Юшкевич Семен Соломонович - Король, Страница 3 - Книги

пор, так уже лучше на каторгу. Хуже мельницы каторги не может быть.

Голоса. Верно, верно.

- И всех щенят его следует перебить...

Шум, гневные жесты.

Иоська. Прошу маленького слова... Почему товарищ Мирон не говорит нам о сыне господина Гросмана, Александре? Мы знаем, что он демократ. Почему же мы его не видим здесь, среди нас? Какой же он демократ, если не идет против своего отца-эксплуататора?

Яков. Это ты, Иоська, правильно спросил!

Степан. Оно, правду сказать, неловко как-то.

Мирон. Сын Гросмана на нашей стороне. Он сегодня придет сюда, чтобы обсудить и решить, как нам дальше вести дело.

Иоська. Браво и браво. Я удовлетворен.

Яков. Значит, наша взяла, если сынишка Гросмана за нас.

Давидка (робко). Я, Мирон, вот что хотел сказать. Я бы... (Запинается.)

Яков. Дай ему по затылку, слова и пойдут.

Давидка (улыбаясь). Что я хотел сказать? Так, ничего не хотел сказать. Но... но что-то мира хочется. Понимаете, чтобы было тихо, спокойно. К чему этот крик? Ну хорошо, вот крик. Вот дитя дома плачет. Вот жена дома проклинает. Так уже хорошо? И господин Гросман тоже не маленький человек. Мы упрямимся и он думает: "Смотри-ка, они со мной хотят бороться!" Кто хочет, что хочет? Мы!.. Еще раз кто? Вот эти мы!.. Против кого? Против Гросмана!..

Иоська. Прошу маленького слова. Ты кончил, Давидка? Если нет, то продолжай.

Давидка. Я не кончил и я не начал. Я только говорю, пусть все будет сделано тихо, мирно. Мы евреи, и он еврей. Не скушаем друг друга. (Иоське.) Что? Ты говоришь, что здесь русские рабочие? Что же из этого? Разве они не люди? Они меня понимают. Правда, Яков, ты меня понимаешь?

Яков. Пошел ты к черту.

Давидка. Уже пошел... Ну а дальше? Что ты на меня смотришь, Иоська?

Иоська. Я смотрю на тебя оттого, что ты ничего не понимаешь в бедном рабочем. Когда я тебя выучу? Ты ведь набитый дурак, и я тебе сейчас докажу почему. Что такое, например, капиталист-эксплуататор? Ну что, что?..

Давидка. Знаю, знаю...

Иоська. Знаешь? Кушать ты знаешь! Капиталист-эксплуататор - это человек, который должен отнимать у рабочего прибавочную стоимость. Ну а что такое рабочий? А? Рабочий - это человек, который хотя не хочет, но должен отдавать капиталисту прибавочную стоимость. Не смотри на меня как баран перед смертью. Ты уже понял? Что же отсюда следует? Что рабочий должен бороться с капиталистом, пока не отнимет у него всю прибавочную стоимость. Осел, при чем же тут еврей? Вот тут ты, Давидка, второй раз дурак, и я тебе сейчас докажу почему. Если, например, еврей-капиталист выжимает прибавочную стоимость из русского и еврейского рабочего, а русский-капиталист выжимает прибавочную стоимость из еврейского и русского рабочего, то при чем тут нация? Когда я говорю, что монета не имеет нации, то ты это понимаешь. Почему же ты не понимаешь, что тот, кто любит монету, тоже не имеет нации?

Рабочие смеются.

При чем же здесь слова: еврей и русский?..

Яков. Ловко отделал, Иоська. Мы все одно - что Степан, что Мирон.

Давидка (подумав). А почему русские устраивают погром?

Степан (погладив бороду. Сбивчиво). Да! Это ты правильно спросил. Это так.

Иоська. Дурак. Мы, бедные люди, рабочие, идем к одной цели. Русские и еврейские рабочие не враги. Они уже поняли свои общие интересы и рука об руку идут в бой со старым миром, чтобы его сокрушить. Я скажу так: русские и еврейские рабочие - братья!

Яков. Верно,- братья. Наш враг хозяин, а не еврей. Хозяину надо шею свернуть.

Шум.

Шмиль. Ай-ай-ай! Братья!.. Это хорошо... Это по-еврейски!.. (Встает и бросает сапог.) Слушайте, дети... это по-еврейски. Степан, знаешь ты, что значит по-еврейски? Это значит по-человечески: всегда и везде еврейское было человеческое. Дети, люби врагов своих - кто сказал? Это мы сказали. И кто сказал - подставь правую щеку, когда бьют в левую? Вы говорите, что вы. Но это неправда... Тоже мы!.. Эти слова пахнут еврейской болячкой, еврейской кровью.

