Плавильщиков Петр Алексеевич - Бобыль

  

   Русская комедия и комическая опера XVIII в.

   Редакция текста, вступительная статья и комментарии П. Н. Беркова.

   М.-Л., Государственное издательство "Искусство", 1950

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Честин

   Евгения

   Хватов

   Анисья

   Влас, староста

   Исавна, жена его

   Анюта, дочь их

   Парамон

   Аксен, сын его

   Матвей-бобыль

  

  

  

  

  

   Влас. Жена! Исавна! поди-ка сюда!

   Исавна. Иду; что те нада, Влас Потапьевич?

   Влас. Где наша дочь Анюта?

   Исавна. Пошла в лес за ягодами; слышь, сегодня барин будет, так было бы с чем встретить.

   Влас. Оно ладно; да смотри ж тово воно: барин-та барином, пускай приезжат: я бы позевал на него, ведь я его не видывал... да ведашь, сосед Парамон с Аксеном сыном своим хотел ко мне щей хлебать загулять, так не худо бы открыть бочку браги, мужик-та богат; он нагдась приехал из Питера, и слышь ты, зиму-та зимски расторговался, что казны-та привез и сметы нет.

   Исавна. Ведь его казной нам не владеть, пусть его богатеет; ему же впрок.

   Влас. Эка смышлена! ни на что у тя догадки нет: слышь ты, его сынку Анюта приглянулась, так благословясь да и по рукам.

   Исавна. Ну, да ведь барин будет к нам, так досуг-ли бить по рукам?

   Влас. Ну, да барин-та барином; а по рукам так по рукам.

   Исавна. Да ведь Парамон-та крестьянин вон той молодой помещицы! А как барин-та не захочет в чужо поместье отдать Анюту?

   Влас. Эка ты жена недогадлива! Парамон вывод даст, так дело та и в шляпе; а как барин-та наш такой же милосливой, как покойница наша барыня, так и раздумывать незачем. То-та была барыня! как жила у нас в селе: мужики-та рай от нее увидели: она не пускала никого по пачпортам; а всем велела землю пахать. Правду сказать: мы и работам; зато у каждого крестьянина ажно житницы ломятся; а у крестьянина, коли хлебушка есть, так он и сам барин, и шапки ни перед кем не ломает.

   Исавна. То так, Потапыч! спросить бы надобе Анюту, ей полюбился ли Аксен-та Парамоныч?

   Влас. Вот на! какой вздор болтать! спрашивай девку, полюбился ли ей жених? Коли отцу да матери люб, так и все те тут. Ведь у тя не спрашивали, как за меня выдавали?

   Исавна. Да ты мало ль ходил за мною? Ты тогда и стал свататься, как я тя полюбила.

   Влас. А почему знать, может, и Анюта полюбила Аксена?

   Исавна. Кабы полюбила так бы мне сказала.

   Влас. Ну, вот! скажет дочь матери, кого полюбит. Парень-та об этом скоре отца и матери проведат; ты сама это знашь, жена!

   Исавна. То неча сказать, проховый! куда ты хорош был тогда! ну, вот быть и не быть за тобой; слышь ты, и во сне-та все ты да ты: така одурь взяла!

   Влас. Вот каково, Исавна! а ныньче-та?

   Исавна. И уж, батька мой! старость напала, куды нам к чорту! теперь пришла Анютина череда.

   Влас. Для того-та и нада ее за добра человека отдать, пусть их живут да веселятся: а мы, на них глядя, порадуемся.

   Исавна. И подлинно, муженек! так с божьим благословеньем.

   Влас. Ну, то-та же; ведь ладно я задумал? А богатиства-та, богатиства-та, что необъятна сила.

   Исавна. Что и говорить уж, Влас Потапьевич! чему быть, так быть.

  

  

   Хватов. Эй! мужичок!

   Влас. Что-ста те нада?

   Хватов. Я ищу старосту.

   Влас. А твоя милость кто таков?

   Хватов. Моя милость? Игнат Хватов, камердинер, дворецкий, управитель, советник, секретарь, парикмахер и наперсник его высокородия Евлампия Васильевича Честина, здешнего села барина: это разумеется, когда барин в городе; а когда он за городом, то я с ним всегда езжу на охоту. Птицу ли застрелить, на чучелах ли посидеть, зайца ли затравить, собак ли на свору сомкнуть? Ничто от моих рук не ушло. Сказывай же мне скорее, где староста?

   Влас. Я-ста здесь староста; чего поволишь?

