Иловайский Дмитрий Иванович - История России. Том 1. Часть 1. Киевский период

ами.

   По примеру отцов и дедов, великие князья киевские продолжали заключать родственные союзы с разными государями европейскими, именно польскими, угорскими, немецкими, скандинавскими и греческими. Мономах, как известно, был сын греческой царевны; сам он вступал в брак три раза, и первой супругой его была Гида, дочь английского короля Гарольда, павшего в битве при Гастингсе; а старший сын его Мстислав был женат на Христине, дочери шведского короля. Одна из дочерей Мономаха, Евфимия, сделалась супругою угорского короля Коломана (впрочем, старый и ревнивый муж потом отослал ее к отцу); а другая его дочь, Мария, находилась замужем за греческим царевичем Леоном. Этот царевич был сыном злополучного византийского императора Романа Диогена, который попал в плен к туркам и лишился престола. Леон в 1116 году появился на Дунае с войском, набранным, вероятно, из Руси и половцев, и завладел некоторыми болгарскими городами. Знаменитый византийский император Алексей Комнен поспешил отделаться от соперника с обычным своим искусством. Он подослал двух сарацин, которые пришли в Дористол к Леону с предложением своих услуг и, улучив минуту, убили его. Тогда Владимир Мономах, желая отомстить за смерть зятя или, вернее, вступаясь за права его маленького сына, а своего внука Василия, отправил на Дунай войско под начальством Ивана Войтишича, который и разместил в дунайских городах русских посадников. Но Дористол вскоре был захвачен греками. Владимир послал для взятия этого города одного из своих сыновей, Вячеслава, с воеводою Фомою, сыном известного боярина Ратибора; но и они не могли взять Дористола. А потом и остальные дунайские города снова перешли в руки греков, вероятно, по мирному договору с Владимиром. Во всяком случае, под конец Мономахова княжения мы видим его опять в дружеских отношениях с Византией; в 1122 г., уже по смерти Алексея Комнена при его сыне Иоанне Комнене, он выдает свою внучку, дочь Мстислава, замуж за какого-то греческого царевича. А несчастный его внук Василий Леонович воспитывался при Киевском дворе и впоследствии погиб в одной битве Мономаховичей с Ольговичами.

   Как и все великие государственные люди, Владимир Мономах славен не одними военными доблестями; он был замечателен и на поприще мирной, гражданской деятельности. На его заботы о правосудии указывает Русская Правда, которую он дополнил новыми статьями. Владимир любил также строиться, и ему принадлежало несколько замечательных сооружений. Между прочим, летопись упоминает о мосте, устроенном через Днепр. В его княжение были расширены укрепления Новгорода Великого, а город Ладога обведен каменною стеною. Ему приписывают основание города Владимира в Ростовско-Суздальской земле, в которую он предпринимал довольно частые поездки. По примеру деда и прадеда, он много заботился о созидании храмов; при нем довершен в Вышгороде каменный храм Бориса и Глеба, куда и были перенесены останки этих мучеников. Памяти последних он оказывал особое уважение, и в честь их создал "прекрасную" церковь на самом месте убиения Бориса.

   Великое княжение Мономаха, впрочем, ознаменовалось и некоторыми обычными бедствиями, посещавшими Древнюю Русь, каковы засуха и землетрясение (на юге), наводнение (в Новгороде) и пожары. Особенно страшный пожар разразился в Киеве в 1124 году. Он продолжался два дня, 23 и 24 июня, обратив в пепел Подол и часть Верхнего города; одних церквей, по словам летописи, сгорело будто бы до 600. Погорело и Жидовское предместье. Были, вероятно, и другие бедствия, не занесенные в летопись, например, саранча, которая тучами налетала на Южную Русь из стран, прилежащих к Дунаю и Черному морю; она пожирала все, что встречала на своем пути: хлеб, траву, древесные листья и пр. Судя по нашей летописи, особенно опустошительные набеги саранчи происходили в княжение предшественника Владимира Святополка-Михаила.

   При всем своем стремлении к единству русских земель под верховною властью киевского князя Владимиру Мономаху не могла и в голову прийти мысль об уничтожении удельного порядка, который вполне сроднился с духом и понятиями того времени. Подобно своему деду и прадеду, он хлопотал только о том, чтобы соединить как можно более областей в руках своих и своего потомства. Черниговские Святославичи, галицкие Ростиславичи и отчасти полоцкие Всеславичи отстояли свои наследственные уделы; но зато Владимиру в качестве великого князя Киевского оружием и ловкой политикой удалось еще раз собрать под владением одного дома почти все остальные русские области.

   Владимир Мономах скончался на 74-м году от рождения, 19 мая 1125 года, во время своей поездки в родной Переяславль. Там он наблюдал за окончанием упомянутой выше "прекрасной" церкви Бориса и Глеба, которую соорудил на берегу Альты, недалеко от самого города. Сыновья, внуки и бояре перенесли его в Киев и погребли в Софийском соборе, рядом с отцом его Всеволодом. Летописец прибавляет, что весь народ и все люди плакали по нем, как "дети по отце или по матери". По его выражению, это был "братолюбец, нищелюбец и добрый страдалец за Русскую землю", о котором слава прошла по всем странам; особенно он был страшен "поганым", т.е. Половцам*.

   ______________________

   * Мономахово Поучение сохранилось только в одной Лаврентьевской летописи. Рассказ Владимира о своем деятельном, простом образе жизни подтверждается Посланием о Посте, которое митрополит Никифор написал для того же князя. Там говорится о Мономахе, что он "более на земле спит и дому бегает и светлое ношение порт отгонит, и по лесам ходя сиротину носит одежду и по пути в град входя, волости деля, в властительную ризу облачится" (Русские Достопамятности 1.68). Кроме рассуждения Погодина "О Поучении Мономаховом" (Известия 2 отд. А. Н. X. 294), оценку Поучения как "памятника религиозно-нравственных воззрений" см. в статье С.Протопопова (Журн. Мин. Нар. Пр., 1874. Февраль).

