которые напрасно дожидаются женихов, и, может быть многие замужние.
Начнутся песни, игры, пляски;
Желанье сбудется мое,
И я тебе позволю ласки
И много кой-чего еще.
Ты все оставишь волокитства;
Я также буду посмирней...
Ну, право, хоть из любопытства,
Мне замуж хочется скорей.
Иван. То-то славно мы заживем с тобою! Я ведь знаю секрет, как жить счастливо в женитьбе. Каков же я!
Саша. Ты знаешь? Ну, расскажи-ка мне.
Иван. Пожалуй.
Обещайся быть верна,
Брось господское кокетство,
Будь послушная жена...
Саша.
Но скажи мне к счастью средство?
Иван.
Вот оно и всех верней:
Самому, без всяких шуток,
Мужем быть жены своей
И отцом своих малюток.
Саша. Скажи, пожалуй! А я думала, что все знают это средство.
Иван. И знают, да не все им пользуются.
Саша. Тс! Тише. Вот барышня.
Наденька. Ах, Саша, как я рада, что батюшка простил тебя... Однако ж скажи мне, что сделалось с Репейкиным? Он попался мне в саду, едва кивнул головой и пустился бежать.
Саша. Не беспокойтесь, сударыня; он скоро воротится.
Наденька. Но это, кажется, Иван?
Иван. Точно так-с.
Наденька. А я тебе запретила говорить с ним! (Тихо Саше.) Спрашивала ли ты его о Лионском? Где он? Что делает? Что же ты с ним не говоришь?
Саша. Все идет как нельзя лучше: господин Репейкин побежал за ним.
Наденька. Как? Ты сказала ему?
Саша. Ничего; он мне не дал слова сказать, увидел Лионского... Видно, они знакомы, потому что Репейкин побежал к нему. Да вот и они. (Уходит с Иваном.)
Наденька, Репейкин и Лионский.
Репейкин. Я говорю вам, что нечего бояться. Войдите. Экий какой! Уж когда я ручаюсь вам за хозяина...
Наденька (в сторону). Я не знаю, что мне делать.
Репейкин. Вообразите, что Радимов с ним было поссорился. Он не смел идти сюда, и если бы я не взялся за это...
Лионский. Признаюсь, сударыня, что после слов вашего батюшки...
Репейкин. Полно, полно! Есть о чем толковать; маленький каприз; это прощается между друзьями; притом же вы уступаете лес, и Радимов нехотя должен согласиться... Вы видите, что здесь есть кому заступиться за вас.
Наденька. Конечно, есть кому.
Репейкин. Скажите-ка мне лучше, что это вы делали там, под большим деревом?
Лионский. Как? Стало, вы видели?
Репейкин. Видел ли я? Разумеется, видел.
Лионский. Я мечтал...
Репейкин. Нет, сударь, вы не мечтали, а держали в руках...
Лионский. Книгу.
Репейкин. Альбом, сударь; вы спрятали его, ком я пришел.
Лионский. Да, я перечитывал.
Репейкин. Пустяки! Пустяки! Вы не перечитывали, а писали.
Лионский. Точно, некоторые замечания...
Репейкин. Вы писали стихи, полноте запираться.
Лионский. Когда вы сами видели...
Репейкин. Точно! Я был в этом уверен; верно, какой-нибудь чувствительный романс. Покажите, покажите: это по моей части. (Тихо Лионскому.) Вы влюблены? Да? Признайтесь откровенно, скажите мне все. (Тихо Наденьке.) Он влюблен.
Наденька. Неужели в самом деле?
Репейкин. Помилуйте, я тотчас догадался; я узнал по лицу! О! Меня не обманете.
Лионский. Нечего делать, я должен признаться.
Так признаюсь чистосердечно,
Что я без памяти влюблен,
Что я любить клянуся вечно,
Хоть буду вечно разлучен.
Моя душа лишь одного желает:
Любовью жить и умирать.
Пусть счастливый любовник изменяет,
Несчастные не могут изменять.
Им ветреность счастливцев непонятна,
Влюбившись, им нельзя влюбиться вновь;
Тоска питает в них любовь,
И смерть за милую приятна.
Репейкин. Ну, бог знает еще - приятна или нет! А как зовут предмет вашей страсти?
Лионский.
Еще любви своей открыть
Я не осмелился пред нею;
И я могу ее любить,
А называть ее не смею.
Репейкин (Наденьке). Сам признается, что влюблен! (Ему.) А хороша ли она?
