

   Чтоб трава расти не росла в тот день,

   Чтоб в согласный день согласились все

   Погрузиться в глубокое размышление!

   На один только день эта заповедь:

   Вновь растет трава укрепленная,

   Мир и мир людям, мир и мир зверям,

   Начинают работу совместную и вселенскую,

   Но работа та животворная,

   Не погибнет нигде и сухой листок,

   Не сломает никто даже веточки.

  

  

  

   И дана будет ему власть

   действовать 42 месяца.

   Из откровенья Иоанна

  

   Обличенье, обличенье народам!

   Огонь, огонь на весь мир!

   Народы, примите пророчество!

   Приклонитесь к реке моей!

  

   Я жил среди вас в исступленьи,

   В изумленьи прошли мои дни,

   Младенцем познал я все скорби

   И юношей часто рыдал.

  

   Мое детство - суровые люди и город,

   В колыбели пронзала мне сердце стрела.

   Как небо сияли обширные комнаты,

   Вереницей тянулись позорные ночи

   И громко-тревожно друзья ликовали,

   Попирали все душу свою.

  

   Века за веками сменялись печальные

   Равнодушные в жизни своей.

   Сплеталось так тесно лукавое с добрым

   И не было чистого, истинно доброго

   И не было ужаса зла.

  

   Невозможное сбудется, сбудется!

   Настанут великие дни

   И первый как первая птица залетная,

   Второй как воронье крыло.

  

   Народы и небо и звери и камни

   Воссияют в могущества сил,

   Восстанет из гроба Неведомый Праведник

   И кровь на ланитах его - Божество.

  

   Но в полдень откроется ужас внезапный,

   Померкнет все царство святых

   И бездна восстанет на Вечного Бога,

   Над бездной высокий, спокойный и гордый

   - Царь бездны в своей красоте.

   Царь бездны в тот день победит.

  

   В те дни невозможное сбудется,

   Великая Тайна придет.

   Рассыплются храмы и дрогнут священники,

   Из низкого рода восстанет пророчица,

   Решится борьба всех миров.

  

  

  

  

  

  

  

   Конечно плоть имеет свои права и чем менее эти права уважаются, тем более дают себя знать на деле. Но в чем эти права? Их можно разуметь не только в различных, но в прямо противоположных смыслах. По одному смыслу плоть не есть осо-бая область действия или применения нравственных начал, а имеет и в человеке и для него свое собственное совершенно са-мостоятельное и самодержавное вещественное начало - страсти.

   По истине область плоти имеет право, но не на это, а на то, чтоб стать предметом нравственного действия человека, имеет право на одухотворение.

   из В. Соловьева.

  

  

   Я приблизился к вам одно время и в вашем ученьи не отвергаю одной части правдивой. Пусть и низшая плотская ступень стоит, но только как низшая. Есть не только хозяин, есть и изба, в которой живет он. Безумные гости проходят и невидят хозяина и только смотрят на стены.

   Но, братья, построим дворец вместо прежней избы, зачем поддерживать те ступени с их разрушеньем? А все годные балки годятся на лучшее дело.

   Но совершится все это только тогда, если небудем мо-литься на балки, а будем строить из них. И одухотво-рится вся плоть, станет подобной духу могущества, воскреснет всемирное духовное тело.

   Всякая песчинка преобразится и зажжется как солнце в царстве Твоем.

  

  

  

   Я вернусь к вам, поля и дороги родные,

   Вы года, что как друга всегда окружали меня.

   С утра дней я стремился к вам, реки живые,

   Но суровые люди, слепая стихия,

   Уносили меня от небесного дня.

  

   Но однажды я вырвался из толпы нелюдимой

   И бежал к тем рекам моим - верным, любимым.

  

   Я ходил средь лесов в простоте и свободе,

   Я не думал, как люди глядят на меня.

   Мне приют был готов в самом низком народе,

   Сестры птички в лесах привечали меня.

