Шекспир Вильям - Тит Андроник

  

   Титъ. Много добрыхъ утръ вашему величеству; столько-же и столь-же добрыхъ утръ и вамъ, государыня. Я обѣщалъ вамъ охотнич³й привѣтъ.

   Сатурнинъ. И вы весело привѣтствовали, патриц³и,- можетъ быть, нѣсколько рано для новобрачныхъ.

   Басс³анъ. Что ты скажешь на это, Лавин³я?

   Лавин³я. Скажу, что не слишкомъ рано; я въ течен³е уже цѣлыхъ двухъ часовъ не спала.

   Сатурнинъ. Ну, такъ подавайте лошадей и колесницы и за дѣло. Государыня, ты сейчасъ увидишь нашу римскую охоту.

   Маркъ. Мои собаки, государь, поднимутъ и самую горделивую пантеру и вкарабкаются на самую высокую гору.

   Титъ. А моя лошадь погонится за звѣремъ по всѣмъ направлен³ямъ и полетитъ по полямъ, точно ласточка,

   Деметр³й. Хиронъ, что касается васъ, то мы не охотимся съ лошадьми и со сворой, но надѣемся поймать въ ловушку прелестнѣйшую серну (Уходятъ).

  

  

   Ааронъ. Человѣкъ съ умомъ, пожалуй, подумалъ бы, что я совсѣмъ безъ ума, зарывая такое множество золота подъ деревомъ, чтобы никогда имъ не пользоваться. Такъ пусть же тотъ, который бы имѣлъ обо мнѣ такое жалкое мнѣн³е, знаетъ, что это золото поможетъ хитрости, которая, подведенная ловко, должна породить истинно-превосходную мерзость. А потому, милое золото, покойся здѣсь на безпокойство того, кто возьметъ эту милостыню, упавшую изъ шкатулки императрицы.

  

   Тамора. Мой милый Ааронъ, отчего имѣешь ты такой мрачный видъ, когда все такъ радостно ликуетъ? Въ каждомъ кустѣ распѣваютъ птицы; свернувшись на солнцѣ, дремлетъ змѣя; зеленые листья дрожатъ отъ дуновен³я прохладнаго вѣтра и бросаютъ на землю пятнистую тѣнь. Сядемъ, Ааронъ, подъ этой отрадной сѣнью и, въ то время, какъ болтливое эхо издѣвается надъ собаками, визгливо откликаясь на благозвучныя рѣчи, точно слышится сразу двойная охота, сядемъ и послушаемъ шумныя перекликан³я, и послѣ такой-же схватки, которою насладились, какъ думаютъ, странствующ³й принцъ и Дидона, послѣ того, какъ, будучи застигнутъ внезапной счастливой грозой, скрылись въ таинственной пещерѣ, такъ и мы можемъ, въ объят³яхъ другъ друга, послѣ нашего пр³ятнаго препровожден³я времени, забыться золотымъ сномъ, пока собаки, рога и прелестныя, сладкозвучныя птицы будутъ для насъ тѣмъ, чѣмъ бываетъ пѣсня для кормилицы, которая убаюкиваетъ своего ребенка, чтобы усыпить его.

   Ааронъ. Царица, если твоими желан³ями управляетъ Венера, надъ моими господствуетъ Сатурнъ. Что означаетъ мой зловѣщ³й и неподвижный взоръ, мое безмолв³е и моя мрачная задумчивость? Почему, мои кудри, льняное руно, похожи на змѣй, развертывающихся, чтобы совершить какую-нибудь роковую казнь? Нѣтъ, царица, все это - не любовные признаки. Месть кипитъ въ моемъ сердцѣ, смерть - въ моей рукѣ, кровь и вражда служатъ въ моей головѣ. Слушай, Тамора, императрица души моей, никогда не стремившейся къ другому небу, кромѣ твоего общества,- сегодня,- роковой день для Басс³ана; сегодня его Филомела должна лишиться языка; твои сыновья должны ограбить ея цѣломудр³е и омыть свои руки въ крови Басс³ана. Видишь-ли ты это письмо? Возьми его, прошу тебя, и отдай царю этотъ коварно-роковой свитокъ. Но не спрашивай меня болѣе; за нами слѣдятъ. Сюда направляется часть столь желаемой нашей добычи, не предчувствующей уничтожен³я своей жизни.

   Тамора. О, мой дорогой Мавръ, болѣе дорогой для меня, чѣмъ самая жизнь.

   Ааронъ. Ни слова болѣе, великая императрица, Басс³анъ идетъ сюда. Затѣй съ нимъ ссору, и я пойду за твоими сыновьями, чтобы поддержать тебя въ этой ссорѣ, какова-бы она ни была (Уходитъ).

  

  

   Басс³анъ. Кого находимъ мы здѣсь? Царственную императрицу Рима, отдѣленную отъ своей блестящей свиты? Или, можетъ быть, это Д³ана, которая, одѣвшись подобно ей, покинула свои священныя рощи, чтобы посмотрѣть на охоту въ этомъ лѣсу?

   Тамора. Дерзк³й шп³онъ нашихъ личныхъ дѣйств³й! Еслибы у меня была такая-же власть, какъ, говорятъ, была у Д³аны, на твоихъ вискахъ теперь-же выросли бы рога, какъ на вискахъ Актеона, и собаки накинулись-бы на твои только что преобразивш³еся члены, надоѣдливый невѣжда.

   Лавин³я. Съ твоего позволен³я, прекрасная императрица, говорятъ, что у тебя большой даръ надѣлять другихъ рогами, и, конечно, ты и твой Мавръ уединились сюда съ цѣлью сдѣлать опытъ. Да сохранитъ Юпитеръ сегодня твоего мужа отъ его собакъ! Было-бы очень жаль, еслибы онѣ приняли его за оленя!