О Ярославе Святополковиче П. С. Лет. Т. II.

Летопись наша (именно Ипатьевская) только вкратце упоминает под 1122 годом: "И Володаря яша Ляхове лестью, Василькова брата". Подробности мы находим в латино-польских источниках, именно у Герборда в жизни Отгона, епископа Бамбергского, у Кадлубка и Богуфала. (См. Белевского Monumenta Poloniae Historica. T. II. стр. 2, 74, 350 и 508.) О захвате русского князя они сообщают не совсем согласно; по Кадлубку и Богуфалу, он был схвачен на пиру; но вероятнее и обстоятельнее других рассказывает о взятии его на охоте и выкупе Герборд. Длугош говорит, будто Володарь был пленен в сражении. Он прибавляет, что Болеслав взял за Володаря окупу 20 000 марок серебра и 500 сосудов, т.е. блюд, чаш и ковшей греческой работы. Ипатьевская летопись под 1145 годом сообщает о судьбе вероломного Петра Власта. Преемник Болеслава Кривоустого Владислав II велел его ослепить, урезать ему язык, разграбить его дом и выгнать его с женою и детьми. Он нашел убежище на Руси.

О брачных союзах Мономаха см. у Карамз. т. II, глава VII и примеч. 240 и 241.

О предприятии Леона Диогеновича и посылке русского войска Владимиром Мономахом в дунайские города сообщают почти все списки русских летописей, которые при этом называют Леона зятем Владимира (за исключением Густынской, которая называет его зятем Володаря).

К тому же времени относится сомнительный рассказ некоторых позднейших летописных сводов о том, что русские войска разорили Фракию и осадили самый Константинополь. Тогда устрашенный император Алексей Комнен будто бы послал к Владимиру Мономаху ефесского митрополита Неофита и других знатных людей с просьбою о мире и с богатыми дарами, между которыми находились: крест из животворящего древа, золотой венец, золотая цепь и бармы (оплечье) императора Константина Мономаха, сердоликовая чаша императора Августа, скипетр и пр. Неофит торжественно возложил на Владимира венец и бармы и назвал его царем. (См. своды Никоновский, Воскресенский и Густынский, а также в рукописных повестях у Карамз. к т. И прим. 220.) По всей вероятности, этот рассказ сложился во времена гораздо более поздние, чем XII век, между прочим, для того, чтобы объяснить происхождение знаменитой Мономаховой шапки и других регалий, которые возлагались при короновании великих князей и царей московских. (Они хранятся в Москов. Оружейной палате. Археолог Филимонов в еще неизданном своем исследовании доказывает, что так наз. Мономахова шапка работы мусульманско-египетских мастеров XIII века и была прислана в дар египетским султаном Калауном хану Золотой Орды Узбеку, а от последнего перешла к Ивану Калите. Академик Кондаков считает ее произведением византийским.)

Замечательно, что греческие источники совсем не упоминают ни о Льве Диогеновиче, как зяте Мономаховом, ни о войне последнего с греками. По их известиям, сын Диогена Константин еще ранее того погиб в сражении с турками близ Антиохии (см. у Вриенния и Анны Комнен); а после того явился какой-то самозванец, выдававший себя за этого сына Диогена. Он был сослан в Херсонес Таврический, оттуда бежал к Половцам и вместе с ними вторгся во Фракию, но был обманом захвачен в плен греками и ослеплен. О походе с Половцами на греческую землю и ослеплении его упоминают и все наши летописи под 1095 г., называя этого самозванца просто Девгеничем. По некоторым соображениям, и в предприятии этого Лжеконстантина участвовали не одни Половцы, но и Русь. Он действительно проник во Фракию и осадил Адрианополь. (См. Васильевского "Византия и Печенеги" в Журн. Мин. Нар. Пр. 1872 г. Декабрь.) Может быть, это предприятие и подало повод к вышеупомянутому рассказу о войне Руссов во Фракии (причем вместо Адрианополя назван Константинополь) и присылке даров Владимиру Мономаху. Но и другой сын Диогена Леон, по словам Анны Комнен, был убит не в Дористоле, а в сражении с Печенегами, в 1088 г. Итак, кто же был зятем Владимира, истинный царевич или самозванец? Вообще все эти известия довольно темны и сбивчивы. Г. Васильевский предлагает догадку, что Роман Диоген, кроме упомянутых имел и других сыновей, так как он женат был два раза; что, кроме Льва, родившегося от второго брака, у него, вероятно, был еще сын Лев от первого брака, и что этот-то последний, названный в нашей летописи зятем Владимира Мономаха, был женат не на дочери его, а на сестре ("Русско-Византийские отрывки". Журн. Мин. Н. Пр. 1875. Декабрь). Предположение о двух Львах, сыновьях Диогена от разных матерей, находим вполне вероятным; но полагаем, что, наоборот, Лев, убитый в 1088 г., происходил от первого брака, а Лев, погибший в 1116 г., рожден от второго, когда Диоген уже царствовал (1067 - 1071), и, следовательно, зять Владимира Мономаха был не только истинный царевич, но и "порфирородный". Что касается до предложения преемника Диогенова Михаила VII Дуки (1071 - 1078), который сватал для своего брата Константина дочь какого-то князя, то г. Васильевский основательно полагает, что этот князь был не кто иной, как Всеволод, отец Владимира Мономаха. (Об этом сватовстве идет речь в двух письмах Михаила VII, обнародованных ученым греком Сафою в Annuaire de l'essociation pour l'en-couragement des etudes gregues en France. 1875). Но сватовство, очевидно, не состоялось, так же как, вероятно, не успело окончиться браком и то сватовство Михайлова предшественника, на которое есть намек в данных письмах. Может быть, в обоих случаях оно относилось к известной Янке, дочери Всеволода, которая недаром же осталась девицею и, будучи монахиней, предпринимала путешествие в Царьград.