   Хватов. Меня барин прислал сюда наперед осмотреть, прибраны ли хоромы? Все ли у вас готово к приезду его? Псарня какова? Можно ли ехать на охоту?.. Выспросить у тебя, есть ли в лесах зайцы, лисицы? Летают ли здесь утки, гуси, тетеревы, рябцы, бекасы, дупелшнепы? Есть ли у вас быки, коровы, телята, бараны, живность, чтоб было что барину кушать? Запасены ли на погребу вина, портер, англицкое пиво? Все это надобно мне узнать, обглядеть, проведать; ну, сказывай мне обо всем, покажи мне все; да смотри ж, проворнее поворачивайся.

   Влас. У нас к барскому приезду все готово; хоромы прибраны и, как скорлупочка, чисты; кушанья и питья про барина вдоволь будет, чего душа его пожелат; а псов еще покойна матушка его всех перевела: дичины у нас хоть не стреляй. Коли твоей милости нада глядеть боярской дом, пожалуй: я те везде поведу. Барскому приезду все крестьяне ради, а твоей милости мы челом бьем: я староста Влас и жена моя Исавна.

   Хватов. Да какой там у вас есть старой барыни вскормленик Матвей дворовый? Барин велел его сыскать.

   Влас. Есть-ста у нас Матвей, бобыль, парень самой некошной; у него ни двора, ни кола, ни огороды, пашни не пашет, земли не орет. Покойна барыня при кончине пожаловала ему рублей десятка с три, так пока они велись, так он приставал на барском дворе в людской избе, да колотырил меж крестьян, а теперь шатается, где день, где ночь. Да на что он барину? Уж не в некруты ли хочет отдать? Туда бы-ста ему и дорога, чем с миру трогать.

   Хватов. Я чаю так.

   Влас. Ай, милостивой барин! и матушка его бывало все отдавала бобылей: да нехудо Матюхе-та о том бы не сказывать, чтоб не шарахнулся.

   Хватов. На что сказывать; пойдем же на барской двор.

   Влас. Пойдем-ста.

  

  

   Исавна. Экой верченой! на месте не постоит.

   Матвей. Исавна! с кем староста пошел на барской двор?

   Исавна. Видишь, приехал от барина, а как его зовут, не знаю. Он насказал имен такую пропасть, что и не упомнишь. Да неужто в городе-та зовут каждого многими именами? Так коли у холопа их с десяток; а у барина-та верно до сотни: как нам бедным и звать-та будет его? Скоро ли вытвердишь?

   Матвей. Полно, Исавна! везде и в городе и в деревне у каждого имя, отечество да прозванье, больше ничего нет.

   Исавна. Полно, батька! я слышала сама.

   Матвей. Не всякому слуху верь; барские-та лакеи нас деревенских за ничто ставят; так этот видно хотел вам пыль в глаза пустить. Да сказал ли он, скоро ли барин будет?

   Исавна. Скоро.

   Матвей. Дай-та бог!

   Исавна. А тебе что за радость, что барин будет?

   Матвей. О! великая! как я его увижу, так верно буду счастлив.

   Исавна (в сторону). Будет те радость, как лоб забреют; (ему) и ты не боишься барина, Матвей?

   Матвей. Чего барина бояться? Барин наш отец, так его надобно любить, а не бояться. Я было бежал к нему навстречу, думал, что уж и приехал. В перелеске попался мне Аксен Парамонов сын, спрашивает Власа; на что вам эта чучела?

   Исавна. Что ты, батька! какая чучела? он сын богатого отца.

   Матвей. Так что ж?

   Исавна. Ты б ему поклонился и проводил к нам.

   Матвей. Чтоб я стал кланяться дураку?

   Исавна. Пусть дурак, да богат, а ты и умен, да куда годен?

   Матвей. Деньги без ума хуже грязи.

   Исавна. А ум без денег, Матвеюшка! и того хуже.

   Матвей. Вздор, Исавна! я никогда так весел не бываю, как когда у меня денег нет. Больше денег, больше заботы. Что? Разве богатой-та здоровее меня или больше проживет. Вот кабы мне удалось проведать, любит ли меня одна девушка? Так бы что твои деньги?

   Исавна. Тебя любить девке? Да разве она с ума сошла?

   Матвей. Право! да чем я не молодец? Уже не Аксену вашему чета!

   Исавна. Ну, кстате ли тебе, бобылю, верстаться с человеком? У него есть дом, земля, деньги; а скотины-та, скотины-та!

   Матвей. Да зато он сам скотина, так не замай его и живет со скотиною: свой своему и по неволе друг. Да что мы заговорились об Аксене, как будто о путном чем; пускай его теперь вязнет в болоте.

   Исавна. В каком болоте?