   Басс³анъ. Повѣрь, царица, твой черный Кимер³янецъ придастъ и твоей чести цвѣтъ своего тѣла, грязный, противный, ненавистный. Почему удалилась ты отъ твоей свиты? почему слѣзла ты съ своего снѣжно-бѣлаго коня, и блуждаешь въ этой темной шири съ этимъ варварскимъ Мавромъ, если не привела тебя сюда твоя гнусная похоть?

   Лавин³я. И за то, что мы помѣшали въ вашихъ забавахъ мой-же благородный мужъ долженъ подвергаться брани отъ тебя за свою дерзость! Прошу тебя, уйдемъ и оставимъ ее наслаждаться ея любовью, черной, какъ воронъ. Эта долина очень удобна для такой цѣли.

   Басс³анъ. Царь, мой братъ, будетъ извѣщенъ объ этомъ.

   Лавин³я. Всѣ эти продѣлки давно уже извѣстны. Добрый царь! Быть столь жестоко обманутымъ!

   Тамора. Какъ имѣю я терпѣн³е переносить это?

  

  

   Деметр³й. Какъ? почему наша дорогая повелительница и мать, почему, ваше величество, ты такъ блѣдна и разстроена?

   Тамора. А какъ вы думаете, развѣ я не имѣю причины быть блѣдной? Эти двое затащили меня сюда, въ это мѣсто, въ эту дикую и пустынную долину, которую вы видите; деревья здѣсь, хотя теперь и лѣто, заглохли и высохли, поросли мохомъ и вредной омелой; никогда здѣсь не свѣтитъ солнце, ничего здѣсь не живетъ, кромѣ зловѣщей совы и чернаго ворона. И показавъ мнѣ этотъ отвратительный ровъ они сказали мнѣ, что здѣсь въ самый мрачный часъ ночи тысячи демоновъ, тысячи шипящихъ змѣй, десять тысячъ раздутыхъ жабъ и столько-же ежей должны поднять такой страшный крикъ, что всякое смертное существо, которое ихъ услышитъ, обезумѣетъ и сеичасъ-же умретъ. Какъ только они окончили этотъ адск³й разсказъ, они прибавили, что привяжутъ меня здѣсь, ко пню зловѣщаго тисса и оставятъ меня умирать этой ужасной смертью. И тогда они назвали меня подлой прелюбодѣйкой, распутной готкой, и всѣми, самыми позорными именами, когда-либо слышанными человѣческимъ ухомъ въ этомъ родѣ; и еслибъ вы не пришли сюда по самой счастливой случайности, они-бы исполнили свою угрозу. Отомстите-же за меня, если вы дорожите жизн³ю вашей матери, или не называйтесь больше моими дѣтьми.

   Деметр³й. Вотъ доказательство, что я твой сынъ (Закалываетъ Басс³ана).

   Хиронъ (Подобнымъ-же образомъ пронзая Басс³ана). A вотъ и мое доказательство, чтобы показать мою силу.

   Лавин³я. Ну, что-же, приступай и ты, Семирамида, или вѣрнѣе, варварская Тамора,- ибо только твое имя и соотвѣтствуетъ твоей природѣ!

   Тамора. Дай мнѣ твой кинжалъ. Вы увидите, мальчики, какъ рука вашей матери выместитъ обиду вашей матери.

   Деметр³й. Постой, царица. Здѣсь она больше принадлежитъ намъ. Сначала, слѣдуетъ вымолотить зерно, а потомъ уже сожигать солому. Эта милочка хвастаетъ своимъ цѣдомудр³емъ, своей супружеской вѣрност³ю, своей преданност³ю и всѣми этими размалеванными претенз³ями издѣвается надъ вашимъ величествомъ. Неужели-же должна она сойти въ могилу со всѣмъ этимъ?

   Хиронъ. Если она такъ сойдетъ въ могилу, то я готовъ быть евнухомъ. Засунемъ мужа въ какую-нибудь сырую яму и сдѣлаемъ его мертвое туловище изголовьемъ нашему любостраст³ю.

   Тамора. Но когда вы вкусите этого желаннаго меда, не позволяйте этой пчелѣ жить, чтобы кусать насъ.

   Хиронъ. Ручаюсь тебѣ, царица; мы себя обезопасимъ. Ну, пойдемъ, красавица, теперь мы насладимся силой этимъ цѣломудр³емъ, которымъ ты такъ дорожишь.

   Лавин³я. О, Тамора! Вѣдь носишь-же ты женское лицо!

   Тамора. Я не хочу ее слышать; уведите ее!

   Лавин³я. Прекрасные принцы! Умолите ее выслушать меня. Я скажу одно только слово.

   Деметр³й. Послушай ее, царица, порадуйся ея слезамъ, но пусть будетъ твое сердце такъ-же твердо къ нимъ, какъ кремень каплямъ дождя.

   Лавин³я. Съ какихъ поръ тигрята читаютъ наставлен³я своей матери?О, не учи ее жестокости, вѣдь она сама научила ей тебя. Молоко, которое ты сосалъ у нее, превратилось въ мраморъ; свою жестокость ты взялъ изъ ея сосковъ; но не всѣ однако, матери родятъ подобныхъ себѣ сыновей (Хирону). Упроси ее обнаружить сострадан³е женщины.

   Хиронъ. Какъ! ты хочешь, чтобъ я доказалъ самому себѣ что я незаконнорожденный?

   Лавин³я. Да, это правда! Воронъ никогда не высиживаетъ жаворонка. И однако я слыхала,- о, если бы это подтвердилось теперь - что левъ, когда разчувствуется, позволяетъ обрѣзать себѣ свои царственные когти. Говорятъ, что вороны выкармливаютъ брошенныхъ птенцовъ въ то время, какъ ихъ собственныя дѣти голодаютъ въ своихъ гнѣздахъ. О, будь-же для меня, хотя бы твое сердце и говорило нѣтъ, если не такъ добра, то немножко сострадательна.

   Тамора. Я не знаю, что это означаетъ, уведите ее.

   Лавин³я. О, позволь мнѣ объявить тебѣ это! Ради моего отца, который даровалъ тебѣ жизнь, когда имѣлъ власть умертвить тебя, не будь такъ закоснѣла. Открой свои оглохш³я уши!