Давидка (благоговейно). Таки пахнет еврейской болячкой.

Иоська. Прошу маленького слова.

Шмиль. Тысячелетия прижимали еврея, и он от боли скривил лицо и выкрикнул: люби врагов своих. Некуда было деваться, Степан. Люби врагов своих!.. Хорошо, но сейчас же проклял это, и оно стало чужим. Ай-ай, ай-ай и ай-ай-ай!.. Сказать правду нужно. Это было еврейским словом. А кто сказал - борись с поработителем своим? Тоже мы!.. Все хорошее, человеческое говорили мы и сейчас же дарили другим. Берите, мы не жадные. У нас столько есть, что всем людям хватит. Не мешай же, Иоська. Мы сказали: борись с поработителем своим, но это еще не по-еврейски!.. Но борись ты, угнетенный, рука об руку не только с евреем, а с русским, с французом, с поляком, против поработителей своих, - вот это по-еврейски. Тут еврей не скривил лицо и громко, Яков, и смело, Иоська, сказал: угнетенные, вот ваша дорога!.. Понимаете? Понимаете? И я еще должен сказать, Степан, что все станет еврейским!.. Нет, у вас таки будет своя суббота, у французов своя, у немцев своя, но дух, дух во всем будет жить еврейский. (Садится в волнении.)

Шум.

Маня. Вам за это следует поцелуй, Шмиль. Вы всегда вмешиваетесь не в свое дело. Вы ведь известный сумасшедший. А я хочу видеть, как похоронят Гросмана. Дети!.. Надевайте-ка на него саван!.. Кладите же его в землю...

В это время в задних рядах начинается движение. Все оглядываются. Кто-то протискивается через толпу. Мирон бежит навстречу.

Мирон. Это товарищ Александр, сын Гросмана. Пропустите товарища.

Эрш (пораженный). Сын господина Гросмана здесь!.. Сам сын господина Гросмана!..

Александра окружают рабочие, пожимают ему руку.

Александр (звучным голосом). Товарищи!..

Все утихают.

Товарищи!..

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Столовая в доме Гросмана. Слышна игра на фортепьяно, звуки доносятся слабо. Музыка нежная, меланхолическая. Серый, тусклый день. Мельница окутана туманом. Ее контуры неясно выделяются. От теней столовая кажется печальной. Женя сидит на кушетке, повернувшись спиной к мужу. Этель, в капоте, сидит за столом, повернувшись к Розенову. Розенов, одетый с иголочки, взволнованный, ходит по комнате.

Розенов. Не говорите мне, теща, об этой дурацкой революции. Я плевать хочу на нее. Вот этот скандал, который Женя устроила, хуже всяких революций. Мне никуда нельзя показаться. Понимаете, нельзя! Надо воспользоваться, теща, тревожными слухами и уехать месяца на два за границу с Женей. О нас забудут и перестанут сплетничать.

Женя кивает головой.

Нет? (Грозно.) Нет?

Этель. Зачем так сердиться, Яков? Она ведь молоденькая. Ее надо попросить, приласкать. Ведь она у меня выросла в роскоши. Ты образованный, ты знаешь самые лучшие слова...

Женя. Как вы мне надоели... Все, все!.. (Повернулась в другую сторону.)

Розенов. Слышите, теща? Это ее постоянный жаргон. (Повторяет раздраженно.) "Как вы мне надоели"! Чем я вам надоел, принцесса?

Женя. Интеллигент, ставший биржевиком, - не человек!

Розенов. Слышите, теща, слышите? Четыре года я ей твержу: Женя, деньги! Женя, деньги и деньги! Вот результаты. Теща, вы знаете жизнь. Можно ли прожить без денег? И мужу нельзя об этом сказать жене!..

Этель. Что же делать, если она такая. Она у меня не жадная.

Розенов (возмущенный). Как - что делать? Вы должны другое говорить, если желаете ей добра. Сделайте ее жадной. Отнимите у нее платья, бриллианты, и она заголосит, как я голосил. Что делать? Вот я прошел школу и хорошо знаю, что нужно делать. Вам кажется, теща, что как только я приехал из-за границы с дипломом, то передо мной открылись все двери?.. Ошибаетесь. Я был беден, и со мной никто разговаривать не хотел. Ошибаетесь. Со мной, теща, не церемонились. Прошло три тяжелых года, пока я почувствовал под ногами почву.

Этель. Положим, всем приходится трудно...

Женя. Я краснею, когда слышу об этом. Сейчас пойдет рассказ о больнице. И он даже не подозревает, как это пошло.

Розенов. Пошло разыгрывать Софию Ковалевскую, когда, в сущности, ты хочешь того же, что и я.

Женя. Я хочу? А мои идеалы...