   Матвей. Ну, вон что в перелеске; увяз, да и не выдерется; ревет во все горло, да плачет. Правду сказать, я и толкнул его туда.

   Исавна. Ах, ты окаянной! что ты наделал? Вот ужо тебя Потапыч!.. побежать же поскорее, да вытащить его. Эдакой озорник! что ты наделал?

  

  

   Матвей. Пускай его барахтается: смешно право эдак она полетела! - а кабы наш брат бедняк увяз, так и возле стоя никто не поможет. Как посмотришь, что деньги на свете делают, так ахнешь, да и только; у старостихи откуда ноги взялись! а чай бара-та, в городах-та, для денег-та, как угорелые, суются, Я слыхал, что там за деньги и любовь достают. Провались к чорту, как да нашему старосте экая ахинея в голову придет. Не даром что-та Исавна побежала за Аксеном? Пропал я, коли он на ней посватается. Пускай его посватается: то-та будет любо, естьли я богача перетягаю! Да то беда, Анюту-та я люблю, да она меня любит ли? Этого я не знаю. Попытаться было спросить у нее? Уж давно я сбираюсь, да нечто робость и нападет; правда, и она со мной все потупяеь говорит, да кто узнает; кто из подлобья смотрит, тот чорту брат; как бы мне легонько проведать? А, да вот и Анюта бежит.

  

  

   Матвей. Здравствуй, Анютушка!

   Анюта. Здорово, Матвеюшка!

   Матвей. Что у тебя в кузовочке-та?

   Анюта. Земляника; я в лесу набрала, чтоб барину поклониться.

   Матвей. Дай-ка мне отведать твоей земляники-та?

   Анюта. Как бы не так; тебе-та и есть мою землянику?

   Матвей. Что? Разве невидальщина твоя земляника? Молчи ж, Анюта! будет и на моей улице праздник: ведь в барском огороде смородина поспевает; тогда я буду Матюша. Бог, брат, с тобой, Анюта! (Хочет взять из кузовка.)

   Анюта (бьет его по руке). Перестань, Матвей! Эдакой нахал!

   Maтвей (в сторону). Дерется; это знак добрый. (Вслух.) Однако, Анюта! можно бы и не драться.

   Анюта. А ты не вольничай.

   Матвей. Да что ж я такое сделал? Нешто, брат, ты, Анюта, заспесивела ныньче: бывало, так и Матвей бывал миленьким дружком.

   Анюта. Пошел, ну, что за миленькой дружок?

   Матвей. Так эдак-та ныньче? Видно что у вас в доме-та все переделано, так уж во мне и нужды не стало; а как тын городить, да овец стричь, так Матвеюшка да Матвеюшка; а ныньче так и землянички горстки жаль; а я так не жалел и себя для вас: всюду готов и в лес за дровами, и жать, и молотить, и косить: а от вас видел ли я хоть полушку?

   Анюта. Батюшка тебе за все за это заплатит.

   Матвей. А за это чем он мне заплатит, что я убил волка, который чуть было тебя не съел.

   Анюта. За это тебе спасибо, Матвеюшка!

   Матвей. Спасибо! только-та?

   Анюта. Да что ж тебе больше-та?

   Матвей. Я думал, что ты меня за это полюбишь, а отец твой за меня выдаст тебя.

   Анюта (с застенчивостью). О! ты многого хочешь, Матвей!

   Maтвей. Многого! не думал я, Анюта, чтоб ты была такая спесиха; а у меня вот такой обычай: либо все, либо ничего.

   Анюта. Да ведь батюшка купил тебе шляпу, а я лентой подвязала; что тебе больше?

   Матвей. Право! так шляпа-та у вас так дорога?

   Анюта. А другой нет у тебя.

   Матвей. Я лучше век стану ходить без шляпы, чем терпеть такой попрек. (Сняв ленту бросает перед ней шляпу.) На вот, отнеси ее своему отцу и скажи ему, что я не хочу от него ничего; пускай же мое за вами пропадает. Вы люди богатые; а я хоть гол, да прав.

   Анюта. Коли шляпы носить не хочешь, на что ж ленту снял? Подай ленту.

   Матвей. Нет; многого хочешь, Анюта!

   Анюта. Да на что тебе лента без шляпы?

   Матвей. Я знаю на что. Всякой раз в посиделках, в хороводах, где только завижу тебя, стану этой ленточкой потряхивать, авось, взглянув на нее, покраснеешь, Анюта! да от чего ж ты теперь вдруг покраснела и потупилась? Ага! видно совесть есть; нет, Анюта! от совести-та никуда не уйдешь. Пускай она тебя так же помучит, как любовь к тебе меня. Узнаешь, каково добрых людей обижать; прощай, бог с тобою.