   Тамора. Если бы ты лично и не оскорбила меня, такъ именно ради его я была бы безпощадна. Вспомните, мальчики, сколько слезъ я напрасно пролила, чтобы спасти вашего брата отъ жертвоприношен³я, но свирѣпый Андроникъ не захотѣлъ уступить. Уведите-же ее и сдѣлайте съ ней что хотите. Чѣмъ болѣе вы будете жестоки съ ней, тѣмъ болѣе я буду любить васъ.

   Лавин³я. Позволь назвать себя доброй царицей и убей меня своими собственными руками на этомъ мѣстѣ; потому что не жизни выпрашиваю я такъ долго. Я - бѣдная убитая съ тѣхъ поръ, какъ умеръ Басс³анъ.

   Тамора. Чего же ты выпрашиваешь? Оставь меня, безумная женщина!

   Лавин³я. Я выпрашиваю немедленной смерти и еще чего-то, что моя женственность не позволяетъ сказать моему языку. О, спаси меня отъ ихъ сладостраст³я, болѣе ужаснаго, чѣмъ сама смерть и брось меня въ какую нибудь ужасную яму, гдѣ бы никакой человѣческ³й глазъ не нашелъ моего тѣла. Сдѣлай это и будь сострадательной уб³йцей.

   Тамора. И ты хочешь, чтобы я лишила моихъ возлюбленныхъ сыновей ихъ награды? Нѣтъ, пусть они насладятся тобой.

   Деметр³й. Ну, впередъ! ты и такъ слишкомъ долго задержала насъ!

   Лавин³я. Ни сострадан³я, ни женственности! О, звѣрское существо, позоръ и врагъ всего нашего пола! Пусть проклят³е падетъ...

   Хиронъ. Я зажму тебѣ ротъ (увлекая ее). А ты тащи мужа. Вотъ яма, гдѣ Ааронъ совѣтовалъ намъ зарыть его (уходятъ съ Лавин³ей).

   Тамора. До свидан³я, сыновья; смотрите, обезопасьте себя хорошенько отъ нея.- Пусть не знаетъ мое сердце истинной робости до тѣхъ поръ, какъ всѣ Андроники не будутъ уничтожены! Оставлю моихъ разъяренныхъ сыновей лишать невинности эту дрянь, а сама пойду искать моего милаго мавра (Уходитъ).

  

  

   Ааронъ. Сюда, господа; ступайте осторожно. Я прямо приведу васъ къ ужасной ямѣ, гдѣ я подмѣтилъ крѣпко заснувшую пантеру.

   Квинтъ. Мои глаза слипаются. Что это значитъ?

   Марц³й. Да и мои также: если бы не совѣстно было, я бы оставилъ охоту, чтобъ немного заснуть.

  

  

   Квинтъ. Какъ? Ты упалъ? Какая это коварная яма, которой отверст³е покрыто густымъ терновникомъ, на листьяхъ котораго видны капли только-что пролитой крови, столь же свѣж³я, какъ утренняя роса, упавшая на цвѣты! Это мѣсто кажется мнѣ зловѣщимъ. Говори, братъ: ушибся ты при паден³и?

   Марц³й. О, братъ, я раненъ такимъ ужаснымъ предметомъ, зрѣлище котораго никогда еще не сокрушало сердце.

   Ааронъ (всторопу). А теперь, приведу сюда царя; онъ найдетъ ихъ здѣсь и сдѣлаетъ вѣроятное предположен³е, что они-то и убили его брата. (Уходитъ).

   Марц³й. Почему ты не ободряешь меня и не помогаешь мнѣ выйти изъ этой проклятой, оскверненной кровью ямы?

   Квинтъ. Мною овладѣлъ какой-то странный ужасъ; холодный потъ выступаетъ на моихъ дрожащихъ членахъ; мое сердце чуетъ больше, чѣмъ мой глазъ можетъ видѣть.

   Марц³й. А въ доказательство того, что у тебя истинно-догадливое сердце, ты и Ааронъ загляните въ эту яму и посмотрите на страшное зрѣлище крови и смерти.

   Квинтъ. Ааронъ ушелъ, а мое сострадательное сердце не позволяетъ моимъ глазамъ смотрѣть на то, одно предчувств³е чего приводитъ меня въ трепетъ. О, скажи мнѣ, что это такое; я никогда еще не быль такимъ ребенкомъ, чтобы бояться того, чего я не знаю.

   Марй³й. Принцъ Басс³анъ лежитъ тамъ, обезображенный какъ зарѣзанная овца, въ этой мрачной ужасной ямѣ, наполненной кровыо.

   Квинтъ. Но если она такая мрачная, то какъ ты могъ узнать, что это онъ?

   Марц³й. Его окровавленный палецъ украшенъ драгоцѣпнымъ перстнемъ, который освѣщаетъ всю эту яму; точно факелъ въ погребальномъ склепѣ, освѣщающ³й блѣдныя ланиты мертваго, и показывающ³й изрытую внутренность этой ямы. Такъ, луна бросала блѣдный свѣтъ на Пирама, когда ночью онъ лежалъ, облитый дѣвственной кровью. О, братъ, помоги мнѣ твоей ослабѣвшей рукой,- если ужасъ также ослабилъ тебя, какъ и меня, помоги мнѣ выбраться изъ этого ужаснаго, прожорливаго вмѣстилища, столь же отвратительнаго, какъ туманная пасть Коцита.

   Квинтъ. Протяни мнѣ руку, чтобъ я могъ помочь тебѣ выйти; если у меня не хватитъ силы оказать тебѣ эту услугу, то я и самъ, пожалуй, попаду въ жадную внутренность этой глубокой пропасти, могилы бѣднаго Басс³ана... У меня не хватаетъ силы вытянуть тебя до верху.

   Марц³й. И у меня не хватаетъ силы подняться безъ твоей помощи.

