Писемский Алексей Феофилактович - Ипоходрик

  

   Николай Михаилы ч Дурнопечин (ипохондрик), 35 лет.

   Соломон и д а Плато н о в н а, тетка его, 60 лет.

   Прохор П р о х о р ы ч Дурнопечин, брат Н. М. Дурнопечина в 4-м колене, 48 лет.

   Настасья Кириловна Белогривова, дама лет 50, даль-няя родственница Н. М. Дурнопечина.

   В а н и ч к а, сын ее, 21 года.

   Надежда Ивановна Канорич, девица, 36 лет.

   М и х а й л о Иваныч Канорич, брат ее, 33 лет.

   Никита, слуга Дурнопечина, 40 лет.

   Сергей, цирюльник, слуга Соломониды Платоновны, 22 лет.

  

   Дурнопечин (сидит один перед столом в ва-точном пальто). Удивительное дело, как идет жизнь моя!.. Страх какой-то... тоска... скука... (Грустно ус-мехаясь.) А как другие-то, посмотришь, прекрасно живут: веселые такие... смелые... жизнию как-то умеют пользоваться, а ты вот сиди себе да думай; но это бы еще ничего- жил бы себе просто, так нет!.. Бес-престанно наскакиваешь на такие затруднительные по-ложения, из которых не знаешь как и вывернуться: на родину было приехал, чтобы подышать чистым воздухом и успокоиться, и вдруг отыскивается какая-то старая лю-бовишка: мальчишкой бывши, за барышней одной, На-деждой Ивановной Канорич, тут ухаживал, а теперь она пишет, что руки на себя наложит, если не женюсь на пей; но какой я жених?.. Куда я годен? А с другой сто-роны, подумаешь, что если в самом деле она руки на себя наложит? Что тогда ляжет на совесть? Пожалуй, п сам не перенесешь... Особенно при моем здоровье... Нон опять начало давить под ложечкою... Так!.. Пора!.. Ох, уж это мне утро... Вчера даже мало и ужинал, же-лудок должен бы быть хорош... (Берет зеркало со сто-ла и смотрит язык.) Ну, так и есть: желтоват! С краев-то ничего - красен; а в середине желтоват!

   Никита (про себя). Опять рот пялит перед зер-калом.

   Дурнопечин (услышав его шаги). Это ты, Ни-кита?

   Никита (довольно грубо). Я-с!

   Дурнопечин. Поди вот тут встань поближе ко мне.

   Дурнопечин. Скажи ты мне, братец, только смотри говори правду: не чувствуешь ли ты по утрам или после обеда, вечером, этакого неприятного ощуще-ния... тяжести?

   Никита. Нет-с: этого, кажись, не чувствую.

   Дурнопечин. Припомни-ка хорошенько!

   Никита. Чего припоминать-то, право, не чувст-вую-с!.. Вон грешным делом иногда с похмелья, так болит голова по утрам.

   Дурнопечин. По крайней мере не хочется ли тебе этак, вставши поутру, поскорей бы на воздух? Или вот, например, скажи мне, братец: можешь ли ты сей-час поутру заниматься чем-нибудь? Не чувствуешь ли ты этакой тоски... лени.

   Никита (с улыбкою махнув рукою). Не знаю, что вы такое говорите! Наше известное дело: не хочешь, да делаешь... Вон за водой сходишь, сапоги вычистишь, самовар тоже велишь поставить поваренку?.. Не этакая жизнь-то, как ваша: валяться некогда!

   Дурнопечин (рассердясь). Что ты за околесную городишь? Черт тебя знает: о сапогах да о самоваре мелешь! Все не то говоришь, о чем тебя спраши-вают.

   Ник и т а. Что мне говорить-то?.. Я ведь не барин какой-нибудь поученой.

   Дурнопечин. Ну, ладно, ступай!

   Никита хочет уйти. Дурнопечин, проведя рукою по лбу и сконфужен-ным голосом.

  

   Никита, постой... Не уходи! У меня опять, братец, изну-рительная испарина показалась.

   Никита. Ничего нет, никакой совсем испарины не бывало.

   Дурнопечин. Как нет?.. Дай-ка сюда руку! (Берет у Никиты руку и водит ею по своему лбу.) На лбу-то не чувствуешь? Что, нет?.. А? Нет, спорщик этакой?

   Никита. Ну что ж?.. Есть!.. Показалась малень-кая!.. Вы ведь, уже известно: давнишний трус. Еще мо-лоденьким были, - прыщик, бывало, какой-нибудь вско-чит: "Ой, совсем погиб и не вылечусь".

   Дурнопечин. Хорош теперь прыщик!.. Упа-док всех жизненных сил. В лечебнике именно сказа-но: "начинается тоскою, апатиею, а там и конец делу"!

   Н и к и т а. Ну да, как же! Вы все знаете.

   Дурнопечин. Конечно, знаю.

   Никита. Бога, сударь, вы только гневите, вот что-с. Накликаете на себя разные болезни.

   Дурнопечин. Где же я накликаю? Испарину, я думаю, ты сам видел.