   Анюта. Да шляпу-та возьми.

   Матвей. Не возьму.

   Анюта. Да и я не возьму.

   Матвей. Так пусть ее волк унесет.

  

  

   Анюта. Матвеюшка! воротись пожалуйста. Он ушел; видно, на меня очень рассердился. Жаль мне его! куда бы как мне хотелось сказать ему, что я его люблю; да боюсь это сделать; мне сказывали, что мужчина до тех пор и хорош, пока не услышит люблю, тогда уж и пропала наша сестра; ну, как я ему скажу, а он ни слова не говоря прочь пойдет. Ах! как мне будет тогда стыдно! Уж полно, не обманули ли меня в этом? Так и есть; верно он которой-нибудь полюбился, так нарочно, чтоб мне не достался, меня эдак и проводят. Да это что такое? Как его нет со мной, так мне скучно и грустно, так вот сердце-та к нему и выпрыгнуть хочет: а как увижу его, так и стоит-та не так, и говорит-та не так, и смотрит-та не так. Однако мне все его жаль! он рассердился, и я долго его не увижу, хоть вслед за ним погляжу, куда он пошел. А! да он не далеко отошел, сидит в лесу на камушке... авось придет сюда. Какая же я дура! он просил у меня землянички, а я ему не дала, и за неволю рассердится; дам ему, пускай отведает; да ведь землянику-та я брала для барина; вот, на! у барина, я чаю, и без моей земляники ягод много; побегу к Матвею; ну, да как он теперь уж не захочет. Э! высыплю ее в эту шляпу. (Высыпает.) Кушай, Матвеюшка! на здоровье. Кликну его; а сама спрячусь и послушаю, что он будет говорить? А что ж я матушке скажу, как она спросит про землянику? Э! я видела в лесу дурака Аксена; скажу, что он меня испугал, я от него побежала и землянику всю просыпала. Матвей! Матвей!

   Матвей (за кулисами). Ась!

   Анюта. Поди ко мне поскорей. (Спряталась за куст.)

  

  

   Матвей (выбегая). На что я тебе? Да ее нет здесь - видно мне послышалось.

   Анюта (за кустом). Я здесь, Матвеюшка!

   Матвей (бежит на голос и увидел шляпу). Ба! да в шляпе-та ягоды! а, плутовка! так она меня только что дразнила, давно бы так; на, де, тебе, Матвеюшка! я бы и отведывать не стал.

   Анюта. Ну, вот! правду мне сказали; что это я наделала?

   Матвей. У меня словом не откажи, мне только и хотелось, а то я бы и сам умел набрать.

   Анюта. Сердце слышало, что мне правду сказали; он узнал, что я его люблю.

   Матвей. Люблю; это, верно Анюта говорит.

   Анюта. Не покажусь ему, лучше уйти, а то никуда от стыда показаться нельзя будет...

   Матвей (нашел ее). Ты здесь! сама же кличешь, да и прячешься от меня.

   Анюта. Я тебя не кликала.

   Матвей. Ну, полно, Анютушка! я еще глух не бывал, я слышал...

   Анюта. А что ты слышал?

   Матвей. Разве ты ничего не говорила без меня?

   Анюта. Говорила, так про себя.

   Матвей. Скажи в другой раз то же, так я тебе и скажу, где так, где не так.

   Анюта. Я уж позабыла, что говорила.

   Матвей. Скоренько же. Вот какова девушкина память! ну, так я тебе припомню; я слышал, люблю.

   Анюта (с застенчивостью). Люблю!..

   Матвей. Да, да; люблю. Точно твой был голос.

   Анюта. Я говорила, что люблю есть ягоды.

   Матвей. Пожалуй ешь; вот оне в шляпе.

   Анюта. Да ведь шляпа-та твоя.

   Матвей. Ну, так станем есть вместе.

   Анюта (весело). Право вместе?

   Матвей. Да, вместе; ты возьми горстку, да мне дай; а там я возьму горстку, да тебе дам.

   Анюта, (дает ему ягод). Изволь.

   Матвей (цалует ее руку). Ну, вот, Анюта! мне этого и хотелось. (Дает ей ягоды.) На же вот и тебе.

   Анюта. Давай. (Оба едят.) Ну, дай же теперь ты мне.

   Матвей (дав ягоды, цалует ее руку). Изволь.

   Анюта. А теперь за что цалуешь, ведь ты мне дал.

   Матвей. Ах! Анютушка! цаловать твою руку мне гораздо приятнее, нежели есть землянику.

   Анюта. Вот какой балагур!

   Матвей. Естьли б еще ты меня поцаловала, это бы мне всего на свете веселее было.

