Плавильщиков Петр Алексеевич - Бобыль

n="justify">   Хватов. Что это за бессчетная деревня!

   Аксен. Нет, он всему горазд, а считать-та не хочет, а умеет.

   Хватов. Так ты умничаешь только, да знаешь ли, что я тебе тузов за это надаю.

   Матвей. Сунься-ка только ко мне; отойди, я говорю, а не то зашибу больно.

   Хватов. Ах ты, каналья! вот я тебя... (Замахнулся.)

  

  

   Честин (Хватову). Что ты делаешь, дурак!

   Аксен (Евгении). Да вот, боярыня! он купил у меня колец, перстней да платков на десять рублей на шестьдесят алтын, а дал мне вот что.

   Евгения. Чего ж тебе больше? Тут все деньги.

   Аксен. А коли все, так я побегу их бачке отдать. Уж коли боярыня сказала, что все, то мне тут как не поверить (Уходит.)

   Честин. Это ваш крестьянин?

   Евгения. Мой; только такой дурак, какого я отроду не видывала.

   Честин. А этот, кажется, малой хороший, и этот ваш же?

   Евгения. Нет, этот ваш.

   Хватов. Только такой, сударь, озорник, что сказать нельзя.

   Честин. Да ты почему так скоро об этом узнал?

   Хватов. Чего, сударь, чтоб отделаться от этого дурака крестьянина ее превосходительства, мы с ним просили его, чтоб он деньги счел, а он этого и не сделал.

   Честин. Так поэтому он и стал озорник?

   Матвей (кланяясь). Вольно ему доносить вам на меня.

   Честин. Не ударил ли он тебя?

   Матвей (кланяясь). Нет, барин, только замахнулся.

   Честин. Хватов, я не люблю этого! ты не смей у меня обижать крестьян.

   Матвей (кланяясь). Покорно благодарствуем.

   Честин. Для чего ж ты, мужичок, не хотел ему счесть денег?

   Хватов. Да еще и смеючись надо мною говорит, что он счету не знает, а на взгляд кажется молодец.

   Матвей. Где нам с вашею милостью тягаться?

   Евгения. Да неужели ты вправду счету не знаешь?

   Матвей (в сторону). Как им скажу, что знаю, так бы не осердился барин за слугу. Я бы рад, сударыня, знать, да как же быть.

   Честин. Ну, да скажи мне, гривна да пять копеек, сколько будет вместе?

   Матвей. Вместе-та, сударь, и будет гривна да пятак.

   Хватов. Вот видите ли, сударь, он и с вами шутит.

   Евгения. Хотите ли? Он будет у меня уметь считать, или я узнаю наверное, естьли он не умеет.

   Честин. Извольте.

   Евгения. Держи шляпу. (Матвей держит шляпу, Евгения высыпает из кошелька серебряные мелкие деньги.)

   Честин. На что это, сударыня?

   Евгения. Не хочешь ли и ты положить, естьли у тебя есть мелкие?

   Честин. Когда вам угодно, извольте (Кладет из кармана.)

   Евгения. Видишь в шляпе деньги?

   Матвей. Вижу, сударыня!

   Евгения. Естьли ты сочтешь и скажешь, сколько их, и это будет верно, эти деньги твои.

   Матвей. Я вам, сударыня, и без счету верю; покорно благодарствую. Вы, сударыня, уж верно меня не обочтете.

   Хватов. Ах, деревенщина, смотри, пожалуй.

   Анисья. Этакой шалун!

   Евгения (смеясь). О, он верно счет знает, и гораздо лучше, нежели мы.

   Честив (смеясь). Дурак, что ты это?

   Евгения. Неужто назад взять? Эта шутка стоит того, чтоб эти деньги были его, позволь ему взять.

   Честин. Да к чему так убытчиться, сударыня!

   Евгения. Разве тебе жаль того, что ты положил?

   Честин. Сударыня, можно ли это? Естьли вам угодно. Ну, дружок, деньги твои, кланяйся барыне.

   Матвей. Земно кланяюсь, сударыня, дай вам бог всего того, чего вам хочется.

   Евгения. Лучше этого пожелать нельзя.

   Матвей (в сторону). Видно счастье определено одним только дуракам бессчетным. Я лишь только притворился таким, ан и денег полна шляпа, а без того и запаху денежного не слыхать бы было. Побегу к Власу, неужли он и глядя на эти деньги не сжалится надо мною? (Уходит.)

   Честин. Этот малой от радости побежал без памяти.

   Евгения. Ты не поверишь, душа моя, как приятно производить в людях такую радость.

   Честин (вздыхая). Я бы поверил, естьли б я...

   Евгения. Ах, я вас просила... вы знаете мое сердце... не напоминайте мне... я вас еще о том прошу... благодарствую, что ко мне пожаловали; вам нужен покой после дороги, я надеюсь в вечеру с вами видеться. (Уходит.)