   Квинтъ. Дай еще разъ твою руку; на этотъ разъ я ее не выпущу, пока или ты не выберешься оттуда, или же я не свалюсь... Если ты не можешь приблизиться ко мнѣ, то я приближусь къ тебѣ.

  

  

   Сатурнинъ. Впередъ за мной... Я хочу видѣть, какая это яма, и кто упалъ туда... Говори, кто ты, который вскочилъ въ эту з³яющую впадину земли?

   Марц³й. Несчастный сынъ стараго Андроника, приведенный сюда въ злополучный часъ, чтобъ найти тутъ твоего брата Басс³ана мертвымъ.

   Сатурнинъ. Моего брата мертвымъ? Ты, вѣрно, шутишь. Онъ и его жена находятся въ охотничьей избушкѣ въ сѣверной части этого прекраснаго лѣса. Нѣтъ еще и часа, какъ я его тамъ оставилъ.

   Марц³й. Мы не знаемъ, гдѣ ты оставилъ его живымъ, но увы! Здѣсь мы его нашли мертвымъ.

  

  

   Тамора. Гдѣ мой супругъ и царь?

   Сатурнинъ. Здѣсь, Тамора, опечаленный уб³йственнымъ горемъ.

   Тамора. Гдѣ твой братъ Басс³анъ?

   Сатурнинъ. Ты коснулась самаго дна моей раны; бѣдный Басс³анъ лежитъ здѣсь убитый.

   Тамора. Значитъ я слишкомъ поздно приношу тебѣ этотъ роковой свитокъ,- планъ этой несчастной трагед³и, и очень удивляюсь, какимъ образомъ человѣческое лицо можетъ скрывать подъ добродушнѣйшей улыбкой такую уб³йственную жестокость.

   Сатурнинъ. (Читаетъ). "Если намъ не удастся по просту встрѣтить его, любезный охотникъ,- мы намекаемъ тебѣ на Басс³ана,- то постарайся вырыть яму для него: ты знаешь что мы хотимъ сказать. Награду за это ищи подъ крапивой у корней бузины, которая осѣняетъ отверст³е пещеры, гдѣ ты рѣшилъ похоронить Басс³ана".- О, Тамора! Слыхалъ-ли кто-либо что нибудь подобное! Вотъ яма, а вотъ и бузина. Поищите, друзья, не найдется-ли здѣсь и охотника, который долженъ былъ убить Басс³ана?

   Ааронъ. Мой милостивый повелитель, вотъ мѣшокъ съ золотомъ.

   Сатурнинъ. (Титу). Двое изъ твоихъ щенковъ, злые псы кровожадной породы, отняли здѣсь жизнь у моего брата. Друзья, тащите ихъ изъ ямы прямо въ темницу; пускай сидятъ тамъ, до тѣхъ поръ, пока мы не придумаемъ для нихъ какой нибудь небывалой казни.

   Тамора. Какъ! Они въ этой ямѣ? О, чудо! Какъ легко уб³йство открывается!

   Титъ. Велик³й императоръ, на моихъ слабыхъ колѣнахъ молю тебя, со слезами, не легко текущими, если это ужасное преступлен³е моихъ проклятыхъ сыновъ,- проклятыхъ, если будетъ доказано, что они совершили это преступлен³е...

   Сатурнинъ. Если будетъ доказано! Ты видишь, что это очевидно... Кто нашелъ этотъ свитокъ? Ты, Тамора?

   Тамора. Его поднялъ самъ Андроникъ.

   Титъ. Дѣйствительно, государь, я поднялъ. И однако, позволь, чтобы я былъ за нихъ порукой, ибо, чтимой мною могилой моего отца, я клянусь, что по твоему требован³ю они будутъ готовы отвѣтить головой за то, въ чемъ ихъ подозрѣваютъ.

   Сатурнинъ. Ты не будешь имъ порукой; а теперь, слѣдуй за мной. Пускай одни позаботятся о трупѣ убитаго, а друг³е - объ уб³йцахъ; не давайте имъ вымолвить ни одного слова: ихъ преступлен³е очевидно; клянусь душой, если бы можно было найти конецъ болѣе ужасный, чѣмъ смерть,- этотъ конецъ былъ бы данъ имъ.

   Тамора. Андроникъ, я буду просить царя; не бойся за твоихъ сыновей, съ ними ничего дурнаго не случится.

   Титъ. Пойдемъ, Луц³й, пойдемъ; не останавливайся разговаривать съ ними (Уходятъ въ разныя стороны).

  

  

   Деметр³й. Ну вотъ, теперь отправляйся разсказывать, если твой языкъ можетъ еще говорить, кто отрѣзалъ у тебя языкъ и кто обезчестилъ тебя.

   Хиронъ. Пиши все, что у тебя на умѣ, объясни такимъ образомъ свою мысль и, если твои култышки позволятъ тебѣ, сдѣлайся писакой.

   Деметр³й. Посмотри, какъ знаками и гримасами она еще можетъ грозить.

   Хиронъ. Ступай домой, возьми благовонной воды и вымой руки.

   Деметр³й. У ней нѣтъ уже ни языка, чтобы спросить благовонной воды, ни рукъ, которыя можно было-бы вымыть. А потому, оставимъ ее наслаждаться безмолвными прогулками.

   Хиронъ. Еслибы со мной случилось что-нибудь подобное, я бы повѣсился.

   Деметр³й. Конечно, еслибы только у тебя были руки, чтобы приготовить петлю (Деметр³й и Хиронъ уходятъ).

