Островский Александр Николаевич - Светит, да не греет

  

  

   А. Н. Островский

  

  

  

  Светит, да не греет

  

  

  

  Драма в пяти действиях --------------------------------------

  А. Н. Островский. Полное собрание сочинений.

  Том X. Пьесы 1868-1882 (Пьесы, написанные совместно с другими авторами)

  М., ГИХЛ, 1951

  Составитель тома Г. И. Владыкин

  Подготовка текста пьес и комментарии к ним С. Н. Дурылина

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Анна Владимировна Ренева, землевладелица, девица под 30 лет.

  Семен Семеныч Залешин, ее сосед, средних лет.

  Авдотья Васильевна, его жена.

  Денис Иваныч Дерюгин, зажиточный крестьянин.

  Даша, горничная Реневой.

  Ильич, старик, дворовый человек из крепостных Реневой.

  Степанида, его жена, старуха.

  Борис Борисыч Рабачев, молодой человек, небогатый землевладелец, ближайший сосед Реневой.

  Оля Василькова, молоденькая девушка, дочь бывшего управляющего имением Реневой. Старый, запущенный сад; площадка; налево от зрителей старая, пострадавшая от времени, тесовая терраса дома, направо и прямо за площадкой деревья и кусты; подле террасы круглый стол, покрытый белой скатертью; кругом несколько

  

  

  

  

  стульев.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  Ильич с самоваром сходит с террасы на площадку, за ним Степанида с

  

  подносом, на котором чайный прибор, потом Даша.

  Степанида. Потише, не спотыкнись, скороход!

  Ильич. Слава богу, служили, никогда не спотыкались! (Ставит самовар на стол.)

  Степанида (ставит поднос и обмахивает полотенцем самовар). Эх, ты! Вычистил самовар, весь сизый какой-то - страм!.. Говорила: дай, сама, - не видит сослепу-то, а еще берется!

  Ильич. Да, как же, у тебя поучиться! Чистили мы их довольно, знаем! (Хочет расставлять чашки.)

  Степанида (отстраняя его). Пусти! Еще чашки перебьешь! Давеча уж блюдо покончил.

  Ильич. А кто подтолкнул? Ты же вышибла из рук... Не так расставляешь, чайник не туда... Мужичка!

  Степанида. Ох, какой дворянин! Скажите!

  Ильич (перестанавливает стулья). Почище тебя; на господском дворе родился, свет видал; а ты из деревенской избы по моей милости в дворовые-то произведена. Небось, барышня сегодня как приехала, сейчас спросила: "Где Ильич? Чтоб явился!"

  Степанида. И меня позвала: "Пошлите, говорит, ко мне тоже Степаниду".

  Ильич. Пошла на кухню, знай свою стряпню! А я комнаты убирать.

  Степанида. Уберут без тебя! Уж сиди на одном месте, коли ноги оттоптал.

  Ильич. Деревня!

  Степанида. Старый сыч! Право, слепой сыч!

  Даша (с чайницей в руке). Что это вы, старички, никак ссоритесь!

  Ильич (указывая). Да вот все она, деревня-то моя!

  Степанида. Вот и смотрите на него, на полоумного!

  Ильич. Деревня!

  Степанида. Старый сыч!

  Ильич. Ты слушай! Я комнаты убирать, а ты на кухню! (Идет.)

  Степанида (следуя за ним). Еще разбить тебе или сломать что-нибудь.

  Уходят.

  Даша. При нынешних понятиях таких антиков надо за деньги показывать.

  

   Готовит чай. Входит Дерюгин. Кланяется.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

  

   Даша, Дерюгин.

  Даша. Здравствуйте! Вам кого?

  Дерюгин. Нам, собственно, барышню нашу, Анну Владимировну. А что, ежели повидать их, можно?

  Даша. Можно; она скоро выйдет сюда.

  Дерюгин. Отдыхать изволят, устали?

  Даша. Да, устала; мы ведь только три часа, как приехали.

  Дерюгин. Как же! Мы так и встрепенулись, вся деревня, услыхамши колокольчик-то! Нежданно-негаданно! Как же, мы их бывшие крестьяне; а я, признаться, и старостой ходил еще при их родителях.

  Даша. Присядьте пока.

  Дерюгин. Ничего, постоим. А вы, следственно, при них, при барышне нашей?

  Даша. При ней.

  Дерюгин. На каком же, то есть, положении, аль как?

  Даша. Я - прислуга, горничная ее.

  Дерюгин (почесав затылок, надевает картуз). А, да... так вот что оно! (Садится.) И давно при них?