   Честин (цалуя ее руку). Этот покой чрезвычайно для меня будет беспокоен.

  

   Честин (ходит несколько задумавшись). Что ты думаешь об Евгении?

   Хватов. Ничего, сударь!

   Честин. Что ты думаешь об этом запрещении говорить о любви?

   Хватов. Я думаю, сударь, что это запрещение для того и сделано, чтоб принудить вас почаще говорить. О, женщины, великие мастерицы, не веля велеть.

   Честин. Нет, совсем не то; я подозреваю, не скрывается ли тут ко мне отвращение?

   Хватов. Однако ж она вам перстенек подарила, да еще и дорогой цены; это на отвращение не похоже.

   Честин. Что ей мешает теперь отдаться мне? Теперь нет ни отца ее, ни мужа; это все доказывает мне ее холодность.

   Хватов. А по перстню судя, так самую великую горячность.

   Честин. Естьли она мне и теперь изменит, то я брошу этот перстень, который получаю из рук неверных.

   Хватов. Да бриллиянты-та в нем, сударь, очень верны и никогда своей цены не потеряют.

   Честин. Оставь свои глупые враки, а притом меня и то беспокоит, она после мужа получила страшное богатство. Я хотя и сам не беден, однако я буду должен жить по большей части жениным имением; это меня тревожит. Я буду ежечасно бояться, чтоб этим меня не укорили; почему я знаю, не для богатства ли и покойник ею предпочтен был мне? Может быть, ее не принуждали, а она сама мне изменила, а кто один раз изменил, тот верен никогда быть не может.

   Хватов. А многих ли знаете, кто бы никогда не изменял? Да не изменя и верным быть нельзя. Поверьте мне, сударь, что ваша философия никуда не годится. Кто с женщинами философствует, над тем оне смеются. Дайте мне самого, самого строгого философа, у которого бы сердце было крепче кремня, право, и оно растает от женских глаз, и вы увидите, что любовь всякую философию прогонит одним только взглядом. Нет ни одного на свете умницы, которого бы любовь с пахвей не сшибла. Оставьте, сударь, ваши сумнения, подозрения, тревог и боязни и не начинайте ссориться с вашим сердцем; вы всегда проиграете. Она не велит вам говорить про любовь, это-та и хорошо, сударь! По мне любовь без помехи никуда не годится, а та любовь и весела, где, что называется, как ни стать, да достать.

   Честин. Ты заврался; нашел ли ты Матвея, о котором матушка ко мне еще в армию писала?

   Хватов. Нет еще, сударь!

   Честин. А для чего ж? Ведь я тебе приказывал.

   Хватов. Была маленькая помеха.

   Честин. Какая?

   Хватов. Любовь, сударь!

   Честин. Любовь!

   Хватов. Так, сударь, я нашел здесь Анисью, которую я прежде так же любил, как вы ее барышню. Глядя на нее, я и сам себя позабыл, как же вы изволите, чтоб я тогда не забыл вашего приказания. Я виноват, только надеюсь, что для этой причины вы мне простите.

   Честин (отходя). Я прощу тогда, когда ты приведешь ко мне Матвея.

   Хватов. Я в миг это исполню, лишь бы только опять Анисья мне не встретилась.

  

  

   Влас. По мне хоть бы теперь к венцу, да батька-та венчать не станет без барской руки, а теперь к барину-та итти не ловко. Почем знаешь, может он и почивает.

   Парамон. Да, ведашь ты, его дело боярское. Я сам хоть не барин, да когда сплю, не люблю, чтоб меня будили.

   Влас. Анюта-та что-та у меня больно пахмурна: ну как захворает, так дело-та и пойдет в оттяжку.

   Парамон. Где, к шатуну, захворать! девка-та, ведашь ты, едрена, ее никака боль не возмет, и коли взгрустнулось ей, так пройдет: уж я те в том, ведашь ты, что пройдет. Аксенка мой, бывало, взрыд рыдает, как его поколотишь хорошенько, да погодя маленько, как встрепаной пойдет, а ты ведь только что покричал на Анюту, а не дрался с ней.

  

  

   Исавна (вбежав). Ахти! что будешь делать, Потапыч?

   Влас. Что ты так всполошилась, Исавна! что такое сделалось?

   Исавна. Девка-та у нас взбеленилась, так на стены и бросается, воет да плачет; только что на себе волос не дерет.

   Влас. Да ты бы ей образума два отвесила, так бы все и прошло.

   Исавна. Нет, отец! нет, Потапыч! побоями не возмешь; только девку заколотишь, а польги не будет.