   Никита. Что ж испарина? Испарина у кажинного человека есть.

   Дурнопечин. Однако у тебя ее нет.

   Никита. Почем я знаю... может, у меня есть!.. Настоящим-то манером вы, видно, больпы-то еще не бывали, - да-с! А вон как я в Москве, в мальчиках, в горячке лежал, так вот уж лежал: оглох совсем, ни руки, ни ноги не владели; доктора говорили, что бес-пременно умру, а после через месяц, по милости бо-жисй, так начал кашицу уписывать, только давай; хар-чей-то только исправных не было.

   Дурнопечин. Горячка!.. Что такое горячка?.. В горячке человек или выздоровеет или совсем умрет, а у меня другое дело...

   Никита. А у вас и совсем ничего нет - вот что у вас! Так вы только больно уж робки, лучше бы погу-лять, сударь, сходили: на базаре народу видимо-не-видимо!

   Дурнопечин. Мне бы самому хотелось, да не холодно ли?

   Никита. Никакого нет холода; лучше проветри-тесь.

   Дурнопечин. Ну, хорошо!.. Что же я надену?

   Никита. Так ступайте, пальто-то ватное.

   Дурнопечин. Нет, нельзя так!.. Простудишься! Дай хоть кашемир.

   Никита. Зачем кашемир?.. Лучше простынете!

   Дурнопечин. Какие ты глупости говоришь? Да-вай, когда велят: - весь в испарине, а ступай в одном пальто.

   Никита (вслед ему). Что обедать-то прикажете готовить?

   Дурнопечин (за сценою). Ну, что-нибудь, бра-тец, как будто не знаешь.

   Никита (с сердцем). Да я почем знаю; теперь вот не говорит, а ужо станет спрашивать, отчего того да другого нет. (К публике.) Каждое утро этакие штуки откалывает, поди ты: что с ним сделаешь? (Передраз-нивая Дурнопечина.) "Ой, не могу ничего есть, ой ни-чего не надо, и слышать, говорит, о пище не могу"; а как проголодается, так всего давай; уписывает так, что за ушами трещит; а наестся, опять за те же ма-неры, удивительная вещь - право!.. Болен, говорили вон в Москве, в какой-то апохондрии, - экая болезнь славная!.. Все на ногах, да ничего и не худеет. С жиру бесится - вот что - да!.. Как бы посадить на пост-ные щи да заставить бы, как мужика, воза два дров перерубить, так бы все прошло!.. Расхныкался, зачем вот пот в ваточном сертуке прошибает, - экая беда слу-чилась!

  

   ЯВЛЕНИЕ IV

   Появляется Настасья Кириловы а, а за ней В а н и ч к а.

   Настасья Кириловна (растопыривая перед Никитой руки). Никитушка! Друг мой... Тебя ли я ви-жу? Еще господь бог привел с вами встретиться... по-целуемся, друг мой! (Хочет поцеловать Никиту.)

   Никита (целуя у ней руку). Как возможно-с!.. Пожалуйте ручку.

   Настасья Кириловна. Ничего, ничего, мой друг, лучше бы поцеловались... Ох, задохнулась, бежавши... Сейчас только узнала, что вы здесь; но где же дядюшка-то? Дай мне его, ненаглядного, поско-рее увидать.

   Никита. Они гулять ушли.

   Настасья Кириловна. Как гулять ушел? Разве он ходит еще? А ведь меня напугали, сказали, что он ужасно болен.

   Ники т а. Здоровье наше известное, каждый день псе хвораем.

   Настасья Кириловна. Слышала, слышала... и ты-то, Никитушка, что-то похудел, точно лицо-то ободранное... и ты-то уж не болен ли?

   Никита. Нет-с, я ничего: мы не господа, хворать не любим.

   Настасья Кириловна. Что говорить, ко-нечно: человек простой всегда бывает здоровее; но дядюшка-то... Ах, творец небесный! Все это время я как будто бы предчувствовала: в город ехать не надоб-но, а хочется... Ваничка тоже подмывает; но Алексей Яковлич у меня ведь прескупой-скупой на лошадей: как ехать куда-нибудь, так и история, хоть до драки дело! Ну, думаю, впрочем, ничего! Встала сегодня еще в че-тыре часа утра, велела потихоньку заложить бричку, разбудила Ваничку: поедем, говорю, друг мой; покуда папенька спит, так в пять часов и укатили, он еще и не просыпался. Да ты узнал ли, Никитушка, моего Ваничку-то? Посмотри, батько, какой молодец вырос! Ваничка, поди, друг мой, познакомься, - это камер-динер дяденьки.

   Ваничка (с важностью Никите). Ты лакей, что ли, дедушкин?

   Никита (мрачно). Лакей-с.

   Настасья Кириловна. Еще какой лакей-то?.. Редкостный, можно сказать, по своему усердию. Вон и я своей прислуге все говорю: вот, говорю, бе-рите пример с дяденькина человека, вот служит, так служит! (Обращаясь к сыну.) Ваничка, тебе, может быть, трубки покурить хочется? Угости его, Никитуш-ка, трубочкой! У вас, богачей, верно, уж есть табак. Он у меня презастенчивой, никогда сам ничего не по-просит.

