Горбунов Иван Федорович - Сцены из городской жизни

отстану: зачем ты брал деньги?

  

   Астровзоров.

   Молодой человек, не хорошо быть скрытным...

  

   Елизавета Яковлевна.

   Я, ведь, назад в пансион отправлю.

  

   Григорий.

   Ундер там за ними пришел, дожидается; они оттеда без спросу ушли.

  

   Елизавета Яковлевна.

   Господи, да что же это такое?.. Ты меня убить совсем хочешь! Я об тебе хлопочу, забочусь, а ты вот чем платишь за мою любовь! Ведь ты меня срамишь! Я тебе все верила, никому не позволяла пикнуть про тебя, а ты... Ну, уж теперь кончено! Сейчас же в пансион и не ходи ко мне больше. (Сережа уходит с Григорием).

  

  

  

  

   Глеб (сторожу).

   Ну, что ж, братец мой, так ты его теперича и поведешь?.. (Сторож молчит). Надо полагать, Макарка, его теперича запрут на смирение...

  

   Макарка.

   Что врешь-то!.. Ничего ему не будет! (Сторож косится на Макарку; Сережа входит).

  

   Сторож (строго).

   Пожалуйте! Надевайте так-то шинель-то.

  

   Сережа.

   Что, дежурный тот же?

  

   Сторож (невнимательно).

   Пожалуйте, там разберут дело.

  

   Глеб (смеясь).

   Комиссия!

  

  

  

  

  

  

  

   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

  

   Никита Николаев , управляющий, из крепостных.

  

   Прасковья Петровна, жена его.

  

   Алексей Алексеев, лакей, кум Никиты, 45 лет, росту 2 арш. 9 верш., рябой, постоянно навеселе.

  

   Елена Дмитриевна, жена его, из горничных; бывала за границей; имеет претензию на щегольство; говорит в нос.

  

   Иван Петров Клыгин, молодой человек, барский камердинер, жил в Петербурге.

  

  

  

  

  

  

  

  

   Никита (оставляя книгу).

   Вот все прочитал, а в голову забрать ничего не могу, потому науки не знаю... не обучён.

  

   Прасковья.

   Эк вы когда хватились насчет науки. В науку-то с малых лет отдают... Барчат тогда в офицеры-то обучать по десятому году свезли.

  

   Никита.

   Если бы и меня сызмалетства обучали, и я бы до всего дошел.

  

   Прасковья.

   Вы господам служили, а господину зачем ваша наука?.. Науки вашей ему не нужно.

  

   Никита (строго).

   Много ты смыслишь! Человек, который ежели обучён, он все может. Баба ты... молчать должна, коли с тобой говорят. На сердце только наводишь.

  

   Прасковья.

   Чем же я вас на сердце навожу?

  

   Никита.

   Тем же?

  

   Прасковья.

   Я вам ничего такого обидного не сказала. Известно, хошь бы по вашей, по лакейской части, ученья этого вам совсем не нужно. Опять же покойница барыня, царство ей небесное, терпеть не могла кто книжки читает.

  

   Никита.

   Ну, и молчи, потому понимать ты ничего не можешь...

  

   Прасковья.

   Вы только все понимаете!

  

   Никита.

   Я все понимаю!

  

   Прасковья.

   А намедни дьячку ответа не могли сделать.

  

   Никита.

   Пошла вон!

  

   Прасковья (робко).

   Завсегда только себя расстроиваете.

  

   Никита.

   Не говори со мной!

  

   Прасковья.

   Мне Бог с вами!.. Вон садовник читал, читал книги-то, да без вести и пропал.

  

   Никита.

   От книг, что ли, он пропал-то?

  

   Прасковья.

   Известно!

  

   Никита (смеется).

   Ах ты, дурацкий разум! Твое дело бабье - ты и понимай это. Зачем ты на свет создана, знаешь ли?

  

   Прасковья.

   Зачем?

  

   Никита.

   Покоряться. Ну, ты и покоряйся!

  

   Прасковья.

   Я и так во всем вам покоряюсь... иной раз от простоты что скажешь...

  

   Никита.

   А ты лучше молчи. Вот Алексей с женой приедет, говори с ней что хочешь.

  

   Прасковья.

   Где уж мне с ней разговор иметь; люди мы простые.

  

   Никита.

   А она-то что?

  

   Прасковья.

   Известно, уж она на дворянскую ногу все...