   Влас. Да как же быть-та мне с ней? Подумать было, как бы можно было тут какой крюк ввернуть, чтоб ей Матюха опостылел; подумай-ка, Исавна!

   Исавна. И, батька мой! думать твое дело, а не мое.

   Влас (подумав). Э! вспало мне на ум. Парамон Евсигнеич! хошь рублей десяток истратить, так Анюта будет за Аксеном.

   Парамон. За этако дело, ведашь ты, я и ста не пожалею.

   Влас. Надобе убаять того прыткого лакея, что с барином приехал, чтоб на Матюху солгал, а холопя-та, ведашь, на все досужи; а денежка мана, хоть кого свихнет она.

   Парамон. Да как же? Ведашь ты, что ж солгать-та на Матюху та?

   Влас. Я всему научу. Смотри ж, Исавна! ты только не проврись, так все будет по-нашему. Дай-ка мне деньги-та, Парамон!

   Парамон. Оно, ведашь ты, для чего не дать; ну, да как он не ладно солжет, так и деньги пропали, и Анюта закочевряжется тогда пуще. Пусть наперед дело сделает, тогда мне денег не жаль.

   Влас. Да это мой убыток, не твой; коли не так пойдет, я тебе твои деньги назад отдам.

   Парамон. То дело иное, ведашь ты, на вот, возми. (Дает ему деньги.)

   Влас. Ужо увидишь, как мы все поворотим по-своему! Она на Матюху и взглянуть не захочет; а мы тут свадебку-та и скрутим поскорее, а замужем-та хоть и проведает, так нечто возмет; за неволю привыкнет к Аксену и будет жить на диковинку. А да вот кстате и холоп-та идет к нам.

  

  

   Хватов. Что за дьявольщина! нигде не могу найти этого Матвея.

   Влас (скинув шляпу, кланяется). Не поволишь ли-ста, милость твоя, загулять к нам, деревенской бражки отведать?

   Хватов. Спасибо, я, кроме портеру, ничего не пью.

   Влас. А что это за пойло такое, портил?

   Хватов. Это заморской напиток, которой привозят на кораблях.

   Влас. Хоть бы понюхал его, чай, нивись как сладко; право бы отведал.

   Хватов. Где тебе отведывать, язык проглотишь.

   Влас. Да как же он у твоей милости цел?

   Хватов. Это оттого, что я не мужик, а егерь барской.

   Влас. То дело иное, а сметь ли-ста вам покучиться об нашей нужде?

   Хватов. О какой? говори; естьли у барина попросить о чем, то, кроме меня, никто ему не докладывает, а естьли и доложит кто, так ничего не будет, а о чем я доложу, так все будет сделано, только я даром не докладываю.

   Влас. Не о докладе речь; помоги нам обмануть дочь мою, а уж мы тебе слуги за это.

   Хватов. Отец хочет обманывать дочь! Это я впервые отроду слышу; да на кой тебе чорт это? Вот как наша братья молодцы красоток обманывают, это я часто видал и сам делывал; полюбить, обещать жениться и тем поймать за сердчишко, а после бросить, это наше дело.

   Влас. Ну, коли ты эки дела ломаешь, так наше-та тебе плевое дело; а мы тебе за это кланяемся рубликов пять, шесть, десяток.

   Хватов. Еще и деньги сулят; о, за десять рублей и не наш брат солжет. Да где ж деньги-та?

   Влас. Вот они.

   Хватов (взяв). Давай сюда, сказывай только, что тебе надобно? Ты увидишь, что Хватов так солжет, что иглы не заточишь.

   Влас. Пойдем же, я все тебе растолкую, смотрите же, не проболтайтесь; да я вижу Анюту, пойдем.

  

  

   Исавна. Анютушка, друг мой! не грусти; ну, об чем ты взгоревалась? Как бы ты знала, как Парамон Евсигнеич тебя хвалит и как Аксен Парамонович тебя любит! ну, слышь ты, души в тебе не слышит. Подумай-ка, Анютушка! какий мы тебе к свадьбе сарафан сошьем! какий я тебе подзатыльник вынижу из бисеру да из стеклярусу, а подубрусник из пронизок.

   Парамон. А я, ведашь ты, ниток восемь подарю тебе янтарей на шею.

   Исавна. Подпояшу тебя золотым поясом и накрою фатой канаватной.

   Анюта. Ах, матушка, мне ничего не надобно; мне белый свет не мил.

  

  

   Исавна. Влас Потапьевич! посмотри, как Анюта горюет.

   Анюта. Батюшка!

   Влас. Что те нада? да говори без слез. (Парамону тихо.) Мы уж все сладили. (Анюте.) Ты все о Матюхе-та плачешь? Эка рева! да перестань же, я этого не люблю.

   Хватов. Что за деревня проклятая! с ног сбился, искав старосты, да нигде его не вижу.