  

   Рано утром однажды открыл мне Он двери,

   Возлюбленным громко и тайно назвал,

   Мы пошли в Твои горы и юные звери

   Нас встречали склонясь у подножия скал.

  

   Я вернусь к вам пути и дни, мне святые,

   Я вернусь к вам, скорбя и живя и любя,

   Все хвалы, все сокровища наши земные

   И всю праведность также отдам за Тебя.

  

   Я покрою себя золотым одеяньем,

   Возвратит мне блистанье сестрица весна,

   Я оденусь навеки белизной и блистаньем

   И весеннего выпью с друзьями вина.

  

   Этот город боролся с моей чистотою,

   С моей верой боролись и лучшие их

   И потом же они посмеялись над мною,

   Заключили меня в тесных тюрьмах своих.

  

   За то выслушай город - я тебе объявляю:

   Смертью дышат твой мрак и краса твоих стен.

   И тюрьму и твой храм наравне отвергаю,

   В твоем знаньи и вере одинаков твой плен.

  

  

  

   Однажды Атагон спросил Клеанта: зачем он накачивает воду и ничего болеe не делает? Клеант отвечал: "Разве я не копал и не орошал землю, разве я не делал всего, что угодно из любви к Высшей Мудрости"?

   из жизни Клеанта по Лаертию.

  

   Кто возделывает плоды земные, возделывает и чистоту, занимающийся земледелием поддерживает и распространяет закон Великого Духа.

   из 3енд-Авесты, священного

   писанья древних персов.

  

   Даже по самому простому телесному рассужденью невозможно, чтобы истинно верующее знание или чистота сердца существовали в тех сословиях, которые не добывают хлеба трудами рук своих. Никто не может научить ничему стоющему, познаем как только работой рук.

   из Рескина.

  

  

  

   Благослови нас, Царь наш Батюшка,

   На труды Твои, на трудную землю Твою

   Как сына Твоего возлюбленного,

   Как отрока Твоего Иисуса.

   Да плотничал он, други, на земле да тридцать лет

   И победил начальника зла и отца праздности

   И царь небес укреплялся трудом как сын человеческий.

   Так благослови нас на всякое низкое дело Твое по лицу

   всей земли,

   Потом на дело Божье в винограднике Твоем.

   Нет в небесах Твоих ни одного отдыхающего иль

   сидящего,

   Не имеют покоя день и ночь тьмы тем и тысячи тысяч

   Твоих.

   Ибо Ты Отец Вечноделающий

   И сын Твой Искупитель - Раб всех даже до этого дня,

   А мы трудящие названные братья Его,

   Избранные в веки. Аминь.

  

  

  

   Сколько дел у Тебя, Боже мой, я вижу царство труда Твоего.

   Я увидел, что тысячи назначенных работ Твоих ожидают работников Твоих. Работайте, подмастерья.

   В свободное время работайте для себя, мало вам хватает времени.

   Иногда Он посылает нам праздник, пользуйтесь и освобожденными днями Его, сходите в храм, помолитесь, подышите чистым воздухом вешнего утра, но зайдите и в мастерскую.

   Ночью размышляйте, как лучше уделать все работы, которые вам еще не даются, спрашивайте у старших, друзья, иногда они отвечают.

   Главное приглядывайтесь, как работает мастер, молча-ливо сурово работает он, он нелюбит открывать дверей своих, смотрите! легко ходит рука его, почти неглядит на верстак глаз его, он работает и свободен, он думает о другом, думает обо всем.

   И Ангел воскликнул: нет конца, нет конца Его делу, нет конца ступеням Его, Он не отвергает и малейшего дела и даже, когда дает и великое - просить не оставлять и малейшего.

  

  

  

  

  

  

  

   Работа только тогда хорошо сделана, когда выполнена с охотой, но ни один человек не может охотно работать, если не сознает, что делает именно то, что нужно в сейчашний миг.

   В глазах Творца всего великого и малого и малое и великое священны и день как ты-сячи лет и все самые ничтожные как самые великие вещи полны неизъяснимой тайны Великого Духа.