   Анюта. Поцаловать! мне стыдно!..

   Матвей. Почему стыдно цаловать кого любишь?

   Анюта. Любить-та я тебя люблю, да сказать-та тебе этого не хочется.

   Мат овей. А для чего ж?

   Анюта. Ты после этого меня любить перестанешь.

   Матвей. Этому быть нельзя; я прежде умру, нежели тебя любить перестану.

   Анюта. Да правду ль ты говоришь?

   Матвей. Что я тебе говорю правду, в том поклянусь у колодезя перед часовней, и естьли не всегда я буду цаловать руку твою, так умру с тоски.

   Анюта. Когда так, то изволь, я тебя поцалую.

   Матвей. Анюта! я от радости и говорить что не знаю. Ты меня любишь, что этого лучше; теперь я счастлив и рад на вас работать по век свой. Побегу к твоему отцу и матери, естьли они тебя не отдадут за меня, так я и барина просить стану. Уж я на то пойду, чтоб тебе быть за мной. (Хочет итти.)

   Анюта. Что ж ты бежишь? Я тебя цаловала, поцалуй же и ты меня. Я не хочу, чтоб ты у меня остался в долгу.

   Матвей (цалует). Виноват, Анюта! я от радости забылся.

   Анюта. То-то же! вперед не забывайся, я никогда тебе этого не прощу.

   Матвей. А вперед я постараюсь, чтоб всегда за тобою был мой задаток.

  

  

   Исавна. Что это? Матвей с дочерью резвится! Анюта! что это такое?

   Анюта (смутясь). Матушка! (Указывая на Аксена.) Вот он испугал меня в лесу у болота; я думала, что медведь; я испугавшись прибежала сюда опрометью, да бежавши здесь просыпала землянику; так Матвей пособлял подбирать ягоды.

   Матвей. Да; я пособлял ей подбирать землянику.

   Исавна. Не люблю я этого пособлянья, и у меня с молоду много этаких пособлял бывало, да на уме-та у них не то; я те отучу пособлять, Матвей! ты не очень у меня к дочери-та льни; увидит Потапыч, так он тебе даст пособлянье. Еще как-та тебе это с рук сойдет, что ты Акеена-та Парамоныча столкнул в болото?

   Аксен. Да, как-та тебе это с рук сойдет? этакой озорник! я иду по дороге, и он идет, да и толкнул меня, он толкнул, а я и упал; упал, да и увяз; увяз, да и барахтаюсь. Кабы не ты меня вытащила, сидеть бы мне и теперь там. Видишь, какой он озорник!

   Матвей. Да ведь как на всех угодишь? Ты сердишься, что толкнул, а Исавна сердится, что пособил ягоды подбирать. Ну, а как бы я схватил их, да съел, так бы тогда староста рассердился.

   Аксен. Да толкаться-та за что? Староста-та и так рассердится; да как бачка мой услышит...

   Матвей. Так что он мне сделает?

   Аксен. Что сделат? А вот посмотришь.

   Матвей. Было бы чего смотреть?

   Аксен. Было бы чего смотреть? Нет, ведь у меня бачка-та сердит.

   Матвей. Сердит, да не силен...

   Аксен. Не силен? Нет, бачка-та у меня силен: намнясь схватил батрака за волосы, да как дал потаску, так насилу он у него вырвался. Небось и тебе то же будет.

   Матвей. У меня и своих боков не унесет.

   Исавна. Ах, ты, Матюшка, нахал! да смел ли бы ты это говорить?

   Аксен. Да, смел ли бы ты это говорить?

   Матвей. Я что говорю, то и сделаю; тронь меня только кто!

   Исавна. Что ж ты так расхрабровался? Коли ты так храбер, так по делам тебя хотят в некруты отдать.

   Матвей. Меня в рекруты? |

   Анюта. Его в рекруты отдать! | Вместе.

   Аксен. По делам хотят тебя в некруты отдать.

   Матвей. Без барина этого никто сделать не смеет.

   Исавна. Да барин-та за тем и приехал сюда, чтоб тебя поймать.

   Матвей. На что меня ловить? Коль барину угодно, для чего не служить? Государю люди надобны. Я в миг капралом буду, смотри ж, Аксен! как нашему полку придет стоять в здешнем селе, ведь я буду тогда с усами; берегись меня, ась!

   Аксен (испугавшись). Ай! ай! ай! Исавна! я боюсь усатых солдат.

   Матвей. Еще я не солдат. Слышь? Прощай.

  

  

   Анюта. Матушка! не впрям ли его в солдаты?

   Исавна. А тебе какое дело?

   Аксен. А тебе какое дело?