О смерти Василька Леоновича Киевская летопись (по Ипат. списку) упоминает под 1196 г. Иначе она называет его тут же "Василько Маричич, внук Володимира", т.е. по матери Марии. Очевидно, Леонович и Маричич - одно и то же лицо. Та же летопись сообщает и о браке Мономаховой внучки с греческим царевичем; о каком царевиче здесь говорится, неизвестно. Карамзин справедливо полагал, что это Алексей, сын императора Иоанна Комнена (т. II, прим. 242). См. ниже прим. 25.

   ______________________

  

  

   Прежде нежели перейдем к дальнейшему обозрению главных событий, остановимся на некоторых сторонах древней русской жизни, и преимущественно на той стороне, которая со времен Владимира Святославича получила столь великое значение: посмотрим на важнейшие явления юного русского христианства при Ярославе, его сыновьях и внуках.

   Вместе с обрядами и уставами Русская церковь приняла от Греческой ее праздники и почитание ее святых. Русские еще удерживали свои языческие имена; но сверх того при крещении получали наименование в честь какого-либо святого; отсюда мы видим у наших князей почти всегда двойное имя: одно мирское русское, другое христианское греческое. Дни своих святых князья отличали особым празднеством, и в честь их нередко создавали храмы, начиная с Владимира Великого, который построил несколько церквей во имя св. Василия. Иногда они устраивали для этого целые монастыри; так, в Киеве были основаны монастыри: Георгиевский - Ярославом-Георгием, Дмитриев - Изяславом-Дмитрием, Михайловский Златоверхий - Святополком-Михаилом и т.д. Но кроме греческих святых, Русская церковь рано начала прославлять память и своих собственных подвижников, устроять в честь их празднества и даже воздвигать им храмы. Между ними первое место по времени и почитанию принадлежит двум братьям-мученикам Борису и Глебу. Они еще прежде великого отца своего торжественно причтены к лику святых изволением русских князей и греко-русских иерархов.

   Вот что повествуют о том сказания о Борисе и Глебе, служившие одним из любимых предметов чтения в Древней Руси и потому дошедшие до нас в многочисленных списках. Сказания эти любопытны и в том отношении, что сообщают некоторые живые черты из данной эпохи.

   Тело Бориса, убиенного на Альте, по приказу Святополка Окаянного было отвезено в Вышгород и погребено возле церкви св. Василия. Между тем останки Глеба, заключенные между двумя колодами, в течение нескольких лет пребывали в лесу на берегу Днепра, недалеко от места его убиения. Ярослав, утвердясь окончательно в Киеве, велел перевезти их в Вышгород и похоронить рядом с Борисом. Прошло еще несколько лет. В населении Вышегородском начала ходить молва о разных знамениях, которые совершались на месте погребения двух братьев. Рассказывали, между прочим, что однажды иноземцы варяги пришли в Вышгород; один из них нечаянно ступил на это святое место; вдруг из земли зышло пламя и опалило ему ноги. Пономарь св. Василия раз после утрени забыл погасить свечу, горящую где-то вверху храма; произошел пожар; церковную утварь успели вынести, но деревянный храм сгорел дотла. Это событие приняли как знамение того, что на месте старого храма должно воздвигнуть новый, в честь Бориса и Глеба. Вышегородские власти донесли Ярославу о знамениях и народной молве; "нелепо таким светильникам быти сокровенными под землею", говорили они. Ярослав внял этому голосу. Великий князь, бояре, митрополит Иоанн и духовенство в сопровождении народной толпы, со крестами отправились в Вышгород. С молитвами и пением псалмов вырыли гробы братьев из земли и на время поставили их в часовне, устроенной на месте сгоревшей церкви. Вскоре повелением великого князя здесь был воздвигнут деревянный храм о пяти верхах или главах и украшен иконною живописью; на видном месте поставили икону с изображением князей-мучеников. Когда все было приготовлено, Ярослав и духовенство опять отправились с крестным ходом в Вышгород. Митрополит Иоанн освятил храм во имя св. Бориса и Глеба; их раки перенесены сюда и поставлены на правой стороне. Торжество происходило 24 июля, в день убиения Бориса, и на этот день установлено было ежегодное празднество в память св. мучеников. Ярослав в течение целых осьми дней угощал в Вышгороде бояр, духовенство и жителей. Митрополит поставил священников и дьяков для новой церкви, назначил им старейшину (протоиерея) и уставил ежедневное служение заутрени, вечерни и св. литургии; а великий князь отделил десятую часть вышегородской дани на содержание храма и священнослужителей. Молва о чудесах, совершавшихся у гробов мучеников, постепенно распространилась по Русской земле, и сюда начали приходить богомольцы из других областей. Русские князья с особым усердием чтили память Бориса и Глеба, видя в них заступников и покровителей всего своего рода.

