Найденов Сергей Александрович - Стены, Страница 2 - Книги

Что встала?

ЛИЗАНЬКА.

Очень они славные. (Уходитъ)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Ничего дѣвушка... Только испортится... Нельзя не испортиться,- человѣкъ не властенъ надъ самимъ собой.

АРТАМОНЪ.

Въ томъ-то вся и штука, старуха, что онъ властенъ... Только вотъ человѣкомъ-то трудно быть... мѣшаютъ... Ему съ малолѣтства, какъ въ руки покойника отходную, росписан³е жизни вручили: это можно, а это нельзя, это полагается, а то ни подъ какимъ видомъ... Вотъ онъ и мается всю жизнь съ этимъ росписан³емъ. Житья нѣтъ человѣку! Никакъ душу подъ росписан³е подладить нельзя!

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Насолили тебѣ, я вижу, люди-то... А ты плюнь на нихъ! Пошли ихъ къ лѣшему и живи самъ по себѣ.

АРТАМОНЪ.

Нельзя этого. Раньше я такъ жилъ - знать никого не хотѣлъ. Отъ всѣхъ рукъ отбился... И такъ съ мальчонокъ... Въ гимназ³ю поступилъ, такъ меня черезъ годъ поперли оттуда: "намъ такихъ не надо". А теперь вижу,- нельзя такъ жить потому, что все одно къ одному, и моя жизнь - это вся жизнь... Я вотъ недавно это понялъ и смутился очень... умомъ смутился.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Не по себѣ тебѣ, парень, вижу, не по себѣ. Замытарили тебя люди... Ты имъ не вѣрь, никому не вѣрь... Я ихъ знаю... Лучше меня никто людей не знаетъ... Они днемъ - на улицахъ, въ магазинахъ, управлен³яхъ своихъ - ряженые, всѣ ряженые, а вотъ у меня ночью так³е, как³е есть - настоящ³е... Перевидѣла я ихъ за 40 лѣтъ, и какихъ только не перевидѣла - и образованныхъ, и необразованныхъ, и духовныхъ, и военныхъ, и штатскихъ - у меня всѣ бывали - и профессора, и купцы, и священники, и разные тамъ попроще... Такъ вотъ я тебѣ что скажу: днемъ у нихъ у всѣхъ разныя лица, а ночью, у меня здѣсь - одно, и такое, что у coбаки лучше... Я собакъ больше людей люблю... Посмотри ступай: у меня въ двухъ комнатахъ 30 собакъ, да 20 кошекъ живетъ... Человѣкъ одинъ - Прасковья, и хуже ихъ всѣхъ...

АРТАМОНЪ.

Такъ не вѣрить? А я вотъ такъ вѣрю, только не не тѣмъ, которые у васъ бываютъ.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

У меня всяк³е бываютъ... И тѣ, которые хорошими кажутся днемъ-то, бываютъ, всяк³е бываютъ...

(Молчан³е. Артамонъ выпилъ коньяку и углубился въ самого себя, пристально глядя исподлобья на Ольгу Ивановну)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Тяжело, что-ли, тебѣ? Ты знай Бога, да себя.

АРТАМОНЪ

(глухо и тихо).

Убить мнѣ кого-нибудь хочется.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Что?

АРТАМОНЪ

(громче).

Убить мнѣ кого-нибудь хочется!

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Что ты?.. Сумасшедш³й человѣкъ! Да ты православный, что-ли?

АРТАМОНЪ.

Раскольникъ. У меня дѣдъ Сусловскую вѣру основалъ въ губерн³и... Говорятъ, много было Сусловцевъ, да теперь вымирать стали.

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Пьешь ты много... у тебя разумъ-то и мутится.

АРТАМОНЪ.

А можетъ быть, и не мутится... Я, старуха, прозорливый, подкожную жизнь всякаго человѣка вижу.

(Въ передней появляется Осокинъ съ какой-то дѣвушкой. Онъ - въ веселомъ настроен³и, поетъ: "Все это шутки, шутки, шуточки"... И помогаетъ дѣвушкѣ одѣться)

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

Вотъ товарищъ вашъ... (Тихо, нагнувшись къ нему) Зачѣмъ съ такимъ хороводишься?

АРТАМОНЪ.