   Исавна. Ты бы с женихом-та поздоровалась, девушка!

   Анюта. С женихом?

   Аксен. Да, с женихом. Я твой жених, а ты моя невеста.

   Анюта. Ну уж не, глупая замарашка! матушка! куда он годится?

   Исавна. Молчи, ты сама негодная; чем он тебе не жених?

   Аксен. Да, чем я тебе не жених?

   Исавна. Чего у него нет?

   Аксен. Чего у меня нет?

   Исавна. Дом, как полная чаша.

   Аксен. Дом, да чаша.

   Исавна. Какого ж ты хочешь жениха! уж не выдать ли тебя за Матюху бобыля? Пошла домой, негодяйка! (Аксену.) Пойдем в избу, осушись, да вымой грязь-та с лица.

   Аксен. Грязь с лица! осушись! пойдем.

  

  

  

   Влас. Ты не хошь итти за Аксена! а как бы ты смела не хотеть, коли я велю?

   Анюта. Велеть-та можно, да каково-та мне, батюшка?

   Влас. А что такое? Дочка!

   Анюта. Разве вы не видите, какой он дурак?

   Влас. Что ж, что вижу? А тебе таки все быть за ним. Дурочка! тебе же лучше, коли муж дурак, ты будешь в доме-та сама большая.

   Анюта. Да дураки-та, батюшка, хотят всегда быть сами большими.

   Влас. А вот поперечь ты мне еще хоть словом, так вот увидишь, как я тя заставлю меня слушать; ведь во всем околодке нашем богаче Парамона нет.

   Анюта. Вы сами, батюшка, часто говаривали, что через золото слезы текут.

   Влас. А ты зачем слушаешь, что я говорю.

   Анюта. На то, батюшка, уши; да что это такое? Сердитесь, для чего слушаю; а кричите, для чего не слушаю. Я не знаю, что и делать?

   Влас. Итти за Аксена замуж, не говоря ни слова.

   Анюта. Я буду на вас плакаться вечно.

   Влас. Плачься, сколько хошь, а слезы вода. Вот идет Парамон с сыном, смотри ж ты хоть слово у меня пикнешь не ладно...

  

  

   Влас. А! Парамон Евсигнеич! здоровенько ль поживаешь?

   Парамон. Здорово, ведашь ты, к вам барин приехал?

   Влас. Приехал; и слышь ты, такой молодец, что загляденье!

   Парамон. Так, ведашь ты, кстате бы и поклониться ему, о нашем-та деле-та. (Сыну.) Эка рохля! настоящий увалень! что ты тут стоишь розиня рот? Ты бы с невестой-та заигрывал.

   Аксен. Да, заигрывал! я в избе-та раза два подбегал, да и хотел дать ей тумака, да как она взглянет на меня, ажно страх меня взял; нет, бачка! заигрывай с ней сам, а я боюсь.

   Парамон. Экой ты розиня! разве так заигрывают, ведашь ты, с невестами?

   Аксен. А как же, бачка?

   Влас. И! молодой еще парень! войдет в леты, спознает все. Ведь и мы с тобой смолоду-та не так смекать умели, как теперь; век пережить, не поле перейти. Анюта! поклонись Парамону-та Евсигнеичу, да поцалуй будущего своего свекра; это уж дело сделано.

   Парамон (утирает платком усы). Поцалуй-ка, поцалуй-ка меня, нареченная невестка! ведашь ты.

   Анюта. Мне тебя цаловать? Не хочу.

   Влас. Как не хошь, негодная! я тебе велю. Слышь ли?

   Анюта. Ни с чего этого не сделаю, воля ваша, как хотите.

   Аксен. Бачка! ась! каково? А ты было и усы платком утер; нет, вот она какова!

   Парамон. Что ж ты, Анюта! ведашь ты, так чвановата? Нет, Влас Потапьевич! дочка-та у, тебя некстате востренька *. Надо бы ее взять, ведашь ты, в руки, да и в руки.

   Влас. Добро, я с ней слажу; подь сюда.

   Парамон. Не трогай ее, Потапыч! будет толковая, ведашь ты.

   Аксен. Будешь толковая, дай-ка мне на тебе жениться-та.

   Анюта. А я за тебя итти не хочу.

   Влас. Хошь не хошь, да пойдешь.

   Парамон. И впрям, какая нужда до ее охоты, ведашь ты; отцы стакались, так что тут и говорить, ведашь ты.

   Анюта. А я его не люблю, да и любить никогда не буду. На что, батюшка, меня отдавать за такого чучелу, с которым и говорить нечего?

   Влас. С ним тебе нечего говорить! а вот ты у меня с ним тотчас заговоришь; говори.