   Прошло лет двадцать после упомянутого празднества. Церковь Бориса и Глеба стала приходить в ветхость, и преемник Ярослава, Изяслав, велел близ старой соорудить новую церковь, также деревянную, но об одной главе. В мае 1072 года происходило торжественное перенесение в нее св. мощей. Наместником княжим в Вышгороде был тогда знатный киевский боярин Чудин. К этому торжеству приехали сюда братья Изяслава, Святослав Черниговский и Всеволод Переяславский, с своими детьми и боярами. А вокруг митрополита Георгия собрались епископы из ближних епархий, каковы Неофит Черниговский, Петр Переяславский, Никита Белгородский и Михаил Юрьевский, а также игумены киевских монастырей со своими чернецами; в числе игуменов находился и знаменитый Феодосии Печерский. Когда новая церковь была освящена, приступили к перенесению мощей из старой церкви. Сначала взяли Бориса. Князья сами подняли на свои рамена его деревянную раку и понесли ее, предшествуемые митрополитом и духовенством, которое шло со свечами и кадилами. В новой церкви раку Бориса открыли, приложились к его мощам и переложили их в каменную гробницу. Потом взяли Глеба. Так как он уже лежал в тяжелом каменном гробу, то его поставили на сани и повлекли их веревками. В дверях гробница остановилась, и только после многократно возглашенного всем народом "Господи помилуй" она тронулась. Когда ее поставили на место, князья приложились к мощам Глеба. При этом митрополит взял его руку и благословил ею всех троих князей-братьев. Святослав попросил приложить руку святого к своему вереду, который был у него на шее, потом к глазам и к темени. Когда начали петь литургию, этот князь обратился к своему боярину Берну с словами "что-то колет меня в голову" и снял свой клобук. Берн нашел у него на голове ноготь от руки св. Глеба, взял его и подал князю, который сохранил у себя эту святыню. Сказание прибавляет еще, что митрополит Георгий, родом грек, не верил чудесам русских мучеников; но когда он открыл раки святых и нашел их телеса нетленными и благоухающими, то его объял страх, и он всенародно молился об отпущении своего греха. После литургии князья устроили веселый пир и роздали богатую милостыню нищим и убогим. Когда Святослав захватил великое княжение Киевское, он начал строить в Вышгороде каменную церковь во имя Бориса и Глеба. Она была возведена уже на 50 локтей в вышину при кончине Святослава; брат и преемник его Всеволод довершил ее построение; но вслед затем в одну ночь верх ее обрушился. Подобные случаи с каменными храмами были в те времена нередки на Руси; очевидно, русские еще не успели хорошо усвоить себе от греков искусство делать своды и приготовлять доброкачественную известь. После того дело о построении каменного храма пришло было в некоторое забвение, особенно в бурное время следующего великого князя Святополка-Михаила. Между тем и вторая деревянная церковь Бориса и Глеба стала приходить в ветхость. Тогда Олег Святославич Черниговский задумал совершить дело, начатое его отцом; он нанял мастеров, снабдил их всем потребным и велел вновь возводить обрушившуюся церковь. Когда она была окончена, Олег неоднократно просил Святополка поставить в нее гробницы святых; но тот не соглашался. "Не дерзну переносить их с места на место", - говорил великий князь. Только после смерти его, когда на Киевском столе сел Владимир Мономах, совершилось третье торжественное перенесение св. мощей, в 1115 году 2 мая. На это торжество собрались в Вышгород великий князь Владимир с сыновьями и Святославичи, Давид и Олег, также с сыновьями и боярами. Митрополитом киевским был тогда Никифор; из других городов прибыли епископы Феоктист Черниговский, Лазарь Переяславский, Мина Полоцкий и Даниил Юрьевский; между игуменами киевскими первое место занимали Прохор Печерский и Сильвестр Выдубецкий (наш первый летописец).

   Сначала освятили новую церковь, и затем был веселый пир, устроенный Олегом Святославичем. А на следующий день приступили к перенесению гробниц. Прежде возложили на сани Борисову и повлекли их за веревки. Вышгород наполнен был великим множеством народа, стекшегося сюда даже из отдаленных областей; не только площади, но и все стены городские были покрыты людьми. На пути торжественного шествия устроен был с обеих сторон забор, или решетка; но от напора толпы она поломалась. Произошла такая давка, что духовенство, князья и бояре не могли почти двигаться с гробницей. Тогда Владимир велел разрезать куски греческих паволок и бросать их народу вместе с платьем, беличьими мехами и серебряными деньгами. Часть толпы отхлынула, так что можно было провезти раку Бориса. Таким же способом провезли и раку Глеба; причем его тяжелый саркофаг опять остановился было на дороге, и от усилий народа полопались веревки, привязанные к саням. По поводу этого перенесения мощей вышел спор у Владимира Мономаха с Давидом и Олегом Святославичами. Первый хотел поместить гробницы посреди храма и соорудить над ними серебряный шатер; он, конечно, имел в виду пример своего великого прадеда, которого рака вместе с гробницею его супруги Анны стояла посреди Десятинного храма. Но Святославичи настаивали на том, чтобы гробницы помещены были на правой стороне в комаре, или углублении, которое назначил для того отец их Святослав при самом основании храма. Чтобы решить спор, митрополит и епископы предложили жребий, употреблявшийся в Византии. На престоле положено было два одинаковых свитка: один с именем Владимира Мономаха, а другой с именами Давида и Олега; после богослужения митрополит или кто другой из иерархов взял с престола один из свитков. Вынулся жребий Святославичей, и гробницы были поставлены в комаре. Князья и бояре три дня праздновали это перенесение мощей и раздавали щедрую милостыню нищим и убогим; после чего разъехались по своим городам.

   Владимир Мономах, который еще прежде того оковал раки святых серебряными позлащенными досками, теперь украсил их и всю комару серебром, золотом, резьбою из хрусталя и позлащенными паникадилами. Сказание прибавляет, что иностранцы, даже греки, дивились богатству и изяществу этих украшений. Не ограничиваясь Вышегородским храмом, Владимир вскоре заложили собственный каменный храм во имя Бориса и Глеба на берегу Альты, на самом месте убиения Бориса. Этот храм он строил и украшал в течение всего своего киевского княжения близ него он и сам скончался. Благодаря усердию князей почитание братьев-мучеников скоро распространилось по всем областям. Их прославляли как "заступников земли Русской" и воздвигли им храмы почти во всех главных городах Руси. Между прочим, спустя двадцать лет по смерти Мономаха его внуком заложена была каменная церковь Бориса и Глеба под Смоленском на Смядыне, т.е. близ того места, где был убит Глеб. В том же XII веке мы встречаем храм во имя Бориса и Глеба и в Константинополе, впрочем, не в самой столице, а за Золотым Рогом в предместье, известном под именем Галаты. Этот храм построен был, конечно, для русских торговцев и воинов, проживавших в Византии*.