  Даша. Шестой год; за границей мы были, с княгиней вместе. Княгиня умерла - так мы сюда!

  Дерюгин. Мы наслышаны; тогда в их вотчинную контору письмо пришло за черной печатью.

  Даша. Да, всего три месяца назад, в Париже.

  Дерюгин. Ну, что ж, царство ей небесное! Стара уж была.

  Даша. Ну, только одна моя привычка к Анне Владимировне, а то бы, кажется, ни за какие деньги не поехала в этакую глушь. Ни света, ни людей, окромя помимо мужиков.

  Дерюгин. Да, конечно, кому как! А барышня наша душевный человек; бывало это, разговорится с тобой, как с своим братом.

  Даша. Ну уж зато как найдет на нее хандра, такая - тоже не подступайся.

  Дерюгин. Ну, само собой, господа!.. Причудность эта у них тоже иногда, со временем... Видали мы тоже. Недолго тогда барышня у нас пожила, с год время, не больше; тут померла, по лету, мамаша их, а по суседству, верст отселева с пяток, село Отрада есть; там это княгиня наездом проживала летнее время, крестная она барышне-то была. Ну, приехала она тогда на похороны, схоронили, да и взяла нашу барышню, заместо дочери, и увезла от нас. С той поры и не видали мы барышню свою. Что?.. Да шестой год, - так шесть лет скоро будет тому.

  Даша. Мы больше жили в Италии, в Швейцарии тоже; в Париже только последний год, потому так как княгиня все лечилась у тамошних докторов.

  Дерюгин. Ну, как же теперь барышня наша? Здесь, значит, думает поселиться?

  Даша. Избави нас боже! Мы только сюда так, взглянуть, ну и по делам.

  Дерюгин. А какие-такие дела будут у них?

  Даша. Не знаю, право. Что-то о деньгах. Деньги Анне Владимировне нужны теперь.

  Дерюгин. Деньги?.. Так. Ну, неужто ж, спрошу я вас так, княгиня своей крестнице-то, от своего богатства, ничего уж?

  Даша. Ничего. Несколько вещей, платьев - и только. Княгиня все думала жить, не ожидала скорой себе смерти, а вдруг умерла и даже без всякого завещания.

  Дерюгин. Оказия!

  Даша. Все досталось сыну; а он такой человек, что завсегда почти в долгах.

  Дерюгин. Н-да... и наша барышня тоже - подумаешь и о ней. Вот доли своей не нашла до сей поры.

  Даша. Какой это доли?

  Дерюгин. Обыкновенно, под венец чтобы, закон получить, гнездо свить.

  Даша. Очень нужно! Не хотела просто себя связывать и воли своей решаться! Посмотрели бы вы, сколько всяких женихов было там за границей, даже один из иностранных графов!

  Дерюгин. Видимое дело, что не хотела, а то, кажется, как бы не найтись жениха такой барышне! Есть и тут один барин, зовут его Семен Семенычем, Залешин прозывается; промеж дворовых разговор был, что будто жених. Мы так и полагали, что быть свадьбе - ан нет! Барышня уехала, а Семен Семеныч и по сей час здесь.

  Даша. Нынче даже и наша сестра не очень так кидается, чтоб непременно замуж; можно и без этого, и даже оченно свободно, прожить! А то еще навяжется на шею какой, жисть свою проклянешь!

  Дерюгин. Уж это что говорить! А бывает ведь тоже копоть и в женском сословии; ну а и наш брат, коли угарный попадется, так не накажи, господи!

  

  

  

  С террасы сходит Ренева.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

  

  Ренева, Даша, Дерюгин.

  Ренева. Денис Иваныч, кажется?

  Дерюгин (сняв картуз). Ах, барышня матушка, узнали. Дозвольте ручку! (Целует руку.)

  Ренева. Здравствуйте, здравствуйте! Даша, отворить все окна в доме! Воздуха, воздуха больше, света! Такой там мрак... Проснулась - ужас: темно, гнилью пахнет, как гроб!

  

  

  

   Даша уходит.

  Дерюгин. Чего же тут! Дом назаперти, живой души нет. И на дворе-то пусто: один Ильич с своей Степанидой в хибарке караул содержат.

  Ренева. Здесь, в саду, лучше. (Оглядываясь.) Но и сад-какое запустение кругом!

  Дерюгин. Без хозяина, барышня, дом - сирота... Изволили приехать, и нас-то всех как солнышком осветило! Бог привел увидеть: пожаловали в родное гнездышко!

