Островский Александр Николаевич - Блажь

  

  

  А. Н. Островский, П. М. Невежин

  

  

  

  

  Блажь

  

  

   Комедия в четырех действиях --------------------------------------

  А. Н. Островский. Полное собрание сочинений.

  Том X. Пьесы 1868-1882 (Пьесы, написанные совместно с другими авторами)

  М., ГИХЛ, 1951

  Составитель тома Г. И. Владыкин

  Подготовка текста пьес и комментарии к ним С. Н. Дурылина

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Серафима Давыдовна Сарытова, вдова-помещица, пожилая женщина, молодится не по летам, попечительница и крестная мать своих сестер.

  Ольга |

   } сестры и крестницы Сарытовой.

  Настя |

  Семен Гаврилыч Бондырев, богатый помещик.

  Прасковья Антоновна, жена его, сестра отца Сарытовой, пожилая женщина.

  Степан Григорьевич Баркалов, управляющий имением Сарытовой, молодой человек.

  Гурьевна, уездная сваха и комиссионер, переносчица вестей и попрошайка.

  Марья, горничная Сарытовой.

  

   Действие происходит в имении сестер Сарытовой. Сад. С правой стороны (от актеров) видна часть большого помещичьего дома, выход в сад из нижнего этажа через стеклянную дверь с одним приступком. Перед домом площадка, которая ограждена редкими решетками из вьющихся растений с большим полукруглым навесом над площадкой. Решетка доходит до половины сцены. На площадке садовая мебель: скамья, кресла и столики. Налево густой сад; в глубине, в левом углу, выдается часть флигеля, от которого

   идет через всю сцену садовая изгородь, с калиткой посредине.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  

  

  

   Гурьевна и Марья.

  Марья. Так-таки и отнял?

  Гурьевна. Отнял... вырвал из рук и шабаш.

  Марья. Какую волю забрал!

  Гурьевна. Да уж сокол - нечего сказать!

  Марья. Жаль даже глядеть на барышню, как она мучится!

  Гурьевна. Да что уж! Сладко ли!

  Марья. Барышни ехали из пансиона, думали, что сестрица так им на шею и бросится, думали царствовать здесь по-старому, ан теперь вон что в доме-то!

  Гурьевна. А что же прежде-то было?

  Марья. Да помилуйте! Серафима Давыдовна в них души не чаяли. Ведь уж до чего! Одевать их, бывало, никому не позволяют, сами на них чулки надевали! Как, говорит, хотите, да как прикажете; вы, говорит, здесь хозяйки, а я ваша экономка!

  Гурьевна. Да, да, да! Ну как же, помню!

  Марья. Так как это имение молодых барышень, а у Серафимы Давыдовны хоть и есть свое небольшое, только хозяйничать там не у чего!

  Гурьевна. Да знаю, знаю!

  Марья. Так вот и судите! Барышня Настасья Давыдовна сказывали: я, говорит, из пансиона-то как на крыльях летела, думала, маменька мне так на шею и бросится, так и замрет от чувств, а на место того выговор получила.

  Гурьевна. За что же выговор?

  Марья. Серафима Давыдовна желали, чтобы барышни на вакансию не приезжали и еще на год в пансионе остались, чтобы тверже всякие науки знать, а они не послушались и приехали.

  Гурьевна. А Ольга Давыдовна что ж дома не живет?

  Марья. Оне у тетеньки у Прасковьи Антоновны гостят. Серафима Давыдовна желают, чтоб оне там подольше погостили, так как у них дом богатый и приезд большой, так чтоб обращению занимались.

  Гурьевна. А не проще ли сказать, моя милая, что для простору их спроваживали из дому, чтоб на глазах не вертелись - тоже, чай, стыд-то ведь есть!

  Марья. Ну, уж мы про это рассуждать не можем. Вон Настасья Давыдовна идут. (Уходит.)

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

   Гурьевна и Настя (входит).

  Гурьевна. Барышня, ведь беда!

  Настя. Что такое?

  Гурьевна. Вырвал из рук письмо-то ваше! Каково это вам покажется?

  Настя. Кто вырвал, кто?

  Гурьевна. Кому ж, кроме его! Все он же, управляющий ваш! Иду я, рот-то разинула, а письмо в руках держу, вдруг, откуда он ни возьмись, налетел, да и цап из рук! Вырвал, прочитал, да и заливается-смеется, так и заливается.

  Настя (сквозь слезы). Ах, отвратительный!

  Гурьевна. Как я теперь Серафиме Давыдовне покажусь? Ну, нажила я с вами хлопот, барышня! Вон он идет! Уйти от греха! (Уходит.)