  

   Никита.

   Не велика птица... тоже барыня - чьих господ... Только форсу-то задает, а все одно - ничего... не страшно.

  

   Прасковья.

   Все-таки.

  

   Никита (смотрит в окно).

   Вон и они подъехали!.. (Идут навстречу).

  

  

  

  

  

  

   Алексей (в дверях).

   Куманечек, побывай у меня!

   Животочек, побывай у меня!

  

   Елена Дмитриевна (тихо).

   Вечно с пошлостями!

  

   Алексей.

   Куму! (целуется). Прасковья Петровна, ручку... (целует руку).

  

   Елена Дмитриевна.

   Мое почтение, Прасковья Петровна (протягивает руку).

  

   Алексей (к Клыгину)

   Иван Петров, поди сюда! (Клыгин подходит). А это, кум мой любезный, нашего петербургского барина камардин... Вот он... вишь ты...

  

   Никита.

   Вы с барином изволили приехать?

  

   Клыгин.

   Нет-с, я его оставил; промежду нас неудовольствие вышли. Он мне не потрафил, а я ему не уважил...

  

   Алексей.

   Его, братец ты мой, - как бы тебе сказать не солгать, - барин прогнал.

  

   Елена Дмитриевна.

   Ну, что ты врешь-то!

  

   Алексей.

   Прогнал!.. Потому, он молодой человек, а насчет услуги не может.

  

   Клыгин.

   Как же вы говорите, не разузнамши дела?

  

   Алексей.

   Алексей Алексеев не знает?!

  

   Клыгин.

   Довольно это для меня странно...

  

   Алексей.

   Ну, теперь мы выпьем (подходит и пьет).

  

   Никита (к Елене Дмитриевне).

   Вы что-то похудели, сударыня.

  

   Елена Дмитриевна.

   Я все хвораю, все грудь болит. Такая уж слабая конплекция.

  

   Прасковья Петровна.

   А вы бы на ночь грудного чайку попили... говорят, помогает... А то взять...

  

   Алексей.

   Ничего не надо. К доктору, к Филиппу Ионычу.

  

   Елена Дмитриевна.

   Твой Филипп Ионыч только ведь мужиков может лечить.

  

   Алексей (закусывая).

   Он от сорока восьми недугов знает лечить. Я, говорит, только череп поднимать не могу, а то все... по науке. (Садится к столу).

  

   Елена Дмитриевна.

   Еще меня теперь деревенский воздух поправил. (К Клыгину). Вы, вероятно, Иван Петрович, забыли мои папиросы взять? Знаете, что я без них жить не могу.

  

   Клыгин.

   Как же я мог забыть, когда было на то ваше приказание.

   Зачем вы так несообразно говорите? (Подает папиросы).

  

   Елена Дмитриевна.

   Дайте мне огня.

  

   Клыгин (с улыбкой).

   Какого-с?

  

   Елена Дмитриевна.

   Пожалуста без комплиментов. (Закуривает папиросу). Деревенский воздух на меня очень подействовал. А когда мы были с княгиней за границей, так я так была больна, что все лучшие доктора отказались: она, говорят, не может вынести этой боли, потому что нежного воспитания...

  

   Прасковья (подавая чай).

   Позвольте вас просить.

  

   Алексей.

   А меня, кумушка, чаем ты не подчуй, мы с кумом... Куманек, ну-ка! (Наливает водки). Иван Петров, приложись и ты.

  

   Елена Дмитриевна.

   Не будет ли, Алексей Алексеич?

  

   Алексей.

   Я тебе скажу, когда будет.

  

   Елена Дмитриевна (с иронией).

   Ужасно глупо!

  

   Алексей.

   И я так полагаю. (Пьют все). Скажи мне, куманек мой любезный, читал ты ведомости? Правда ли описывают, что где-то, братец ты мой, город провалился?

  

   Никита.

   Есть этому описание... в книжке я читал... давно уж

   это...

  

   Алексей.

   Недавно! Господа за столом нонче говорили.

  

   Никита.

   Нет, про это не писано.

  

   Алексей.

   А про что же?

  

   Никита.

   Прописано, что короли там ихние...

  

   Алексей.

   А много там королей?

  

   Никита.

   На каждую землю по королю. А в Туречине султан... он все одно - король, а султаном прозывается... И вера у них турецкая.

  

   Алексей.