  Ренева. Да, опять на родине! (Садится к столу.) Но как тут все печально, как все печально! Садитесь, Денис Иваныч, да надевайте шапку.

  Дерюгин. Нет, как можно-с!

  Ренева. Я вам приказываю, без церемонии.

  Дерюгин. Слушаю-с. (Садится.) Гм... Человек-то, господи ты боже мой! как там где ни хорошо, э все хочется глянуть на свое родное.

  Ренева. Давайте пить чай и расскажите мне про свое житье-бытье. (Наливает.)

  Дерюгин. Благодарим покорно, матушка барышня.

  Ренева (пододвигая чашку). Пейте и рассказывайте. (Медленно пьет сама.)

  Дерюгин. Да что наше житье, барышня; света не видим, так копошимся, как червь в земле. Не стоит и разговора наше житье.

  Ренева. А я повидала свет, постранствовала, Денис Иваныч. Пейте же чай, пожалуйста!

  Дерюгин. С вашего позволенья, коли... и имеем честь проздравить с приездом.

  Ренева. Благодарю. А вот в чем дело, Денис Иваныч, деньги мне очень нужны.

  Дерюгин. Кому они не нужны, матушка барышня?!

  Ренева. Но мне особенно. Я осталась в настоящую минуту, после смерти княгини, без всяких средств; аренды, которую вы, крестьяне, платите за землю, мне недостаточно; должна же я чем-нибудь жить. Что мне делать?

  Дерюгин. Н-да... Такое дело! (Пьет чай.)

  Ренева. Грустно, а придется навсегда расстаться со своим родным уголком; я думаю продать имение.

  Дерюгин. Продать!.. А ведь жаль, поди? Свое, родное!

  Ренева. Делать нечего!.. Вот и покупайте всем обществом вашим или один.

  Дерюгин. Ах, барышня, рады бы мы в рай, да грехи не пущают! Голутвенный мы совсем народ, переколачиваемся изо дня в день.

  Ренева. Ну, полно вам бога гневить! Я знаю: у вас-то есть деньги.

  Дерюгин. Деньги? Какие у меня деньги! Шутить изволите, барышня; грош какой-нибудь для смертного часа, на помин души.

  Ренева. У вас, я помню, сыновья такие молодцы; где-то там подрядчиками... в Одессе, кажется.

  Дерюгин. Захотели вы, барышня, от сыновей нынче! Давно уж отбились. Так разве иной пришлет когда малость на наше убожество к празднику.

  Ренева. Так ищите мне покупщика.

  Дерюгин. А покупщика можно найти, и будто он уж есть на глазах. (Пьет чай.)

  Ренева. Только не барышника какого-нибудь. А то ведь порубит и рощи, и эти старые деревья. Мне бы не хотелось.

  Дерюгин. По вашему желанью-с, такой он, кажись, покупщик и будет: барин он из Петербурга, в больших чинах, ну и, по видимости, с капиталом. Ему имение больше требуется для воздуха, чтоб, по своему нездоровью; он и сейчас проживает недалечко здесь, вроде как на даче. Коли приказание ваше будет, можно переговорить.

  Ренева. Отлично, переговорите.

  Дерюгин. Слушаем-с. Может, они и сами к вам наведаются.

  Ренева. Очень рада буду; скорей бы это устроить!

  Дерюгин (допивает, опрокидывает чашку и кланяется). Благодарим покорно, барышня, за чай за сахар, за милость вашу.

  Ренева. Не хотите ли еще?

  Дерюгин. Нет, уж достаточно с нас-с.

  Ренева. А что наши соседи? Жив ли старик Васильков, наш бывший управляющий?

  Дерюгин. Жив Трофим Федорыч, жив-с, да все что-то прихварывает; овдовел он, дочка у него, Ольга Трофимовна, подросла. (Встает.)

  Ренева. Ах, а что Залешин?

  Дерюгин. А Семен Семеныч ничего-с, поживает себе в своей Тиновке. Да вот шел я к вам, а они, вижу, за деревней проехали к себе на мельницу, должно, разгуляться вздумали. А как узнают теперьча, что вы, барышня, пожаловали, так не заехали бы к вам. Это заедут, беспременно заедут на обратной дороге... И с супругой своей проехали.

  Ренева (встает). Он разве женат?

  Дерюгин. Как же-с, года уж с три; и детки есть.

  Ренева. Вот как! На ком же?

  Дерюгин. А будет она купеческая-с, рощи у отца-то и скотиной торгует. А вышел-то тоже из нашего брата.

  Ренева (отходя, как бы про себя). Что было шесть лет назад, и что теперь!..