   Влас (скинув шляпу). Я здесь, чего поволишь?

   Хватов. Я ничего, да барин тебя часа два, как спрашивал.

   Влас (будто испугавшись). Ахти! беда какая!

   Хватов. То-та беда какая, как бы не я, было бы тебе от барина-та! ты тут бражничаешь с гостями, а за тобою дело стоит. Какий у вас там есть Матвей!

   Влас. Есть-ста у нас Матвей.

   Хватов. Он валялся у барина в ногах, просил жениться, и барин велел тебе его сегодня же женить, а мне велел быть отцом посаженым.

   Анюта. Ах, я отдыхаю; это ангел, а не барин.

   Влас. Мы от барского приказу не прочь.

   Хватов. Да велел тебе все отпустить на свадьбу из барского погреба, только он долго смеялся, глядя на этого Матюху, тфу, пропасть какая! мужик в сером кафтане, как будто путный человек, знает любовь.

   Анюта. У мужика такое же сердце, как у барина.

   Хватов. Барин велел свадьбу играть в людской избе, смотри ж, староста! развертывайся: ведь я на свадьбе-та буду, У меня из барского-та погреба всего подавай, я хочу, чтоб было на этой свадьбе разливанное море; ха, ха, ха! как теперь гляжу на этого мужика, как он около барина ерзал, ревет да плачет. Помилуй, барин, я умру, естьли за меня не велишь выдать Маланью Викулову дочь...

   Анюта. Ах, злодей! сгубил меня.

   Хватов. Что этой девочке сделалось?

   Анюта. Матвей любит Маланью, а меня обманывает.

   Хватов. Ага! видно Матвей ее за сердчишко задел! полно, девочка, прокуратить-та; ты ведь не первая, которую обманывают. Как на всех тех жениться, на кого мило поглядываешь, так женами-та разве пруд прудить, а больше одной жены иметь нельзя; так и пришло нашему брату проворному парню жениться на той, которая всех тебе милее. Смотри ж, староста, поворачивайся проворнее, у меня коли что не будет готово, то я так поверну, что закрехтишь. (Власу тихо.) Ну, видишь, мастер ли я лгать.

  

  

   Анюта. Матвей женится на Маланье! обманщик! того ли я ждала от тебя? Ах, пропади жизнь моя! бедная, несчастная Анюта!

   Влас. Вот, Анюта, ты видишь, какой мошенник Матюшка! уж отец твой на взвей ветер слова не скажет. Недаром у меня к нему сердце не лежало, а ведь сердце-та вещун человеку.

   Исавна. Пропади он, проклятый, за все головы; да у него и душа-та плутовская. Как ты могла полюбить экаго вора, Анюта?

   Парамон. Да у него, ведашь ты, и все не по-людски; он того и шнырит, окоянный, чтоб беды накутить, как басурман поганый, кобенится, да ломается, и поступь-та у него, ведашь ты, самая сатанинская.

   Исавна. Чего и ждать доброго от злодея! полно. Анютушка, грустить-та, плюнь на экого скареда; не замай, Малашкина голова за ним пропадет, поживут, да оголеют, да как червяки и угаснут.

   Влас. Лихая трава из поля вон, туда им, окоянным, И дорога. А ты, Анютушка, поверила бобылю! ну, станет ли правду говорить запропалая животина. Как бы в нем было хоть на грош путного, то бы хоть уж гунишка-та на нем была; у кого нет ничего, тот верно плохой человек. Знать, что у него душа-та крива, так ни в чем ему и спорыньи нет. Дурочка, вот каково не слушать отца да матери! что теперь слезами-та возмешь? а Матюшка-та только что тебе ведь насмеялся.

   Анюта (плача). Помилуйте, не надрывайте меня пуще, либо вырвите из меня мое сердце, только не говорите мне больше о Матвее, он мне теперь стал противнее всего.

   Влас (Парамону). Вишь, каково я повернул. О, в ком есть ум, все сделает.

   Парамон (Власу). Вижу, ведашь ты, вижу, уж я теперь о деньгах-та ни слова.

   Влас. Коли тебе Матвей противен, Анюта, так я не заикнусь об нем. Примемся же мы теперь за Аксена, он не хуже. твоего бобыля.

   Анюта. Не хуже! это сердце мое заведает.

   Исавна. Обману от него уж не жди, Анюта!

   Парамон. Куды ему, ведашь ты, он и правды-та мало смыслит.

   Влас. А естьли заберет в голову блажь какую, так Парамон вмиг оттуда у него высадит.

   Исавна. Ты будешь за ним, как красно солнышко, чего ни захочешь, все у тебя будет: в красне-та ли, в хороше-та ли походить; кусу-та ли сладкого поесть, всем напитаешься, чего душенька твоя пожелает, а Матюшка с Малашкой, на твое житье глядя, от зависти лопнут.