   Никита. Ну, этого добра у нас нынче и в заводе нет; барин с полгода как перестал курить, доктора за-претили.

   Ваничка (с досадой). Что это, маменька, вы все просите! У меня свои папиросы есть. (Вынимая из кар-мана самодельную папироску, Никите.) Дай мне огня!

   Настасья Кириловна. Ну, когда есть, так и прекрасно! Дай ему, Никитушка, огня, да расскажи мне что-нибудь про дядюшку.

   Никита (подавая Ваничке спички, который заку-ривает папироску). Что дядюшка?.. Слава богу - ни-чего!

   Настасья Кириловна. Очень он слаб?

   Никита. Ничего-с!

   Настасья Кириловна. А бледен этак и худ?

   Никита. И этого ничего нет!

   Настасья Кириловна. Ударов с ним не бы-вало ли? Нынче все больше удары поражают.

   Никита. Какие удары?.. Так вот только робки они очень и сумнительны.

   Настасья Кириловна. Ты этого не го-гори, Никитушка! Эти параличи прескрытная болезнь: вначале их и заметить трудно, а тут вдруг одним разом и покончит... сделал ли он по именью-то своему распоряженье? Ведь бездетный, Никитушка, сам согла-сись. Вот хоть бы взять с тебя: дал ли он тебе воль-ную-то? Обеспечил ли тебя?

   Никита (стыдливо). Нет-с, не давал...

   Настасья Кирилов на. Стало быть, он ни-чего этакого о духовной не думал, завещания еще ника-кого не писал?

   Никита. А бог их знает... Со мной не станет об том говорить.

   Настасья Кирилов на. Конечно, конечно, Ни-китушка! Я только так спросила, потому что неровен час... эти вещи всегда нужно делать заблаговременно, а особливо при слабом здоровье... Ваничка, не хочешь ли, друг мой, чаю? Тридцать верст ведь проехали... Угости, Никитушка, чайком, да и хлебца белого вели подать: есть что-то хочется.

   Никита. Сию минуту-с! (Уходит.)

   явление 5

   Настасья Кириловна и Ваничка.

   Ваничка. Мы здесь долго, маменька, просидим? Мне к Надежде Ивановне хочется.

   Настасья Кириловна. Ах, ты, дурачок, дура-чок этакой! Балую я тебя очень: не то бы мне с тобой надобно делать. Какой еще ты жених.

   Ваничка. Вот вы, маменька, и на попятный двор - это уж подло... У ней сто душ-с. Я вам денег за это дам; мне жениться на ней очень хочется. Она доб-рая: все со мной заигрывает.

   Настасья Кириловна. Не пойдет она, мне кажется, за тебя, Ваничка! Конечно бы, недурно, да мо-лод ты еще очень.

   Ваничка. Нет, маменька, ничего, пойдет! Я ей од-ну штучку скажу, так пойдет.

   Настасья Кириловна. Ах, боже мой, боже мой! Молодо-зелено. Но только, друг мой, погодим еще; здесь еще нам надобно побыть, здесь-то нам большая польза может быть!.. Посмотри-ко, комната-то какая отличная!.. Вещи-то все какие богатые... Поди-ко сюда, погляди: какое пальто бесподобное. Вот бы тебе такое, я думаю, чай, впору будет.

   Ваничка (рассматривая пальто). Да-с, мамень-ка, пальто важное; пуговицы, должно быть, московские, здесь этаких совсем нет.

   Настасья Кириловы а. У него все московское,- страшный ведь богач! Надень-ка, примеряй, друг мой!

   Ваничка надевает и охорашивается.

   Ах, как прелестно на тебе сидит... бесподобно! Ну, погоди, друг мой, мы у него как-нибудь его выханжим.

   Ваничка (смеясь). Не даст, маменька, жалко будет.

   Настасья Кириловна. Ай, нет, не гово-ри; он предобрейший и преродственный всегда был, а теперь и подавно: куда ему беречь. Говорят, не се-годня-завтра ляжет в могилу. (Таинственным полу-шепотом.) Я даже думаю о духовной его попросить: не сделает ли он духовной на наше семейство.

   Ваничка (еще более рассмеясь). О, маменька, какие, я вижу, вы ловкие! Недаром папенька говорит, что вам бы на бедность ходить сбирать: вы бы у мерт-вого выпросили.

   Настасья Кириловна. Что же такое? Это не воровство какое-нибудь: женщина не мужчина, чем ей промышлять для семейства? А папеньке твоему уж обыкновенно: чем бы-нибудь только да обидеть меня! (Подходя к столу.) Ах, здесь-то, здесь-то, Ваничка, посмотри: какие прелести. (Берет папиросницу.) Это что еще такое? Бумажник, что ли?

   Ваничка. Нет, маменька, это папиросница. Вот бы это мне нужна штука!