  Дерюгин (присматриваясь направо). Барышня, Семен-то Семеныч легок на помине: вон они подъехали.

  Ренева. Так прощайте, Денис Иваныч, похлопочите.

  Дерюгин. Слушаю-с, буду стараться.

  Ренева уходит. Входят Ильич и Степанида. Ильич берет поднос с чашками.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

  

   Дерюгин, Ильич, Степанида.

  Ильич (спотыкается, одна чашка разбивается). Ах ты, чтоб тебе!

  Степанида (поднимает черепки и кладет на поднос). И кто его просит! Отдай!

  Ильич. Брысь! Отойди от греха! (Уходит.)

  Степанида. Наказанье ты мое! Берет самовар и несет. За сценой еще что-то падает и разбивается вдребезги. Вот так, кроши мельче! Ах, наказанье! (Уходит.)

  Дерюгин. Эх, кабы мне этого барина посадить здесь, подходящий он нам: в нашем крестьянском деле все одно, как младенец. За его спиной я бы сам барином был. Забыл я барышне одно дело сказать; а теперь вон она с гостями идет... Ну, все одно, - после.

   Уходит в глубину сада. Входят с террасы Ренева, Залешин и

  

  

  

  Авдотья Васильевна.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

  

  

  Ренева, Залешин, Авдотья Васильевна.

  Ренева. Но это ужасно, это непозволительно, Семен Семеныч, как вы растолстели! Ха, ха, ха! Я вас не узнаю, это кто-то другой!

  Залешин. Другой и есть, Анна Владимировна, совсем другой; не рыцарь, нет; одно только христианское имя и осталось у меня от прежнего.

  Авдотья Васильевна. Я уж им советую сыворотку от полноты пить; потому у меня папаша тоже, даже одышка у них, так они все эту сыворотку.

  Залешин. Ну да и ты, моя дражайшая, не из худеньких.

  Авдотья Васильевна. Все ж таки я худее вас! Как вы скажете, как на ваши глаза, Анна Владимировна?

  Ренева. Гм.., право, не могу сказать!

  Залешин. Парочка, одно слово!

  Авдотья Васильевна. Извините, пожалуйста! Вы вспомните, как мы в прошлом году на весы становились: в вас полтора пуда больше.

  Залешин. Неопровержимо!

  Авдотья Васильевна. А как в девушках, так я была очень тонкого сложения и даже кашляла. Ах, что ж это у вас за сила яблоки нынешний год! Проходили мы по саду.

  Ренева (рассеянно). Яблоки? Да, кажется.

  Авдотья Васильевна. Ну, и вишня, так это тоже на редкость - какая крупная! Уж позвольте мне с кустика попробовать?

  Ренева. Сделайте одолжение.

  Залешин. Любительница она всяких плодов земных!

  Ренева. Так, пожалуйста, сколько угодно! Я еще не знаю, где у нас там вишни.

  Авдотья Васильевна. Вы не беспокойтесь, я знаю; там, в конце сада. Мне попробовать, а то бы я на варенье попросила. (Уходит.)

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

  

  

  

   Ренева, Залешин.

  Залешин. Варенье, соленье, настойки и наливки - это мы не имеем соперниц; но дальше уж ничего не требуйте от нас! Вообще незатейливый человек моя супруга, извините! (Садится.)

  Ренева. Да!.. Как же вы женились?.

  Залешин. Э, стоит толковать! Женился как-то в минуту жизни трудную, под веселую руку!

  Ренева. Что же вы делаете в деревне?

  Залешин. А что? Хозяйничаем немножко; иногда проедешь на земство, позеваешь, подремлешь там среди наших доморощенных ораторов.

  Ренева. И счастливы?

  Залешин. Ну, об этом помолчим! Живем себе изо дня в день, погружаемся в болото постепенно, без борьбы, Не то что волноваться, а и думать-то подчас лень.

  Ренева. Некрасиво! По крайней мере вспоминается иногда прошлое? Помните, шесть лет назад, этот сад, нашу молодость, лунные вечера? Какие обеты, клятвы!

  Зале шин. Зачем? К чему? Я ясно увидел, когда схлынул первый жар, что в действительности и быть-то ничего не могло; больно велика разница между нами.

  Ренева (подумав). Да, пожалуй.

  Залешин. Вот все смотрю на вас.

  Ренева. И что же находите?

  Залешин. Вы не переменились; пожалуй, еще лучше.

  Ренева. Может быть, но и моя песенка тоже спета. Весна моя и лето прошли, настает уж осень.