Онъ ничего... У него была когда то амбиц³я, дворянская честь, а теперь онъ продался купцу... Да еще какому купцу? Мяснику, отцу моему... Домами его управляетъ... Прислуживаетъ...

(Входитъ Осокинъ, продолжая напѣвать. Ольга Ивановна встала и отошла въ сторону)

ОСОКИНЪ

(замѣтивъ на себѣ тупой, тяжелый взгдядъ Артамона).

О-о, какъ осовѣлъ! Допилъ?

(Беретъ бутылку, смотритъ и ставитъ на столъ)

АРТАМОНЪ

(продолжая смотрѣть на него).

И продался онъ весь купцу, отцу моему... Отецъ держитъ его для бахвальства и чванства: у меня, дескать, дворянинъ въ услужен³и находится.

ОСОКИНЪ.

Что ты несешь?

АРТАМОНЪ.

Издѣвается надъ нимъ, платитъ ему 40 цѣлковыхъ въ мѣсяцъ. И онъ знаетъ это и - служитъ, и пресмыкается, потому что подлащивается въ счетъ будущихъ благъ... Дѣлового человѣка разыгрываетъ... (Его охватываетъ порывъ страшной злобы - онъ схватываетъ бутылку и хочетъ ей ударить Осокина) Ахъ ты, вша!..

(Осокинъ успѣваетъ отвернуться отъ удара)

ОСОКИНЪ.

Что ты, ни съ того, ни съ сего? Какой дьяволъ тебя укусилъ?

АРТАМОНЪ.

Погоди, за деньги пятки скоро будешь щекотать моему отцу, какъ крѣпостныя бабы щекотали господск³я пятки. Лягушкой прискачешь, ящерицей приползешь - къ ногамъ купца и будешь пресмыкаться, пока не издохнешь.. Будешь, будешь, будешь!..

(Наступаетъ на него съ бутылкой въ рукахъ)

ОСОКИНЪ.

Смотри, я полиц³ю призову!

АРТАМОНЪ

(отбрасывая бутылку въ сторону).

Пошелъ вонъ! Видѣть тебя не могу! Противенъ ты мнѣ!

(Идетъ на диванъ и ложится внизъ лицомъ)

ОСОКИНЪ

(уходя въ переднюю).

Дикарь!.. Онъ человѣка убитъ можетъ.

(Ольга Ивановна, не на шутку перепугавшаяся, шепча молитву, подходитъ къ Артамону и креститъ его. Осокинъ, одѣваясь въ передней, продолжаетъ ругаться)

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВ²Е ВТОРОЕ.

Сцена представляетъ трет³й задн³й дворъ грязнаго столичнаго дома, называемый садомъ. Съ правой и лѣвой стороны огромныя стѣны; въ глубинѣ видна часть пятиэтажнаго дома съ нѣсколькими входными общими крыльцами. Одно изъ нихъ, ведущее во мног³я квартиры, между прочимъ, ведетъ и въ квартиру Кастьяновыхъ въ нижнемъ этажѣ, окна котораго равняются почти съ землей. Домъ набитъ жильцами дешевыхъ квартиръ. По внѣшнему виду видно, кто и какъ тутъ живетъ: на нѣкоторыхъ окнахъ виситъ бѣлье, сушатся подушки, на веревочкахъ мотается провиз³я и т. п. Посрединѣ дома темныя ворота, онѣ выходятъ на слѣдующ³й дворъ, гдѣ происходитъ постройка новаго дома, видны лѣса, строительные матер³алы; цѣлыми днями слышна тамъ трудовая жизнь: ругань, стукъ топоровъ, паден³е тяжелыхъ вещей, пѣсни рабочихъ, когда они втаскиваютъ тяжелые предметы. На заднемъ дворѣ, въ садикѣ, сравнительно спокойно. Тутъ растутъ у стѣнъ как³е-то запыленные кусты, посрединѣ чахнутъ три дерева; подъ однимъ изъ нихъ сдѣланы столъ и скамейка, врытые въ землю. Были когда-то клумбы, но теперь остались отъ нихъ жалк³я очертан³я. Въ углу, на первомъ планѣ хмѣлевая бесѣдка; хмѣль не выросъ, нѣсколько безсильныхъ вѣтокъ его вьются по ржавымъ проволокамъ. Солнце рѣдко проникаетъ на этотъ задн³й дворъ, и когда иногда и не надолго врываются въ него лучи солнца, то они кажутся необыкновенно блестящими, кричащими. Клочокъ неба замѣтнѣе по ночамъ, когда на немъ звѣзды.