  Настя. Обида невыносимая! Долго ли ж это будет продолжаться! Ну, да пускай читает, я его расписала там отлично; пускай он узнает, как я о нем думаю.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

   Настя и Баркалов (входит).

  Баркалов. А! Вы здесь? Вот и кстати! Знакомо вам это рукописание? (Показывает письмо.)

  Настя. Знакомо. Но кто вам позволил читать? Это не к вам, как же вы смели распечатать?

  Баркалов. По почерку я думал, что это какой-нибудь горничной.

  Настя. Все-таки вы не имели права...

  Баркалов. Ну, уж права свои я сам знаю, не вам меня учить. Вам самим-то бы еще доучиться надо, больно рано со школьной скамейки соскочили!

  Настя (быстро). Это не ваше дело! Ах, какая обида! Что же это? И заступиться некому.

  Баркалов. Ну да как же, все обижают, все. Заплачьте! Трогательней будет!

  Настя. Не шутите со мной, я не маленькая! Я и говорить-то с вами не хочу!

  Баркалов. Конечно, где мне такой чести дождаться! Вот с прислугой, с скотницей Хавроньей по углам шептаться - это ваше дело. Наслушаетесь их умных речей, да и хмуритесь, как курица перед дождем!

  Настя (строго). Что вам угодно от меня?

  Баркалов. Да вот хочется узнать, что говорят обо мне Хавронья и прочие?

  Настя. Так у них и спрашивайте!

  Баркалов. Не скажут; это вы только пользуетесь их откровенностью, только вам такое счастье!

  Настя. С кем хочу, с тем и разговариваю; никто мне не запретит.

  Баркалов. Ну и разговаривали бы по душе, коли это вам приятно, а вы этим не довольствуетесь; вы все их сплетни и глупости сестре прописываете. (Указывает на письмо.) Да еще ругаете меня, бранитесь... Вот уж это нехорошо, барышне браниться стыдно.

  Настя. Правду писать не стыдно.

  Баркалов. И какого комиссионера выбрали - Гурьевну! Стыдитесь! Вот вам мой совет: в другой раз, если вздумаете писать к сестрице, отдавайте письмо мне, я поправлю грамматические ошибки и пошлю.

  Настя. Я лучше вас знаю грамматику: сами-то вы неуч!

  Баркалов. Отлично! Вот так барышня! Ах вы, моя паинька! (Подходит.)

  Настя. Не подходите, закричу! Как вы смеете! Вот нахал!

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

  

   Те же и Сарытова (входит).

  Сарытова. Что у вас тут такое?

  Баркалов. Вот полюбуйтесь, как ведут себя образованные барышни!

  Настя. Запрети этому господину приставать ко мне.

  Сарытова. Что это за вечные капризы! Ах, Настя, как тебе не стыдно!

  Настя. Да какие капризы? Я в своем доме нигде себе места не нахожу; он смеется, издевается надо мной... я и так по целым дням сижу безвыходно в своей комнате.

  Сарытова. И сочиняешь письма к сестре. Ты слишком молода для того, чтобы осуждать кого-нибудь, а тем более меня, твою вторую мать!

  Настя. Я не осуждаю.

  Сарытова. Хуже, ты бранишься!

  Настя. Я писала правду.

  Сарытова. Ты вот даже и со мной огрызаешься, а еще на людей жалуешься. Если Степан Григорьевич с тобой шутит, так ты должна это ценить! Что ты такое? Дрянная девчонка и больше ничего! Тебе оказывают внимание, следовательно, ты должна быть благодарна!

  Настя. Не надо мне никакого внимания, я не хочу ни говорить с ним, ни видеть его.

  Сарытова. Ну, Настя, не хотелось мне, но ты сама заставляешь меня ссориться с тобой. Ты сделаешь то, что мне будет противно видеть тебя.

  Настя. Будет! Тебе уж и теперь противно, это я вижу, вижу... Что я за несчастная! (Убегает со слезами.)

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

  

  

   Сарытова, Баркалов, потом Марья.

  Сарытова. Друг мой, будьте с ней поласковее.

  Баркалов. Да невозможно! Видите, какой она перец. Живем в одном доме, нельзя же не встречаться и не разговаривать... с ней пошутишь, а она огрызается. Нет, ее надо отучить от этого.

  Сарытова. Ну, я вас прошу, будьте поласковее с ней. Хорошо ли вы обедали?

  Баркалов (целуя ее руку). Благодарю вас. Как вы меня балуете! Что за обед, что за вино!