   Полезней всего было бы составить описанье жизни тех людей, о которых мир недумал и неслышал, но которые теперь исполняют бСльшую часть всех его трудов и от которых лучше всего научиться мол-чаливому исполнению всякого труда.

   из Рескина.

  

  

  

   Где вы, прекрасные годы мои, когда я как неведомый странник жил среди низких и бедных во всем, когда я стал дитей и благоговейно вступил во всю мудрость народ-ную и в работу народную, когда зимы и весны сменялись над нами как милые долгожданные братья? Где товарищи мои, вы свободные, вы прекрасные? С вами вместе вступил я в реку, протекающую в самом глубоком месте земли.

   Я изверился в ручейках, я изверился в образованных, изверился в мудрых и сильных, вы указали мне путь. Медленно протекает река по равнине, но дорога ее прямо к морю.

   Гостеприимные домохозяева, чистые сильные женщины, мудрые девушки, суровые дети, нежные ни на миг не сомневающиеся юноши, вы все, которые еще не перестали бороться с природой, меня оторвали от вас. Теперь скитаюсь я около этого города как заблудившийся зверь, но я вижу пред глазами своими только вас, ваши дни, ваши чистые реки, ваши заботы, ваш труд.

  

  

   Утро блеснуло - залило всю палатку небесную. Вcе раз-бежались с уздами, некогда мыться, лошади и быки стоят далеко на равнинt, почти у небосклона. Когда запрягешь, когда отпашешься, глядь уже полдень. Едва приволочат на стан тяжелые ноги, тотчас все завалятся спать. Один проснется поранее, сварит лапшицы, разбудит товарищей, поедят неумывшись пятеро двумя ложками. И опять до вечера раздаются понуканья со всех концов степи. Вечером тоже только выпрягут, завалятся и не встанут, даже солнцу иной раз долго не разбудить припавших к грудям земли-матери.

   Он только что нашел под одной целизной кусок дикого меда. Вдруг чарующее благоуханье поразило его, он поднял голову. Нет, вкруг шатра все цветы вытоптаны, ужели это от рук? Он поднял к самому носу свои черные руки словно изваянные из самой земли, немытые всю неделю. Пальцы насквозь пропитались всем запахом трав и черные ногти благоухали. Нет, никогда живущие в жизни позора, умащающие все тело с головы до ног дорогими ду-хами - никогда неслыхали они подобного запаха. Летом даже ноги рабочих людей благоухают всеми цветами покоса, даже под засыпанною землею портянкой.

  

  

  

   До этого дня, братья, я незнал, что такое любовь до конца, как она исполняется в самом малом.

   Мы встали рано утром в этот день, задолго до зари. Как радостно работать в чистоте утра, обогнать сестрицу зарю, встретить солнце, когда оно заблестит на травах и косах! Сердце мое пробуждалось в эту весну много раней всех друзей моих, я встречал каждый день как корабль из-за моря, как драгоценный корабль с драгоценностями. Тогда я будил других и мы вставали и радовались: лучше поработать в полутьме чем в зной, потому что в полдень невозможно было лежать без пота под пологом, лошади запускали головы под наш полог и стояли над нами целые часы. Спали мы раскрыткой.

   Мы спели священную песню и кончили загон, как нас позвали на стан завтракать. Дорогой мы свернули немного вправо и стали быстро раздеваться у ручья. Сестра вода ожи-вила все члены наши, возвратила нам утомленным чистоту и прозрачность свою.

   Вдруг я увидел, что брат Александр еще в одной рубахе подходит ко мне и дает мне ягодку земляники. Земляники в этот год вовсе и не бывало. Пять ягодок лежало на шапке его. Также по ягодки дал он и другим, последние две остались ему и кашевару.

   Скажите, кто самый добрый и честный из вас исполнен такой доброты? Я первый раз видел ее во всех моих странствиях. Кто считает грехом, если напал на землянику, сначала отведать сам? и только, если много ее, тогда позовет и товарищей. Но только там полная любовь, где и при людях и без людей рука неможет протянуться к тому, чего нет у других.