   Настасья Кириловна. Возьми!

   Ваничка (сомневаясь). Ай, нет. стыдно!

   Настасья Кириловна. Ничего, возьми, право, возьми, я ему сама после скажу. Из кармана-то у тебя совестно будет взять. (Сует ему папиросницу в карман.)

   Ваничка. Ну, маменька, смотрите, как он рас-сердится да браниться начнет.

   Настасья Кирилов на. Вот пустяки: этакой благородный человек рассердится! Еще очень бу-дет рад, что по-родственному без церемоний позаимст-вовались.

   Ваничка. Ну, ладно, маменька, я все на вас сворочу: прямо скажу, что это вы подтибрили.

   Настасья Кирилов на. Ну, хорошо, гово-ри на меня, что с меня, старухи, взять. (Осматривая ком-нату.) Чего бы у него еще попросить? Право, уж и не знаю... Разве вот шапку тебе бобровую. Помнишь, ты у меня еще все просил.

   Ваничка. Ну, уж это дудки-с!.. Эта вещь до-рогая, - рублев пятьдесят стоит. (Надевает шапку, сворачивает ее набок и смотрится в зеркало.) А ведь славно, маменька, точно какой турка.

   Настасья Кириловна (всплеснув руками). Ах, дядюшка!.. (Бросается обнимать Дурнопечина.) Ваничка, обнимай дедушку!

   Ваничка быстро снимает шапку и тоже обнимает его.

   Батюшко!.. Милой вы мой! Красавец вы мой, бесцен-ный! Вас ли я вижу, ненаглядный мой!.. Ваничка, по-ди, поцелуй у дединьки ручку!

   Ваничка хочет поцеловать, но Дурнопечин не дает.

   Дурнопечин. Полноте, не надобно, мой милый. (Едва приходя в себя от всех этих объятий и выходя на авансцену.) А я вас сначала и не узнал.

   Настасья Кириловна (следуя за ним). Муд-рено, ли, кровный мой! Десять лет ведь не виделись. (Показывая на сына.) Позвольте, дядюшка, Ваничку моего вам представить - старший сын мой, дядюшка.

   Ваничка (расшаркиваясь перед Дурнопечиным). Я вас, дедушка, вовсе не таким воображал.

   Дурнопечин (более погруженный сам в себя). А каким же?

   Ваничка. Да я думал, что вы с усами-с!

   Настасья Кириловна (перебивая сына). Он, по нашим-то словам, дядюшка, вас воображал эта-ким молодцом, каким прежде вы были.

   Дурнопечин. Стало быть, я очень переме-нился?

   Настасья Кириловна Ах, дядюшка, узнать нельзя. Вот как бы, кажется, на дороге встретились да наплевали в глаза, так и тут бы не признала.

   Дурнопечин (грустным голосом). Все болен, Настасья Кириловна.

   Ваничка. Вы бы, дедушка, верхом катались... Вон у папеньки только от этого и проходит.

   Настасья Кириловна (перебивая его). Что это, Ваничка, ты про папеньку говоришь, у него уж болезнь известная - геморой, от которой моционом лечатся. А дядюшка, как я вижу, так весь расстроен.

   Дурнопечин (еще более грустным голосом). Именно весь расстроен, не об лечении надобно думать, а о другом.

   Настасья Кириловна (тоже грустно). Что это, дядюшка... конечно, болезнь, видно, большая, однако, мой бесценный, почему же и не пользоваться: вот бы вы попробовали каждое утро огуречный рассол пить или можжушной квас! Одна моя знакомая так от водяной этим вылечилась, да и водяная-то с ней от пьянства приключилась, доктора сказали, что просто неизлечима.

   Дурнопечин. Вздор какой!.. Поможет мне огу-речный рассол.

   Ваничка. Вы, должно быть, дедушка, в самом деле этакой больной, все только про болезнь говорите.

   Дурнопечин. Не удивляйся, братец! Может быть, и сам будешь такой же хилой, как я...

   Настасья Кириловна. Но что такое с ва-ми, отец мой? Скажите на милость.

   Дурнопечин (с горькой улыбкой). Что такое со мной? Видишь, ничего!

   Настасья Кириловна. Да вы уж очень, дяденька, в отчаянье-то приходите. Если даже вы и дурно себя чувствуете, добрые дела по крайней мере старайтесь делать: это, дяденька, лучше всяких докто-ров помогает! Вот вы приехали сюда, не забудьте-ко ваших родных, которые вас истинно любят и уважают, так поверьте, что сейчас же все пройдет! (Перемина-ясь.) Вот бы я, дяденька, с пребольшой моей просьби-цей к вам; знаете, я думаю, отец мой, наше состоя-ние: семейство большое, а воспитывать нечем! Ваничку теперь, по несчастию, выключили из гимназии, за непо-нятие в науках, надобно бы в службу определить, а одеть не на что!.. Вот нынче пальты все носят, а у него ничего нет! Не пожалуете ли ему, отец мой, вон это серое пальтишко?.. У вас оно, я думаю, валяется, а он бы в нем по праздникам нащеголялся. Ваничка, друг мой, проси дедушку, что это ты какой застенчи-вый!