  Залешин. Да ведь и осенью бывают бури.

  Ренева. Пожалуй, могут быть, я такая!

  Залешин. Что вы за границей?.. Вы ведь думали петь на сцене?

  Ренева. Думала, да; серьезно думала. И какой у меня развился голос; мне предсказывали славу, и я уж слышала шопот удивления и восторга!.. И вдруг заболело у меня как-то горлышко, сделалось там что-то, и он, мой голос, моя надежда и мечта, пропал!

  Залешин. Ай, ай!

  Ренева. Плакала я, металась, как безумная, просила у бога смерти, но нет, - осталась жива и теперь не знаю, что я, зачем я?.. Порой такая тоска и злоба на себя и на все, а то жить хочется, жить, не глядя ни на что.

  Залешин. Ведь это в самом деле злейшая обида! Помню я ваш голосок.

  Ренева. Не говорите лучше, а то сейчас расплачусь!

  Залешин. А что еще там было с вами? Можно спросить-то?

  Ренева. Спрашивайте! Отвечу на все, все скажу: у меня про себя какая-то злобная откровенность накипела.

  Залешин. Ведь было что-нибудь?

  Ренева. Не ошиблись, было. Но герой мой оказался дрянью: он думал, что я богатая невеста или по крайней мере будущая звезда сцены; но когда увидел, что, увы, ни того, ни другого, он оробел; я возненавидела его и прогнала от себя. Было много и еще поклонников, обожателей, которые готовы были целовать мои ноги... нет! даже следы моих ног, в надежде, что княгиня даст мне большое приданое, и которые все потом под более или менее благовидными предлогами сначала сконфузились, а потом удалились.

  Залешин (ходит и мычит). Долго пробудете у нас?

  Ренева. Не знаю. Нет, недолго; вот продам именье и улечу. А куда - бог весть! И больше уж вы меня не увидите. Только что я буду здесь делать пока-то, пока это продастся? Мне уж и теперь скучно: дом мрачен, сад тоже уныл, и одна я... Разве от тоски за вас взяться?

  Залешин. Нет, ради бога! Вот я уж чувствую: и во мне что-то нарушено, разлад пошел внутри. Не буду ужинать, как всегда ужинал. Нет, куда уж!..

  Ренева (смеясь). А вы думаете, я бы так и оставила вас в покое, если бы нашла вас прежним? Нет, я бы помучила, потешилась. Ведь я вообще страшно зла, я не могу без желчи глядеть на людское спокойствие, мне так и хочется хоть каплей отравить чужое счастье. От меня добра не ждите!.. Ох!.. Да!.. Так что же мне делать здесь пока? Давайте мне что-нибудь, кого-нибудь укажите! Наконец у меня даже здесь нет кавалера, а мне хотелось бы вот, в последний раз, осмотреть все родные места, покататься по реке! Вы не годны... отяжелели.

  Залешин. Я не годен, это верно! А кавалера я вам представлю, есть у меня приятель.

  Ренева. Кто же это?

  Залешин. А не помните ли, был здесь ближайший сосед у вас, в версте, не больше, майор Рабачев?

  Ренева. Это чудак какой-то? Самодур?

  Залешин. Он самый; а это его сын, Борис: молодец, вырос на чистом воздухе; был отдан в гимназию, но взят из четвертого класса, ибо майору как-то, при посещении гимназии, швейцар не отдал подобающей чести. Он разругался там со всем начальством и взял сына. Теперь майор умер, Борис живет в деревне, изучил мужицкое дело; сам и пашет и орет - и барин и крестьянин.

  Ренева. Это интересно!..

  Залешин. Только как его вытащить? А, я придумаю: У вас в именье есть спорная межа; еще майор затеял дело; я скажу, что вы желаете окончить этот спор, чтоб он немедленно явился. Завтра же будет у вас!

  Ренева. Хорошо!

  

  

   Входит Авдотья Васильевна.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

  

  

  Ренева, Залешин, Авдотья Васильевна.

  Авдотья Васильевна. Ну, вишня! Ах, какая вишня! Уж попрошу у вас, Анна Владимировна!

  Ренева. С удовольствием. Завтра же пришлю вам.

  Авдотья Васильевна. А я вам за это варенье сварю.

  Ренева. Благодарю вас.

  Авдотья Васильевна. Пора нам и ко дворам. О чем задумались, Семен Семеныч? (Реневой.) Вы не удивляйтесь! С ним это часто бывает, найдет на него что-то, и ходит истуканом по целым дням. А что нам еще нужно, чего недостает? Всего довольно. Вот приезжайте-ка к нам, Анна Владимировна, увидите: дом у нас новый, большой, какой скотный двор, все хозяйство! Сад разводим!.. Беспременно приезжайте.