   ______________________

   * "Сказания о Борисе и Глебе", изданные по трем разным спискам О.М. Бодянским в Чтен. Об. И. и Др. 1859, кн. I, и 1870, кн. 3. "Сильвестровский список Сказаний о свв. Борисе и Глебе", изданный отдельно И.И. Срезневским по поручению Археологич. Общества. СПб. 1860. В том и другом издании помещены Сказания в двух редакциях: первая редакция более древняя и оканчивающаяся перенесением мощей в 1072 г., принадлежит Нестору, который сам свидетельствует о том в конце. Вторая редакция, оканчивающаяся перенесением 1115 года, более украшена и, очевидно, более позднего происхождения (о том см. ниже в прим. 22). О существовании Борисоглебской церкви в Константинополе свидетельствует Путешествие Новгород, архиепископа Антония, изданное под редакцией Саваитова. СПб. 1872.

   ______________________

  

   Вместе с христианством перешло к нам и одно из самых важных его явлений - монашество. При Ярославе мы встречаем в Киеве уже несколько монастырей. Вслед за русскими послами, торговцами и военными людьми со времен Владимира начали отправляться в Византию и те русские люди, которые были движимы желанием посетить святые места, поклониться мощам угодников и особенно видеть страну, где подвизался сам Спаситель. Таким образом возникло русское паломничество. Уже в первую эпоху нашего христианства оно достигло значительных размеров, потому что соответствовало подвижному, любознательному характеру русского человека и его глубоко религиозному настроению. Константинополь, Афон, Иерусалим - вот те места, куда направлялись многочисленные русские паломники. Возвращаясь на родину, они приносили рассказы о славных греческих монастырях, о святости греко-восточных подвижников. Суровая аскетическая жизнь афонских монахов в особенности привлекала русских людей, потому что наиболее соответствовала их характеру и религиозным понятиям молодого христианского общества. Афон скоро сделался предметом ревностного подражания для тех, которые были одушевлены горячею верою и жаждою подвигов и которых не удовлетворяли русские монастыри, основанные князьями, щедро наделенные от них имениями и разными льготами. Таков именно был основатель знаменитой Киево-Печерской лавры Антоний.

   Он происходил из города Любеча, отправился паломником в Грецию, на Афоне пленился жизнию чернецов и упросил одного игумена постричь его в монахи. Возвратясь в Россию в последние годы Ярославова княжения, Антоний обошел киевские монастыри; но ни один не полюбился ему. Он искал строгого уединенного подвижничества и поселился на берегу Днепра посреди холмов, обросших лесом, около села Берестова в небольшой пещере. Эту пещеру, по словам летописи, ископал митрополит Иларион в то время, когда он был священником в Берестове, чтобы уединяться сюда для молитвы. Слава святой, постнической жизни Антония не замедлила распространиться между окрестными жителями; многие приходили к отшельнику, чтобы получить от него благословение. Явились и такие, которые, желая подражать ему, вырывали себе пещеры подле него и по своей просьбе получали от него пострижение. Таким образом около Антония собралась небольшая монашеская братия. Иноки ископали особую пещеру, в которой устроили церковь и отправляли в ней богослужение.

   Но поселясь вблизи такого города, как стольный Киев, пещерная братия недолго могла сохранять свое уединение, свою нищету и полное отчуждение от мира. Слава святого подвижника не замедлила привлечь внимание не одних простых и бедных людей, но также богатых и знатных. Сам преемник Ярослава, великий князь Изяслав и его бояре оказывали почет Антонию и приходили к нему за благословением. Однако возникающая монастырская община подверглась вскоре большому неудовольствию со стороны великокняжеского двора.

   Старший Изяславов боярин Иоанн имел сына, который любил приходить к пещерникам, чтобы пользоваться их наставительною беседою. Житие иноческое наконец так полюбилось ему, что он решил оставить отцовский дом, жену, почести и поселиться с Антонием и братией. Однажды молодой боярин приехал на коне в богатой одежде, окруженный конными отроками; перед ним вели другого коня в блестящей сбруе. Иноки вышли из пещер и поклонились ему, как подобало вельможе. Он отвечал им земным поклоном; потом снял с себя боярскую одежду и положил перед Антонием; поставил перед ним коней своих и сказал, что всю эту мирскую прелесть отдает на его волю, а сам хочет быть монахом и жить в пещере. Тщетно святой старец говорил ему о гневе, который постигнет его от отца; юноша остался непреклонен. Антоний велел постричь его и облечь в монашескую одежду; при пострижении он был наречен Варлаамом. Вслед затем пришел и постригся любимый евнух и домоправитель великого князя; его назвали Ефремом. Тогда великий князь, возбуждаемый еще и боярином Иоанном, сильно разгневался на печерских иноков и грозил разослать их в заточение, если они на возвратят постриженных. Антоний готовился уже уйти с иноками в другую область, но супруга великого князя, родом полька, смягчила его гнев; она указала на те беды, которые постигли ее родину после удаления из нее чернецов. Боярин Иоанн не был доволен таким оборотом дела. Он отправился сам с толпою отроков в пещеры; схватил своего сына, велел насильно одеть его в боярское платье и со связанными руками привести в свой дом. Варлаам в течение трех дней сидел молча и не принимал пищи. Иоанн наконец сжалился над ним и отпустил его в пещеры. Отец, мать, жена и слуги провожали его из дому с великим плачем; а печерские иноки встретили его с великою радостию, прославляя Бога, что услышал их молитву.

   Когда число братии умножилось, Антоний поставил для нее игуменом этого Варлаама; а сам, любя уединение, затворился в своей пещере. При Варлааме иноки, не довольствуясь тесною пещерною церковью, построили небольшой деревянный храм во имя Успения Богородицы; но он скоро оказался также тесен. По просьбе иноков Антоний послал сказать Изяславу: "Князь, Бог умножает братию, а место малое; дай нам ту гору, которая находится над пещерами". Изяслав исполнил эту просьбу. Тогда иноки построили уже настоящий монастырь, т.е. воздвигли просторную деревянную церковь, подле нее монашеские келий, и все это окружили тыном, или оградою. Монастырь по своему пещерному происхождению сохранил в народе название Печерского. Около того же времени Изяслав-Дмитрий основал в Киеве монастырь св. Димитрия и одарил его богатым имением; а чтобы придать ему более славы, перевел в него игуменом того же Варлаама из Печерской обители, уже знаменитой в народе своею святостью. Печерская братия обратилась к Антонию с просьбою поставить ей другого игумена, и Антоний поставил Феодосия. Последний и был настоящим устроителем Печерского монастыря.