Лионский.
Любви несмелой похвала,
Поверьте, будет ей напрасна;
Она по красоте мила
И по милу она прекрасна.
Репейкин (Наденьке). Знаю, знаю! По хорошему мил, по милу хорош; это и про меня часто говаривали.
Наденька (в сторону). Какое положение!
Репейкин (Лионскому). Ну, верно, есть талант?
Лионский. Прекрасный голос!
Репейкин (Наденьке). У них у всех прекрасные голоса!.. Итак, вы ее очень любите?
Лионский. Более жизни!
Репейкин (Наденьке). О! О! Да это страстная любовь.
Наденька. Выдумаете?
Репейкин. Поверьте мне: я в этом знаток.
Наденька (в сторону). Можно ли не любить его!
Репейкин. Да зачем же вы не откроетесь? Знаете ли, молодой человек, что в любви должно быть как можно смелее? И не стыдно ли военному бояться девушки!
Лионский.
Кто горит любовью страстной,
Должен тот всегда робеть;
Взор всесильный, взор прекрасный
Может все ему велеть.
Дух, в боях неустрашимый,
Часто словом устрашен
И, никем непобедимый,
Взглядом милой побежден.
Можно ль выразить словами,
Что лишь чувствовать привык?
Нет! Влюбленному богами
Дан особенный язык.
Душу он с душой сближает,
Розой на щеках горит,
Взглядом сердце выражает
И молчаньем говорит.
Репейкин. Оно все так; да молчание не всегда бывает понятно.
Лионский. Признаюсь также, что мне мешали открыться; есть такие люди...
Репейкин. Да, которые вечно вмешиваются в чужие дела и все портят. Есть, точно, есть; и можно ль поручиться, что теперь кто-нибудь нас не подслушивает. Все двери отворены, есть ли возможность поговорить о деле! (Подходит к двери кабинета.) Вот эта вовсе не запирается. (Вертит ключ и входит в кабинет.)
Лионский. Если б я смел... сударыня... извините...
Репейкин (из-за двери). Отворите, отворите, меня захлопнуло дверью.
Лионский. Извините смелое признание мое. Так я люблю, обожаю вас; решите участь мою одним словом...
Репейкин. Да выпустите ли вы меня!
Лионский отпирает ему дверь.
Ну что ж, лучше ли вам теперь?
Лионский. Гораздо лучше.
Репейкин. Так вы еще не открылись в любви?
Лионский. Нет, сударь, я открылся, но не получил еще ответа.
Репейкин. Вам не отвечали? Напрасно; должно всегда отвечать что-нибудь.
Лионский. Время не позволило; случаи так редки.
Репейкин. О! Стоит только захотеть, и они будут очень часты; да вот недалеко искать: я однажды преспокойно объяснился в любви да еще при моем сопернике. Знаете ли что? Поручите мне это дело и вы увидите, что все улажу, как должно. Что там такое? (Смотрит в окно.) Смотри, пожалуй! Они затеяли садку без меня. Хорошо, господа, прекрасно. Ах, батюшки мои! Волк уйдет от них!.. Тотчас ворочусь; случаи так редки... Эй, Вулкан! Вулкан! Venez-ici! {Сюда! (франц.).} Ату его! Ого! Ого!
Наденька. Как! Он оставил нас одних. Лионский. Позвольте мне хоть теперь узнать судьбу мою.
Наденька. Ах, боже мой, я не знаю, что вам отвечать... я в таком замешательстве!..
Лионский. Одно ваше слово сделает меня или счастливейшим, или несчастнейшим человеком в свете.
Наденька. Но если узнает батюшка... нет, я не могу вам ничего сказать.
Лионский. По крайней мере, позвольте мне надеяться, что со временем...
Наденька. Со временем... Кажется, батюшке нельзя за это сердиться... Да, со временем вы можете... но идут...
Саша. Уйдите, уйдите скорей: батюшка идет.
Наденька. Батюшка!
Лионский. Я не смею теперь показаться ему, но после...
Наденька. Ах, я забыла сказать вам, что батюшка хочет...
Саша. Хорошо, хорошо, я все расскажу, только уйдите, ради бога!
Убегают в разные стороны.
Ралимов, Репейкин и охотники.
Хор охотников.
Где это видано, чтоб всякий
Чужого зверя смел ловить?
И волка датскою собакой
Кому позволено травить?
Радимов.