  

  

  

  

  Темнеет.

  Ренева. Как-нибудь побываю.

  Авдотья Васильевна. Семен Семеныч, домой пора!.. Ночь на дворе, тучи заходят; ишь как вдруг стемнело, не было бы грозы. А я смерть боюсь!

  Залешин (как бы очнувшись). Едем, едем... да!..

  Авдотья Васильевна. Слава богу, очнулся! Ну, прощайте-с, Анна Владимировна, уж поцелуемтесь с вами.

  

  

  

  

  Целуются.

  Ренева. Прощайте!

  Авдотья Васильевна (поспешно уходя). Скорей, Семен Семеныч, а то гроза захватит.

  Залешин (протягивая руку Реневой). До свиданья! Так заглянете на наше житье-бытье?

  Ренева. Нет, зачем? Благоденствуйте! Что мне у вас делать! А зевать до истерики я могу и здесь, дома.

  Залешин. А коли ежели да это самое благоденствие и с этого самого раза вдребезги полетит?

  Ренева (с ядовитой улыбкой). Успокойтесь, успокойтесь!

  Залешин. Нет! (Ударяя себя в грудь.) Тут что-то у меня неловко вдруг сделалось!

  За сценой голос Авдотьи Васильевны: "Семен Семеныч, да что же вы там?"

  Ренева. Слышите, зовет. Идите, поспешите к ней, к своему закону!

  Залешин. Какой тон, сколько яда! А все-таки вы очаровательны!

  

  

  

  Уходит. На сцене темно.

  Ренева. Нет, уж к нему ничего чувствовать нельзя, кроме сожаленья. Бедный!

  Вдали раздаются редкие удары церковного сторожевого колокола. Звон... вечерний звон! "Как много дум наводит он!.." Поброжу по саду.

  Уходит направо. Рабачев и Оля выходят, обнявшись, из глубины.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

  

  

  

   Рабачев и Оля.

  Оля (робко оглядываясь). Смотри, огонь в доме, еще не спят. Как страшно!

  Рабачев (прижимая ее). Со мной-то страшно! Что ты! Не бойся ничего!

  Оля. Нет, уж больше не пойдем сюда. Здесь нельзя нам видеться; она приехала, будет гулять по вечерам. Лучше где-нибудь в другом месте.

  Рабачев. Приходи ко мне. Отчего ты не хочешь? Чего боишься?

  Оля (припадая к нему на грудь). Ах, Боря, как-то неловко еще, стыдно! Никто еще не знает. Ну, увидит кто-нибудь...

  Рабачев. А что ж такое? Ничего. Ведь ты моя невеста.

  Оля. Невеста - да! (Смеется.) Ты когда сватался-то?

  Рабачев. Эка важность, что не сватался! Не успел еще. А вот приеду к твоему отцу, скажу два слова, и сейчас свадьба.

  Оля (смеется). А когда это случится? После дождика в четверг?

  Рабачев. Да куда торопиться-то, Олюшка? Еще наживемся в браке-то: надоест, канитель ведь это. Вон посмотри на Залешиных! А теперь думаешь, где бы свидеться, крадешься, чтобы люди не видали, сердце бьется. Хорошо ведь это?

  Оля. Да, тебе-то хорошо.

  Рабачев. А тебе?

  Оля (смеется). И мне хорошо... да только...

  Рабачев. Что?

  Оля. Стыдно, вот что... да и грех.

  

  

  

   Удар колокола. Ай!

  Рабачев. Что с тобой!

  Оля. Ох!.. Погоди!.. Знаешь что? Иногда, вот так-то повидавшись с тобой, бегу я домой через погост ночью, и вдруг сторож в колокол... Мне все мерещится, что мать грозится из могилы, сердится.

  Рабачев. Полно пустяки-то! Живой об живом и думает, а мертвым до нас дела нет.

  Оля. Ах! (Прижимается к Рабачеву.)

  Рабачев. Что ты?

  Оля. Там кто-то ходит.

  Рабачев. Да и то. Уйдем отсюда.

  Оля. Куда же?

  Рабачев. Пойдем ко мне.

  Оля. Ах, нет, что ты!

  Рабачев. Ну, Оля! ну, пойдем. Ну, милая, пойдем ко мне.

  Оля. Ах, Боря, нет, право... Нехорошо... Ну, увидят?