Розенов. Знаем, знаем... Все в высоком стиле: бог, идеал, искусство... Надо иметь стыд, Женя! В больнице, теща, где я по приезде из-за границы начал работать, пришлось превратиться чуть ли не в лакея известных врачей, чтобы добиться от них какой-нибудь помощи. И я превратился, теща. Вот где истинная правда жизни. Я превратился, потому что понял - иначе не пройдешь. Я развлекал их жен. Я был ловчее других, гулял с их идиотками дочерьми и за это иногда получал дежурство у богатого больного. Я терпел... ради денег!..

Этель. В этом нет ничего дурного. Ты все-таки устроился...

Розенов. Конечно!.. И я победил. Я прав и требую, чтобы она не становилась поперек моей дороги. Я должен быть богачом и буду им. Она не хочет понять, что практика врача редко обогащает. Посмотрите, теща, на наших богатых врачей. Разве они живут? Разве они чувствуют сладость жизни? Другое дело - биржа. Это чисто. Это приятно. Вокруг тебя кипит жизнь. Ты сам как соломинка захвачен водоворотом. Деньги растут! Деньги растут!

Этель (звонким голосом). Я понимаю. Я чувствую, Яша! Помню, как это у нас началось.

Женя. Ненавижу, презираю вас...

Этель (делает Розенову знак. Шепотом). Поговори сам с ней. Я ничего не могу поделать, а отец не хочет вмешиваться.

Женя (обернулась). О чем вы шепчетесь?

Этель. Я не шепчусь. Уже шепчусь! (Делает Розенову знак.) Подойди же к ней. (Тихо выходит из кабинета и закрывает дверь за собой.)

Розенов смотрит на жену. Заложил руки за спину и ходит по комнате. Останавливается. Недовольно машет головой и решительно подходит к ней.

Розенов (искусственно дрогнувшим голосом). Женечка!

Женя. Не смейте касаться меня. Ступайте к своей служанке!

Розенов (вспыхнул). Ненавижу этот тон. Начиталась французских романов и, чуть что, сейчас на "вы".

Женя. Я не хочу тебя знать больше. Моя жизнь пропала! (Приложила платок к глазам.) Если бы я знала, за кого шла замуж. Скажи, чем ты теперь лучше бандита, который останавливает путников на большой дороге с криком: кошелек или жизнь? Врач-биржевик! Какой позор, какой позор!

Розенов (сдерживается). Я третий раз делаю попытку примириться с тобой. Две недели, как ты бросила дом. Дети страдают - ты замучилась. Послушай меня, поедем домой.

Женя (с горечью). Ты заботишься обо мне? (Крикливо.) А какова была моя жизнь? Поговорил ли ты со мной хоть однажды серьезно? Нет, серьезно, по-человечески. Чем я была для тебя? Куклой, выставкой! Ты покупал мне бриллианты ради своих целей, но скупился на покупку книг, произведений искусства. В нашем доме нет ни одной скульптуры. В гостиной на стенах висят большие олеографии в этих пошлых золоченых рамах. Для кабинета ты отказывался приобрести библиотеку...

Розенов. Эти бредни никого не греют. Мне надоели книги. Я не признаю искусства.

Женя. Разве это не ужасно - не признавать искусства? Боже мой, я оставалась одна и думала: где же мои мечты? Когда мы познакомились, ты мне понравился. (Опять напыщенным тоном.) Я думала, что с тобой из этого мертвого дома я выйду на свет, я увижу солнце. Жизнь наша будет заполнена благородным трудом.

Розенов (сердито). Это все из романов. О каком труде ты говоришь? В жизни все так ясно, так просто. Поедем домой. Твоя вспышка пройдет, и как ты будешь жалеть, если мы разойдемся. Я женюсь вторично на молоденькой, богатой, ты останешься вдовой. Хочешь, я повезу тебя за границу? (Шепчет.) Поедем как любовники...

Женя. Не добьюсь у тебя, чтобы ты отнесся ко мне как человек. (Заплакала.) Я говорю серьезно, Яков. Может быть, это мои последние слова! Я четыре года молчала. Я рвалась из нашей клетки к прекрасному. И вот я вырвалась... не на радость.

Розенов (меняет тон). Не могу же я серьезно, хладнокровно слушать эту чепуху. Ведь я не мальчишка и не хожу, воздев очи горе. Я смолоду ненавидел этот гнусный высокий тон. Перестань дурить, или я тебя заставлю. Бросила детей и разыгрывает Жану д'Арк.

Женя (задыхаясь). Меня заставить!

Розенов. Тебя, тебя. Я пойду до конца.

Женя. Ты думаешь, что разговариваешь со своими любовницами?

Розенов. Молчать! (Сдавливает ей руку.) Едешь домой? Я спрашиваю, вернешься домой?