По поднят³и занавѣса, Копейкинъ сидитъ подъ деревомъ. На немъ осеннее пальто, калоши, въ рукахъ тросточка. Дни его сочтены, чахотка въ послѣднемъ пер³одѣ. На темно-земляномъ лицѣ его съ плохой растительностью, выдѣляются глаза подъ густыми бровями, тяжелые, злые глаза.

На дворѣ сумрачно. Неподвижный Копейкинъ производитъ впечатлѣн³е спящаго человѣка. Пауза. Лучъ солнца яркимъ снопомъ откуда-то изъ-за стѣны вливается въ садикъ. Копейкинъ встрепенулся, ожилъ, съ умилен³емъ глядитъ на солнечное пятно, образовавшееся на землѣ. Въ одномъ изъ оконъ дома появляется голова Тани.

ТАНЯ

(въ окнѣ).

Папа, солнце! Иди на солнце!

КОПЕЙКИНЪ

(отъ радости потирая руки).

Да, да... солнышко... Я сейчасъ... (Идетъ къ тому мѣсту, гдѣ легло солнечное пятно) Стульчикъ... стульчикъ принеси.

(Таня скрывается и черезъ нѣкоторое время появляется на дворѣ со стуломъ. Она - дѣвочка лѣтъ 14-15, худенькая, болѣзненная, совсѣмъ еще подростокъ, хромоножка. Носитъ син³я очки съ черной сѣткой)

ТАНЯ

(смотря на небо).

Кажется, прячется...

(Солнце исчезаетъ)

КОПЕЙКИНЪ.

Ну, ничего, ничего... Поставь стулъ... Оно опять выглянетъ... (Садится на студъ и киваетъ головой въ сторону передняго двора) Вотъ шумятъ больно... цѣлый день тукъ-тукъ-тукъ... пыль летитъ, известка... Строятъ гроба живымъ... Имъ только бы ампоше, въ карманъ себѣ... Что ихъ люди? Пусть дохнутъ...

ТАНЯ

(грустно).

Пойдемъ въ комнаты...

КОПЕЙКИНЪ.

Мать сердится?

ТАНЯ.

Ну, ее!.. Чѣмъ я виновата, что она родила меня хромой? Злится, сама не зная, на что...

КОПЕЙКИНЪ.

Злючкой стала. Не смѣй съ матерью ссориться! Слышишь? - не смѣй... Испортилась ты... Поправлюсь, опять съ тобой заниматься начну... За скрипку примемся... нѣмецк³й языкъ...

(Пауза. Таня смотритъ задумчиво на небо)

ТАНЯ.

Не выглянетъ солнышко... Пойдемъ домой...

КОПЕЙКИНЪ

(вспоминая свою родину).

Въ Таганрогѣ круглый годъ солнце, и зимой солнце... Уѣхать-бы туда, и хорошо было-бы, не захворалъ-бы я тамъ...

ТАНЯ,

Молчи ужъ! Не уѣхалъ, такъ что говорить...

КОПЕЙКИНЪ.

75 рублей въ Таганрогѣ на улицѣ не валяются... Ты, что-ли, мнѣ давала-бы ихъ? Глупая... Пятнадцать лѣтъ, а глупая...

ТАНЯ.

Ты ихъ все равно сейчасъ не получаешь,- боленъ...

КОПЕЙКИНЪ

(раздражаясь).

На метлѣ поѣдемъ... Вонъ тамъ у воротъ, у дворника, метла стоитъ, сядемъ съ тобой, да и поѣдемъ... Тащи метлу!

ТАНЯ

(что-то раздумывая, про себя).

И все сердишься... всѣ здѣсь только сердятся... винятъ другъ друга... А виноватъ тотъ, кто всю эту жизнь сдѣлалъ... (Подумавъ) Выходитъ, Богъ, папочка, виноватъ.

(Робко заглядываетъ солнце)

КОПЕЙКИНЪ.