   Недалеко от Киева находился городок Васильев. В этом городке родился Феодосии. Родители его, по-видимому, люди достаточные, вскоре переселились в Курск. Здесь отрок рано начал обнаруживать свое высокое призвание. Он не любил одеваться в нарядное платье, чуждался детских игр, которыми занимались его сверстники, но охотно учился грамоте или вместе с слугами принимал участие в работах домашних и сельских. Феодосии едва достиг юношеского возраста, когда отец его умер. Матери его, женщине очень крутого нрава с мужескими привычками и еще не твердой в христианской вере, не нравились благочестивые наклонности сына, его удаление от мирских забав и почестей; нередко она подвергала его побоям, но не могла изменить его поведение. Феодосии уже был снедаем жаждою аскетических подвигов. Однажды он тайком ушел из дому и пристал к паломникам, которые отправлялись на поклонение святым местам. Мать догнала его, схватила за волосы, бросила на землю и топтала ногами; вернув домой, она некоторое время держала его в кандалах, чтобы он не ушел опять. Получив свободу, юноша начал прилежать к церковной службе, которую посещал каждый день, и занялся печением просфор для церкви. Так как мать то ласками, то суровостью старалась отклонить его от этого, унизительного, по ее мнению, занятия, то он ушел в один ближний город, поселился там у священника и продолжал печь просфоры. Мать отыскала его и опять с побоями воротила в свой дом. Не довольствуясь ежедневным посещением церковной службы, Феодосии тайно от матери с помощью кузнеца приготовил себе железные вериги, которые и начал носить под одеждою. Воевода курский обратил внимание на смиренного, благочестивого юношу и стал оказывать ему свое расположение. Однажды в большой праздник воевода устроил пир и пригласил всех старейших людей города; а Феодосию указал прислуживать гостям. По просьбе матери он согласился надеть чистую праздничную одежду; но при этом мать его заметила на сорочке кровь, происходившую от железных вериг, разъедавших кожу; с яростью принялась она его бить и сняла с него вериги. Юноша все перенес с кротостью и отправился прислуживать пирующим. Однажды внимание Феодосия поразили слова Евангелия: "Аще кто не оставит отца или матерь и вслед Меня не идет, то несть Мене достоин", и потом: "Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Аз покою вы". Он твердо решился уйти и постричься в монахи. Феодосии воспользовался случаем, когда мать его на значительное время отлучилась в село, и в третий раз ушел из дому. Он много слышал о киевских монастырях и желал их видеть. Не зная пути, юноша повстречал обоз с товарами и, следуя за ним издали, через три недели достиг Киева. Странник обошел разные киевские монастыри, прося принять его в число братии; но там, видя его простоту и худые одежды, отказывали ему. Наконец он услыхал о св. Антонии, спасавшемся в пещере; пришел к нему одним из первых, и просил о пострижении. Антоний благословил его и велел совершить над ним пострижение ученику своему Никону, имевшему сан священника. Феодосии ревностно предался молитве и трудам печерских подвижников. Между тем мать в течение нескольких лет тщетно искала его по всей окрестной стране и обещала большую награду тому, кто откроет его убежище. Наконец она получила известие, что ее сына видели ходящим по киевским монастырям и просящим о пострижении. Она немедленно отправилась туда, долго разыскивала, наконец узнала о его убежище, пришла к Антонию и умоляла показать ей сына. Феодосии сначала отказывался от этого свидания; но по просьбе Антония вышел из пещеры. Мать была поражена его изменивошмся, исхудалым лицом и с горьким плачем начала просить его, чтобы он воротился домой. Но все ее мольбы на этот раз остались тщетны. Тогда, чтобы жить недалеко от сына, она последовала его совету, и сама постриглась в ближней женской обители.

   Таков был человек, которого Антоний поставил игуменом Печерского монастыря после удаления Варлаама. Закаленный в трудах и лишениях, владея твердою волею и необычайной энергией, Феодосии подавал братии пример непрерывной деятельности, поста и изнурения плоти. Он сам носил воду, рубил дрова, топил печи и ходил в ветхой одежде; но братию держал строго и требовал безусловного послушания игумену. Число печерских иноков между тем умножилось до сотни, и Феодосии - не только великий подвижник, но и замечательный правитель - озаботился введением определенного монастырского устава. За образцом его он обратился туда же, откуда пришел к нам и весь церковный строй, т.е. в Византию.

   В числе цареградских монастырей в те времена особенно славилась обитель св. Феодора Студита, расположенная неподалеку от Золотых ворот. Название Студийского она получила в честь основателя своего патриция Студиуса; а ее слава началась со времени знаменитого ее настоятеля и устроителя Феодора Студита, который явился одним из главных борцов за православие в эпоху иконоборческой ереси, в конце VIII и начале IX века. Он же дал своему монастырю и более строгие правила. Говорят, при нем число студийских монахов простиралось до 1000. С той эпохи Студийский монастырь считался одним из важнейших столпов греческого православия. Тот же монастырь сделался главным приютом для русских иноков и паломников, особенно для тех, которые занимались списыванием церковных книг.