   Ваничка (сконфузившись и улыбаясь). Де-душка!

   Дурнопечин. Разве оно тебе нравится?

   Ваничка.

  Нравится, дедушка!

   Дурнопечин. Возьми!

  

   Настасья Кириловна и Ваничка опять ловят у Дур-нопечина руку, чтобы поцеловать ее.

  

   Дурнопечин (по-прежнему не давая руки и с некоторой досадой). Перестаньте!.. Что за глупости.

   Настасья Кириловна (почти сквозь слезы). Вы, дядюшка... вот бы... господи боже мой, и гово-рить-то не смею! Презентуйте ему, отец мой, еще ша-почку... Стыдно сказать, а головы прикрыть нечем...

   Дурнопечин.

  Какую это?

   Настасья Кириловна. Да вон бобровую-то, дяденька! - Она у вас уж и поистерта.

   Дурнопечин (с явной уже досадой). Возьмите, пожалуй!

   Настасья Кириловна (совсем плача). Один только бог может вас наградить, что не оставляете си-рот. Ваничка, надень же все подарки-то и покажись де-душке.

   Дурнопечин. Нет, после... Я после на него посмотрю. (Садится за стол и в каком-то отчаянии опу-скает голову на руки.)

   Настасья Кириловна (всплескивая руками и как бы в сторону). Легче бы, кажется, глаза мои не видели этого человека. (Обращаясь к Дурнопечину и сильно убеждающим тоном.) Вы, дяденька, по край-ней мере вспомните то, что есть старики, которые, что называется, доживают последние минуты, и те... ну, обыкновенно думают, как бы заблаговременно рас-порядиться, чтобы память их могли помянуть настоя-щим образом... Я вот только говорить вам не смею... Ну, да, впрочем, кого любишь, так говорить можно пря-мо: человек вы холостой, одинокий, - подумали ли вы, отец мой, о духовной... Этого дела всякому человеку ни-когда откладывать не следует.

   Дурнопечин (с горькой улыбкой). Так, по-тво-ему, мне пора уж подумать и о духовной?

   Настасья Кириловна. Я, дяденька, не к этому говорю. Конечно, вам не последний еще пришел конец; но ведь, отец мой, этакое важное дело надобно делать, ах! в каком здравом рассудке.

   Дурнопечин. В здравом рассудке! Да, конеч-но!.. А у меня уж скоро совсем его не будет... Спа-сибо, хоть правду говоришь.

   Настасья Кириловна. Всегда, дяденька, говорю правду, такой уж глупой характер... Вот хотя бы и про себя - не могу перед вами скрыть: бедность, дяденька, совсем меня погубила - Алексей Яковлич ни-чего не дает мне на семейство: чайку, дяденька, по три месяца в глаза не видим, только в гостях где-ни-будь и полакомимся, а дома, не поверите, все сидим на простых щах... Не осчастливите ли, благодетель мой, не пожалуете ли чего-нибудь по дарственной или хоть по духовной!.. Человек вы холостой. У вас все прахом пройдет... Ваничка! Что это ты сидишь - умоляй дедуш-ку благодетельствовать тебя!

   Дурнопечин (махая им рукой). Ну, хорошо... ладно... я сделаю, только ступайте, уйдите туда, в го-стиную.

   Настасья Кириловна (струсив). Дядюшка! Да вы не осердились ли?

   Дурнопечин. Нет, уйдите только поскорее. Ваничка. Пойдемте, маменька! Дедушка, может, соснуть хочет!

   Настасья Кирилов на (робко). Пойдем!

   Дурнопечин (протягиваясь на диване, на кото-ром сидел). Все кончено теперь! Все это видят и знают; а я, глупец, думал еще жить, думал жениться, послу-жил бы даже, а вот теперь женись и служи, особенно при таком сердцебиении. (Хватая себя за бок.) Пожа-луй, и сейчас лопнет артерия. (Кричит с испугом.) Ни-кита! Никита!.. Где ты, злодей этакой!.. Поди сюда.

   С противоположных сторон вбегают Никита и Настасья Кирилов на с Ваничкой.

   Дурнопечин (продолжая кричать). Доктора мне и священника!.. Умираю!.. Умираю!

   Никита (немного уже и испуганный). Ах, ты царь небесный, что это за барин такой! (Обращаясь к На-стасье Кириловне и Ваничке.) Поглядите за ним мане-ничко, а я побегу. (Поспешно уходит.)

   Настасья Кириловна и Ваничка приближаются к Дурмопечину.

   Дурнопечин (все более и более ослабевающим голосом). Умираю... умираю! Боже, очисти грехи мои и помилуй меня!.. (Затем бормочет какие-то совсем не-связные слова и наконец закрывает совсем глаза.)

   Настасья Кириловна и Ваничка смотрят на него с испугом.

   Надежда Ивановна выходит, задумавшись. Михаило Иваныч идет за ней молодцом и курит.