  Сарытова (садится). И подкутили?

  Баркалов. Немножко.

  Сарытова. Гости ваши что делают?

  Баркалов. Козыряют. Я их усадил в карты играть, а сам пришел отдохнуть к вам, подле вас. Фу! Жарко... устал... (Садится.)

  Сарытова. Я боюсь, что Настя напишет Лене и та приедет.

  Баркалов. Пусть приезжает, беды особенной я не вижу!

  Сарытова. А как хорошо было все устроилось: Лена гостит у тетки, Настя в пансионе, ничто не мешало бы нашему счастью!

  Баркалов (ероша волосы). Все это вздор, пустяки! Пускай приезжает кто хочет... я управляющий, живу во флигеле, что тут подозрительного? Что я, кучу, живу не по средствам? Так всякий управляющий имеет подразумеваемое обыкновение воровать; вот в этом пускай меня и обвиняют, а в чем другом...

  Сарытова (закрывает ему рот рукою). Шалун!

  Баркалов. Молчу, молчу! (Целует ее руку.)

  Сарытова. Будете ли вы любить меня так, как бы я хотела: долго, долго, всегда?

  Баркалов. Разве сомневаетесь?

  Сарытова. Я гораздо старее вас, а лета...

  Баркалов. Вы очаровательны и до сих пор, такие женщины всегда молоды.

  Сарытова. Вы мне льстите!

  Баркалов. Я говорю правду. Что такое лета? Жизнь, страсть, доброе, горячее сердце - вот что влечет человека. Молодых много. А много ли женщин с такой пылкой душой, как вы?

  Сарытова (зажмурясь). Ах, мой друг, как хорошо мне, когда вы так говорите! Да, когда я вас вижу, слушаю, ко мне возвращаются дни молодости и увлечений.

  

  

  

   Входит Марья.

  Марья. Гурьевна чаю напилась, сбирается в город, так спрашивает, можно ли вас видеть?

  Сарытова. Как некстати! А делать нечего - и она человек нужный. (Марье.) Позови!

  Баркалов. Пойду к гостям, посмотрю, что там делается. Я не засижусь с ними, прибегу к вам скоро!

  Отходит, встречается с Гурьевной, строго взглядывает на нее и уходит.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

  

  

  

  Сарытова и Гурьевна.

  Гурьевна. Что это как он глаза-то выпучил на меня?

  Сарытова. Значит, ты стоишь! Давно ли ты в почтальоны-то записалась?

  Гурьевна. В почтальоны? Нет, матушка, Серафима Давыдовна, я на это не согласна.

  Сарытова. А Настино письмо?

  Гурьевна. Так неужели б я не сумела отправить его, если б захотела? Не несла б я его, как нищий суму, чтоб все видели. Отказаться-то было неловко, а попалась я, так что ж делать, мол, грех попутал.

  Сарытова. Плут ты, Гурьевна!

  Гурьевна. Ах, матушка, наша должность такая. А письма переносить от барышень я не согласна, за это затылком ответишь. Вышла замуж, чепец надела, ну, тогда пиши к кому хочешь; а покуда ты девица, так сиди да облизывайся...

  Сарытова (хохочет). Ха, ха, ха! Ведь и ты девица, значит и ты облизываешься?

  Гурьевна. А то как бы вы думали! Нет, матушка, это теперь свободно стало, а прежде куда как строго было: чуть что заметят, сейчас ножницами косу бжик - вот и кулафюра испорчена, и ходи стриженой. Да и закрыть нечем было, хвостов-то на голову не наматывали!

  Сарытова. А воспитанник твой откуда взялся?

  Гурьевна. Приемыш, матушка, чужой, чужой. Так взяла его, что ребенок очень занятный был. И вырастила, грех пожаловаться, истинно себе на утешение.

  Сарытова. Что ж он, при месте при каком-нибудь?

  Гурьевна. Дома покуда. Место для него самое настоящее - управляющим быть. И так он крестьянское положение и крестьянскую нужду понимает, что дешевле его никто у мужика ничего не купит. Холст ли, масло ли, али что прочее, чуть не даром берет; мужик-то плачет, а продает: крайность, ничего не поделаешь. Вот этаким манером и перебиваемся.

  Сарытова. Я его иногда здесь вижу.

  Гурьевна. Да он везде бродит, любит очень; и сейчас у Степана Григорьевича сидит, гостей забавляет; потому как он много смешных слов знает и на гитаре играет.

  Сарытова. Ну, довольно о пустяках-то! Денег достала?