  

  

   Маркъ. Кто тутъ? Неужели моя племянница, которая такъ поспѣшно убѣгаетъ отъ меня? Племянница, одно слово... Гдѣ твой мужъ? Если я сплю, то отдалъ-бы все, что имѣю, лишь бы проснуться! Если я бодрствую, то пусть какая-нибудь планета сразитъ меня на землѣ, такъ, чтобы я заснулъ вѣчнымъ сномъ!.. Говори, дорогая племянница, какая безбожно жесток³я руки изуродовали тебя и изрубили и лишивъ твое тѣло его двухъ вѣтвей, этихъ прекраснѣйшихъ украшен³й, въ окружающей тѣни которыхъ цари желали опочить и не могли, однако, добиться столь великаго счаст³я, какъ половины только твоей любви! Отчего не отвѣчаешь ты мнѣ? Увы! Алая струя теплой крови, подобно источнику. вспѣненному вѣтромъ, то появляется, то исчезаетъ между твоихъ розовыхъ губъ, приходитъ и уходитъ вмѣстѣ съ твоимъ прелестнымъ дыхан³емъ. Но, навѣрно, тебя изнасиловалъ какой-нибудь Терей и,чтобы ты не показала на него, отрѣзалъ тебѣ языкъ. Ты отворачиваешь отъ стыла лицо свое и не смотря на всю потерю крови, текущей изъ тебя этими тремя отверст³ями, твои щеки красны, какъ ликъ Титана, краснѣющаго, когда на него налетаютъ облака. Долженъ-ли я отвѣчать за тебя? Долженъ-ли я сказать: да это такъ? О, какъ хотѣлъ бы я знать твою мысль и знать звѣря чтобы я могъ уничтожить его и тѣмъ облегчить твои страдан³я. Скрытое горе, какъ закрытая печь, сжигаетъ и превращаетъ въ пепелъ сердце, въ которомъ оно кроется. Прекрасная Филомела лишилась только языка и утомительнымъ узоромъ вышивала свою мысль. Но ты, дорогая племянница, у тебя отнято это средство. Ты встрѣтилась съ болѣе хитрымъ Тереемъ, и онъ отрубилъ эти прекрасные пальцы которые вышивали бы лучше, чѣмъ пальцы Филомелы. О еслибъ это чудовище видѣло, какъ эти лилейныя руки дрожали, точно листья тополя, на лютнѣ, заставляя ея шелковыя струны цѣловать ихъ съ восторгомъ, оно бы не тронуло ихъ, даже цѣною жизни. Или еслибы оно услыхало божественную гармон³ю, которую порождалъ этотъ прекрасный языкъ, оно бы уронило свой ножъ и заснуло бы какъ Церберъ у ногъ ѳрак³йскаго поэта. Ну, пойдемъ, ослѣпимъ твоего отца, ибо такое зрѣлище должно ослѣпить отца. Въ какой-нибудь часъ буря затопляетъ благоухающ³е луга, что-же сдѣлаютъ цѣлыя мѣсяцы слезъ изъ глазъ твоего отца. Не бѣги отъ меня; мы будемъ плакать съ тобой. О, еслибы наши слезы могли облегчить твои страдан³я (Уходятъ).

  

  

   Титъ. Послушайте меня, мудрые отцы! Подождите, благородные трибуны! Изъ сострадан³я къ моей старости того, кого юность прошла въ опасныхъ войнахъ, въ то время какъ вы въ безопасности отдыхали; во имя всей крови, пролитой мною за великую борьбу Рима, во имя всѣхъ морозныхъ ночей, во время которыхъ я бодрствовалъ, во имя этихъ горькихъ слезъ, наполняющихъ теперь на щекахъ моихъ старческ³я морщины, будьте милосердны къ моимъ осужденнымъ сыновьямъ, души которыхъ не такъ испорчены, какъ думаютъ. Моихъ двадцать двухъ сыновей я не оплакивалъ, потому что они умерли на славномъ ложѣ смерти; но ради этихъ, трибуны, на прахѣ (бросаясь на землю) я начертаю печальныя рыдан³я, глубокую скорбь моего сердца. Пусть слезы мои утолятъ сухую жажду земли; нѣжная кровь сыновей моихъ пристыдитъ и заставитъ покраснѣть ее (Сенаторы, Трибуны и друг³е уходятъ съ осужденными). О, земля! Я удружу тебѣ больше этимъ дождемъ, истекающимъ изъ этихъ двухъ старыхъ развалинъ, чѣмъ юный апрѣль всѣми своими потоками; я буду орошать тебя и въ лѣтнюю засуху; зимой буду сгонять снѣгъ моими горячими слезами и на твоемъ лицѣ удержу вѣчную весну, если ты откажешься упиться кровью моихъ сыновей.

  

  

   О, почтенные трибуны! добрые старцы! развяжите моихъ сыновей, отмѣните смертный приговоръ и заставьте меня сказать, меня, который до сихъ поръ никогда еще не плакалъ, что на этотъ разъ мои слезы были убѣдительнѣйшими ораторами.

   Луц³й. О, благородный отецъ, ты плачешь напрасно: трибунъ не слышитъ тебя, здѣсь нѣтъ никого, и ты разсказываешь свое горе камнямъ.

   Титъ. О, Луц³й, позволь мнѣ молить за моихъ сыновей. Мудрые трибуны, еще разъ умоляю васъ.

   Луц³й. Дорогой отецъ, ни одинъ трибунъ не слышитъ тебя.

   Титъ. Не все-ли это равно? Еслибы они слышали, они-бы не обратили на меня вниман³е! А еслибы замѣтили меня, то не хотѣли-бы сжалиться надо мной, но молить, хотя-бы и напрасно, я долженъ. Вотъ почему я разсказываю мое горе камнямъ; если они не могутъ отвѣтить на мою печаль, то они все-таки лучше трибуновъ, потому что не прерываютъ моего разсказа. Пока я плачу, они собираютъ мои слезы смиренно у моихъ ногъ и точно плачутъ вмѣстѣ со мной; и еслибы они только были облечены въ важныя одѣян³я, то во всемъ Римѣ не было-бы такого трибуна, какъ они. Камень мягокъ, какъ воскъ, трибуны жестче камней! Камень безмолвенъ и не оскорбляетъ, трибуны однимъ словомъ приговариваютъ людей къ смерти. Но зачѣмъ ты стоишь съ обнаженнымъ мечемъ?

   Луц³й. Я хотѣлъ спасти моихъ братьевъ отъ смерти, и судьи за это присудили меня къ вѣчному изгнан³ю.