Вы, верно, сударь, позабыли,
Что волк не вами пойман был...
Репейкин.
Вы два часа его травили,
А я в минуту затравил.
Хор охотников.
Нигде не видано, чтобы всякий
Чужого зверя смел ловить.
И волка датского собакой
Вперед не смейте вы травить.
Радимов. Ну, что за шутки, братец, напустить преглупую собаку на такого славного волка.
Репейкин. Что ж? Ты, верно, собирался посадить его за стекло?
Радимов. Нет; да всему ведь есть пределы...
Репейкин. Я не понимаю этих тонкостей. Ты охотился; зачем ты охотился? Чего тебе хотелось?
Радимов. Мне хотелось повеселиться... убить время...
Репейкин. Неправда, тебе хотелось убить зверя, а мне удалось прежде тебя.
Радимов. Да на это держат борзых собак; вся губерния знает, каково скачут мои.
Репейкин. А моя, небось, дурно скачет! Выскочила в окно, наскочила на волка и задушила его.
Радимов. И хозяин и собака сговорились бесить меня.
Но, одурачивши нас, можно
Тебе прощенья попросить.
Репейкин.
Нет! Без меня вам и не должно
И думать волка затравить.
Но, впрочем, мне до вас нет дела,
И я заметить лишь хотел,
Что я во всем собаку съел!
Радимов. Твоя собака волка съела.
Репейкин. Впрочем, извольте. Я виноват, и вперед пусть волк поест ваших собак, вас самих, пусть уйдет,- я не помешаю ему; полноте сердиться, вот лучше выпейте за мое здоровье. (Дает им денег.)
Хор охотников.
Теперь ни слова мы не скажем,
Признался он в своей вине;
Его невинность мы докажем,
Потопим злость свою в вине. (Уходят.)
Репейкин. Однако ж, Радимов, уговор лучше денег: я сердит на тебя, ты сердит на меня, вот мы и квиты; поцелуемся теперь.
Радимов. Нет! Нет!
Репейкин. Экий какой! Ведь я прощаю, последуй моему примеру... О! Да он презлопамятный, из себя выходит... Да ты с душком. Смотри, эдак недолго и занемочь. (Щупает у него пульс.) Большое волнение, очень большое. Мы это уладим. Я хочу серьезно заняться исправлением твоего нрава.
Радимов. С тобой поневоле засмеешься. (Хочет сесть, но мебель не на месте.) Прошу покорно, что за беспорядок в комнате? Это, верно, опять твои штуки; хотелось переставить... А мои часы... (Идет к часам.)
Репейкин (удерживает его). Постой, не трогай; говорят тебе, не трогай. Я знаю, что ты пренеловкий. Вы в деревне никогда не знаете, который час... Большая пружина лопнула, поставят другую, вот и все тут; положись уж в этом на меня.
Радимов. Согласись, что я имел бы право рассердиться в самом деле, потому что тебя невозможно исправить.
Репейкин. Так вот тебе доказательство, что я послушлив по крайней мере... (Хочет поставить мебель на прежнее место.)
Тебе ж в угодность я хотел
Уставить мебель так, как должно.
Радимов.
Ты мне уж, право, надоел;
Иль отдохнуть тебе не можно?
Репейкин.
Я для тебя же хлопочу.
За всем присматриваю строго,
Поставить к месту все хочу...
Радимов.
Тебе работы будет много.
Репейкин. Кстати, дай слово, что не будешь браниться; у меня есть до тебя просьба, и мне бы не хотелось просить понапрасну.
Радимов. Ну, так и быть, только говори скорее.
Репейкин. У тебя есть ссора с соседом, с Лионским.
Радимов. Как! Ты уже знаешь?
Репейкин. Да есть ли что-нибудь, чего бы я и не знал? Всему причиною чересполосная роща.
Радимов. Ну да.
Репейкин. Я хочу уладить это дело.
Радимов.
Я прежде был с ним дружен:
Жил мирно восемь лет,
Но мне теперь не нужен
Привязчивый сосед.
За рощу он недавно
Стал есть меня, как моль,
И насолил мне славно
За всю мою хлеб-соль.
И прошу тебя не мешаться в это дело.
Я не хочу, чтобы ты...
Репейкин. Чтобы я напрасно беспокоился? Дело кончено.
Радимов. Как кончено?
Репейкин. Да он уступает тебе лес, и ужо я приведу его сюда.
Радимов. Что ты? Я не хочу его видеть.