  Гурьевна. Не знаю, как сказать. Никак его не уломаешь; туг он очень на деньги-то!

  Сарытова. Да кто "он-то" ?

  Гурьевна. Фарафонтов. Был чиновник, да за шкапом остался.

  Сарытова. Как за шкапом?

  Гурьевна. А так, за шкапом; по-нашему, с места долой, а по-ихнему - за шкапом!

  Сарытова (хохочет). За штатом, а не за шкапом.

  Гурьевна. Ну, уж я по-ученому не знаю, а все одно и то же выходит, что не при должности.

  Сарытова. Это твой друг-то, что ли?

  Гурьевна. Да какой друг! Я, конечно, пользуюсь от него крупицами за маклерство; вот вся и дружба.

  Сарытова. Какие же его условия?

  Гурьевна. Три процентика в месяц и заклад.

  Сарытова. Да вы оба с ума сошли! Какой заклад?

  Гурьевна. Бриллиантики есть у вас, я знаю.

  Сарытова. Да ведь они детские!

  Гурьевна. Что ж за беда? Выкупите!

  Сарытова. Ну, я подумаю; только проценты очень велики.

  Гурьевна. И то час целый торговалась - подай четыре, да и все тут. Да вам когда нужны деньги-то?

  Сарытова. На-днях: надо Лизгунову отдавать.

  Гурьевна. Да, уж этот не помилует. Вот, матушка, дедушка его лакеем был, тарелки лизал, оттого у них и фамилия-то пошла: Лизгунов; отец пуды да четверики на стене мелом чертил, а он у нас первый листократ.

  Сарытова. Почему ты его аристократом называешь?

  Гурьевна. Как же его назвать-то? В колясках ездит, на всех пальцах перстни. Одна его беда, невесты все не найдет!

  Сарытова. Отчего же?

  Гурьевна. В хорошие, дворянские дома не пускают, да и пускать нельзя: глаза очень бесстыжие.

  Сарытова. Какой язык у тебя, Гурьевна!

  Гурьевна. Что ж, матушка, язык? Я своим языком очень довольна: он меня кормит! Если бы я была вредная какая, вы бы первая меня на порог не пустили. Нет, матушка, коли я что говорю, так говорю человеку, к которому я всей душой; а то - так хоть все зубы повыдергай - ничего от меня не узнаешь. А вот для вас, что ни спросите, так и отпечатаю!

  Сарытова. Спасибо. А что говорят про моего управляющего?

  Гурьевна. Хвалят, матушка, хвалят. Отважный молодой человек, и поступки его все такие еройские.

  Сарытова. Какие "еройские" ? Говори ты по-человечески!

  Гурьевна. Ну, известно, какие в холостой компании бывают. Как в город приедет, так у них и компания. Сначала все здоровья друг другу желают, а уж как совсем станут здоровы, надо это здоровье куда-нибудь девать. Сейчас тройки и кататься, и женский пол с ними!

  Сарытова. И часто это у них бывает?

  Гурьевна. Да как в город поедет, так и компания,

  Сарытова. А не врешь ты?

  Гурьевна. С места не сойти, коли лгу. Третьего дня меня самоё чуть впрах не раздавили, маленько бог помиловал. Гаркают, свищут...

  Сарытова. Ну, довольно! Денег ищи, Гурьевна, скорей, нужно очень! На три процента я согласна.

  Гурьевна. Искала, матушка, искала. Обгложи меня тараканы, искала! Все ноги оттоптала, все башмаки износила!

  Сарытова. Вижу, к чему ты подговариваешься!

  Гурьевна. Мучки бы...

  Сарытова. Найди денег - дам!

  Гурьевна. Теперь бы хоть осьминку.

  Сарытова. Хорошо. Вон Степан Григорьевич, ему скажу! Подожди!

  Гурьевна. Благодарю, матушка, подожду. (Уходит.)

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

  

  

   Сарытова, Баркалов, потом Марья.

  Баркалов. Что с вами? Вы расстроены?

  Сарытова. Вы еще спрашиваете! Это ужасно! Чему же верить после этого?

  Баркалов. "Ужасно"? "Чему верить"? Не на мой ли уж это счет?

  Сарытова. Какое притворство! Вы думали, что ваши городские похождения всегда останутся тайной для меня?

  Баркалов (смеется). Так вот в чем дело!

  Сарытова. Он еще смеется... Я думаю, мне кажется, вам нужно оправдываться...

  Баркалов. Оправдываться? И не подумаю! В чем оправдываться? В том, что я в городе кучу?

  Сарытова. Неужели этого мало?