  

  

   Выслушайте несколько слов о том, как я прохо-дил по голодным местам.

   С ужасом проходил я по этим местам. Это было на самом севере Олонецкого краю. После Пудожских холмов, лесов и рек вдруг открылась хлебородная Каргопольская равнина. Уже прошлый год обманул их. Теперь не со-брали даже на месяц, только картофель кой-как уродился. "Если не подвезут нам хоть высевок добрые люди, - го-ворили они: - все помрем с голоду даже в начале зимы. Тогда-то пущай запируют на наших могилах". Я шел уже робко. Хоть я шел без всякой котомки, даже без сменной рубахи, но мне было так тяжело. Никто не признал бы меня попрошайкой кроме злейшего из людей... Но имел ли я право - итти по этой стране, где сама мать-земля и кричала и мучилась в муках бесплодия, в муках рождения? Это крик невыносимый - крик всей земли, особенно если сверху сияет такое спокойное чистое небо.

   Эта земля жгла мои ноги. Мне страшно было глядеть на поля, страшно было входить и в селенья. В каждой избе, в каждом угле стоял призрак - ожидания голода. Это было страшней голоданья.

   Бесконечные муки, неслышные стоны гнездились вкруг каждого дома как туманы как облака..

   Едва нагорает избная лучина. В углах только мрак. И он лучше чем свет, а то обнаружится бедность и грязь и голые стены.

   Особенно немогу забыть я одной женщины. Я встретил тебя у колодца, когда воздух неотравлен еще, когда утренний свет блистал над деревней. Каждый звук раздавался далеко в глубине прозрачного воздуха. Тяжелые ведра скрипели и качались на нежных и крепких плечах твоих, не-подвижно как прекрасное изваянье застоялась ты у журавля...

   Ты сама зазвала меня пообедать в своей глухой деревушке. О дочь народа! муж твой умер с тоски пред самым голодом, изба твоя была обширная, но древняя, везде уже начиналось разрушенье. Когда-то тут толпились и умещались могучие люди, крепки были их руки и ноги...

   Ты ничего не сказала, но забуду ли нежность твою? Я не-помню лица твоего, только раз осмелился я взглянуть на него, но глаза твои в моем сердце. Ты не пожаловалась, но забуду ль ужасную бедность твою? Ты извинялась за пищу, ты унимала меня ночевать, я не остался... Забуду ли твер-дость и кротость твою? Я так был исполнен тобой, что, если б остался, коснулся бы рук твоих и зарыдал. Я упал бы к ногам твоим и немог бы встать никогда - за бесконечную чистоту твою, за бесконечную нищету твою!

   Тихие мирные дети твои проводили меня до первой росстани.

   На пустынной дороге плакать не стыдно. Березки так не засудят как люди.

   О люди севера! бедные, темные - в лесных деревушках, после вас я прошел много стран, я видел пищу, о ко-торой вам и не снилось. Но только у вас привечают стран-ника из окна, зазывают задолго до вечера, только вы де-лили со мной последнюю крынку.

   На ночлегах я выискивал полезную книгу в хозяйской шкатулке или громко читал свой новый завет; новый завет был неразлучно со мной. Везде шла работа и вечером, все кинулись на ремесла, жадно бондарничали, сапожничали, плели лапти.

   Чем я мог отплатить им? Знал я еще так немного - и в работе и в правде... Наклоненные над работой хо-зяева не подымали и лиц, когда я говорил, но тем вни-мательней слушали каждое слово. Я знал, как глубоко па-дало каждое слово, и страшно было говорить.

   Я мог только плакать на этих иссушенных морозом и солнцем равнинах. От полей чрез дороги тянулись глубокие щели и трещины. В уединеньи я не удерживал слез, только этим я мог отплатить им. И сердце болело безостановочно, оно стало как червь - мое сердце и изъело всю радость мою. Я бежал от этого места, но попал из огня только в полымя. Я свернул нестолбовой, но прямой дорогой чрез самый заброшенный из Вологодских уездов. Я помню только болезни, черные лица, черные избы, помню грязных детей в синяках и наростах, в одеждах из разнообразнейших тряпок как одеяла... Я нехочу вспоми-нать того, что увидел. Во многих домах отказывали от подаянья, иные подавали щепотку соли или луковку, чтоб не обидеть отказом. Хлеб подавали тонкими ломтиками и неглядели в лицо.