Репейкин. Прошу, сударь мой, не делать со мной этих штук. Лионский прекрасный молодой человек, и когда я сказал ему, что ты прислал меня...
Радимов. Как! Ты сказал?.. Однако ж я вижу, что ты не последний чудак.
Репейкин. Да, сударь, я ему сказал, и он принял меня преучтиво, преласково и преблагородно. Он даже расхвалил тебя. Это очень похвально с его стороны; нельзя же тебе не согласиться, что это очень похвально.
Радимов. Оно все так, но...
Репейкин. Но я говорю тебе, что это похвально, очень похвально. Он так уважает тебя...
Радимов. Нечего делать... поневоле должно принять его. Но что за необходимость тебе мешаться в это дело? Неужли ты вечно будешь... (Хочет понюхать табаку.)
Репейкин (отнимает табакерку). А! Портрет покойницы; большое сходство, только глаза я не так бы сделал... А знаешь, это пресчастливая мысль списать портрет для табакерки.
Тебе, мой милый, подражая,
Велю с жены портрет списать;
Пусть табакерка золотая
Ее мне будет вспоминать.
Оно и ловко и опрятно...
Притом же дома и в гостях
Для мужа всякого приятно
Всегда жену держать в руках.
Радимов. Да у тебя еще нет жены; ты даже и не открылся еще в любви своей невесте.
Репейкин. Не беспокойся, не твое дело. Насчет любви я могу быть твоим учителем.
Радимов. Делай что хочешь, если успеешь. (В сторону.) Я не вижу никакого средства его исправить, он час от часу хуже. (Уходит.)
Репейкин (один). Удивлю ж я его. Когда он за все сердится, так я ни во что более не стану мешаться: пусть их сидят, ходят, плачут, смеются. По мне хоть трава не расти. Если дом загорится... Желал бы, право, чтоб он загорелся! Я не тронусь с места... Да ведь я таков, когда решусь на что-нибудь... (Ложится в кресло и поет.)
Пускай идет, как хочет, свет!..
Саша. Не знаете ли, сударь, где барин?
Репейкин (продолжает петь).
Мне все равно, мне дела нет.
Саша. Не видали ли вы его?
Репейкин. Не видал ли я? Кого? Зачем ты меня спрашиваешь? Разве ты не знаешь, что я слеп.
Саша. Неужто?
Репейкин. Да, да. У меня глаза на то, чтобы не видать, уши, чтоб не слыхать, язык, чтоб не говорить, руки, чтоб ничего не трогать. Я - человек мертвый; говорят тебе, что я умер. Затверди это хорошенько и не тревожь костей моих.
Саша. Да вот, изволите видеть, наш повар хочет спросить барина, как изготовить уток, что вы привезли.
Репейкин (вскакивает). Повар спрашивает, как изготовить! Кого он спрашивает? Имеет ли он хоть малейшее понятие об утках? Он не имеет никакого понятия!
Саша. Право, сударь, не знаю; с моей стороны...
Репейкин. Постой! Постой! Дай срок, ты увидишь.
Саша. Как! Стало, вы умеете и кушанье готовить?
Репейкин. Надеюсь, что этому стоит поучиться. Пусть Радимов увидит мое искусство: вот случай помириться.
Саша. Ну вот! Теперь он сделался поваром; на все годен... Ах! Это вы, сударь.
Лионский. Скажите мне, милая, где Репейкин? Мне нужно с ним поговорить.
Саша. Он сейчас вышел, я кликну его. (Уходит.)
Лионский (один). Кажется, после участия, которое он оказал мне, я обязан с ним посоветоваться; надобно только быть осторожнее... Если бы я не боялся ее отца...
Лионский и Репейкин в колпаке и фартуке; нож за поясом и книга в руках.
Репейкин. Добро пожаловать! Знаете, когда мне сказали, что вы меня спрашиваете, ничто не могло удержать меня; я тотчас прибежал, хотя внизу пропасть дела... Кстати, каково идут наши дела? Я говорю наши. Это вам не противно?
Лионский. Напротив, я вам очень благодарен. Я виделся с нею.
Репейкин. И.открылись в любви?
Лионский. Я последовал вашим благоразумным советам.
Репейкин. Хорошо, очень хорошо! (В сторону.) Моим благоразумным советам! Да он преумный, право, преумный. (Вслух.) Мы открылись? Само собою разумеется, что нас любят, что ж мы будем теперь делать?
Лионский. Я думаю, что должно писать к отцу.