Женя (вырывает руку). Опять в эти проклятые комнаты тюрьмы? Никогда, лучше смерть! (С пафосом.) Кому я нужна теперь? Кто протянет мне руку, чтобы идти со мной вперед, вперед, без конца? Я одна!.. Моя жизнь пропала, и вот я плачу. Кому я продана? Посмотри на себя. У тебя круглое брюхо и плотоядный рот. (Смеется.) У тебя цепочка на жилетке. Нет, ты посмотри на себя. Как твой дом устроен? Кабинет без библиотеки, гостиная без произведений искусства, столовая и огромный буфет с мраморной доской. Когда к нам входишь, сразу охватывает атмосфера чего-то ужасного, мерзкого, бесстыдного. Я плачу, пропала жизнь!

Розенов. Но ты ведь идиотка, честное слово. Твое место в больнице.

Женя. Это тебе кажется страшным. Все благородное для тебя не имеет цены. Пусть! Я плачу. Пропала жизнь!

Розенов (в бешенстве). Не знаю, что удерживает меня ударить тебя. Но подожди, дойдет и до этого. Проклятие гимназиям и подлым книгам! Почему я женился на тебе? Почему я тебя выбрал? Разве в городе мало других богатых идиоток, которые почли бы за счастье выйти за меня замуж?

Женя рыдает.

Ты еще плачешь? Ты еще права? Подожди, прибежишь сама ко мне. (В гневе убегает.)

Пауза. Женя плачет. Из кабинета тихо выходит Этель. Удивленно оглядывается. Музыка прекращается.

Этель. Где же Яков?

Женя молча поднимается и, рыдая, выходит из комнаты в правую дверь. У дверей столкнулась с Маней. Этель изумленно смотрит на нее.

(Недовольно, расстроена.) Как ты прошла сюда? Кто тебя впустил?

Маня. Никто меня не впустил. У кого я должна спрашивать позволения! Как ты ни богата и как я ни бедна, все-таки мы сестры. Еще могу зайти к тебе без спроса. Когда-то вместе в камешки играли, когда-то сидели за одним столом. Вот так сидел отец, а тут мать и, слава богу, меня считали немножко красивее и умнее тебя. Счастья твоего мне только не хватало.

Этель. Пришла уже разговаривать. Мне не так весело, чтобы тебя слушать.

Маня. Можно подумать, что я прыгаю от веселья. Почему ты выгнала Диночку? Что она тебе сделала? Ведь она пришла тебе поклониться?

Этель (хмуро). Чего тебе надо от меня? Зачем ты приходишь меня мучить? Думай о какой-то Дине! Слава богу, у меня довольно своих забот.

Маня. Я ничего не говорю.

Этель. Ты не говоришь? Знаю тебя. Твои глаза говорят. Пусти меня выйти. Смотри-ка, стала на пороге и не пропускает!..

Маня (тихо). Я ничего не хочу от тебя. Я пришла только рассказать тебе, что мы умираем с голоду. Внизу стоит мой Абрам и падает с ног от слабости. Помощи нет ниоткуда. Я прощаю тебе, что ты выгнала мою Диночку. Я прощаю тебе твои двенадцать комнат и то, что ты купаешься в золоте, прощаю даже и то, что ты меня, свою сестру, не хотела вытащить из грязи, из этой бедноты, из этих скорбей. (Заплакала.) Помоги мне теперь...

Этель. А я тебе сто раз говорила, что я не Ротшильд. Мне не у кого взять денег. Ты думаешь, что золото у меня в руках? А если бы и было? Значит, я должна тебе все отдать? Ты моя сестра, но теперь нет родства. Всякий живет для себя. Был бы твой муж умнее, дельнее, ты бы тоже достигла богатства. У меня есть люди поближе, чем ты. Спроси-ка, сколько стоит вести хозяйство. Сколько стоят слуги, лошади, конюхи? Сколько нужно для детей. И ничего не остается для других. Теперь мельница стоит, а когда мельница стоит, то все равно что мать умерла. Пропусти меня. Ты видела, моя Женечка плакала?

Маня. Я не уйду отсюда. Мне некуда идти. Лягу здесь и умру. Хорошо, нет родства. Пусть! Я не сестра, я просто бедная, несчастная женщина. Я пришла к тебе. Я оглядываюсь, и глаза не выносят блеска твоего богатства. Дома у меня холодно, в окнах стекол нет, со стен течет зеленая вода. Каждая вещь, которая здесь валяется, могла бы осчастливить меня на всю жизнь. Смягчи свое сердце. Взгляни на меня и на себя: мы ведь дети одной матери. Ты вся сияешь, а я худа, как загнанная лошадь, и годилась бы тебе в матери. Мои руки так высохли, что в них едва бьются жилы.