Солнышко... опять оно... (Двигается вмѣстѣ со стуломъ какъ будто-бы ближе къ солнцу) Хорошо... Грѣетъ... грѣетъ. (Съ дѣтскимъ довольствомъ) Такъ... такъ... вотъ это такъ... Мнѣ только-бы солнце, больше ничего не надо... (Послѣ небольшой паузы) Теперь въ Таганрогѣ тепло, какъ лѣтомъ... купаться скоро начнутъ...

(Въ квартирѣ Кастьяновыхъ распахивается окно, и на подоконникѣ появляется Елена. Почему-то кажется,- некстати неожиданно громко раздается на дворѣ ея веселый, жизнерадостный голосъ.

Елена - маленькая, съ птичьей, миловидной физ³оном³ей, какая-то вся остренькая, похожая на мальчишку, съ длинной косой, дѣвушка лѣтъ 20-21. Сильно, всѣмъ своимъ существомъ реагируетъ на каждое явлен³е жизни)

ЕЛЕНА.

Здравствуйте, Федоръ Федоровичъ!

КОПЕЙКИНЪ

(радуясь, что видитъ ее).

Какъ живемъ? Работаемъ?

ЕЛЕНА.

Во всю... И днемъ, и ночью...

ТАНЯ

(наклоняясь въ уху отца).

Мама не велитъ разговаривать съ нею...

ЕЛЕНА.

Что? Что вы сказали? Повторите, Таня! (Послѣ небольшой паузы, укоризненно) Я слышала, что вы сказали: мама не велитъ разговаривать со мною?

ТАНЯ

(горячо).

Да.- Вы папу погубили... Если бы не вы, онъ не бастовалъ бы, служилъ бы до сихъ поръ. (Сдерживая слезы) Мама говорить...

КОПЕЙКИНЪ.

Молчи, скверная дѣвчонка!..

ЕЛЕНА.

Вашъ папа боленъ, онъ не могъ служить...

ТАНЯ

(убѣгая домой).

Я мамѣ скажу, что ты разговариваешь.

ЕЛЕНА.

Таня, это нехорошо...

ТАНЯ

(дразня ее).

А я вотъ скажу, скажу...

ЕЛЕНА.

Я сейчасъ съ вами поговорю, не уходите домой... (Выпрыгиваетъ изъ окна въ садъ. Таня убѣгаетъ)

ЕЛЕНА.

Ушла...

КОПЕЙКИНЪ

Злючка стала... Испортила мать... Глядѣть мнѣ на нее больно...

(Пауза. Елена ходитъ по садику и думаетъ)

ЕЛЕНА.

Права она? Можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ я немного виновата?

КОПЕЙКИНЪ.

Ну, вотъ вздоръ! Я самъ себѣ господинъ... Вотъ, погодите, понравлюсь, я еще покажу себя... Я еще поработаю... За пятьдесятъ цѣлковыхъ выворачивать свою душу больше не буду... Нѣтъ-съ, дудочки! Только бы поправиться,- я въ газетахъ начну работать... У меня есть кой-как³я мысленки... Не помажу по губамъ, ужъ могу сказать, не помажу...

ЕЛЕНА

(съ сожалѣн³емъ смотря на него).

А, можетъ быть, если бы вы не увлекались... Впрочемъ, что значатъ наши маленьк³я жертвы, наши маленьк³я жизни? Намъ не хорошо, будетъ другимъ лучше (Желая сказать ему что-нибудь пр³ятное) Ничего, не робѣйте,- жизнь впереди.

КОПЕЙКИНЪ.

Мнѣ только поправиться-бы, я-бы... То-есть такъ, знаете, накипѣло, такъ накипѣло... (Показывая на сердце) Кажется, гордо перерѣзалъ-бы... Только къ газетѣ какой-нибудь пристроиться-бы,- не чернилами, кровью писалъ-бы, кровью...

(Входятъ Копейкина и Таня. Онѣ собрались въ ссудную кассу; въ рукахъ у Копейкиной большой узелъ съ разнымъ тряпьемъ. На головѣ Тани уродливая, съ крупными цвѣтами, шляпка матери. Она въ ней кажется смѣшной и жалкой.