   Анюта. Да что я буду говорить?

   Парамон. Он о чем у тя спросит, а ты ему ответь, ведашь ты.

   Анюта. Я ничего не ведаю, так и отвечать не стану.

   Парамон. Аксен! спрошай у нее что-нибудь, ведашь ты.

   Аксен. Спрошать что-нибудь? Изволь, бачка! спрошаю.

   Парамон. Спрошай, для ча она тя не любит? Ведашь ты.

   Аксен. Для ча она тя не любит? Да, для ча не любишь?

   Анюта. Дураков никто не любит.

   Аксен. Слышь бачка! дураков никто не любит.

   Влас. Молчи, ни пикни у меня.

   Анюта. А теперь лишь кричали на меня, для чего я не говорю?

   Влас. Ты говори, да только то, что нада и что я хочу; а из своей-та башки пустяков-та не ври, и перед отцом-та не копыться: я прыткости-та твоей посбавлю. Этак она раскудахталась! У меня скоро запоешь не свое, а мое. Разве ты не знаешь, как я рассержусь; моли богу, что барин приехал, так для такой радости сердиться-та не охота; а то я бы те дал себя знать. Да что много пустого калякать; пойдем-ка, Парамон Евсигнеич, ко мне в избу, да пивца посмакуем, да как делу-та быть положим; а их оставим здесь; авось на одине-та они лучше поладят.

   Парамон. Ведашь ты, в заправду пойдем-ка, теперь бы выпить-та гораздо ловко; смотри жь, Аксен, поладь же с нею... ведашь ты.

   Влас. А ты, дочь! из его воли ни на шаг.

  

  

   Аксен. Из его воли ни на шаг; вот вишь, Анюта, слышь ты, говори со мною, да ладно; скажи-ка мне, что ты любишь делать.

   Анюта. Я люблю на дураков плевать.

   Аксен. Эка ты! а я так люблю вороньи гнезды доставать. Уж у меня ни одно гнездо не спрячется. Этта я на дереве приметил, да и полез; лишь я к гнезду, а ворон-та слетелось такая пропасть, что и видимо и не видимо, и все надо мною летают да каркают: а матка-та как меня долбанет в голову, чуть было я с сосны не свалился, да лих на ее зло, гнездо-та как разорил, так разорил. А! вот каков я! да нет ли у вас где вороньего гнезда? Я в миг его достану. Это мне игрушки.

   Анюта. И игрушки-та самыя дурацкие.

   Аксен. Ну, коли ты этого не хошь, так станем играть в бабки; у меня всегда полон карман казанков; да что ж ты на меня не глядишь? Я ведь бачке скажу.

   Анюта. Добро, ин я стану глядеть; ну, стань тут прямо.

   Аксен. Стать тут прямо? Стою.

   Анюта. Ну, таковская ли твоя харя, чтоб на нее глядеть? Загни голову-та кверьху, выше, выше, еще выше.

   Аксен (потеряв равновесие, упал). Ой! да этак спину ушибешь; ведь больно! ну, подыми ж меня.

   Анюта. Тебя поднимать?

   Аксен. А естьли не подымешь, так я сам встану. (Встает.) Разве тебе не упадать? Я сам тебя никогда не подыму. Добро, ты, Анюта! ведь я больно ушибся!

   Анюта. Мне того-та и хотелось.

   Аксен. За это я тебе вымещу, как буду твоим мужем.

   Анюта. А я тебе наперед вымещу за то, что ты хочешь быть моим мужем.

   Аксен. Да разве я виноват, что хочу; ведь бачка велит.

   Анюта. А ты его не слушайся.

   Аксен. Не слушайся? Нет; он даст таку потасовку, что и глаза выпялишь; у него, что велит, то и делай.

   Анюта. Да почасту ли он тебя бьет?

   Аксен. Почасту ли бьет? Да как попадет; оно в день-та то и дело колотит, и за волосы-та, и в рожу-та, и в голову-та; а все кулаками. Стань-ка попрямее, я укажу тебе, как он меня бьет?

   Анюта. На что показывать? Я верно не ошибусь. Вот так. (Бьет его.)

   Аксен. За что ж ты дерешься? Я тебе ничего не сделал.

   Анюта. Простенькой! я не дерусь, а показываю, как отец тебя бьет.

   Аксен. Как отец тебя бьет? Как бы не так; он гораздо больнее дерется.

   Анюта. Коли не так, так я и вдругорядь; авось либо так будет?

   Аксен. Да, как не так, ведь рожа-та моя! что ты это затеяла? А вот я побегу; да на тебя пожалуюсь (Бежит и встречается с Матвеем.)