Репейкин. Прекрасно! Это непременно должно.
Лионский. Вот что я написал.
Репейкин (читает про себя и рвет письмо). Посмотрим, посмотрим!
Лионский. Что же вы делаете?
Репейкин. Что надобно. Пречувствительное письмо; вы обожаете, умираете, все это прекрасно,- и вы думаете, что отец сжалится и наденет по вас траур?
Лионский. Может ли он противиться моей любви?
Репейкин. Он будет противиться; увидите, что будет.
Лионский. Как, вы думаете?
Репейкин. Я ничего не думаю, я уверен.
Лионский. Неужели он отдаст свою дочь за человека, которого она не любит; это будет вовсе безрассудно.
Репейкин. Да разве отцы что-нибудь понимают? Это пребестолковый народ. Вы хорошо придумали написать к отцу, но письмо ваше никуда не годится, совершенно никуда.
Лионский. Что же мне делать?
Репейкин. Садитесь к столу, вот чернила, бумага. Я вам продиктую.
Лионский. Я не знаю, как благодарить вас.
Репей кин (очинив перо). Пишите; я знаю этих отцов наизусть... Прежде всего скажите: богаты ли вы?
Лионский. Но деликатность...
Репейкин. Деликатность не имение; богаты ли вы?
Лионский. У моего дяди тысяча душ, а я наследник.
Репейкин. Прекрасно! Каких лет ваш дядюшка?
Лионский. Ему лет семьдесят.
Репейкин. Все равно, что умер. У вас тысяча душ... Что ж за вздор вы мне наговорили.
Лионский. Но дядя мой жив еще.
Репейкин. Говорят вам, что он умер. Разве он не должен умереть? И не ему чета умирают. Это очень дурно, что вы не переделаете этого... Теперь начните письмо, говорите о своей любви. Посмотрим, что вы скажете?
Лионский (пишет). "Милостивый государь, я не мог видеть равнодушно вашу дочь..."
Репейкин. Пишите: "Смею надеяться, что и она меня любит".
Лионский. Как можно, сударь?..
Репейкин. Можно и должно.
Лионский (пишет). "Смею надеяться, что мои чувства ей не противны".
Репейкин. Ну, будь по-вашему. "Я имею хорошее состояние, в скобках - тысячу душ".
Лионский. Но...
Репейкин. Пишите, что вам говорят, это одно может решить отца в вашу пользу. Я знаю, что делаю.
Лионский (пишет). "Я остаюсь наследником тысячи душ..."
Репейкин. "Я уверен в согласии моих родных и смею требовать руку вашей дочери" и т. д. и т. д. (В сторону.) Не забыть бы другого дела. Поваренная книга... об утках... наконец нашел!..
Лионский. Что же мне еще должно делать?
Репейкин. "Ощипи уток, выпотроши и опали слегка, наблюдая, чтоб не осталось ни пушков, ни пеньков; оправь, сложи им ноги и зашпиль".
Лионский. Но, сударь...
Репейкин. "Изруби немного корки со свежего лимона". А1 Вы написали? Это еще не все: у нас есть соперник, не правда ли?
Лионский. Да сударь.
Репейкин. Что он за человек?
Лионский. Не знаю, я его не видывал.
Репейкин. Все равно, будто мы его знаем. Post scriptum: "В кастрюлю положи три полных соусных ложки..." Виноват, не тем голова занята. Пишите: "Я знаю, что вы обешали руку вашей дочери другому, но он человек благородный..." Пишите, это похвала сопернику, и, стало быть, отец, который его выбрал, также благородный человек. "Он обещал мне отказаться от вашей дочери, когда узнает, что мои искания вам не противны".
Лионский. Но как же я могу сказать, что он обещал, когда я его в глаза не знаю?
Репейкин. Все равно, все равно; он человек благородный, не правда ли? А какой благородный человек поступит иначе? Пишите, я непременно хочу. Вы прочтете мне после. Не могу надивиться сам себе: в одно время диктую письмо и обдумываю обед.
Лионский (читает). "Я знаю, что вы обещали руку вашей дочери другому, но он человек благородный; он обещал мне отказаться от вашей дочери, когда узнает, что мои искания вам не противны".
Репейкин. Хорошо. Сверните письмо, отправьте его, и поздравляю вас с успехом... "Дай соусу вскипеть однажды..."
Лионский. Ах, сударь, будьте уверены в моей благодарности.
Репейкин. "...и по