Копейкинa - тумбообразная женщина неопредѣленныхъ лѣтъ, искалѣченная, измученная жизнью, сварливая, злая. Опустивш³еся углы губъ придаютъ особенно озлобленное выражен³е ея лицу. Лѣзетъ изъ кожи, не смотря на всю свою бѣдность, чтобы одѣться, какъ барыня,- получается нѣчто нелѣпое и жалкое)

КОПЕЙКИНА

(подойдя къ мужу и дергая его за рукавъ).

Иди! Въ квартирѣ никого нѣтъ... Мы уходимъ...

КОПЕЙКИНЪ.

Куда?

КОПЕЙКИНА.

Въ ссудную каcсу... (Обращаясь къ Еленѣ) Послѣдн³я kохмотья несемъ, и все по вашей милости... Во всякомъ случаѣ, я издѣваться надъ собой не позволю... Как³е мы ни-на-есть, а все-таки люди.

ЕЛЕНА.

Кто-же надъ вами издѣвается?

КОПЕЙКИНА.

Не слѣпые... Видимъ... Я все вижу! Погубили моего мужа, погубили... Всегда, всѣмъ буду это говорить!

КОПЕЙКИНЪ.

Тише, мамаша, тише!

КОПЕЙКИНА

(начинаетъ кричать).

Кого мнѣ стѣсняться? Кого я боюсь? Я правду всегда всѣмъ скажу, хоть на улицѣ, при всѣхъ... Погубили тебя, погубили!

ЕЛЕНА.

Это ложь!

КОПЕЙКИНА.

А-а, правда глаза колетъ! А я правду больше всего люблю, черезъ нее и погибаю... У меня золотой медали нѣтъ, я гимназ³ю не кончила, а все же я не хуже другихъ и не позволю, не позволю надъ собой смѣяться!..

(Услышавъ крикъ Копейкиной, въ нѣкоторыхъ окнахъ дома появляются жильцы. Она замѣчаетъ ихъ и, чувствуя ихъ сочувств³е къ себѣ, воодушевляется. Злоба настолько овладѣваетъ ею, что она уже не сознаетъ, что говоритъ)

ЕЛЕНА.

Никто надъ вами не смѣется...

КОПЕЙКИНА

(обращаясь то къ жильцамъ въ окнахъ, то къ Еленѣ).

Всѣ на дворѣ знаютъ, что вы съ моей жизнью сдѣлали! Покуда васъ здѣсь не было, развѣ мы такъ жили? Онъ работалъ. У насъ въ сохранной кассѣ триста рублей было... Всѣ это знаютъ... Пр³ѣхали, познакомился онъ съ вами и сталъ пропадать изъ дона... Цѣлыя ночи у васъ сидѣлъ, мудрости набирался...

ЕЛЕНА.

Время его сдѣлало другимъ, не я...

КОПЕЙКИНА.

Время! Скажите, пожалуйста, онъ никогда не получалъ этой газеты...

ЕЛЕНА.

Вы не поняли...

КОПЕЙКИНА.

Какъ-же? Куда ужъ намъ понять! А все-же мы почестнѣе васъ,- насъ изъ городовъ не выгоняли, мы людямъ жить не мѣшали, съ обысками къ намъ полиц³я не ходитъ... Вашъ папенька...

ЕЛЕНА.

Не смѣйте трогать моего отца!

КОПЕЙКИНА.

Не нравится?.. А вотъ вы меня не только потрогали, а все сердце мое разорвали, всю жизнь мою разбили...

ЕЛЕНА.

Это вамъ все представляется, вы отъ горя одурѣли. Мнѣ васъ очень жаль...

КОПЕЙКИНА.

Мнѣ жалости вашей не надо... Я хлѣба на нее не куплю... Плевать мнѣ на вашу жалость!.. (Обращаясь къ Танѣ) Покажи ей языкъ, покажи!

(Таня показываетъ языкъ. Жильцы смѣются)

КОПЕЙКИНЪ

(сильно волнуясь и сдерживая себя).

Мамаша, мамаша!

(Изъ воротъ, возвращаясь съ прогулки, съ зонтикомъ и коробкой конфектъ въ рукахъ, входитъ Кастьяновъ.