   Анюта. Беги, куда хочешь, лишь бы я тебя не видала.

  

  

   Матвей. Постой, друг сердитый! куда ты бежишь?

   Аксен. Куда бежишь? К бачке, пусти меня.

   Матвей. Постой, старики-та у ворот сидя на лавке брагу пьют; ведь тебе не поднесут.

   Аксен. Не поднесут; да и драться не станут, а она дерется.

   Анюта. А естьли ты женишься на мне, то я тебя поминутно колотить буду: отец тебя в щеку, а я в другую.

   Матвей. Как? Он на тебе женится?

   Аксен. Да мне бачка велел.

   Матвей. И ты, Анюта, идешь за него?

   Анюта. Чорт с ним. Как итти за этакого дурака! да батюшка с матушкой меня губят.

   Матвей. Видно, у твоего отца да матери ни на полушку разуму нет.

   Анюта. Только и слов у них, что он богат.

   Матвей. Экая жадность к богатству! неужели для богатства надобно забыть, что ты им дочь.

   Анюта. Они это очень помнят, да только для того, чтоб меня насильно выдать за этого простофилю, которого я смертельно ненавижу. Я уж и говорила, и кланялась, и плакала, да ничто не помогает; одно у них, что Парамон богат.

   Аксен. Да, бачка-та у меня богат.

   Матвей. Молчи, я вас и с отцом-та проучу; а не посмотрю на это, что он богат как жид.

   Аксен. Как жид? Врешь ты, он не жид, а бачка мой.

   Матвей. Забудет он у меня сватать за тебя Анюту. Пусть прежде чорт вас обоих возмет, нежели Анюта будет за тобою. А ты у меня, чучела дурацкая, скоро не захочешь на ней жениться.

   Аксен. Да я бы и рад не хотел, да бачка велит.

   Матвей. Дай-ка барина-та увидеть: я ему припомню, как меня покойная его матушка жаловала.

   Аксен. Да, жаловала, он тя упрячет в некруты, а я без тебя и женюсь на Анюте. Уж тогда мне никто не помешает.

   Матвей. А! так ты все одно смекаешь! дураки-та еще и упрямы, так знай же, что я тебя переупрямлю: я ее люблю, и она меня любит, так тут не твоей дурацкой харе мешаться.

   Аксен. Даром, что у меня харя-та дурацкая, это не один ты, и все мне говорят, да староста-та лих ваш велел ей меня любить, а об тебе и слова не было.

   Матвей. О проклятое богатство! экое глупое счастье на свете! кого наделяет деньгами? Редко их имеет тот, кто того стоит; полно, дуракам-та без счастья-та пришло бы ведь с голоду мереть; не даром пословица-та есть, у богатого мужика уроди бог сына дурака. Да за что ж для одного богатого дурака должны быть несчастливы двое? Пускай бы зарывшись дураки в своих деньгах сидели, как мыши в крупе; нет, так вот на зло, дураку-та де все, а тебе, Матвей, ничего: ничего? Да на что ж дан и разум человеку?

   Анюта. Матвеюшка! что нам делать?

   Матвей. На Аксена наплевать и ни о чем не думать; и я затуманился напрасно, будто он уж и женился на тебе, а что не кончено, то еще не сделано. Умей-ка из ничего сделать все; вот что славно! и весело! еще я ведь не отведывал счастья своего, авось либо и стариков уломаю; а не то, так посмотрю, не удастся ли выдумать что? Молчи, Анюта! смалчивай не бойсь; видно мне бог не дал денег для того, чтоб я был всему горазд; почему знать, естьли б я был не сирота и богат, я бы, может быть, еще был глупее Аксена, тогда бы ты меня и не полюбила; а теперь любишь, это гораздо больше стоит Аксеновых денег; а жениться на тебе, это уж будет мое дело. Слушай ты, денежная гадина! скажи своему бачке, что Анюта любит Матвея и что Матвей вас обоих в три листа уберет, естьли вы не отстанете свататься на ней; слышал ли ты, сноп стоячий!

   Аксен. Слышал, и скажу бачке: ты сноп стоячий. Да скажу, что ты и в болото-та пехнул меня давича, что Анюта любит тебя, что ты любишь Анюту, что вы учили меня бачки не слушаться, что у кого нет всего, тот не сделает ничего, что жениться твое дело, что это стоит Аксеновых денег, что наплевать на Аксена и ничего не думать, что дураки сидят в крупах, как мыши в деньгах, что дан тебе разум, что Анюта не бойсь смалчивай, что один несчастлив для того, что два дурака богатых; все это скажу бачке, уж он тобе даст за это