   Влас. Так-та и нада. Пусть казнятся; не проводи добрых людей. А ты, Анюта, на эту шерашь глядя, и взглянуть-та на них не захочешь, ха, ха!

   Парамон. Да только ли, что это, ведашь ты, я на зиму поеду в Питер, да и Анюту с Аксеном с собой возьму, там-та она наглядится всячины; уж не деревне нашей жбан! а чтоб еще веселее было, так свожу их там в комедь; тут, ведашь ты, бают, так трелюдятся, что раз поглядя и век не забудешь: хе, хе, хе!

   Влас. Нутка, Анюта, благословясь да поди за Аксена-та.

   Исавна. Поди за него, милое дитя! ну, скажи же мне; ведь не будешь плакать, что мы тебя выдаем за Аксена?

   Анюта. Какие безжалостные люди, батюшко!

   Влас. Что, Анютушка, что? Ты хочешь мне сказать, что ты теперь с радостью идешь за Аксена?

   Анюта. Они меня до смерти замучат.

   Исавна. Говори же, мое милое дитятко!

   Анюта. Когда вам этого уж очень хочется, так делайте, что хотите; выдавайте, не только за Аксена, хоть за чорта; видно, что уж нечем пособить моему горю.

   Исавна. Ай, милое дитя! как я рада, что ты образумилась.

   Влас. Мы сегодни же вас и обвенчаем.

   Анюта (испугавшись). Сегодни же?

   Влас. Не пугайся, не пугайся, ведь замуж выходить не страшно; спроси у матери, она это знает.

   Исавна. Знаю, дитятко, знаю; поверь же матери. Мать худу не научит.

   Влас. Пойдем же, Евсигнеич! приготовим, что нада. (Тихо Парамону.) Сладили, все стало по-нашему.

   Парамон. Все ладно, ведашь ты, побежать же, чтоб Аксен-та мой куда не запропастился. (Уходит.)

   Влас. И ты, Исавна, попроворь же, а я пойду к барину, видишь нада дело делать. Боярин велел выдать из погреба.

  

  

   Анюта. Насилу они меня оставили, я было совсем от них задохлась. Ах, Матвей! погубил ты бедную Анюту. Куда девалось это время, как мы с ним ели землянику. Теперь-та я узнала, что мне правду говорили, чтоб девка парню никогда про любовь не объявляла; да как утерпеть, когда любишь? Я все забыла слушая... Как бы я его увидела, я б так его разбранила, чтоб на мир слова не оставила. А Малашку я бы по щекам разбила, естьли бы она мне теперь попалась. Да она чем виновата, что Матвей ее больше меня любит? Нет, она-та и злодейка-та моя. Она-та меня и съела. Без нее Матвей наверное был бы моим мужем.

  

  

   Матвей (держа деньги в шляпе). Анютушка, душа моя! я тебя без души стал искавши.

   Анюта (с досадою). Полно, меня ли ты искал?

   Матвей. Да кого ж, Анюта?

   Анюта. Спроси-ка себя, не забыл ли ты? Нет ли у тебя кого милее меня?

   Матвей. Милее тебя? да ты шутишь, или балагуришь?

   Анюта. Где, сударь, мне шутить с вами? Вы, сударь, ныньче у барина в милости, так бедной Анюте и говорить с вами не сметь.

   Матвей (в сторону). Почему она узнала, что бара мне денег надавали? (Ей.) Да разве я негоден стал от того, что барин ко мне милостив? Мне кажется, я тот же Матвей. Вглядись-ка в меня хорошенько, я ни мало в лице не переменился.

   Анюта. Лицо-та твое то ж, да сердце-та нет.

   Матвей. Перекстись, Анюта! неужто льзя вынуть сердце, да на место его другое вставить?

   Анюта (с сердцем). Не другое вставить, обманщик! как будто не понимает моих речей; полно душою-та кривить, я знаю все твои дела, злодей! не прямись, как береста на огне. Да зачем же ты улещал меня? Зачем ты приставал ко мне, чтоб я тебя любила? А узнав, ты меня покидаешь и женишься на другой.

   Матвей. На другой? да кто тебе намолол этакого вздору?

   Анюта. Тот, кому я верю больше тебя; поди к своей невесте и с нею разговаривай, а со мною нечего тебе говорить, я лучше хочу чорта видеть, нежели тебя.

   Матвей. Да ты взаправду разозлилась, Анюта! да что я тебе сделал?

   Анюта. Что он сделал? Моей мочи нет, не ты ли хотел на мне жениться?

   Матвей. Я и теперь хочу.

   Анюта. Да я другой-та женой быть не хочу; ты, пожалуй, рад и на трех жениться, кабы льзя тебе да можно было.