  Рабачев. Эх, Оля! Не ломайся ты, сделай милость! Знаешь, терпеть я не могу. (Поворачивается, чтобы уйти.)

  Оля. Ну, миленький, пойдем, пойдем! Ну, прости меня, миленький, миленький!

  

   Уходят в глубину. Ренева выходит справа.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

  Ренева (одна). Кто это? Вот счастливцы!. Какое воркованье, какая ласка! Ведь есть же счастье: зачем же оно другим, а не мне? Зачем я их видела? Разве не могли они со своим счастьем итти в другое место? Или затем, чтобы зависть и злоба не умирали во мне, чтоб они душили меня постоянно? (Опускается на скамью.) О, проклятие!

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Ренева.

  Залешин.

  Рабачев.

  Оля Василькова.

  Худобаев, значительный чиновник в отставке, 50 лет.

  Дерюгин.

  Даша. Большая мрачная комната в доме Реневой; мебель старая; с одной стороны дамский письменный стол, кресло; с другой - круглый стол, диван и кругом кресла; на стенах почерневшие портреты. Две боковых двери и одна - прямо,

  стеклянная, отворенная на балкон; виден сад; направо, сбоку, окно.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  

  Ренева сидит за письменным столом, Даша стоит подле.

  Ренева. Это в Венецию. (Задумывается.) Ах, Венеция!..

  Даша. Умрешь - не забудешь, Анна Владимировна!

  Ренева. Это в Париж, доброму старичку Пэно, нашему банкиру. Париж, милый Париж, когда-то я снова увижу тебя!

  Даша. Лучше города, кажется, нет и на свете!

  Ренева. Даша, а вдруг мы с тобой останемся здесь: придет осень с дождем, настанет зима, вьюги.

  Даша. Анна Владимировна, лучше не пугайте! Без оглядки убегу! Вот день всего пробыли здесь - а уж и терпенья нет никакого.

  Ренева. Нет, я шучу, укатим с тобой во что бы то ни стало! . . Вот и письмо в Ниццу, нашей старой хозяйке, чтобы ждала.

  Даша. Ах, кабы скорей отсюда, барышня!

  Ренева. Не является до сих пор Денис противный с своим барином, а обещал сегодня.

  Даша. Уж мне не добежать ли в деревню, узнать?

  Ренева. Подождем еще немного. Ах, все это так: ну, продам я теперь именье, получу деньги, несколько лет проживем, а там что, чем жить? Вот страшный вопрос!

  Даша. Э, барышня, что загадывать? Это вот если б семейство, дети, - а то вы одне!

  Ренева. И то правда; авось с голоду не умру! Ну, сделаюсь учительницей пения или еще чего-нибудь; а то пойду на сцену - буду актрисой.

  Даша. Да конечно, неужели нельзя прожить! Вот и я так-то о себе: живи, пока молода, а старость придет, тогда все равно, знай только кайся в грехах!

  Ренева. Так, так! Отправь же скорей письма! (Отдает.)

  Даша. Сию секунду! (Взглянув в окно.) Анна Владимировна, посмотрите, красавчик какой явился, ходит по двору! Ха-ха-ха!

  Ренева (взглянув). Ай, что это за чудак? Кто это?

  Даша (убегая направо). Не знаю, пойду спрошу! (В дверях.) А вот и староста, барышня!

  

  

  

   Входит Дерюгин.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

  

   Ренева и Дерюгин.

  Дерюгин. Дозвольте, барышня, войти?

  Ренева. Ах, входите, входите; я вас жду с нетерпением! Что скажете?

  Дерюгин. Дело идет на лад, барышня.

  Ренева (весело). Отлично!

  Дерюгин. И даже они здесь сами приехамши со мной. По двору там гудяют.

  Ренева. Так это он на дворе?

  Дерюгин. Они-с! Коли угодно...

  Ренева. Давайте, давайте его сюда!

  Дерюгин. Слушаю-с. Но только вот что, барышня: какая, примерно, цена от вас будет?

  Ренева. Вот уж задача-то для меня! Я решительно ведь ничего не понимаю в этом. Вы скажите мне, сколько просить?

  Дерюгин. Как сказать-с! Дело оно такое: много запросить - не дадут, мало взять - будто себе обидно!

  Ренева. Ну, да говорите по крайней мере приблизительно, сколько назначить!

  Дерюгин. Хм... Ох-хо-хо!.. Пораскинуть надо умом, сообразить.

  Ренева. Ну?

  Дерюгин. Здесь это, под усадьбой, пахоти десятин двести будет, там широкий луг... ну, леску...