   В хлебородных южных местах, особенно в богатых домах иногда получал я упреки, но здесь никто не упрекнул меня даже взглядом.

  

  

   Странник в желтеньком полушубке идет по дороге. Широкая столбовая дорога легла как стрела, оперенная двумя рощами. Еще вовсе темно, но привычные ноги бьют мерзлую землю. Никто в этот час, даже дорожный товарищ не заметил бы, не узнал, что деется в душе странника. Но в глазах его тихие слезы молитвы о всех и за все, за погибающих в бурной степи, за плавающих, за всех трудя-щихся, за младенцев и за разбойников, за всякую травку, за скот - милый крестьянский живот, за поля и за лютых зверей, за свободную птицу, за всякую песчинку земную, за небо и землю, за долины и горы, за всех богатых и нищих земли. Мир и благословенье несет он сестрицам-березкам и мостику, закрытому снежным заносом. Мир несет он и речке и старается узнать его сердце, как ле-жать ей там под хрустальными стеклами до самой весны.

   Беспрерывно падают крупные радостные слезы. Далеко проходят они в снеговую опушку земли и радуются и снег и земля этой молитве любви.

   Вот вспыхнуло небо тем чистым огнем, каким вспыхивает оно только зимой. Заблестели серебряные, синие, белые лучи: давно как вор по всей равнине подкрадывался день.

   Странник вытирает глаза и моет их снегом: теперь нельзя плакать, встречные могут заметить.

   И подвигаются ноги и ночью и днем по холмам, где за каждым уклоном открываются новые дали; внизу нежданный-негаданный мост над обрывистым берегом; зачернелись куревки деревень за тем косогором. На равнинах день голубеет, алеет по всей широте, ровными ска-тертями разбегаются все дороги. Странник вступает в леса; красный калинник манит прохожего замерзшими гроздами, громадные сосны подымаются к небу с неудержимой быстротой - ровные, чистые, молодые; то опять расстилаются кущи мохнатых еловых палаток. Вот и Сырт, начинаются настоящие горы. Пока наверх подымешься, весь вспотеешь; а вверху как пахнет холодом, бежишь вниз две версты все бегом - не нагреешься. Вот обрывы словно винтами, вот осевшие полосами и затвердевшие навечно пласты, вот острые пестрые скалы ровно крепости самой земли-матери.

   На глазах странника набегает весна, дорога покрывается тонкими режущими обувь льдинками; обувь изнашивается, самые крепкие четырехцепные лапти дюжат только несколько дней. То он обгоняет весну, то зима нагоняет его, то чер-неются пашни, то тонкие последние пуховые покровы уравнивают поля и овраги. Наступает самое легкое чистое теплое время, пока нет еще мошек; радостно бродят в прогалинах первые стада коров. Лес опьяняет и сам весь опьянился. Всякий камушек украшается всей роскошью трав, нет ни пяди незанятой жизнью земли. Странник совершает свой путь по утрам по теплой росе. Осень застает семью на жнивьях, а странника опять на дороге. Лапти, уходившие сорок верст, теперь уходят едва и десяток в вяжущей глине, теперь только ропщет он иногда на свою судьбу на земле.

   Но зима ему родней всех остальных дней. Раскрытым ртом вдыхает он воздух и этот воздух крепит его на многие годы. Какой ветер прозрачней этого зимнего? Когда лучше блистает заря? Как пожар подымается она почти до сердца небес. И все люди зимой бодрей и гостеприимней. Зимой у каждого под рукой словно купанье - свежий воздух и всеочищающий холод.