   Матвей. Да о какой другой жене ты говоришь, я не знаю.

   Анюта. Ты не знаешь, бедненькой, да я знаю! Знаю, Матвеюшка, знаю все твои плутни, да хоть бы ты не ругался над моею головой. Что ты меня, как дуру, из ума выводишь? Что ты притворяешься передо мною, будто ничего не знаешь? Ах, Малашка проклятая! заела ты мою головушку. Чем она тебе лучше меня показалась? Да я уж об этом ни слова не говорю; иногда покажется и сова лучше ясного сокола, так ведай же и ты, что я сама иду сегодня замуж за Аксена.

   Матвей. А, так вот ты к чему и Малашку-та пригнала, чтоб чем-нибудь да вывернуться, что на Аксеновы деньги у тебя душа разгорелась! а я, как попест, смотрю, да дивлюсь. Ан она сворачивает с больной головы да на здоровую... Эки она ко мне лясы подпускает! видно ты с отцом-та из одной глинки вылеплена. Видно яблочко-та от яблонки не далеко пало.

   Анюта. Ах ты, негодный! сам же ты виноват, да еще и шумишь на меня? Только я тебе не дура досталась; твои промысла-та с Малашкою на то и были, чтоб меня батюшко поколотил за любовь к тебе. Это было надобно твоей Малашке, да лих не удалось.

   Матвей. Нет, врешь, Анюта, выдумай что-нибудь похитрее, а этим от меня не отойдешь, совесть-та есть, так-то де неловко отогнать, он, де, на нас много работал, так добры люди осудят, а так, де, этот крюк ввернем, так его же все будут бранить, а мы свое взяли. Ай, Анюта! где ты научилась этому? За хорошее ремесло принялась, нечего сказать.

   Анюта. Да долго ли этого будет? Ты еще и дражнишься? Так вот на зло тебе я за Аксена-та выйду, а Малашке не бывать за тобою.

   Матвей. Да чорт ее возьми и с твоим Аксеном.

   Анюта. Не брани его, он честнее тебя.

   Матвей. Знаю, что честнее, потому что у его отца денег много.

   Анюта. Естьли б я лакома была до денег-та, я бы на слова не говоря за него вышла, да пока я думала, что ты честный человек, я не смотрела ни на что, ни на брань батюшки с матушкой, хотела все стерпеть, все перенесть, мало ли они мне и грозили, и бранились, и уговаривали, и улещали, ничто не помогло; я грустила, тосковала, плакала и хотела на себя руки положить, естьли за тебя не выдадут. Что ж привязало меня к тебе? Богатство твое, что ли? Так у тебя, кроме этого кафтана, ничего нет, а ты чем мне за это платишь? Поди от меня прочь и не говори со мною ни слова, я буду век плакать, что я тебя любила и что враг меня дернул это тебе сказать, ты теперь можешь насмехаться надо мною; я знаю, чем мне досаднее, тем тебе веселее, и я бы не хотела показать моих слез, да что мне делать? Я их унять не могу, на, смотри на них, пей их, коли они тебе сладки, да и Малашке своей отнеси.

   Матвей. Анютушка! сделай милость, скажи мне, кто тебе сказывал?

   Анюта. Не скажу.

   Матвей. Так поэтому ты не хочешь выведать правды?

   Анюта. Я уж ее выведала.

   Матвей. Так я тебе говорю, что на меня солгали.

   Анюта. Солгали?

   Матвей. Вот те бог, что солгали.

   Анюта. Стань-ка прямо, я на тебя погляжу.

   Матвей. Гляди сколько хочешь, а это сущая ложь.

   Анюта. Ага, змей горыныч! глаза-то у тебя что-та часто заморгали. Нет, злодей! душа-та твоя очень нечиста.

   Матвей. Твоя разве как сажа вымарана, что ты меня против солнца-та ставишь? Я бы хотел посмотреть, как бы ты, глядя на него, не заморгала.

   Анюта. Нет, коли бы ты был прав, так бы ты и на солнце глядел не смигнувши; правда-та ведь светлее солнца, да что ты тут стал! я чаю, барские холопья ждут тебя, чай все собрались на твою свадьбу.

   Матвей. На какую свадьбу? В уме ли ты, Анюта?

   Анюта. Разве ты с ума сошел? Отвяжись от меня, чорт с тобою!

   Матвей. С тобою разве чорт. Что ты черкаешься? Поди чоркай своего Аксена, видишь, он тебе очень мил стал.

   Анюта. Что ж ты на меня раскричался? Ведь я не Малашка твоя.

   Матвей. Да ведь и я не Аксен твой дурак.

   Анюта (отвернувшись). Я не хочу с тобою говорить.

   Матвей (отвернувшись). А я и глядеть-та на тебя не хочу.