Онъ - дряхлый, нервный, болѣзненный старикъ. Постоянно куритъ или свертываетъ папиросы и ѣстъ конфекты. Жизнь пр³учила его больше молчать, и онъ глубоко переживаетъ все въ самомъ себѣ, сохраняя внѣшнюю холодность. Только чуткая Елена чувствуетъ, что дѣлается въ стариковской душѣ. Это когда-то, въ юности, была широкая, горячая натура, которой все-таки хватило ненадолго)

КАСТЬЯНОВЪ.

Что такое? Что такое тутъ, Леночка?

ЕЛЕНА

(подбѣгая къ нему, въ нервной лихорадкѣ).

Папа, папа! Я не знаю, что мнѣ дѣлать! Эта женщина... эта женщина...

КОПЕЙКИНА.

Что эта женщина? Эта женщина говоритъ правду. (Обращаясь къ Кастьянову) Воспитали дочку... сумѣли... И отдаютъ... отдаютъ такимъ учить... (Обращаясь къ жильцамъ) Отдаютъ так³е дураки, какъ мы... А они вотъ, вотъ чему учатъ... (Показываетъ на мужа)

КАСТЬЯНОВЪ.

Въ чемъ дѣло?

ЕЛЕНА.

Она говоритъ, что мы погубили ея мужа!..

КОПЕЙКИНА.

Я говорю и всегда буду! Не вы,- онъ служилъ бы, не бастовалъ бы, и никакихъ у него глупостей въ головѣ не было бы... А теперь изъ-за нихъ онъ вотъ до чего себя довелъ!

КАСТЬЯНОВЪ.

Я все-таки не понимаю...

КОПЕЙКИНА.

До старости дожили, а не понимаете... Вамъ въ церковь надо ходить, Богу молиться, а вы людей смущаете, дочкѣ потакаете...

КОПЕЙКИНЪ

(въ изступлен³и).

Замолчи!.. Замолчи, мать! Я... я... только и жизнь узналъ, когда съ нимъ познакомился. Я вспомнилъ, что я человѣкъ... Измытарила ты меня... Люди били, а ты прибавляла... И всю жизнь такъ, всю жизнь... Но теперь довольно... довольно! Я выросъ! Это ты врешь, что я погибъ: профессора лучше тебя знаютъ... Я еще покажу себя! Я не погибъ... Я выросъ! Понимаешь? Выросъ!

(Наступаетъ на жену. Жильцы смѣются)

ТАНЯ.

Папа... (Обращаясь къ матери, топая ножками, со сжатыми кулачовками) Не смѣй папу обижать! Онъ боленъ... онъ умретъ!

КОПЕЙКИНА

(хватая ее за руку).

Пойдемъ... Я у васъ въ долгу не останусь. Припомните вы меня! Припомните...

(Уходить съ дочерью въ ворота. У Копейкина прошла вспышка; онъ упалъ духомъ, размякъ, лицо исказили складки страдан³я, и слезы полились изъ глазъ)

КОПЕЙКИНЪ

(жалуясь, какъ ребенокъ).

Если я не понравлюсь, кому я нуженъ такой? Зачѣмъ я такой жить буду? Всѣмъ въ тягость... И никто мнѣ не скажетъ правды: умру я, или нѣтъ?...

ЕЛЕНА

(обращаясь къ отцу).

Папа, что съ тобой? Ты весь поблѣднѣлъ. (Беретъ его подъ руку) Пойдемъ! Тебѣ надо въ кровать.

КАСТЬЯНОВЪ.

Ничего... пустяки... Ничего, Леночка.

ЕЛЕНА.

Я знаю, это ничего... (Уходя съ отцомъ домой) Я сейчасъ, Федоръ Федоровичъ!

(Пауза. Копейкинъ садится на стулъ и задумывается. Жильцы изъ оконъ скрываются)

КОПЕЙКИНЪ.

Никто не скажетъ... никто...

(Возвращается Елена. Смеркается. На заднемъ дворѣ прекращается трудовой день)

ЕЛЕНА.

Вамъ тоже надо домой... Становится холодно,- еще не лѣто...

КОПЕЙКИНЪ.

Да, холодновато...

ЕЛЕНА.

Идите... Лягте въ кровать и ни о чемъ не думайте...

КОПЕЙКИНЪ.

Сейчасъ. (Пауза) Скажите мнѣ только правду: умру я, или нѣтъ?

ЕЛЕНА.