   В простодушных деревнях странника привечают еще из окна. Даже недоверчивые пригородные фабричные улыбаются ему. И по всем уголкам - на равнинах, в лесах и горах - везде понемногу рассеяны благочестивые мудрые кроткие люди - задумчивые женщины, парни с нежной душой, степенные мирные домохозяева, похожие на родных отцов строгие и готовые все простить старички. Даже стыдливые дети зазывают в иных местах странника.

   Так идет он всю жизнь и на дороге заболевает и умирает.

  

  

   Утро стояло над быстрой застывшей рекой - из хрусталя были выкованы облака и небо и воздух и серебрянные поля и дороги и лес. Невидимые алеющие лучи наполняли воз-душное море, лежали на омытых сосновых ветвях, от каждой иглы отражались зеленые, синие, красные, серебрянные лучи! Сейчас еще дружны как сестры зима и весна, одна отмежевала себе утро, другая вечер. С полдня словно мечи пронизают снега и все льдинки; вода на дорогах, но люди идут прямо к мосту, начинают откалывать сваи, чтоб не подняло мост быстриной. Под пешней открываются три слоя льда - верхней весь мокрый и снеговой, второй маленько по-крепче, a третий сейчас после полдня так крепок и связан, никак не отколешь, только сквозь пробиваешь дыры.

   Вот два человека прорыли канавку, продолжают ее. Сна-чала сымают два слоя, на третьем блестит драгоценный камень - маленько продолговатый; в нем, в небольшом, заключена вся радуга, живые краски переливают всеми от-тенками, переходят друг в друга.

   Загляделись рабочие, какой жар пышет от этого камня! так вот отчего называется он драгоценным, даже в сердце суровых людей проникает его красота. Один осто-рожно ударил пешней, чтоб отломить, наверх всплыла муть, ее сняли лопатой, но невидно уже драгоценного камня. Один опустился у самого края, засучил рукав до плеча и напрасно ищет в воде рукой, замочил все плечо: на месте самоцветного камня одно углубленье от лома.

   А второй из стоявших сказал: "Нет, обман не от льдинки. Всякий цветок прекрасен, пока он незнает, что он красив. Бог дает красоту тому, кто незаботится о одеждах и пищах своих, кто неглядит на себя в зер-кало. Мы обидели льдинку грубой рукой. А чем ее краски уступят драгоценным алмазам? Только люди тщеславятся ожерельями и рубинами, а земля украшается и алмазами и травкой и льдинкой и всякой песчинкой полей".

  

  

  

  

   Так сказал странник.

   Хорошо, братья; вы оправдываете себя тем, что нельзя не заботиться о будущих нуждах своих, о семье своей, о ближних своих, о телесном пропитаньи своем, но скажите, братья, чем кормится человек? не сегодняшним ли трудом своим? Если сегодня ты поработал, назавтра Бог дал за-работать и пищу. Каждый посмотри внимательно на себя. Не так ли устроено все, что и не надо заботиться?

   Грех не работать, грех заботиться. Встань рано утром, помолись свету мира и можешь подумать и о сегодняшних делах своих: вот это вот надо, надо добыть того-то, пойти туда-то. Но и в этом смотри! меры не преступи!

   Сегодняшняя забота не запрещена и не заботой именуется она. Но если завтрашнюю прибавишь, тогда молитва твоя никак не подымется к небу. И сегодняшняя забота может обременить тебя.

   Потому что иной встает рано утром и думает так: ах, вот надо скорей доделать одно - вчерашнее, да еще за другое приняться, да увижу того человека - так незабыть спросить у него и про сено и про корову и про старосту, что это сказывали вчера от него. А другой встает так и полагает с самого утра: "Нет, Господи, я небуду печа-литься, ни о каких малостях небуду трудить душу свою. Небуду записывать ни на бумажках ни в книжечки ни в мыслях своих всех нужных дел своих, а при всяком деле и помышленьи скажу: когда нужно Тебе, Господи, изведи его, Сам положи его тогда в память мою." Как печалят они себя даже ничтожностями, как убивают их даже все великия дела их, как убивает и самовольная праведность, как постоянно человек сокращает заботами даже видимое время свое, радость и драгоценную жизнь свою! Разве Он не даст самого лучшего дня для плодов твоих, для всех цветов твоих?