  Баркалов. Да ведь все это делается для вашей пользы.

  Сарытова. Для моей пользы? Право, вы считаете меня сумасшедшей или дурой!

  Баркалов. Ни то, ни другое. Выслушайте спокойно! Хорошо ли будет, если я буду избегать общества, сторониться от каждой женщины? Подумают, что я боюсь какого-то невидимого глаза и именно вашего. Хотите этого? Извольте, я готов! Теперь же если я кучу, то ведь я управляющий, а какой же управляющий не крадет? Ну, и пускай думают. Но если вы не верите мне и хотите стеснять мою свободу, я должен буду вас покинуть. Я не перенесу такой обиды!

  Сарытова. Друг мой, я желала бы только, чтоб вы воздержались от этих прогулок и пирушек. Мне начинают ставить в вину ваши неумеренные расходы. Опека придирается, уж слишком внимательно просматривает отчеты. Вот до чего дело дошло. Я уж сто рублей обещала, чтоб только не привязывались с отчетом. Вам необходимо быть осторожнее, необходимо!

  Баркалов. Нет, Серафима Давыдовна, довольно; я не могу быть игрушкой вашего каприза.

  Сарытова. Как вы безжалостны! Если бы я не любила вас, я бы слушала про ваши кутежи равнодушно! Но я люблю вас страстно, безгранично, как нынче не умеют любить; как же мне не ревновать вас? Вы все для меня! Моя молодость прошла без радостей, и я не растратила моего чувства! Я знала только одну привязанность к моим сестрам, и только теперь, когда встретила вас, я узнала, как можно любить! Как же мне не огорчаться от таких слухов?

  Баркалов. Я знаю, что ревность происходит от любви, да мне-то от этого не легче.

  Сарытова. Я не знала в жизни, что такое счастье, и если оно так поздно улыбнулось мне, как же мне не беречь его? Пощадите же меня и не говорите о разлуке! Я готова на все для вас!

  Баркалов. Если б не ваши капризы, и я для вас готов на все!

  Сарытова. О, не столько, сколько я! Нет жертвы, какую бы я не принесла для вас.

  Баркалов. Посмотрим. Я буду помнить ваши слова.

  Сарытова. Меня не страшит ни молва, ни опека, ничто на свете! Я только молю вас, любите меня!

  Марья (входит). Барыня, пожалуйте; барышня приехали. (Убегает.)

  Сарытова. Ах, как некстати! (Уходит.)

  Баркалов. Кто это ей сплетничает? Это непременно Гурьевна! Погоди, голубушка, я с тобой расправлюсь! Экая досада, не успел денег попросить! Игра начинается, а у меня хоть шаром покати! (Уходит.)

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

   Бондырев, Бондырева, Сарытова, Ольга и Настя (входят все).

  Бондырева. Знаю, что не ожидала, да нужно, так и приехала!

  Бондырев. Что, Серафима, я еще молодец? Хоть ты похвали!

  Сарытова. Потолстел-таки.

  Бондырев. Ну, уж едва ли! Все меня моционят: посидеть всласть не дают, а уж не то чтоб соснуть после обеда! Боятся, что ожирею.

  Бондырева. Не жиру боятся, а кондрашки!

  Бондырев (лаская Настю). Э, брат! Ты все еще такая же куцая?

  Настя. Да какая же я куцая, дядя? Я уж давно длинные платья ношу.

  Бондырева (Сарытовой). С покосом управились, а рожь еще не поспела; вот улучила времечко и приехала!

  Бондырев. У вас полон двор экипажей. Ты ступай к гостям, об нас и племянницы позаботятся.

  Сарытова. Это гости у управляющего, а не у меня.

  Бондырева. Ах, да! Ну так вот что: есть хочу!

  Бондырев. Да, червячок-то, того, шелестит. Моционьте, да хоть кормите!

  Сарытова. Пойдемте в столовую, сейчас подадут! (Уходит с Бондыревыми.)

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

  

  

  

   Ольга и Настя.

  Ольга. Настя, скажи, ради бога, что у вас тут делается? До нас дошли такие слухи, что верить страшно.

  Настя. Ах, Оля! Я совсем измучилась! Уж теперь мы не хозяйки; меня никто не слушает; этот отвратительный Баркалов забрал все в свои лапы. Ну, понимаешь, без него ничего не делается, ничего! Что он скажет, то и свято! А он такой ужасный, отвратительный! Ох, Оля, что тут было, я тебе и передать не могу. Чего я только не перенесла! Пристает, смеется, глумится, а пожалуешься - я же виновата: видишь, характер у меня непокойный! И каждый-то день я тут плакала. До того доплачусь, что губы себе искусаю до крови от злости!