   Титъ. О счастливый человѣкъ! Какъ они были милостивы къ тебѣ! Какъ, безумный Луц³й, неужели ты не видишь, что Римъ притонъ тигровъ! Тигры должны хищничать, а кромѣ меня и моихъ, у Рима нѣтъ другой добычи; какъ-же ты поэтому счастливъ, что ты изгнанъ изъ среды этихъ хищныхъ звѣрей! Но кто идетъ сюда съ моимъ братомъ Маркомъ?

  

  

   Маркъ. Титъ, приготовь плакать твои благородные глаза: а если не можешь плакать, то пусть разорвется твое благородное сердце. Я принесъ для твоей старости сокрушительное горе.

   Титъ. Оно должно сокрушить меня? Ну, такъ покажи мнѣ его.

   Маркъ. Вотъ это была твоя дочь.

   Титъ. Ну, да, Маркъ, она и теперь моя дочь.

   Луц³й. О, ужасъ! Ея видъ убиваетъ меня!

   Титъ. Малодушное дитя! Встань и смотри на нее... Говори, Лавин³я, какая проклятая рука лишила тебя рукъ въ глазахъ твоего отца? Какой безумецъ подлилъ воды въ море и принесъ вязанку хвороста къ ярко пылающей Троѣ? Уже до твоего прихода мое горе было на самой высотѣ, и теперь, подобно Нилу, оно пренебрегаетъ берегами. Дай мнѣ мечъ, и я отрублю себѣ руки, вѣдь они сражались для Рима, и напрасно, и кормя меня, они вскормили это горе; съ тщетными мольбами они простирались и служили лишь для безполезнаго употреблен³я. Теперь, одну и услугу я требую отъ нихъ, - чтобы одна изъ нихъ помогла мнѣ отрубить другую. Хорошо, Лавин³я, что у тебя нѣтъ рукъ, - потому-что на службѣ Риму руки безполезны.

   Луц³й. Говори, дорогая сестра, кто тебя изувѣчилъ?

   Маркъ. О, это дивное оруд³е ея мыслей, - которое обнаруживало ихъ съ такимъ совершеннымъ краснорѣч³емъ, вырвано теперь изъ той прекрасной клѣтки, въ которой, подобно сладкозвучной птичкѣ, оно напѣвало свои разнообразные напѣвы, восхищавш³е ухо.

   Луц³й. О, говори за нее! Чье это дѣло?

   Маркъ. Я ее нашелъ блуждающей по лѣсу, ищущей куда-нибудь спрятаться, какъ лань, неизцѣлимо пораненная.

   Титъ. Да, это была моя лань, и тотъ, кто ее ранилъ, сдѣлалъ мнѣ болѣе зла, чѣмъ если бы убилъ меня. Потому что теперь я - точно потерпѣвш³й крушен³е на одинокой скалѣ, окруженный пустыней моря, который видитъ, какъ ростетъ приливъ волна за волной, ожидая, что вотъ какая-нибудь одна завистливая волна поглотитъ его и унесетъ въ свои соленыя нѣдра. Этой дорогой къ смерти шли мои несчастные сыновья. Другой сынъ - осужденъ на вѣчное изгнан³е; вотъ брать, оплакивающ³й мои несчаст³я; но та, которая, причиняетъ мнѣ величайшее страдан³е, это моя дорогая Лавин³я, которая дороже мнѣ, чѣмъ моя собственная душа. Еслибы только въ изображен³и я увидѣлъ тебя такою, я бы обезумѣлъ; что-же со мной станется теперь, когда вижу тебя въ этомъ состоян³и въ дѣйствительности? У тебя нѣтъ рукъ, чтобы утереть слезы; у тебя нѣтъ языка, чтобы сказать мнѣ, кто тебя изувѣчилъ. Твой мужъ умеръ, и за эту смерть твои братья осуждены и ужь казнены. Смотри, Маркъ, о, сынъ Луц³й; смотри! Когда я упомянулъ о ея братьяхъ, новыя слезы появились на ея щекахъ, точно медовая роса на лил³и, уже сорванной и почти уже увядшей.

   Маркъ. Можетъ быть она плачетъ о томъ, что они убили ея мужа, а можетъ быть отъ того, что она знаетъ, что они не виновны въ этомъ уб³йствѣ.

   Титъ. Если они дѣйствительно убили твоего мужа, то радуйся тому, что законъ наказалъ ихъ... Но нѣтъ, нѣтъ, они не совершили такого ужаснаго дѣла; свидѣтель - печаль ихъ сестры... Дорогая Лавин³я, позволь поцѣловать твои губы. или покажи мнѣ какимъ-нибудь знакомъ, чѣмъ могу я облегчить твое горе... хочешь, чтобы твой добрый дядя и твой братъ Луц³й, и ты, и я - мы всѣ сѣли на берегу ручья, потупивъ глаза, чтобы видѣть, какъ наши щеки запятнаны, точно луга, влажныя отъ грязнаго ила, оставленнаго наводнен³емъ? И такъ долго останемся наклоненнымъ къ нему, пока его свѣтлые струи не потеряютъ своего сладостнаго вкуса, не превратятся въ разсолъ вслѣдств³е горечи нашихъ слезъ! Или, чтобы мы отрубили наши руки, какъ у тебя? Или, чтобы мы откусили языки наши нашими зубами и чтобы мы провели остатокъ нашихъ ненавистныхъ дней въ нѣмыхъ тѣлодвижен³яхъ? Что хочешь, чтобы мы сдѣлали? Позволь намъ, у которыхъ есть языки, придумать какое-нибудь ужаснѣйшее дѣло, которое бы привело въ изумлен³е грядущ³я времена.

   Луц³й. Дорогой отецъ, останови свои слезы, потому что, - посмотри, - твое горе заставляетъ плакать и рыдать мою несчастную сестру.

   Маркъ. Терпѣн³е, милая племянница. Добрый Титъ, осуши свои глаза.