   Михайло Иваныч. Ну так как же?.. У вас с ним и того!

   Надежда Ивановна (в раздумье). Да!

   Михайло Иваныч. Экая ракалия - скажи-те, пожалуйста! Нет, барин, шалишь... Не на того на-пал. Михайло Иванов сам из обожженных кирпичей... Ух, как я этих-то господ умею учить!.. Как, например, их мошеннические физиономии умею встряхивать! чудо! Без бани жарко у меня будет.

   Надежда Ивановна. Не кляни его, Мишель: он не виноват!

   Михайло Иваныч. Прах его побери: виноват он тут ли или нет! Я не приказная строка, вины разбирать; а по-нашему, если он благородный человек, так фокусы выкидывать нечего, а поступай начистоту.

   Надежда Ивановна. Он любил меня! Ах, если б ты только знал, как он любил меня... Если бы ты видел, сколько прекрасной души в этом человеке!

   Михайло Иваныч. Ну, а теперь что же? Теперь-то куда душа у него девалась? На Нижегородскую, что ли, прекрасная душа его уехала?

   Надежда Ивановна. Теперь он совсем пере-менился: его узнать нельзя.

   Михаиле Иваныч. Эге, любезнейшая! В том-то и штука, как он смел перемениться! Знаем мы эти де-ла: шамшурку где-нибудь завел, так и тянет в другую сторону. Врет, мой милый, отобьем! Слава богу, у Ми-хайла Иванова никто еще от рук не отбивался: так пуг-ну, что портрет мой спишет да каждый день и будет ему кланяться, чтобы помиловал. Ох, какой ведь я кру-той человек на этих господ: трудно, больно трудно со мной справляться! У Михаила Иванова вот какой харак-тер: как где увидит он этого щелкопера, так руки и чешутся, чтобы дать барину урок, да такой урок, чтобы до новых веников не забыл. Эх, сестренка! не знаешь ты своего братишку, - огневой я человек!

   Надежда Ивановна. Мишель, у меня к тебе одна просьба: не брани его так, не проклинай и прости... Ты посмотри на него, как он грустен и печален.

   Михаил о Иваныч. Ах, вы, бабы! Вам бы все сонтемиитальпичать, а дела вы настоящего не понимае-те. Ты в пего влюбилась, да и замуж тебе хочется, ну, так и женись, каналья, когда случай есть.

   Надежда Ивановна. Но если он, братец, лю-бит другую, если он изменил мне в своих чувствах?

   Михайло Иваныч. Тю-тю-тю! Изменил в чув-ствах, любит другую! Скажите, пожалуйста, какие сен-темиитальности! Мало чего нет, да на деле выходит, чтобы женился, так и женись.

   Надежда Ивановна. Не будь так жесток, Ми-шель! Но только сходи к нему и расскажи ему будто так историю, что одного человека любила одна девушка и в продолжение десяти лет только об нем и думала.

   Михайло Иваныч. То есть это ты об нем де-сять лет думала? А курчавый капитан-это какого сор-та птица, а?

   Надежда Ивановна (покраснев). Это была, братец, ошибка, заблуждение.

   Михайло Иваныч. Скажите, пожалуйста, этот господин вот - ошибка, курчавый капитан - заблужде-ние. Ну, а исправнический учитель тоже заблуждение?

   Надежда Ивановна. Ах, нет, братец, тут была совершенная клевета! Мы были только дружны и боль-ше ничего. Но оставим это... Ты скажи ему, что эта девушка, может быть, в гроб сойдет от любви к нему, и за-мечай, что в это время с ним будет: побледнеет ли он, встревожится ли? А после все мне и расскажешь.

   Михаил о Иваныч. Нет, я совсем буду не так с ним говорить и стану наблюдать его совершенно дру-гим манером. - Я приду, поклонюсь, конечно, и следу-ющую к нему речь поведу: не угодно ли вам, скажу, милостивый государь, видеть этот кулак, то есть мой кулак! В нем, я вам доложу, ровно десять фунтов; те-перь, извольте видеть, он для вас совершенно безвре-ден и таковым же останется и на будущее время в та-ком только случае, когда вы женитесь на такой-то де-вице - и наименую, конечно, тебя; но если же нет! Если не так!., то извините меня: эти десять фунтов при-нуждены будут пересчитать ваши ребра и добраться, может быть, еще кой до чего... и до физиономии. Тут уж я и буду наблюдать: побледнеет он или нет. Стру-сит,- наша взяла, заартачится, - десять фунтов в ход пустим!

   Надежда Ивановна (взяв стремительно бра-та за руку). О, бога ради, брат, что ты говоришь... за-клинаю тебя нашею любовью: не делай этого, не уби-вай его, не обагряй своих рук в его крови!

   Михайло Иваныч. Ох, вы, женщины: слабый вы сосуд!.. Но, впрочем, изволь... для тебя на первый раз колотить не стану, а покуда словесно ему объясню дело, но только, знаешь, попонятнее, повразумительнсе.