  Ольга. Постой, Настя, постой, я так ровно ничего не пойму. Пожалуйста, не волнуйся, а спокойно расскажи все. Отчего этот господин забрал такую власть?

  Настя. Как отчего? Мало ли отчего! Подольстился! О, он мастер на это - она и растаяла!

  Ольга. Это мы слышали, а больше ты ничего не знаешь?

  Настя. Что знать-то? Что ж больше? Просто мама нас разлюбила! Противная! Ах, Оля, если б ее хорошенько, хорошенько! Да мы и примемся! Вот будет хорошо!

  Ольга. Да постой же, Настя! Скажи мне по крайней мере, что говорят об управляющем?

  Настя. Говорят очень нехорошо!

  Ольга. Что же именно?

  Настя. Нехорошо и даже страшно. Говорят: пустит он по миру Серафиму Давыдовну, да и барышнев. Раздеваясь, я спрашиваю Марью, как идет у нас хозяйство, а она мне на это: "Хватит управителя ублаготворять!" Как тебе это нравится? (Подумав.) Еще как нехорошо-то! Я все окна проглядела, ожидая тебя!

  Ольга. Присматривалась ли ты к ним, Настя, когда они между собою разговаривают?

  Настя. Конечно.

  Ольга, Что же ты заметила?

  Настя. Знаешь, Оля, она белится, румянится, рядиться стала... мне кажется, она влюблена в него. Как ты думаешь, правду я говорю?

  Ольга. Может быть. Это мы всё увидим!

  Настя. Только я боюсь, Оля, не наделал бы он тебе дерзостей, если ты вмешаешься. Надо осторожнее. Он такой буян.

  Ольга. Настя, меня не испугает никакой Баркалов. Мы должны быть ко всему готовы и, конечно, более к грустному, но... но я не уступлю... Я поняла теперь все! Ах, Настя, мне тяжелее, чем тебе!

  Настя. Отчего же?

  Ольга. Я скажу тебе по секрету: у меня есть жених; он умный, ученый, только небогатый. Мне хотелось, чтоб он управлял нашим имением; он бы привел все в порядок!

  Настя. Ты мне его покажи!

  Ольга. Да как ему явиться сюда, что он здесь увидит? Прежде надо прогнать управляющего.

  Настя. Да вот .мы с тетей за него примемся, вот посмотри!

  Ольга. Нет, уж ты не мешайся; я и тетю попрошу, чтоб она была потише. Я скандалов не люблю! Что хорошего, только себя же срамить. Надо дело устроить мирно.

  Настя. С ним-то мирно? Это невозможно! Ты посмотри, какой он нахал!

  Ольга. Можно, Настя, можно! Мне сейчас одна мысль в голову пришла.

  Настя. Какая? Скажи!

  Ольга. Нет, еще рано, после скажу. Вот что значит полюбить-то, сейчас и поумнеешь. Мне бы прежде никогда такой штуки на ум не пришло!

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

  

   Те же, Бондырева, потом Сарытова и Баркалов.

  Бондырева. Еды не дождешься, только тарелками стучат.

  Настя. Тетя, я сейчас пойду прикажу.

  Бондырева. Погоди, не юли! Ну, уж порядок, нечего сказать! Некому стола накрыть, никого не дозовешься. Да кому у вас прислуга-то служит - барыне али управляющему?

  Настя. Ах, тетя, заступитесь за нас, у нас в доме такое безобразие, такое безобразие! Она бы должна нам пример подавать, у нее сестры взрослые девушки, а она вон что...

  Ольга. Ну, что она, что? Ведь сама не знаешь, а болтаешь!

  Настя. Я не знаю, да люди так говорят!

  Ольга. А не знаешь, так и не болтай, пожалуйста!

  Бондырева. Я слышала, что и Лизгунов здесь, и Гурьевну видела. Это уж последнее дело. Их ни в один порядочный дом не пускают, это ростовщики самые лютые: где они покажутся, там разорение верное. Ну, друзья мои, теперь я вам скажу, зачем я сюда приехала. Я приехала, чтобы закончить все это безобразие.

  Настя. Хорошенько их, тетя, хорошенько!

  Ольга. Только, пожалуйста, тетя, без шуму! Погодите немножко!

  Бондырева. Нет уж, матушка, годить я не хочу. Я с этим управляющим так управлюсь, что он отсюда горошком выкатится.

  Сарытова (входит). Прошу закусить. Готово.

  Бондырева (идет). Иду. Отощала.