   В Студийском монастыре некоторое время проживал упомянутый выше печерский инок Ефрем-скопец (бывший домоправитель князя Изяслава). С его помощью Феодосии достал полный список Студийского устава, который и ввел в своем монастыре. Устав этот предписывал, во-первых, общежитие, т.е. отрицал частное имущество и отдельную трапезу монахов. Затем он определял разные степени и должности, каковы, кроме игумена: доместик, руководивший церковным пением и чтением, эконом, ведавший монастырское имущество, келарь, имевший под своим надзором братскую трапезу, просфорню и вообще съестные припасы, и т.д. Братия делилась на схимников, простых чернецов и мирян, готовившихся к иночеству, но еще не постриженных (послушников). Устав определял ежедневный порядок церковных служб, церковное пение, чтение, стояние, поклоны, сидение за трапезой, монастырскую пищу и пр. Никакое дело не начиналось без благословения игумена, например, ни звон в било, созывавший на моление, ни печение хлебов и т.п. Первоначально иноки кормились скудными приношениями окрестных жителей и трудами рук своих: между прочим, они плели копытца (обувь) и клобуки, которые носили в город на продажу. Но мало-помалу князья и бояре, привлекаемые славою Печерской обители, начали приходить сюда за благословением и приносить дары; а некоторые начали давать монастырю недвижимые имущества, т.е. земли, разные угодья и целые села. Великий князь Изяслав особенно полюбил Феодосия, нередко призывал его к себе или сам запросто приезжал к нему в обитель. По этому подводу житие Феодосия рассказывает следующий случай. Однажды великий князь, по обыкновению своему распустив бояр по домам, прибыл в монастырь только в сопровождении пяти или шести отроков, т.е. простых дружинников. У ворот он слез с коня, так как всегда пеший входил на двор монастырский. Но в этот раз случилось время полуденное, в которое братия по обеде почивала от своих нощных молитв и утренних служб. На это время игумен запретил вратарю пускать в монастырь кого бы то ни было до вечерен. Тщетно великий князь стучался в ворота и просил отворить себе: вратарь ссылался на игуменское запрещение и советовал гостю подождать до вечернего часу. Только убедясь, что это действительно был великий князь, он побежал доложить о том игумену. Последний, конечно, поспешил навстречу высокому гостю, который между тем смиренно ждал, пока отворят ему ворота.

   Когда Изяслав был изгнан своими братьями и Святослав сел на Киевском столе, Феодосии не только не преклонился перед его властию, но с твердостию начал обличать незаконный поступок с старшим братом. Не ограничиваясь словесным порицанием, он писал Святославу обличительные послания. Святослав с своей стороны сильно гневался на строгого игумена и грозил ему заточением. Просьбы бояр и печерскои братии, однако, смягчили Феодосия: он разрешил Святославу прибыть в монастырь, встретил его с подобающею честью и много беседовал с ним, стараясь кроткими словами преклонить его на примирение с старшим братом. С тех пор Святослав нередко приезжал в монастырь, чтобы наслаждаться беседою святого мужа. Однажды - повествует житие - игумен пришел во дворец в то время, когда здесь веселились и по обычаю забавляли великого князя игрою на гуслях, органах и других заморских инструментах. Игумен сел подле князя и поник головою. Потом он спросил: "Будет ли также и на том свете? " Князь был тронут этими словами и велел перестать. С тех пор, заслышав приход святого мужа, он приказывал замолчать своим певцам и гуслярам. Между киевскими боярами особенным расположением Феодосия пользовались Ян Вышатич и его жена Мария, отличавшиеся добрым, благочестивым житием. Игумен любил иногда посещать их и беседовать с ними о делах милосердия, о царствии небесном, о смертном часе и пр.

   Из печерских иноков наиболее близким к Феодосию был Никон Великий, как называет его житие, тот самый ученик Антония, который совершил пострижение над Феодосией. Во время поставления последнего на игуменство Никон отсутствовал: он отправился на остров Тмутараканский и основал там особый монастырь по примеру Печерского, и также в честь Богородицы. Когда здесь скончался князь Ростислав Владимирович, то граждане Тмутаракани упросили Никона идти в Чернигов к Святославу и склонить его, чтобы он опять отпустил к ним на княжение своего старшего сына Глеба. Во время этого путешествия Никон посетил родной монастырь, свиделся с своим другом Феодосией и дал ему слово воротиться в Печерскую обитель. Он действительно воротился и жил в великом согласии и дружбе с Феодосием. Очень часто видали их вместе трудящимися во время свободное от церковной службы: Великий Никон сшивал и переплетал рукописи, а Феодосии сидел подле него и прял нити, потребные для этого переплета.

   Так как монастырь все более расширялся и приходил в цветущее состояние, то Феодосии задумал воздвигнуть уже большой каменный храм в честь Успения Богородицы и взял для этого благословение у св. Антония. Великий князь Святослав подарил для церкви место неподалеку от старого Печерского монастыря на Берестовом поле и пожертвовал на ее сооружение до ста гривен золота. Он призвал мастеров из Греции для постройки этого храма и сам первый начал рыть землю под его основание. Из бояр наиболее значительный вклад на украшение Печерского храма принес знатный варяжский выходец Шимон, принявший православие и сделавшийся одним из вельмож князя Всеволода Ярославича. Он подарил золотую цепь в пятьдесят гривен и драгоценный венец, доставшийся ему в наследство от отца. Закладка храма совершилась в 1073 году. Феодосии с братией ежедневно и неутомимо трудился при постройке, помогая мастерам. Но уже близился его собственный конец. В том же 1073 году скончался св. Антоний; а в следующем, едва было выведено основание новой церкви, Феодосии сильно разнемогся. Он собрал братию и сказал: "Вот я отхожу от вас; посоветуйтесь между собою и изберите себе игуменом кого пожелаете, чтобы я благословил его". Братия, переговорив между собой, просила благословить на игуменство Стефана доместика, одного из учеников Феодосия, и последний исполнил ее желание. За два дня до его кончины приходил к нему великий князь Святослав с сыном Глебом. Умирающий игумен благословил их и взял с великого князя слово иметь попечение о его монастыре. Он скончался 3 мая 1974 года, и по своему желанию был погребен в той пещере, которую ископал своими руками и в которую, будучи игуменом, имел обыкновение затворяться во время Великого поста. Преемник его Стефан ревностно продолжал построение храма. Но он уже не имел той железной воли, которая держала братию в строгом подчинении. Спустя года три, по причине каких-то неудовольствий, он принужден был оставить Печерскую обитель и неподалеку от нее основал новый монастырь, который назван Кловским по месту, где находился, или Влахернским, по своему храму, сооруженному в честь Влахернской Богородицы. Впоследствии Стефан был рукоположен во епископа Владимира Волынского. Преемник его на печерском игуменстве, Великий Никон, окончил храм Успения; при нем начались расписание и мозаичные украшения этого храма, исполненные иконописцами и художниками цареградскими. Но освящение его совершилось уже при следующем игумене Иоанне в 1089 году, в княжение Всеволода, когда тысяцким в Киеве, или главным воеводою, был друг Феодосия, упомянутый выше боярин Ян. Храм был освящен митрополитом Иоанном, которому при этом сослужили епископы Лука Белгородский, Исайя Ростовский, Иоанн Черниговский и Антоний Юрьевский. Вместе с новым храмом построены и новые келий для братии, которая перешла сюда из старого монастыря, тело Феодосия, остававшееся семнадцать лет в пещере, было перенесено в новый храм и положено в правом притворе.