Я вѣрю докторамъ... Вѣдь вамъ сказали, что у васъ хорошее сердце, что оно еще поборется...

КОПЕЙКИНЪ.

У меня сердце хорошее. Всѣ доктора сказали...

ЕЛЕНА.

Ну, вотъ, видите! Главное, сердце.

КОПЕЙКИНЪ

(оживленно).

Съ моимъ сердцемъ еще можно, значитъ, поскрипѣть... поработать... Мнѣ только дѣвчурку на ноги поставить бы.

ЕЛTНА.

Не надо простужаться, идите домой...

КОПЕЙКИНЪ.

Простужаться не надо... (Идетъ домой) Я поправл.сь. Спасибо сердцу... Сердце у меня здоровое... хорошее сердце...

(Уходитъ. Елена, проводя Копейкина до крыльца, садится на скамейку, устала. Марья Герасимовна появляется въ окнѣ своей квартиры; она встревожена больше, чѣмъ обыкновенно. Въ послѣднее время ей какъ-то особенно неспокойно живется, все кажется, вотъ-вотъ случится что-нибудь, одолѣваетъ непонятный страхъ передъ жизнью, и ходить она стала робко, несмѣло и говорить тише, все осматриваясь по сторонамъ. Въ ней до сихъ поръ еще сидитъ институтка, и манеры, ужимки у вся институтск³я, такъ и кажется, что сейчасъ она сдѣлаетъ реверансъ)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(изъ окна, таинственно и робко).

Леночка! А, Леночка! Что здѣсь такое случилось? Я спала, ничего не слыхала. Ты не слышишь, что ли? Поди сюда!

ЕЛЕНА.

Ничего не случилось, не бойтесь.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Поди сюда!

ЕЛЕНА.

Отстаньте, мама!

(Марья Герасимовна, закрываетъ окно и сама выходитъ въ садикъ. Съ каждой минутой страхъ овладѣваетъ ею все больше и больше. Прежде чѣмъ начать говорить, она присматривается открытымъ окнамъ дома)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Никого нѣтъ. Мнѣ кажется, что и камни, и стѣны подслушиваютъ. (Еще тише) Что такое? Отецъ ни слова не говоритъ, ты тоже... Я вижу, что-то такое здѣсьбыло...

ЕЛЕНА.

Ничего, мама... Я сказала, ничего. Ты всего стала бояться,- какъ будто бы сейчасъ изъ кустовъ выскочитъ квартальный и потащитъ тебя въ полиц³ю...

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Какъ чужая вамъ... Секреты у васъ все съ отцомъ стали... Цѣлую жизнь я ему прыть охлаждала, а онъ подъ старость лѣтъ опять студентомъ становится... Изъ гимназ³и прогнали, въ отставку велѣли подать... Стыдъ-то какой! Вотъ пенс³и не получитъ, такъ будетъ знать.

ЕЛЕНА.

А я горжусь.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Тише... Чѣмъ гордиться-то?

ЕЛЕНА.

Отцомъ горжусь... Вы стыдитесь, а я горжусь... Ихъ только двое во всей гимназ³и противъ всѣхъ пошли...

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Ну, ладно, ладно... Что здѣсь-то было?

ЕЛЕНА.

Ничего не скажу. Папа хорош³й... Онъ могъ бы многое сдѣлать. Вы ему только мѣшали, только хотѣли, чтобы онъ былъ чиновникомъ, смиреннымъ и послушнымъ.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

Не тебѣ судить насъ. Я его цѣлую жизнь любила и только добра ему хотѣла...

ЕЛЕНА

(сожалѣя, что обидѣла мать).

Простите... Вы слишкомъ, слишкомъ меня любите... Въ этомъ мое несчаст³е. Я, кажется, опять васъ обижаю? Не будемъ разговаривать.

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Отецъ-то очень разстроился,- куритъ, не выпуская изо рта папиросу, и все затягивается... Всегда онъ такъ, когда разстроится чѣмъ-нибудь... Пойду къ нему,- какъ бы чего съ нимъ не сдѣлалось... (Замѣтивъ у воротъ Артамона) Артамоша!

ЕЛЕНА.

Гдѣ?

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Вонъ онъ...