   Надежда Ивановна. И грубо не говори с ним, братец, а скажи ему, как я тебе говорила. Если же он будет показывать, что не понял, так отдай ему вот это письмо, и тут уж смотри - глаз с него не спу-скай. Он должен очень сконфузиться: тут я ему напоми-наю ужасную вещь.

   Михайло Иваныч. Какую же это ужасную вещь? Поцелуй, что ли, во мраке ночи?

   Надежда Ивановна. Нет, что поцелуй!.. Мы расстались тогда с ним. Он уехал надолго служить в Петербург, конечно, оба плакали: я заставила его по-кляться мне... и подарила ему локон моих волос.

   Михайло Иваныч. Вот какая у вас ужасная вещь... ну, а он что же?..

   Надежда Ивановна. И он мне своих отрезал. (Со вздохом.) Они тут в письме. Я их возвращаю ему и прошу, чтобы ион мне мои прислал, если не любит меня.

   Михайло Иваныч. Фу, ты, канальство, какие конфетности! Волосы друг другу дарили. Ах, вы чувст-вительные души, разиньте рот, развесьте уши!

   Надежда Ивановна. Не смейся, Мишель, это ужасно! Поди, поговори с ним, как я тебя просила. (Хо-чет уйти, но на полдороге останавливается.) Брат, ты не убьешь его? Не заставь меня, мой друг, раскаиваться в моей откровенности!

   Михайло Иваныч (рисуясь). А разве тебе жал-ко будет, как я убью его - а?

   Надежда Ивановна. Да, мой друг, я до сих пор еще люблю его!

   Михайло Иваныч. Хорошо... там видно будет.

   Надежда Ивановна. Прощай, мой друг! Не проклинай его и прости меня! (Уходит.)

   Михайло Иваныч (один). Ну, Михайло Иванов, опять, брат, тебе работа! Только смотри, не срежься, не сконфузь себя. Припомни-ко, какова была с кирасиром за жидовку перепалка - скверная ведь, брат, штука вышла. Здоров уж очень был, облом этакой! С первого раза уж очень костоломную сдачу дал, ну - и сробел, а этот ничего - михрютка - справимся!.. С другой сто-роны, смешон и ты, Михайло Иванов; все бы тебе, за-бубённая голова, ссора да драка с кем-нибудь; но в этом деле и нельзя; главное, сестре себя надобно пока-зать, а то, пожалуй, она уваженье всякое потеряет да и держать еще после того не станет.

   Ваничка (входя). Надежда Ивановна где-с? Михайло Иваныч (обертываясь). Что-с? Б а и и ч к а. Надежда Ивановна где-с? Михайло Иваныч. А зачем она вам?

   Ваничка. Маменька велела сказать, что она ужо, вечером, придет к ним чай пить.

   Михайло Иваныч. А кто ваша маменька?

   Ваничка. Настасья Кириловна!

   Михайло Иваныч. Хорошо, скажу...

   Ваничка. Надежда Ивановна где-с теперь?

   Михайло Иваныч. Она там, у себя... Разве вам нужно ее видеть?

   Ваничка. Да-с, нужно.

   Михайло Иваныч. Посидите тут... она придет.

   Ваничка садится. Михайло Иваныч осматривает его с головы до самых ног.

   Вы служите, что ли, где-нибудь?

   Ваничка. Нет еще. Маменька сначала хотела отпу-стить меня в военную, а теперь в штатскую отдает.

   Михайло Иваныч. В штатскую? А что, вы бои-тесь вашей маменьки? Сечет она вас?

   Ваничка (улыбаясь). Нет-с... как возможно-с! Я не дамся, да меня никто и не повалит: у нас папень-ка только строг, а маменька ничего, добрая-с.

   Михайло Иваныч (показывая головой на ноги Ваничке). Что это какие узенькие на вас брюки, точно дудочки? Кто это вам шил?

   Ваничка. Дяденьки Никандра Семеныча порт-ной- он хороший: в Петербурге учился!

   Михайло Иваныч. Скверно же в Петербурге учат... Который вам год?

   Ваничка. Двадцать второй.

   Михайло Иваныч. Только еще... А давно вы бреетесь?

   Ваничка. Уж два года-с. Усы так у меня еще на пятнадцатом году выросли; я их все палил да перочин-ным ножичком подбривал... Какие вы славные кольца пускаете.

   Михайло Иваныч. А что?

   Ваничка. Да так-с: хорошо. Я никак не могу вы-учиться... Вы умеете папиросы руками делать?

   Михайло Иваныч. Нет, я не курю папирос - бабье кушанье! Я к трубке привык.

   Ваничка. А за охотой вы ходите?

   Михайло Иваныч. Прежде ходил... А вы разве охотник?

   Ваничка. Я нынче все лето ходил-с; мне дяденька Никандра Семеныч щенка легавого подарил трех меся-цев; я его хочу сам учить, чтобы стойку знал; а то вон у нас дворовая Лапка только за белками ходит, а стой-ки ничего не знает - все спугивает-с!

   Михайло Иваныч. Вы хорошо стреляете?