  

  

  

   Входит Баркалов.

  Сарытова. Позволь тебе представить: Степан Григорьевич Баркалов.

  Бондырева. Слышала.

  

   Сухо кланяется и уходит; за ней Ольга и Настя.

  

  

  

  ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

  

  

  

  Сарытова и Баркалов.

  Баркалов. Денег! Ради бога, денег!

  Сарытова. Опять у вас игра? Опять проигрыш? Посмотрите на себя, на что вы похожи! Ведь вас все видят.

  Баркалов. Даю клятву! Последний раз... молю вас! Проиграл... Вы не захотите осрамить меня.

  Сарытова (дает деньги). Ох!.. возьмите. Это последние. Вы знаете, зачем она приехала? Выжить вас отсюда.

  Баркалов. Еще это старуха надвое сказала. Я ее скорей прогоню! Бегу метать на ваше счастье! Благодарю! Не браните! (Целует руку и убегает.)

  Сарытова (с любовью смотрит вслед ему, уходя). И надо бы бранить, да не могу...

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Сарытова.

  Ольга.

  Настя.

  Бондырев.

  Бондырева.

  Марья.

  Лизгунов, очень богатый молодой человек, сосед Сарытовой.

  Баркалов.

  

  

   Декорация первого действия.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  

  

   Марья (входит) и Баркалов.

  Баркалов. А, фрелина, пожалуйте с вестями!

  Марья. Вестев даже очень довольно.

  Баркалов. Ну, и катай по порядку!

  Марья. Приезжая барыня ходила по всем местам, и на скотную, и в поле, и везде вас ругательски ругала и проходимцем-то и прощалыгой!

  Баркалов. Ладно, ладно! Эка у тебя ума палата! Ты бы еще что-нибудь!

  Марья. Сами же приказывали, чтобы все!

  Баркалов. В доме-то что говорила?

  Марья. А в доме... этого и сказать никак невозможно, потому неблагородно и даже конфузно!

  Баркалов. Ха, ха! Ишь какая конфузливая! Ты не ломайся, говори! Не было ли разговору о каких-нибудь намерениях?

  Марья. Намеренней никаких не слыхала, а уж, кажется, как слушала: и к окну подкрадывалась, и за дверью стояла. А если бы что, так я бы сейчас. Потому мы все за вас готовы куда угодно.

  Баркалов. Ну и молодцы! Будет мне хорошо, будет и вам хорошо, особенно тебе... (Берет за подбородок.) Востроглазая!

  Марья. И, ух, какие вы бесстыдники! А ну, увидят?

  Баркалов. И то правда, стыдливость ты воплощенная!

  Марья. Да не то что стыда, на вас и страха нет.

  Баркалов. Разумеется, нет.

  Марья (кокетливо). Так-таки ни стыдочка, ни страха?

  Баркалов. Ни того, ни другого. Можно прожить и без этого.

  Марья. Да уж, на вас глядя, и мы думаем, что можно.

  Баркалов. Ну, так смотри же, не пророни словечка! За это тебе к свадьбе самое пунцовое платье в подарок.

  

  

  

  Слышен громкий разговор.

  Марья. Слышите? Скорей уйти от греха!

  

  

  Уходит в дом, Баркалов во флигель.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

   Бондарева и Сарытова (входят).

  Бондырева. Ты это другому рассказывай, а не мне. Репу от печенки отличу. Какое это хозяйство? Француз ходил. Непорядок, запущенье, разгром.

  Сарытова. Кое-что и не в порядке, у всех так.

  Бондырева. Кое-что? Одолжила! Что в порядке-то, ты скажи! Сколько у вас скота?

  Сарытова. Штук пятьдесят!

  Бондырева. А было?

  Сарытова. Было больше.

  Бондырева. Вот это хорошо, "больше"! Втрое больше!

  Сарытова. Он переменяет породу.

  Бондырева. Скажи лучше - переводит. Это значит из шляпки бурнус делает! Пропадешь!

  Сарытова. Ну, пускай, уж это мое дело!

  Бондырева. Не будь у тебя опеки, никто бы тебе и не мешал на старости пустить себя по миру; но у тебя младшие сестры, все равно что дочери.

  Сарытова. А разве я забыла?

  Бондырева. Забыла, а то не держала бы в доме такого прощалыгу!

  Сарытова. Послушай, ведь я не езжу к тебе с наставлениями?

  Бондырева. Еще бы! Я живу по-божески, как совесть велит, а на тебя только-только что пальцами не показывают!

  Сарытова. Что такое?