   И языки у них у всех разные?

  

   Елена Дмитриевна.

   Насмотрелась на них за границей...

  

   Прасковья.

   Я думаю, Елена Дмитриевна, за границей за этой все иначе, как у нас?

  

   Елена Дмитриевна (с презрением).

   Какое же сравнение, Прасковья Петровна! Там вы выезжаете туда, сюда, и все это так деликатно. А здесь что? Здесь всякий считает себя тебе равным, норовит на твой счет сказать что-нибудь этакое... язвительное, а там все решительно из-под политики.

  

   Прасковья.

   Хоша я, Елена Дмитриевна, воспитанья большого не получила, а все это очень хорошо понимаю. У нас в доме теперь лакеи никому проходу не дают, все как бы в насмешку, да как бы все в критику...

  

   Елена Дмитриевна.

   Конечно, и там есть критиканты, без этого нельзя же...

  

   Прасковья.

   Опять же, вот я вам что доложу: охальства у ихнего брата, у лакея, очень много...

  

   Алексей.

   Это нам все равно! Я свою часть знаю! Барыня говорит: ты, говорит, Алексей, хмелем занимаешься, а я на тебя не огорчаюсь. Вот оно что! Например, сто персон кушают: тут ума много нужно - где, как, что... а я могу! и насчет сервировки, и насчет услуги - все могу. Нонче, матушка Прасковья Петровна, нет настоящих лакеев, нету их! Нонче лакей барину тарелку подает, а сам выше себя понимать хочет... Сделал бы он это при покойнике, при Прокофье Абрамыче... в землю бы его живого покойник зарыл - и стоит! Ежели господин кушает, ты должен, чтобы все в настоящем виде, стрелой летать должен... фить, фить! (Ходит по комнате и делает разные жесты).

  

   Елена Дмитриевна.

   Вообразите, Прасковья Петровна! Никак не могу его отучить, - только у него и слов, как господа кушают! Не все ли равно как я, как...

  

   Алексей.

   Далеко! Как настоящие господа - нельзя!..

  

   Елена Дмитриевна (с презрением).

   Да что с тобой, дураком, говорить...

  

   Алексей.

   И я полагаю, что молчать лучше...

  

  

  

  

  

  

   - На троичке, ваше сиятельство, прокатил бы... По первопутку-то теперь чудесно!..

  

   - К Сергию.

  

   - Можно-с. Взад - назад? Долго ли там пробудете?

  

   - Часа три.

  

   - А откеда вас взять-то?

  

   - Да вот сейчас и поедем.

  

   - Десять рубликов положьте.

  

   - Ужли, сударь, на эфтой тройке поедете?

  

   - Молчи, желтоглазый! На твоей что ли ехать?.. Разве у тебя лошади!..

  

   - Далеча ли ехать-то? Пожалуйте, мы на графских доставим.

  

   - Полно трепаться-то, дьявол! Пожалуйте, ваше сиятельство!..

  

   - Со мной, ваше сиятельство!..

  

   - За шесть рубликов доставлю, ваше сиятельство.

  

   - Со мной пожалуйте... с первым. По крайности заслужу вашей милости.

  

   - Садись.

  

   - Покорми дорогой-то.

  

   - Всю Расею не кормя проедем. Микитка, поправь шлею-то... с Богом!.. Эх вы, милые, действуй!..

  

   - А ты - веселый.

  

   - Я, ваше сиятельство, блажной!

  

   - Как блажной?

  

   - Так. Коли ежели который мне барин пондравится - цену собью, а уж его повезу... в убыток, значит... Обиждаются на меня на бирже-то, да ничего не поделаешь, - ндрав у меня такой.

  

   - А у тебя своя тройка.

  

   - Собственная. У нас заведенье свое... с дядей мы пять троек держим.

  

   - Славные лошади.

  

   - Бедовые! Коли ежели кто охотник, садись теперича на эту самую тройку, да скажи: Локтев, делай! - Ну, и молись Богу! Птица! Намедни в Колпино энарала возил - оченно он одобрял. Этой бы тройке, говорит, на моей энаральской конюшне стоять, а не мужику владать ею.

  

   - А ты водку пьешь?

  

   - Нет, Бог миловал, не пью. Господа ежели когда хорошеньким угощают, ну, не брезгую.

  

   - Какое же это хорошенькое-то?

  

   - Мадера там, что ли... как она у их прозывается...