Этель. Кто же виноват? Плачься на бога. Пусть муж работает... Разве мой Давид отказывался когда-нибудь от работы? Никогда! Он всегда думал о том, чтобы делать деньги. Пусть твой муж тоже работает, пусть дети работают. Не жрите столько, не покупайте туфелек, шляпок, корсетов, и из этих копеек соберутся рубли.

Маня (мрачно). Пусть то, что мы тратим на шляпки, достанется моим близким и далеким врагам на всю жизнь.

Этель (сердито). Ты еще проклинаешь? Ты! Ничтожная! Как же иметь дело с такими людьми, как вы? Ты бы ведь меня зарезала. За что? Разве мы ограбили кого-нибудь? Что вам сделал Давид? Если его мельница кормит вас, то этим он плох? Кого Давид обидел? Всю жизнь он думает о вас. Из-за вас нет ни дня, ни ночи. А чем вы платите за это?

Маня. Прошу тебя... помоги мне.

Этель. У меня нет денег.

Маня. А я перебью все твои стекла. А я буду бегать по улицам и кричать: народ, смотрите, как Этель Гросман поступает с своей несчастной сестрой! (Исступленно). А я повешусь у твоих дверей.

На крик вбегает Гросман. За ним почтительно входит Герман.

Гросман. Что тут за крик? Кто это?

Этель. Это Маня. Она кричит, что ей плохо. Если нуждаешься в помощи, то разве такими словами требуют?

Маня (возбужденно). Вы, Гросман, мой шурин, а она моя сестра...

Гросман (в гневе затопал ногами). Вон отсюда!

Маня. Ну выбросьте меня. Вот это я хочу видеть. А ну возьмите-ка меня за плечи. Мне уже все равно. Ну, жирные звери, выбросьте меня!.. Разве вы люди? Эта женщина моя сестра! Собаку бы лучше мать родила.

Гросман (топает ногами). Вон, вон сейчас! Герман, что же вы стоите? Вытащите ее отсюда.

Герман (подходит к Мане, берет ее за руку). Идите отсюда. Вы ведь криком ничего не добьетесь.

Маня (вырывается из его рук). Разбойники! Я вам все стекла перебью в доме. Вы ведь пьете нашу кровь. Подождите, мы вам покажем, как пить. Ты, пусти меня... жирный зверь!

Этель. Пустите ее, Герман. (Бросает ей рубль.) На, подавись! Можешь уже проститься с мельницей.

Маня (глядит на монету, которая покатилась; поднимает ее с пола). Рубль! Богачка Гросман бросает голодающей сестре рубль! Чтобы один рубль остался от твоего богатства. Имеешь уже радости от своей Женечки? Подожди, подожди. Моя правда возьмет верх. Подождите, разбойники! (Быстро уходит.)

Герман присаживается скромно к столу и не поднимает глаз. Гросман взволнован. Заложил руку за спину и ходит по комнате.

Гросман. Вот положение еврейского богача. Он один, и всяких бедных родственников у него тысяча. Тому до зарезу нужны деньги, тот умирает с голоду. Этому найди службу. Воспитывай на свой счет десяток юношей и выдавай им стипендию. Благотворительные учреждения требуют пожертвований, и кто только хочет, расхищает твое состояние. Почему? Потому что ты еврейский богач. К русскому богачу никто не посмеет явиться с просьбами. А попробуй отказать - и ты разбойник!

Этель (робко). Выбрось ее уже из головы. Сегодня Яков опять приходил.

Гросман. Не хочу слушать об этом. Пусть идут к черту все Яковы!..

Герман (скромно). Надо было ей выбросить что-нибудь. Меньше собакой - меньше лая.

Этель. Но у меня нет столько денег. Пусть бы Давид дал мне сто рублей и сказал: эти деньги отдай сестре. Подумайте, Герман, сколько мне нужно ежедневно расходовать.

Гросман. У нее никогда нет денег, Герман. Дайте ей тысячу рублей, и через минуту она скажет: у меня нет денег.

Этель. Когда я получала от тебя тысячи?

Герман. Я не о Мане говорю. Я хотел только сказать, что теперь их не следует раздражать. Они и так голову потеряли.

Гросман. А я говорю вам, Герман, что плюю на рабочих, и на революцию, и на все. Я никогда и ничего не боюсь. Если бы они даже с ума сошли от первого до последнего - они ничего не получат. Не раздражайте меня. Этель. Дай ему хоть слово сказать. Вероятно, он знает, что говорит.

Гросман. Ты молчи. Не твое дело. Не вмешивайся...