  Бондырева. А ты как бы думала? Шила в мешке не утаишь!

  Сарытова. Ну, всему есть предел! Прошу не передавать мне глупых разговоров.

  Бондырева. Какие разговоры! Дело видимое для всякого: скота мало, лошади не те, экипажи проданы!

  Сарытова. Экипажи проданы за ненужностью.

  Бондырева. Отчего же, когда у тебя не было управляющего этого, все нужно было, а теперь не нужно стало? А где лес? Я сегодня поглядела, как косой покошено!

  Сарытова. Лес был нужен для ремонту, для поправок хозяйственных строений!

  Бондырева. Да какой ремонт, какие поправки? Нигде даже новой подпорки не видать: все валится, все рушится.

  Сарытова. Порубки, крестьяне воруют.

  Бондырева. Воруют, да только не крестьяне.

  Сарытова. Я не желаю больше продолжать этот разговор.

  Бондырева. Ну, так я тебе, Серафима, коротко скажу: чужим нельзя так распоряжаться. Ведь это хорошо, пока у вас предводитель разиня, а наскочишь на другого, так не ту песню запоешь. Теперь ты протоколистам овес да масло посылаешь, так все шито да крыто.

  Сарытова. Ты мне угрожаешь?

  Бондырева. Я пока не угрожаю, я говорю, потому что люблю и жалею своих племянниц и сердцем болею, глядя, как расхищается наше родовое добро. За них, бедных, заступиться здесь некому!

  Сарытова. Ты меня обижаешь; они ближе мне, чем тебе, роднее.

  Бондырева. Да что толку, что ты родня, коли ты не хозяйка у себя в доме? Здесь есть другой хозяин: он задает пиры, сдает землю без смысла, скот, экипажи летят за бесценок... А куда деваются деньги - неизвестно. Сама ты живешь скромно, а у него картежная игра, кутеж! Управляющий! Скажите, пожалуйста!

  Сарытова. Прошу тебя, потише!

  Бондырева. На что тебе управляющий? Возьми хорошего мужика старостой - и чудесно! Дело во сто раз лучше пойдет; а этот проходимец тебя и сестер с сумой пустит. Только я этого не допущу!

  Сарытова. Что ты кричишь? Это ни на что не похоже!

  Бондырева. На площади скажу, что он проходимец! Любя говорю.

  Сарытова. Ах, да не нуждаюсь я ни в любви твоей, ни в попечениях! Оставь меня!

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  Те же, Бондырев (входит), за ним Ольга и Настя.

  Бондырев. Ну вас, отвяжитесь! (Ольге и Насте.) Отстаньте! Ну вас!

  Сарытова. Что вы тормошите дядю?

  Ольга. Нельзя, на месте преступления пойман.

  Бондырева. Опять заснул?

  Ольга. Еще как сладко, если б вы видели и слышали!

  Бондырева. Ему неймется! Дождешься ты!

  Бондырев. Напророчь еще! Отстаньте! Нигде нет покою! А все ты, куцая!

  Настя. Дядя, пойдемте в сад!

  Бондырев. Еще куда? Опять моционить! Нет, уж довольно, я здесь посижу. (Садится на скамью.)

  Бондырева. А ты, Серафима, подумай, хорошенько подумай!

  Сарытова (тихо). Хоть при них-то оставь!

  Бондырева. А ты смотри на них, чаще смотри; может быть, жалость придет.

  

  

  Сарытова уходит, Бондырева за ней.

  Настя. Оля! Вот тетя молодец-то! Так и отчитывает. Я готова прыгать от удовольствия.

  Ольга. Какая ты злая. Нет, Настя, я не чувствую никакого удовольствия, а напротив, сердце болит, плакать хочется. Я только и жду случая поговорить с ней.

  Настя. Говори, пожалуй, толку не будет. Нет, тетя молодец у нас, молодец! Откуда у ней что берется? Так и отчитывает, так и отчитывает! Куда мама, туда и она! Вот хорошо-то, вот хорошо! Ты посмотри-ка маме в лицо, что с ней делается, а сказать ей нечего. А я думаю себе: что, хорошо тебе, хорошо? Вот послушай-ка, это, видно, не со мной!

  Ольга. А ты рада видеть маму в таком положении?

  Настя. А зачем она променяла нас на него, зачем меня не слушается, зачем разлюбила? Она думает, что все глупы, что все молчать будут!

  Ольга. Только, Настя, право, тут радоваться нечему.

  Настя. А не делай так! Ведь нехорошо она делает, нехорошо? Ну, скажи!

  Ольга. Разумеется, нехорошо