   Титъ. Ахъ, Маркъ, Маркъ! Я вѣдь знаю, братъ, что твой платокъ не въ состоян³и выпить ни одной моей слезы, потому что ты, несчастный, наводнилъ его своими.

   Луц³й. Добрая Лавин³я, я оботру твои щеки.

   Титъ. Послушай, Маркъ, послушай. Я понимаю ея знаки: еслибы у ней былъ языкъ, она бы теперь сказала брату то самое, что я только что тебѣ сказалъ: что его платокъ, совсѣмъ смокш³й отъ его собственныхъ слезъ, не можетъ осушить ея изстрадавшихся щекъ. О, какое сочувств³е горя! Оно такъ-же далеко отъ облегчен³я, какъ далекъ адъ отъ рая.

  

  

   Титъ Андроникъ! императоръ, мой повелитель - посылаетъ тебѣ сказать такое слово: если ты любишь твоихъ сыновей, то одинъ изъ васъ, Маркъ, Луц³й или ты, старый Титъ, все равно, кто нибудь изъ васъ, пусть отрубитъ себѣ руку и пошлетъ ее ему; взамѣнъ ея, онъ пришлетъ сюда обоихъ твоихъ сыновей живыми, и это будетъ выкупомъ ихъ преступлен³я.

   Титъ. О, сострадательный императоръ! О, благородный Ааронъ! Пѣвалъ-ли когда-либо воронъ такъ, какъ воспѣваетъ жаворонокъ восходъ солнца? Отъ всего сердца я пошлю къ императору мою руку. Хочешь, добрый Ааронъ, помочь мнѣ отрубить ее?

   Луц³й. Стой, отецъ! Эта живая благородная рука, которая сразила столько враговъ, не можетъ быть отослана; моя рука послужитъ для этого; для моей юности легче, чѣмъ для тебя, потеря крови, и такимъ образомъ моя кровь спасетъ жизнь моихъ братьевъ.

   Маркъ. Какая изъ вашихъ рукъ не защищала Рима и не потрясала кровавой боевой сѣкирой, начертая гибель на шлемахъ враговъ? Каждая изъ вашихъ рукъ прославилась славными подвигами. Моя же была безполезной; такъ пусть же она служитъ выкупомъ моихъ племянниковъ, и я скажу, что сохранилъ ее для достойной цѣли.

   Ааронъ. Ну, рѣшайте-же скорѣе, чья рука должна быть отрублена, а то можетъ случиться, что они умрутъ раньше, чѣмъ придетъ помилован³е.

   Маркъ. Будетъ отрублена моя!

   Луц³й. Клянусь небомъ, не твоя!

   Титъ. Друзья мои, не спорьте; так³я засохш³я травы, какъ эта, вырываются, и потому будетъ отрублена моя рука.

   Луц³й. Дорогой отецъ! Если я долженъ считаться твоимъ сыномъ, позволь мнѣ спасти моихъ братьевъ отъ смерти.

   Маркъ. Памятью нашего отца, нѣжностью нашей матери позволь мнѣ показать тебѣ мою братскую любовь.

   Титъ. Ну, рѣшайте между собой; я, пожалуй, сохраню мою руку.

   Луц³й. Такъ я иду за топоромъ.

   Маркъ. Но топоромъ я воспользуюсь (Маркъ и Луц³й уходятъ).

   Титъ. Подойди сюда, Ааронъ; я ихъ обоихъ обману; помоги мнѣ твоей рукой, и я тебѣ отдамъ мою.

   Ааронъ. Ну, если это называется обманомъ, то я могу назвать себя честнымъ, и обѣщаю никогда не надувать людей, пока живу. Но тебя я обману не такъ, и это ты узнаешь не далѣе, какъ черезъ полчаса (Отрубаетъ своимъ мечетъ руку Тита).

  

  

   Титъ. Теперь бросьте вашъ споръ; это должно было быть такъ исполнено. Добрый Ааронъ, отдай его величеству мою руку; скажи ему, что эта рука предохранила его отъ тысячи несчаст³й; попроси его похоронить ее: она заслуживала бы чего-нибудь и побольше; такъ пусть онъ въ этомъ по крайней мѣрѣ не откажетъ ей. Что же касается сыновей моихъ, то скажи ему, что я считаю ихъ брильянтами, купленными по дешевой цѣнѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ и слишкомъ дорого, потому что я вѣдь свою собственность купилъ.

   Ааронъ. Ну, Андроникъ, я ухожу. И замѣнъ руки готовься вскорѣ ты увидишь твоихъ сыновей (всторону). То есть ихъ головы, хочу я сказать. О, какъ эта гнусность при одной мысли о ней утучняетъ меня! Пусть дураки дѣлаютъ добро, и бѣлолицые призываютъ добродѣтель, - Ааронъ хочетъ имѣть душу столь же черную, какъ и лицо (Уходитъ).

   Титъ. О, я поднимаю эту единственную руку къ небу и склоняю эту слабую развалину къ самой землѣ. Если существуетъ могущество, которое готово сжалиться надъ безсильными слезами, - я умоляю его... (Къ Лавин³и). Какъ? ты хочешь преклонить колѣна вмѣстѣ со мной? Ну, преклони ихъ, мои дорогая, потому что небо услышитъ наши молитвы, или-же своими вздохами мы омрачимъ весь небосклонъ и затмимъ солнце ихъ туманомъ, какъ по временамъ застилаютъ его тучи, когда тающее лоно ихъ заключаетъ его въ своихъ объят³яхъ.

   Маркъ. О, братъ! Будь благоразумнѣе и не устремляйся въ глубину отчаян³я.

   Титъ. А развѣ мое несчаст³е не глубоко и не бездонно? Пускай же и мое горе будетъ такъ-же бездонно, какъ и она

   Маркъ. Но пусть по крайней мѣрѣ разумъ управляетъ твоимъ горемъ.