Герман. Вы знаете, мадам Гросман, мою преданность вам. Вы меня вытащили из нищеты. И если бы вы сказали мне: Герман, бросься в огонь, я закрыл бы глаза и бросился в огонь. Верьте же моим словам. После той проклятой большой забастовки рабочие превратились в зверей. Во всем городе вы не найдете одного порядочного рабочего. Волнения и слухи и все, что происходит в эти проклятые месяцы, действует на них как огонь на порох. Они все ходят с глазами, налитыми кровью, и с сжатыми кулаками.

Этель (в страхе). Слышишь, что он рассказывает?

Гросман (сухо). Пусть рассказывает... Мы уедем...

Герман. Это другое дело. Еще неделю тому назад я думал, что все в наших руках, а теперь я уже не верю. Волнение велико. Никто не знает хорошо, чего хочет, и все кипят как в котле. Делается страшно!..

Гросман. Если нужно будет - я уеду. Пусть все погибнет, а я не сдамся. Вы, может быть, думаете, что я боюсь, если согласен уехать? Ошибаетесь. У меня свой план, я же смеюсь над ними. Все это пустяки, вздор...

Герман. Дай бог, дай бог!..

Гросман. У вас, Герман, маленькая голова, и вы не понимаете, что происходит. Надо подняться высоко и сверху посмотреть вниз. Тогда вам все откроется. Есть что-то постарше нас с вами, Герман. Это наша власть. Эту власть хотят отнять у нас, но мы не отдадим ее. Она должна существовать. Поднимитесь, Герман, еще выше. Вот она, власть! В золоте и с мечом. Поклонимся ей!..

Герман. Это не для моей головы.

Гросман. Потому вы и трусите, что не понимаете. Нужно, Герман, дать развиваться силе и задушить ее... Мы обезоружим их и впряжем всех в нашу колесницу. Я, Герман, сам работал, знаю их силы, знаю, чего они хотят, но знаю теперь, кто мы.

Герман. Я не могу с вами спорить. Мое дело сказать, что все мы стоим теперь на пороховом погребе, что может произойти взрыв, от которого ничего целым не останется.

Гросман (взволнован). Нет такого взрыва, которого не могли бы сдержать крепкие стены. Посмотрите, Герман, кругом себя. Ведь то, что совершается кругом нас, не есть только мое дело. Вопрос стоит так: власть для одних или власть для всех. Я стою тут на стороже и говорю: нет!.. Я говорю всем, имеющим власть: нет, ни одной уступки. Я говорю всему миру: нет, нет и нет!.. Оставим это. Все равно вы не поймете. Что вы хотели сказать?

Этель. Мне страшно. Я бы спряталась в самом глухом месте. Когда мы были бедны, нам было хорошо. Мы жили спокойно...

Гросман. Молчи.

Герман. Я сам все испробовал. На днях я призвал к себе Степана. Он пользуется влиянием среди своих. Степан, начал я, что же ты делаешь? Ты русский человек? Как тебе не стыдно водиться с евреями? У тебя крест, у них что? Кто делает смуту, как не евреи? Кто бунтует, если не евреи? Ничего не помогло!

Гросман. Вы хорошо сделали, что так говорили о евреях. Это должно подействовать.

Этель. Зачем трогать евреев?

Гросман. Какое тебе дело? Много добра ты видела от евреев?

Этель. Я знаю одно: евреев не нужно трогать...

Герман. Чем же ответил Степан? Пришел вечером и разбил камнями окна в моей квартире.

Этель. Вот видишь, Давид. Уступи им хоть что-нибудь... Станет спокойнее. Разве ты имеешь дело с людьми? Это ведь дикие звери...

Гросман. Пусть звери... Не твое дело. Я говорю - нет. Так и будет.

Герман. Хорошо. Можно подождать еще несколько дней. Только... Только...

Гросман. Что только?

Герман. Мне тяжело причинить вам горе...

Гросман. Какое горе? Что вы тянете?

Этель (испуганно). Боже мой, что еще?

Герман. Я предан вам и должен всю правду открыть. Я бы даже открыл ее, если бы был посторонним - просто из сожаления к юноше.

Гросман. Черт вас возьми, Герман. Вы тянете из меня жилы.

Герман (нерешительно). Вы... знаете, кто против вас?

Гросман. Как... Кто?

Этель. Боже мой!..

Герман. В деле ведь замешан ваш сын, господин Александр. Вот правда, которую я узнал.

Гросман (с криком). Это!..

Этель (всплеснула руками). Сашенька!..

Герман. И то, что господин Александр в забастовке...

Гросман (обрывает его). Мой Саша? Неправда! Против меня!.. Не верю!..

Этель. Ты таки не верь, Давид, не верь...

Герман. Мои люди мне сказали.

Гросман. Мой сын? Ложь!.. Этель, где он? Позови его сейчас же сюда. Притащи его. Неправда, Герман. Голову даю. Что, Этель, хороших детей ты родила?

Этель, сгорбившись, выходит.

Поклянитесь, Герман, что это правда?