   Он - сердце мира и все - и малейшее от Него и укре-пляется от Него, если взглянуть хоть на миг на Него. Всем мы у Господа довольны, все у хлеба, у соли, у всего и за всем, все сидим за всемирным бесконечным столом. И Он дает хлеб и соль на весь мир, даже псы едят крохи от стола Его, всем открыт и духовный хлеб и телесный. Только трудись.

   Часто слышал я от вас, старики, что как не согрешить и не заботиться при работе? И что же выходит из ваших забот? Ничто неприходится так, как ты задумал.

   Рассчитай даже по пальцам невыгоды. Ты печалился, вместо того, чтобы думать как лучше уделать сейчашнее, ты был Бог весть где.

   Не оттого ли и работа твоя часто выпадает из пальцев твоих?

   Но ты потерял сокровище в дому твоем!

   Особенно, братья, огорчает сердце мое, когда я слышу эти лукавые слова в бедной избе. Бог возлюбил тебя потому что Он никогда недает богатства на узком пути. Он приблизил тебя к тайне Своей, а ты хочешь погубить всю милость Его. Ты выходишь так же виновен как бога-тый, даже еще более - чем прибавляющий без конца поля к полям своим.

   Благословенье, радость обитают в сердца моем, когда я вижу бедные, темные стены твои, низкие окна твои, неразрушай мира моего с невысоким плетнем твоим. Во-рота твои - настежь открыты они. Ты, как и я, как и Он - нищий странник земли.

   Блаженны нищие и духом и телом, потому что Он - все во всем. Я это хочу объяснить вам, братья, что на нашем пути стражников необходима и эта и та нищета - и духовная и телесная. Ты скажешь, что телесное это малое, но ничего малого нет, в малом скрыто великое как в младенце будущий взрослый человек, малое и есть великое. Если в великом наблюдаешь - в глубине, тем более в малом, в наружном. Есть и наружное, которое от Него. Кто нарушит одну из этих малейших заповедей Его, того малейшего назовет в царстве Божьем.

   Ну если я войду в дом идолопоклонника, ужели, други, радуется сердце мое? И вот я увижу, что этот идолопоклонник мирный и тихий и живет себе в бедности и еще благословляет судьбу за всю жизнь свою, разве я этому не по-радуюсь, но разве из-за этого перестану печалиться об идолах его? И вот я вхожу в другой дом - хозяин его не язычник, видимых идолов нет у него, но злоба и ненависть в сердце его. И разве я не порадуюсь первому, что он христианин, и разве из-за этого я перестану печалиться о злобе его? Вот я прихожу ночевать в другую деревню - к великому богачу, хозяину кабака, - и он такой мирный, принимает меня, дает мне на дорогу и валенки и одежу. Разве не радуюсь я его кротости, но разве из-за этого перестаю я печалиться о богатстве его, о сети его? И если я встречу злобного бедняка, я всегда буду рад за бедность его и благословенье, и умиленье к ней вечное в сердце моем и печаль о внутренних идолах его.

   Братья, среди самых темных народов я встречал таких, которые весь век живут в бедности и без конца благодарят Всевышнего. И вы, хитрые и злые мужи силы, не обвиняйте их. Многие из них могли так же стремиться к золотому тельцу как и вы, но небыло этого никогда в ихнем сердце, часто богатство проходило мимо рук его, но он всегда разделял его со всеми. Не шевельнулась на увеличенье именья рука его, оттого остался он таким всю жизнь. В одной губернии я ночевал у самого бедного в селе, смолоду нелюбил он замков и даже при мне забранил за это жену, когда она прятала что-то в сундук. Где разбогатеть при такой любви, при такой мудрости, при таком различеньи истинного блага?