   Ваничка. Не знаю; кажется, хорошо-с! Этта вот зайца так важно поддел; гоны четверы был от меня, так и срезал: все четыре лапки отшиб! Дичи нынче около нас очень мало стало-с! Полушубинские ребята всю пе-ревели: им барин каждый месяц по фунту пороху выда-ет, чтобы только стреляли; даже в наше болото заходят: всех уток, подлецы, расшугали, - теперь ни одной нет!

   Михайло Иваныч. Ну, а этак за женщинами вы тоже охотитесь - а?

   В а и и ч к а. Нет-с. За ними зачем охотиться.

   Михайло Иваныч. А что же?

   В а н и ч к а (улыбаясь). Да так-с: они не утки!

   Михайло Иваныч. Экая важность, что не утки. Но, может быть, они сами за вами охотятся?

   Ваничка. Да-с, может быть, всяко случается... Сами-то вы охотитесь ли?

   Михайло Иваныч. За женщинами? Грешный человек... любитель и мастер этого дела; только бы за-метил где-нибудь, уж не уйдет.

   Ваничка (смеясь). Я тоже-с!..

   Михайло И в а и ы ч. То есть, как этак: ловки тоже?

   Ваничка (совсем уою смеясь). Да-с!.. Только у нас папенька очень этого не любит: что немного где заме-тит, тут же и приколотит!

   Те же и Надежда Ивановна.

   Надежда Ивановна (входя). Ах, Ваничка, давно ли ты здесь?

   Ваничка (встает, кланяется и, сконфузясь, гово-рит). Маменька приказала вам кланяться и велела ска-зать, что вечером придет чай пить.

   Надежда Ивановна. Я буду дома... (Обра-щаясь к брату.) Ты скоро пойдешь, Мишель?

   Михайло Иваныч. Сию минуту-с! (Протягивает ей руку.) Оставляю тебя в приятном, но опасном об-ществе! Этот молодой человек сам мне признался, что он величайший стрелок на женщин, и потому я, как брат, советую тебе опасаться.

   Ваничка (сконфузясь). Нет-с... А вы разве братец их?

   Михайло Иваныч. Есть немного с левого бока... Да хранит вас аллах! (Уходит.)

   Надежда Ивановна. Давно ты здесь, Ваничка?

   Ваничка. Сегодня утром приехали-с!.. Я все про-сил маменьку, чтобы она сюда ехала.

   Надежда Ивановна (смотря на Ваничку с не-которым лукавством). Зачем же тебе хотелось сюда?

   Ваничка. Мне к вам хотелось.

   Надежда Ивановна. Зачем ко мне?

   Ваничка (конфузясь). Так-с, хотелось...

   Надежда Ивановна. А остановились вы где?

   Ваничка. У дедушки, у Николая Михайлыча.

   Надежда Ивановна (стремительно). У Нико-лая Михайлыча, у Дурнопечина?

   Ваничка. Да-с!

   Надежда Ивановна. Ах, я непременно в та-ком случае буду у Настасьи Кириловны! Скажите, что он постарел, обрюзг, поседел?

   Ваничка. Нет, какое-с! Он все так прокуратит. Как приехали мы в первый-то день-с, так притворился, что умирает... Меня маменька даже за попом было по-слала, я прихожу назад, а дедушка сидит да ест; це-лую почесть индейку оплел... Я было, Надежда Иванов-на, вам уток настрелял, да проклятые собаки и сожрали их. У нас ведь их никогда не кормят, все, чтоб сами промышляли, - вот они этак и промышляют.

   Надежда Ивановна. Merci', мой друг; но только я уток не ем: они мне как-то противны.

   В а н и ч к а. Нет, ничего-с! Эти были хорошие-с. Они противны, как травы хватят, а эти еще не хватили... Я нот вам скоро селезня подарю-с: маленького еще пой-мал,- все овсом теперь кормят.

   Надежда Ивановна. Ну, хорошо, подари.

   Ваничка. А вы сами что мне подарите?

   Надежда Ивановна. Я тебе кисет вышью шер-стями.

   Ваничка. Нет-с, я не хочу кисета.

   Надежда Ивановна. Отчего же?

   Ваничка. Да так-с. Зачем мне кисет-то? Что он мне такое? Я и без него могу жить. Мне бы лучше, как летом тогда, ручку вашу давали, так это лучше-с.

   Надежда Ивановна.' Разве ты любишь мою ручку?

   Ваничка. Очень люблю-с!

   Надежда Ивановна. Ну, на тебе ее! Садись около меня!.. (Подает ему руку.) Ну, что ты теперь ста-нешь с нею делать?

   Ваничка. Что делать-то? Известно что! (Целует руку.)

   Надежда Ивановна. Послушай, Ваничка, ты любил кого-нибудь, кроме меня?

   Ваничка. Нет-с. Право нет-вы первые-с.

   Надежда Ивановна. А что же ты Мишелю го-ворил?

   Ваничка. Да я смеялся так... Они спрашивают ме-ня: хожу ли я за охотой-з