   Титъ. Если бы существовалъ разумъ для такихъ несчаст³й, тогда и я, можетъ быть, могъ бы сдержать мое горе въ границахъ. Когда небо плачетъ, развѣ земля не наводняется? Когда вѣтры неистовствуютъ, развѣ море не приходитъ въ бѣшенство? Развѣ оно не грозитъ небу своимъ грозно-вздувшимся лицомъ? А ты еще хочешь, чтобы въ этой безсмыслицѣ былъ какой-нибудь разумъ!... Я - море; слышишь, какъ дуютъ ея вздохи? Она - плачущее небо, а я - земля. И мое море должно-же быть взволновано ея вздохами; должна-же земля наводниться и исчезнуть въ потопѣ ея безпрерывныхъ слезъ... Потому, видишь-ли, что мои внутренности не въ состоян³и поглотить всѣ ея страдан³я, и я долженъ изрыгать ихъ, какъ пьяница! Оставь же меня, потому что тѣ, которые много теряютъ, имѣютъ право облегчить сердце горькими рѣчами.

  

  

   Посланецъ. Достойный Андроникъ, тебѣ скверно заплатили за эту добрую руку, которую ты послалъ императору. Вотъ головы твоихъ двухъ благородныхъ сыновей. Они только забавляются твоимъ горемъ; они издѣваются надъ твоей рѣшимостью. При одной мысли о твоихъ страдан³яхъ я страдаю болѣе, чѣмъ при воспоминан³и о смерти моего отца (Уходитъ).

   Маркъ. Ну, такъ пусть-же теперь жгучая Этна остынетъ въ Сицил³и, а мое сердце пусть превратится въ вѣчно-пылающ³й адъ! Так³я несчаст³я больше всего того, что можно вынести. Плакать съ тѣми, которые плачутъ, - это хоть немного облегчаетъ, но вышучиваемое горе - двойная смерть.

   Луц³й. О, неужели-же это зрѣлище можетъ такъ глубоко ранить, а ненавистная жизнь все еще не исчезла? Неужели смерть позволяетъ жизни сохранить свое имя, когда у жизни не осталось никакого другаго блага, кромѣ дыхан³я (Лавин³я цѣлуетъ Тита).

   Mapкъ. Увы! Этотъ поцѣлуй ему такъ-же мало отраденъ, какъ ледяная вода окоченѣлой змѣѣ.

   Титъ. Когда-же окончится этотъ ужасный сонъ?

   Маркъ. Ну, теперь прощай, всякое самообольщен³е! умри, Андроникъ. Ты не спишь? Ну, такъ смотри, - вотъ головы твоихъ сыновей, вотъ - отрубленная твоя воинственная рука, вотъ твоя изувѣченная дочь, вотъ твой изгнанный сынъ, котораго это зрѣлище сдѣлало блѣднымъ и безкровнымъ, а вотъ и я, твой братъ, подобно каменному изваян³ю, холодный и оцѣпенѣлый. О, теперь я уже не хочу умѣрять мое горе, - рви свои серебряные волосы, изгрызи твою другую руку твоими собственными зубами, и пусть это ужасное зрѣлище навсегда закроетъ наши несчастныя очи. Теперь какъ разъ время грозы, почему же ты притихъ?

   Титъ. Ха, ха, ха!

   Маркъ. Зачѣмъ ты смѣешься? Теперь не время смѣяться.

   Титъ. Это, видишь-ли, оттого, что у меня не осталось уже ни одной слезы, чтобы плакать. И потомъ горе - врагъ, который хочетъ захватить мои глаза и ослѣпить ихъ данью слезъ. А тогда, какъ найду я дорогу въ пещеру мести? Потому что эти двѣ головы точно говорятъ мнѣ и даютъ мнѣ понятъ, что я не буду причисленъ къ блаженству, пока эти ужасы не будутъ возвращены въ глотку тѣхъ, которые ихъ совершили. А теперь посмотримъ, что-же мнѣ остается дѣлать... Вы, несчастные, стойте вокругъ меня такъ, чтобы я могъ обратиться къ каждому изъ васъ и поклясться моей душой, что отомщу за ваши несчаст³я... Я поклялся.. Ну, братъ, бери одну голову, а этой рукой я понесу другую. Лавин³я, у тебя тоже будетъ дѣло: неси въ зубахъ, дорогая дочь, мою отрубленную руку. А ты, парень, удались изъ глазъ моихъ, ты изгнанъ и не долженъ оставаться здѣсь. Отправляйся къ готамъ и собери тамъ войско. И, если ты меня любишь, въ чемъ я не сомнѣваюсь, обнимемся и разстанемся, потому что у насъ много дѣла (Маркъ, Титъ и Лавин³я уходятъ).

   Луц³й. Прощай, Андроникъ, мой благородный отецъ, самый несчастный человѣкъ, когда-либо живш³й въ Римѣ! Прощай, гордый Римъ, подожди возвращен³я Луц³я; здѣсь онъ оставляетъ заложниковъ, которые ему болѣе дороги, чѣмъ сама жизнь. Прощай, Лавин³я, моя благородная сестра! О, почему ты теперь не такая, какою была прежде! Но теперь и Луц³й, и Лавин³я живутъ только въ забвен³и и въ ужасныхъ несчаст³яхъ! Если Луц³й будетъ живъ, онъ отомститъ за всѣ ваши страдан³я и заставитъ гордаго Сатурнина и его императрицу просить милостыню у воротъ Рима, какъ нѣкогда Тарквин³й и его царица. А теперь я отправляюсь къ готамъ и соберу тамъ войско, чтобъ покорить Римъ и Сатурнина (Уходитъ).

  

  

   Титъ. Ну, такъ, такъ! Теперь сядемъ и будемъ стараться ѣсть не болѣе, чѣмъ нужно для сохранен³я силы, которая намъ необходима, чтобъ отомстить за всѣ наши горьк³я несчаст³я. Маркъ, развяжи этотъ узелъ, затянутый отчаян³емъ; твоя племянница и я, бѣдныя создан³я, мы лишены уже рукъ и не можемъ облегчить наше удесятеренное страдан³е, слагая руки. У меня осталась только эта бѣ