(Елена подбѣгаетъ къ Артамону и отступаетъ пораженная его видомъ. Онъ не спалъ нѣсколько ночей, грязенъ, растрепанъ)

ЕЛЕНА.

Что съ тобой? Гдѣ былъ?

АРТАМОНЪ

(опуская голову).

Не спрашивай...

ЕЛЕНА.

Опять? А слово? Гдѣ твое слово?

АРТАМОНЪ.

Мнѣ стыдно тебѣ въ глаза глядѣть... Не спрашивай ничего...

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Да что съ тобой случилось? Весь ты въ грязи!.. Подъ заборомъ, что ли, валялся?.. Ахъ, Артамоша! Пойдемъ, умойся, приведи себя въ порядокъ.

ЕЛЕНА.

Тебѣ ванну надо сдѣлать, пойдемъ въ квартиру.

(Идутъ къ крыльцу.)

АРТАМОНЪ.

Безъ нея можно... (Останавливается въ раздумьѣ у крыльца)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

Не разговаривай... Сейчасъ прикажу нагрѣть воды.

(Уходитъ)

АРТАМОНЪ.

Отецъ искалъ?

ЕЛЕНА.

Справлялся, раза три присылалъ.

АРТАМОНЪ.

Не забылъ еще... Ну, да скоро позабудетъ...

ЕЛЕНА.

Что же всталъ? Идемъ...

АРТАМОНЪ.

Не пойду я къ вамъ... Когда я былъ тамъ...- я все по дурнымъ мѣстамъ ходилъ, Елена, тамъ мнѣ лег че... - когда я былъ тамъ, я думалъ: есть на свѣтѣ уголокъ, я приду въ него, и мнѣ будетъ хорошо... Пришедъ, и назадъ уйти хочется... Чужой я здѣсь...

ЕЛЕНА.

Не пущу... И папа, и мама, и я - мы всѣ тебя любимъ.

АРТАМОНЪ.

Меня одна старуха тоже полюбила... Я вотъ къ мой пойду... Она страдан³я человѣка понимаетъ...

ЕЛЕНА.

А я развѣ не понимаю?..

АРТАМОНЪ.

Ты какъ-то по другому... Ты за тѣхъ, которые потомъ будутъ, а глубину настоящей скорби ты не замѣчаешь. Старуха замѣчаетъ и правду жизни видитъ, а ты слѣпая...

ЕЛЕНА.

Какая тамъ старуха?.. Пойдемъ... Потомъ будемъ говорить. (Артамонъ упирается) Не ломайся! Идемъ!

АРТАМОНЪ.

Ладно. Только я, можетъ быть, уйду... Ты не удерживай... (Уходятъ)

Картина вторая. Занавѣсъ не спускается. По степенно становится темнѣе и темнѣе... Наступаетъ ночь... Клочокъ неба надъ стѣнами заткался звѣздами... Изъ дома и въ домъ прошли нѣсколько жильцовъ. Теперь, когда смолкла строительная работа на переднемъ дворѣ, въ садикѣ слышнѣе городская жизнь - шумъ колесъ, свистъ паровозовъ и неуяснимый гулъ... Гдѣ-то на башнѣ пробили часы.

Изъ воротъ, робко озираясь, входитъ Матреша, стройная, хорошо сложенная, точно точеная дѣвушка, съ прирожденными пластичными манерами и изящно-красивымъ личикомъ; только по костюму, да по тому рѣчи можно догадаться, что это горничная или модистка. Матреша - бѣлошвейка.

Войдя въ садикъ, она заглядываетъ въ окна квартиры Кастьяновыхъ Квартира освѣщается. Матреша, увидавъ въ комнатахъ Елену, робко стучитъ по окну. Елена отворяетъ окно.

ЕЛЕНА.

Кто это?

МАТРЕША

(робко).

Я... Простите... (Смущенно) Здравствуйте! (Подаетъ руку) Не приходилъ Артамонъ?

ЕЛЕНА.

Пришелъ только сейчасъ... Здоровъ и живъ.

МАТРБША

Славу Богу, слава Богу...

ЕЛЕНА.

Идите къ намъ!

МАТРЕША.

Онъ не любитъ, когда я вхожу къ вамъ, да притомъ же Марья Герасимовна...

ЕЛЕНА.

Мама ничего...

МАТРЕША.