   Святая обитель все более и более приобретала значения в глазах князей и народа. Летопись, например, говорит, что великий князь Святополк имел обыкновение, собираясь в поход или другое какое путешествие, приходить в Печерский монастырь, чтобы там помолиться у гроба св. Феодосия и взять благословение от игумена. После погрома, понесенного в 1096 году от половцев, обитель скоро оправилась, продолжая богатеть и украшаться дорогими постройками. Богатства ее росли вследствие щедрых вкладов от людей княжеского и боярского рода. Шимон Варяг, помогавший своим имуществом при сооружении Печерского храма, был и погребен в обители. Впоследствии сын этого Шимона Георгий, бывший тысяцким в Ростове, прислал, как говорят, пятьсот гривен серебра и пятьдесят золота, чтобы золотом и серебром оковать раку св. Феодосия. Знатные люди нередко изъявляли желание быть погребенными в этом святом месте или погребались здесь по усердию своих родственников. Так, в Печерском храме Успения близ Феодосия были погребены тела любимой им четы, боярина Яна Вышатича, достигшего девяностолетнего возраста, и его супруги Марии. Там же положен прах Глеба Всеславича, князя Минского, взятого в плен Владимиром Мономахом. Этот Глеб и супруга его, дочь несчастного Ярополка Изяславича (убитого Нерадцем), дали вкладу в Печерский монастырь до семисот гривен серебра и до ста гривен золота. Глеб умер в 1119 году. Супруга его жила вдовою около сорока лет, умерла на восемьдесят пятом году от роду и положена подле своего мужа. Она завещала обители пять сел с челядью и все свое движимое имущество, "даже до повойника", как замечает летопись. В этом случае она подражала не только мужу, но и отцу своему, который подарил Печерскому монастырю несколько собственных волостей. В Успенской церкви была погребена и сестра Мономаха Евпраксия, бывшая супруга императора Генриха II.

   Таким образом Киев, это средоточие русской политической жизни, по естественному ходу истории сделался и средоточием русского православия, главным местом русских святынь. В самом Киеве красовались храмы Десятинный и Софийский с гробницами Владимира и Ярослава. В северном его пригороде, т.е. в Вышгороде, находились раки чисто русских святых Бориса и Глеба, а в южных окрестностях сияла Печерская обитель с могилами также чисто русских святых, Антония, Феодосия и многих других подвижников, погребенных в ее знаменитых пещерах. Мало-помалу с отдаленных концов Руси народ привык стекаться в Киев на поклонение его святыням.

   Из тех печерских иноков, которые сделались предметом монастырских сказаний, впоследствии вошедших в сборник житий, или так называемый Патерик Печерский, особенно замечательны: Дамиян-целитель, Матвей-прозорливец, Исаакий-затворник, старец Иеремия, который помнил крещение Русской земли при Владимире, Агапит-врач безмездный, Марк-гробокопатель, Алимпий, первый русский иконописец, Никола Святоша и др. Они были современниками Феодосия или подвизались вскоре после него.

   Много чудных легенд повествуется о печерских подвижниках, об их необыкновенном постничестве, терпении и особенно об их неутомимой борьбе с злыми духами, которые постоянно изощряются в разных способах, чтобы искушать подвижников и мешать их спасению. (По большей части это олицетворение страстей или побуждений человеческой плоти, легкомыслия, гордости и других слабостей.) Вот, например, Матвей-прозорливец стоит однажды в церкви, и видится ему, как бес в образе ляха несет в поле своей луды, или плаща, цветки, называемые лепками, и бросает их то на того, то на другого из братии, поющей заутреню. К кому цветок прилипнет, того начинает сильно клонить ко сну; немного постояв, он уходит в свою келию и засыпает; но к кому цветок не прилипнет, тот бодро выстаивает службу до конца. В другой раз, во время игуменства Великого Никона, он за утренней службой хотел взглянуть на игумена, и на месте его увидел беса, стоявшего в образе ослином; Матвей понял, что престарелый Никон еще не встал от сна. Или вот Исаакий-затворник, бывший прежде купцом в городе Торопце и раздавший все имение нищим, сидит в своей тесной пещере; до самой полуночи он пел псалмы и молился, и теперь, погасив светильник, присел, чтобы немного отдохнуть. Вдруг пещера его озарилась ослепительным светом; предстали два прекрасных юношей, и говорят: "Исаакий! мы ангелы, а се идет к тебе Христос; поклонись ему в землю". Затворник не спохватился осенить себя крестным знамением и поспешил совершить поклон. Вдруг бесы воскликнули: "Теперь ты уже наш, Исаакий!" Вся келия наполнилась бесами, которые принялись играть в сопели, бубны и гусли и заставили плясать затворника до истощения сил; так что,