   Анюта (так же). Я так зла, чтоб всего его искусала.

   Матвей (так же). Она что-то ворчит, только я ее не слухаю.

   Анюта. Он верно на меня глядит, только я на него не взгляну. (Украдкою оглядываются.)

   Матвей. Я уйду, пусть ее бесится одна.

   Анюта (обернувшись). Куда ты идешь? К Малашке?

   Матвей. Да, к Малашке, и вот понесу ей полну шляпу серебряных денег.

   Анюта. Понеси, понеси, она, увидя деньги-та, еще больше тебя полюбит.

   Матвей. Посылаешь ли ей челобитье?

   Анюта. Черную немочь я ей посылаю.

   Матвей. Ну, прощай же, Анюта! понести ж твою посылку к ней, да только скажи, к которой Маланье? У нас в селе целых четыре Маланьи?

   Анюта. К твоей невесте, к Викуловой дочери.

  

  

   Анюта. Он пошел, а я ему глаз не выцарапала.

   Матвей (воротясь). Анюта!

   Анюта. Зачем же ты воротился?

   Матвей. Да Викул-та с женою и с дочерью еще вчерась ввечеру пошли в город с ягодами, так искать-та их далеко.

   Анюта. Ахти! и впрямь так, уж не Парамон ли согласясь с батюшкою...

   Матвей. Да тебя и обманывают.

   Анюта. Да как же мне сказывал барский холоп, что давиче меня цаловать хотел, что ты у барина выпросил и свадьбу в людской избе играть.

   Матвей. Да я с барином о свадьбе ни слова не говорил.

   Анюта. Да батюшка побежал в барский погреб.

   Матвей. Верно, Анютушка, они сладились нас помутить, чтоб ты, на меня осердясь, вышла за Аксена; ну, променяю ль я тебя на кого-нибудь? Да я из всего околодка всех Малах не возьму за тебя; то-та давиче старики-та вместе обнявшись и цаловались; ну, я отгадал, что не к добру, а с холопом-та мы после тебя побранились, так он с сердцов-та на меня и наляпал. Такие люди есть на свете!

   Анюта. И мне что-та это кажется не так.

   Матвей. Полно, Анюта, плюнь на это.

   Анюта. Так; Викул еще не бывал и Маланьи в селе нет. Как было меня поддели? А батюшка-то с матушкой и горы было на тебя понесли, а Парамон-та все им поддакивал.

   Матвей. Так помиримся же, Анютушка!

   Анюта. Ин, помиримся, Матвей!

   Матвей. Я было бежал к тебе показать, смотри-ка, мне бог дал какую пропасть денег.

   Анюта. И подлинно много.

   Матвей. То-то же, голенькой ох, за голеньким бог. Смотри-ка было как нас поссорили, да добро, побежим-ка к старикам-та твоим, они ахнут, увидя эти деньги, теперь и у меня есть кока с соком, авось хоть этим я приду старосте по сердцу.

   Анюта. Уж теперь, Матвей, меня не обманут, чуть было я не попалась в чортовы лапы. Ведь эти деньги ты должен отдать мне?

   Матвей. Кому ж, что не тебе. Я для того-та им и рад, пусть отец-та твой хлопочет, как хочет, мне теперь и приданого за тобой не надобно ни на полушку.

   Анюта. Так подай же их сюда, я спрячу.

   Матвей (высыпав в платок). На вот!..

   Анюта. Пойдем же вместе к батюшке, что-та он мне скажет? Неужли и теперь будет говорить, что ты женишься на Маланье?

   Матвей. А чего доброго?

   Анюта. Пусть же говорят, что хотят, только уж меня больше не проведут.

  

  

   Аксен. Да, вот какой! я бы тестера четыре снял. Ведь мы играли-та в урывы; моя битка-та первая жохом легла. Теперь, чай, ребята все мои бабки расхватали, да и кону-та тарах дали.

   Парамон. Экой пострел! ведашь ты, чорт ли теперь в бабки играет?

   Аксен. Да, как не чорт? Все наши ребята играют; теперь где мне бабок-та взять? Ведь ты не купишь?

   Парамон. Дурак вислоухой!

   Аксен. Да, вислоухой! хоть бы битки-та ты дал мне подобрать! ведь битки-та у меня свинчатки.

   Парамон. А вот я тебе такую отвешу свинчатку по уху, что ты у меня растянешься на сырой земле, ведашь ты, я баю не о бабках. Ступай-ка жениться. Анюту-та мы убаюкали.

   Аксен. Да, убаюкали, а бобыль-та что? Он только и знает, что кулаки вострит на меня, да так на меня поглядывает, как словно ты на батраков, когда их таскать захочешь; да он говорит еще, что Анюта: плевать на Аксена, что ты, бачка, жид, что богатые мыши сидят в крупах, как в деньгах; да и чорт знает, где все упомнишь. Смотри ж, бачка! ведь ты мне велел жениться-та на Анюте, так пусть Матюха-та зато колотит тебя, а не меня.