Герман. Клянусь...

Гросман. Так у меня нет больше сына. (Кричит.) Этель, Этель, скорее! Терпение мое истощилось!..

Этель (вбегает). Его нет дома. (Дрожит.) Давидочка...

Гросман. Так послать за ним. Отыскать его. (Себе.) Тише, Гросман, тише. Не падай духом...

Герман. Господин Гросман, что с вами?

Этель. Давидочка, мой дорогой Давид!.. Тебя прошу! Вот стану на колени перед тобой. Только ты успокойся, только ты. Не смотри на детей - только ты!..

Гросман. Уйди! Тише, Гросман, тише... Ты знал своего сына? Этель, в первый раз мы сойдемся с ним лицом к лицу. Мы рассмотрим друг друга. Тише, Гросман, тише... Что ты сделал, чтобы знать своего сына? Кто у тебя в доме?

Герман. Господин Гросман, господин Гросман?!..

Гросман. Ступайте, Герман. Работайте. Я не сдаюсь. (Сердито.) Не раздражайте же меня своими ответами. Ступайте!..

Этель. Идите, идите. Вы видите, что с ним. Ах, Герман, печали вы принесли в наш дом, острый нож вы вонзили в мое сердце...

Герман (бормочет). Я должен был донести. (Выходит.)

Гросман большими шагами ходит но комнате.

Этель (умоляюще). Давид, Давидочка!..

Гросман. А, что?

Этель. О чем ты думаешь? Не надо думать, не надо! Прогони свой гнев... Как нам хорошо было, когда мы были бедны. Вот мы богаты. Стали ли мы счастливее? Нет одних забот, но выросли другие, худшие. Огромные комнаты, кругом роскошь, а я кружусь в них, как заброшенная кошка. Женя несчастна!.. Не сердись на Сашу.

Гросман (рассеянно). Я хожу и думаю о том, как с ним встречусь. Нам ведь нужно взглянуть друг на друга. Этель, кажется, в деньгах лежит что-то страшное. А? Черт сидит в деньгах. Что? Ты знаешь Сашу? Мне некогда было думать о нем. Кто такой Саша? Какой он, высокий или низенький? Выросли ли у него усы? Какой у него голос, громкий или тихий?

Этель. Наш Саша красив... Он добр... Больше я ничего не знаю.

Гросман (задумчиво). Почему же мы ничего не знаем?

Этель. Присядь, Давид. Я буду говорить, и ты успокоишься. Никогда мы не разговариваем просто, как муж с женой. Когда мы жили, Давид? Кажется... никогда!..

Гросман. Ты говоришь, что Женя несчастна? Почему она несчастна? Пустяки! О чем я говорю? Ну, а кто такое Маша?

Этель. Люблю ее... но... ничего не знаю.

Гросман. А Петя?

Этель (бормочет). Петя, Петя... Люблю, дрожу...

Гросман (вспыхивает). Так все они собаки? Все мои! Что такое дети? Что такое мои? А если мои?..

Этель. Вот кровь опять тебе бросилась в голову. Вот ты опять теряешь рассудок. Что дети? Только ты, только ты!... Тебя прошу...

Гросман (встает и идет в кабинет. Этель следует за ним. Сильно). Нет-нет! Кто я? Я Гросман! Гросман останется Гросманом... Мои дети! Скажите! Мои дети!..

Петя (входит с собакой, садится у стола). Байрон, сюда! (Вынимает портсигар и закуривает. Позвонил.)

Входит горничная.

(Вдруг.) Вон!

Горничная испуганно убегает.

(Он насвистывает, подходит к буфету, достает шоколад и ест. Опять звонит.)

Снова является горничная.

Вон! (Расхохотался. Кормит собаку шоколадом.)

Вайц (входит). Я вас ищу во всех комнатах. Пора заниматься.

Петя (кормит собаку). Не хочу!..

Вайц. Вы не можете не хотеть. Мне тяжело получать здесь даром деньги.

Петя. Если вам платят, то это все равно.

Вайц. Я не могу с вами об этом спорить. Не будьте только грубым. Это одно, о чем я прошу. Я имею право требовать этого от вас.

Петя (пожимает плечами). Не понимаю!.. (Насвистывает и возится с собакой.)

Вайц. Как мне ни тяжело, но я принужден буду сообщить вашему отцу о ваших отказах заниматься.

Петя. Послушайте, Вайц. Сколько раз нужно вам повторять, что я не боюсь отца. Подумаешь - отец!.. Получаете жалованье и будьте довольны...

Вайц. Вы ставите меня в тяжелое положение. В сущности, я сейчас же должен был бы уйти из этого дома и... не могу. На моих плечах большая семья. Поймите это и прекратите ваши нападки.