  Ренева. Да скорей, пожалуйста!

  Дерюгин. А коли скорей приказываете, так будет вот так верно: пятнадцать тысяч рублей извольте просить.

  Ренева. Пятнадцать тысяч? Так мало? Я думала, иного больше, так тысяч тридцать.

  Дерюгин. Помилуйте! Тридцать тысяч! Хм!.. Что вы это, барышня! Нет-с, коли пятнадцать тысяч даст, - это в самом аккурате будет! Земли теперьча по нашим местам в продаже объявлено страшное дело. Куда ни повернись, все продажа. Тут только что ему место подходящее по его здоровью, для дыхания, значит, вольный воздух.

  Ренева. Мало, очень мало; но делать нечего, я согласна.

  Дерюгин. А коли что, барышня, заупрямится, так вы обождите, скидки сразу не делайте.

  Ренева. Нет, уж ни за что не уступлю ничего, и так немного очень. Ах, да! Ведь нужен будет план именья... Он у меня, кажется, есть где-то.

  Дерюгин. Плант, как же-с, потребуется в таком случае.

  Ренева (уходя). Так я сейчас отыщу его. Просите его сюда.

  Дерюгин (один). Чудно, господа эти... говори им, что хочешь! (Заслышав шорох в передней, заглядывает в дверь.) Пожалуйте, сударь, оне сейчас войдут.

  

  

  

   Входит Худобаев.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

  

   Дерюгин, Худобаев.

  Худобаев. Н-да... хорошо!.. (Осматриваясь кругом.) А дом, повидимому, старый!

  Дерюгин. Он старый, а еще постоит; потому лес здоровенный и стройка хорошая.

  Худобаев. Н-да... (Хватаясь за голову.) Как мне сегодня дурно!.. Голова!.. (Хватаясь за бок.) И здесь что-то!..

  Дерюгин. Какая, сударь, примерно, болесть в вас заключается?

  Худобаев. Весь организм расстроен, мой милый: головокружение, спинное страдание и внутри...

  Дерюгин. Ишь ты, дело какое! Заберется же такая дрянь в человека, чахлость эта самая!

  Худобаев (про себя). Нет, надо пить декохт, непременно декохт.

  Дерюгин. Декоп - это первое дело. Я в третьем году расхворался с натуги, поднимал тяжело; так в городе фершал знакомый велел мне настоять этот декоп на вине на простом; и чтобы по два стакана поутру, натощах, и на ночь. В нутре тогда очень мне облегчение было, и весь я развязку получил, ваше превосходительство. Бог даст, здесь у нас поправитесь, особливо ежели еще будет тут у вас свое имение. Воздух у нас очень легкий, все господа одобряют, и погулять есть где!

  Худобаев. Н-да... место недурно.

  Дерюгин. Золотое донышко это имение, только в руки его взять! .. Ну, пришли мы, сударь, теперьча с вами торговать, надо нам цену свою объявить.

  Худобаев. Хм... надо; но я полагаю, что прежде должен объявить продавец.

  Дерюгин. Так-то оно так, а и нам надо в голове свое содержать, чтоб было готово.

  Худобаев. Я не знаю, какие здесь земли и условия хозяйства; со всем этим надо ближе познакомиться.

  Дерюгин. Понимаем-с. Да вам что же, ваше превосходительство, так оченно уж затруднять себя насчет хозяйства - вам, главное, прохлада чтоб, воздух.

  Худобаев. Н-да... конечно; но вместе с тем я желал бы заняться и хозяйством.

  Дерюгин. Так-с. Что ж, можно и это испробовать, дело хорошее; и мы бы, дураки, поучились у вас. Кажись, кабы у меня капитал, я бы и думать не стал,двадцать тысяч выложил.

  Худобаев. Н-да... Нет, нет, как можно! Нет, тысяч десять так, или около того, меньше, я полагаю.

  Дерюгин. Десять тысяч, сударь? Скуповато! И двадцать пять тысяч дадите, и то в барышах будете. А земли по нынешнему времени, ох, дороги!.. Потому, главная причина, купец кинулся на землю, скупает, и наш брат, мужик, норовит, как бы тоже собственником стать.

  Худобаев. Нет, более десяти тысяч я не могу, так по моему расчету; да и не стоит!

  Дерюгин. Ваше дело, сударь. Вот и оне сами-с! Отходит в сторону, пощипывая бороду. Входит Ренева.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

  

   Худобаев, Дерюгин, Ренева.

  Ренева (в руках у нее сверток плана. В дверях, обращаясь назад). Даша, кто там?

 &nb