   Парамон. Не бойсь, дурак, не бойсь, уж мы Матюху-та отделали на обе корки.

   Аксен. Ой ли? Ай, бачка! так уж ты колотил Матюху-та?

   Парамон. Вот, стану я руки марать об этаку животину! Ишь, Анюта проведала, ведашь ты, что Матюха-та мошенник, так теперь идет за тебя сама.

   Аксен. Сама? так я и женюсь на ней?

   Парамон. Уж конче женишься, я те в том; ведь я те, проховый, затем и сочил; ведь Анюта-та гораздо лучше твоих бабок, ведашь ты.

   Аксен. Ведашь ты, Анюта лучше бабок! так, бачка, так!

   Парамон. Смотри ж, ведашь ты, как женишься, так в бабки-та уж не играй.

   Аксен. Ну, так я, как женюсь, буду только вороньи гнезда разорять.

   Парамон. И того не нада, ведашь ты, это не годится.

   Аксен. Так, женясь на Анюте, что ж мне делать-та, бачка?

   Парамон. Уж она те научит, ведашь ты.

   Аксен. Научит, бачка? да ты вот чему ни учишь меня, все дерешься, ну, как и она так же меня учить будет? Я и от твоих колотушек чуть не оглох, а как вдвоем-та будете колотить, так я буду совсем глухая тетеря.

   Парамон. Ты не глухая, а глупая тетеря, ведашь ты; она те будет беречь, да лелеять.

   Аксен (весело). Беречь, да лелеять.

   Парамон. Цаловать, да миловать.

   Аксен (прыгая с радости). Цаловать, да миловать! ну же, бачка, жени меня поскорее, а то ведь охота пройдет, я опять убегу в бабки играть.

   Парамон. Что ты будешь делать с розинею? Что ты ему ни бай, а он все свое городит, вот толкуй ему что хоть, ни на что у него догадки нет.

  

  

   Влас (Исавне). Да зачем же ты ее одну оставила? Вот теперь ее ищи, да свищи.

   Исавна. Да я побежала в избу, сам же ты велел.

   Влас. Велел, да разве у тебя у самой ума нет?

   Исавна. Ум-та есть, Потапыч!

   Влас (передражнивая). Ум-та есть, Потапьевна, да видно его на ту пору чорт съел. Смотри ж ты у меня, естьли Анюта встретится с Матвеем, то ты у меня прощайся с своими боками. Смотри, пожалуй, Парамон Евсигнеич! упусти из рук Анюту.

   Парамон. Анюта твоя, ведашь ты, как клад не дается.

   Исавна. Да вот как враг у меня на ту пору память отнял, чтоб ее с собой взять.

   Влас. Ворона разнокрылая, да для чего ж мы и ладили-та?

   Исавна. Что делать? На грех мастера нет.

   Влас. Что ты станешь с этой бестолковой головой?

   Парамон. В самом тебе ладу-та нет, ведашь ты.

   Влас. Как? Во мне ладу нет? Да что ж мне делать-та?

   Парамон. Тебе бы надобе, ведашь ты, самому не зевать, а на Исавну надеяться нечего; жена умне мужа не бывает.

   Влас. Послушай, Парамон! коли уж я мало для тебя ладил?

   Парамон. Мало ли, много ли, только Анюта-та запсалась и бог знает куда, а ведь я дал деньги, ведашь ты, а чорт те знат, уж ненароком ли ты позабыл?

   Влас. Что? Нароком? Парамон! курицу три деньги дать, да и у той сердце есть.

   Парамон. Да что ж ты задумал, ведашь ты, кочевряжиться, что ли, надо мной? Так я те не чурка достался; смотри, пожалуй, он же меня, как дурака, ведашь ты, за нос водит, да он же и голову кверьху поднимает. Я, брат, ведь деньги дал, так ты от меня не отъедешь, ведашь ты.

   Влас. Да разве я твоими деньгами-та покорыстовался, что ли? Ведь одне деньги-та твои и вяжут меня, а без того, чорт ли бы мне велел отдать девку за такого неотесаного болвана, каков твой сын. Что ни говори, а девка-та посмотрит, посмотрит на лешего-та, да за неволю вздурится, ведь золотое-то платье на грядке, а дурак-та на шее.

   Парамон. Ан, оно так-та и есть, ведашь ты, так ты только что меня морочишь, да казокаешься, да деньги-та у меня выманиваешь, аль разжихариться этим хошь?

   Влас. Что ты же из полушки давишься, так и всех по себе мекаешь.

  &nbs