   Богатство земное это видимый идол и еще издали я замечаю его, как только подхожу к избе с высокими воротами, с железными цепями, со стаей злых собак. Я говорю им: мир, младшие братья мои, мир, братья псы, вы видите - по заповеди посоха нет у меня, чтоб негневить вас, чтоб говорить мир и псам. Но кто успокоить голодных собак богача?

  

  

   Раб истины есть раб всех.

   Они говорят.

   Ужели рабство есть тайна свободы?

   Да, братья, рабство любви есть тайна свободы. Всемирная скорбь есть сердце всемирного торжества. Состраданье, сожаленье есть тайна и корень сорадования. Распятие и воскресенье - все есть едино.

   Скорбь о всех уже есть торжество и вечно-новое воскресенье во всех и чудо и исцеленье.

   Кто никогда не страдал, тот никогда не будет и радоваться. Сам Господь, Сам Царь мира есть раб всех. Он всем помогает даже в телесном.

   Что может быть выше? Тот, кто забыл себя, кто всем послужил, тот царь и священник. Иначе погибнет даже твой дух

   Рабам всех будут только свободные. Так мне сказали рабы на пламенной колеснице серафимов.

   Я видел их и среди улицы современного города.

   Но быстро унеслись они в степи к рабам - вечным друзьям моим, ко всемирному братству рабов.

   Братья, братья!

   В этом великом современном Вавилоне знаний и рос-коши, среди этой всемирной пустыни, среди нежных и жестоких рабовладельцев, я один защитник ваш, мои братья рабы, я послан сюда от вашего всемирного общества земледльцев.

   Труд есть победа и жизнь.

  

  

  

   Я только напоминаю вам, братья, древнюю заповедь брата Моисея:

   "Если строишь жертвенник Богу, строй его из земли, а если будешь класть из камней, если Бог дал тебе особые таланты, смотри! тут особенно берегись, необтесывай их, потому что как скоро возложишь твое тесло на них, то осквернишь их." И это древнейшее слово подтвердил и дру-гой человек "Растите как лилии у берегов долин, как обещано, неглядясь ни в какие зеркала."

   Все вымышленное, выдуманное в вашем искусстве, в ваших искусствах, все небывшее, неслучившееся в наружном мире ни в глубине - все это я отвергаю, а сколько такого у вас! Истинная красота рождается готовой во всеоружьи в сердце человека, но вы неумеете ждать, самые прекрасные теперешние произведения я более считаю только недоносками.

   Когда я читаю иудейских пророков - Аввакума, Иону, Михея, Иезекииля, мой дух спокоен, несмотря на их ветхозаветные покрывала жестокосердия, несмотря на многие их недоуменья, а самые прекрасные ваши сочинения мне тяжелы.

  

   Против романов. Это просто длинные повести суеты, так называю я их. Зачем придумывать имена людям, зачем одеть их в разные положенья, зачем заставлять их го-ворить выдуманное, зачем лгать? Истинная притча она коротка и пряма, такова крылатая древняя притча восточных мудрецов.

   Все это гоже только праздному обществу.

   И так много суеты, зачем еще изображать ее? Нужно создавать новый мир, новую землю.

  

   Против стихов. Чем более вы будете забывать об одежде стихов, о наружном размере ударений, о непременном созвучьи букв в конце каждой строки, только тогда со-вершится песня свободная неудержимая и место ее будет Церковь или Жизнь. И тогда Бог даст ей бессмертную одежду и истинно прекрасную.

  

   Против науки. Мелкими мыслями разума не достигнешь не только Господа, а даже малейшей истины. Она достигается только созерцанием и сочетанием, браком с каждой песчин-кой земли.

   Сухие бесчувственные многотомные книги ваши - тень без духа, и все когда-нибудь погибнут и даже дети некоснутся их.

  

   Против живописи и ваянья и архитектуры или строительного искусства.

   Мы и так тяжелы, и так обременены этим телом. Зачем еще обременять себя изображеньями. Весь этот мир должен исчезнуть. И пророк говорит: Я опять поселю вас в кущах, как в дни праздника.

  

   Против мног