Петя (грубо). Какое мне дело до вашей семьи? (Смотрит на Вайца. Смеется.) Байрон, сюда!.. (Насвистывая, уходит.)

Вайц опустил голову, сидит задумавшись.

Маша (входит. Обходит со скучающим видом комнату. Садится в углу). Только что играла!.. Бросила! Пришла сюда из десятой комнаты и теперь буду сидеть здесь как бы кому-то назло. Буду думать, что мне весело. (Закрывает глаза.) Вот Вайц.

Вайц (прерывает ее). Петя меня только что оскорбил... Почему же я не ухожу? (Машет рукой.)

Маша (полузакрыла глаза). Вот, Вайц, вокруг меня избранное общество, кавалеры и дамы. Они ведут блестящий разговор по-французски. Красавец корнет возбуждает общее внимание. Посмотрите, Вайц, вот он встает. Как он изящен! Он постукивает шпорами. Он прошел мимо и обдал меня огненным взглядом. Я опустила глаза. Вот он наступил мне на ногу, и я вскрикнула. Вайц, все оглянулись в мою сторону. Разговоры смолкли. Как ясно пахнет фиалками. Вы, Вайц, хотите наказать дерзкого!.. Вы в мундире и стройны. Как чудно пахнет фиалками. Корнет побледнел. Вы подходите и бросаете ему перчатку в лицо. (С криком.) Вайц, вы дали ему пощечину! Вы дали ему пощечину!..

Вайц. Зачем смеяться надо мной?

Маша. Нет, я не смеюсь. Я никого не вижу вокруг себя. Поднимитесь, выпрямитесь! Почему вы сидите всегда сгорбившись? Разве трудно сделаться стройным, мужественным? Вы ведь мужчина! У вас гордые цели впереди. Я с вами!.. (Усталым голосом.) Как все скучно, Вайц! Я чувствую, что угасаю. Вот брошен сорванный цветок...

Вайц. У вас чудная душа. Когда я слышу ваш голос, все благородное, что живет во мне, пробуждается. Маша, на моих глазах погибает человек!..

Маша (угрюмо). Пусть гибнет!.. Зачем жить?

Вайц. Зачем? Есть одна святая цель в жизни. Это борьба за счастье своего угнетенного народа. Но это не для нас. Есть, Маша, еще одна великая радость, которая может заполнить жизнь. Это радость о том, что существует Европа. В Европе, Маша, работают. Это великое утешение. Европа работает! Тут тьма, ужас, а там в лабораториях ищут решений мировых загадок. Идут грандиозные поиски. Тайны раскрываются. Вырабатываются новые формы искусства, переоценивают старые формулы науки. Там в университетах профессора разбрасывают семена знания и приобщают народы к высшему пониманию жизни. Уничтожают варварство, убивают пошлость.

Маша. А я не родилась в Европе. Как жалко! Зачем вы говорите мне о народе? Мне? Вы проливаете драгоценнейшие слезы на камень.

Вайц. Маша!..

Маша. Зачем же вы говорите мне о народе? Где? Здесь! (Смеется.) В этом доме мертвых людей? Ведь Петя способен затравить еврея собаками... Молчите о народе... (Пауза.) Я сижу и гляжу на вас... (Вдруг.) Вайц, хотите бежать со мной?..

Вайц. Что вы сказали? (Испуганно.) Маша!..

Маша (в забытьи). Вы любите меня... Убежим! Украдите меня! Когда взойдет луна, вы постучите в мое окно, и я выйду к вам. Приготовьте быстрых лошадей. Мы уедем, и умрет моя тоска...

Вайц. Вы издеваетесь надо мной.

Маша. Мне страшно в этих пустынных комнатах, меня убивает пошлость. (С тоской.) Меня убивает пошлость...

Вайц (дрожащим шепотом). Я люблю вас!..

Маша (удивленно смотрит на него). Вы? Меня? (Смеется.) Учитель в очках? (Смеется.) Гувернер! Меня? (Вдруг.) Станьте на колени. Сейчас, я хочу! Объяснитесь мне в любви. Объяснитесь поэтически, красиво... Высокий стройный юноша!.. Высокий нежный юноша...

Вайц (становится на колени). Да-да... Но отчего же вы плачете?

Слышны шаги.

Маша. Сюда идут. Не поднимайтесь... Хочу!... Учитель Вайц на коленях...

Вайц (тихо). Это позор!..

Маша (смотрит на него. Устало). Встаньте!

Входит Александр. Подает Вайцу руку.

Александр (Вайцу). Переписали?

Вайц (долго не отвечает. Старается подавить свое волнение). Переписал!..

Александр звонит. Входит горничная.

Александр. Принесите мне завтрак...

Горничная уходит. Доносится голос Гросмана: "Саша пришел? Где он?"

Александр. Отец зовет меня.