  

   - А мадеру любишь?

  

   - Люблю. Купцов когда трафится возить с дамочками, ежели заслужишь - угощают...

  

   - А купцы все с дамочками ездят?

  

   - И купцы, и офицеры... Кто ж с ними не ездит... Баловников тоже по Питеру-то много; только, ваше сиятельство, супротив прежних годов, насчет этого тише стало...

  

   - Отчего же?

  

   - Так уж, значит... времена такие подошли. А бывало тысячи на Средней Рогатке проживали. Отец-покойник рассказывал...

  

   - А у тебя помер отец?

  

   - Замерз. Зашибался он. Повез купца одного в Красненькой, и все с ним это они пили... Купец ведь, ежели он пьяный, нашим братом не гнушается - садись с ним вместе и все это... денег ежели у его попросить, хоть умирай, не даст, а насчет пьянства - первый ты ему благоприятель.

  

   - А ты почему знаешь?

  

   - Как нам, ваше сиятельство, не знать! Десятый год езжу, видал народу-то всякого; опять же и от своего брата слышишь... На нашем дворе стоит Ванька, Талицкой он прозывается.

  

   - Лихач?

  

   - Лихач, ваше сиятельство! Такой-то сорванец, как есть оглашенный! Купчиху одну он все возил, так та, за его услугу, лошадь ему подарила; теперича, может, первый извозчик стал по всему Питеру.

  

   - Что же он?

  

   - Инный раз пойдет это свои оказии рассказывать... страсть! Он так с обнаковенным человеком и не поедет - у его все знакомые; он и на биржу-то выезжает так, чтобы побатвить только.

  

   - Про что же он рассказывает?

  

   - Про разное...

  

   - Да он врет, может.

  

   - Что ж ему врать - врать ему нечего.

  

   - И деньги у него есть?

  

   - Большие.

  

   - А у тебя, чай, тоже денег-то много?

  

   - Какие у нас, сударь, деньги - из-за хлеба на квас выручаем. Это кому счастье, а нашему брату Бог бы привел кое-как, да кое-как... Опять же эти деньги... греха от их оченно много.

  

   - Отчего же?

  

   - Как, сударь, отчего? - Баловства с ими много. Теперича все стараешься все бы как лучше; а как есть у тебя в мошне - ни об чем тебе не думается, все наровишь как бы в трактир, да как бы что хуже еще...

  

   - А ты женатый?

  

   - Женатый. Да ведь как попадет в голову-то, сударь, сам с собой не сообразишь. Наш брат, известно - дурак: коли ежели пьян напился, так ему все одно. Озорников тоже много по нашей части! Эх вы, голубчики... делай!..

   Ух, тю-лю-лю!.. Фи-у!..

   "Уж как за неделюшку,

   Ах, да сердце чуяло"...

  

   - Не пой: горло простудишь.

  

   - Мы, ваше сиятельство, простуды не имеем... это у нас без сумления.

   "Оно беду слышало"...

  

   - Держи правей-то!.. Держи, леший... заснул!.. Экой облом!.. Не по чугунке едешь.

  

   - Что ты лаешься-то! Аль тебе дороги-то мало?!.

  

   - Мало!.. Эх, молодчики!.. Барышня эта, сударь, с офицером... что сейчас-то нас опередила...

  

   - Что же?

  

   - Моя знакомая... Я и тетеньку ее знаю... Она и сейчас в немках в Средней Мещанской живет... в ключницах у мадамы...

  

   - А почем ты знаешь?

  

   - Я-то? хм!.. Я знаю... Я с ихней милостью езжал. Первый сорт барыня... обходительная... два серебром завсегда на чай дает.

  

   - Очень уж много.

  

   - Что ж, деньги у ей вольные. Скажет своему барину: - душенька, требуется мне, хошь бы, например, сто рублев... хошь сто, хошь двести... ну и, значит, получай... отказу ей нет. Силу она над им большую имеет.

  

   - Над барином?

  

   - Да, над стариком-то.

  

   - А он старик?

  

   - Старик уж древний... пять домов у его здесь... Чинами его всякими жалуют... уж оченно богатый... А насчет гульбы какой!.. Даром что старый, молодой супротив его не может потрафить, потому он два раза на войне был, на страженьи.

  

   - Так гулять любит?

  

   - Шибко! Как закатится это когда к цыганкам, али с мадамами к Дюсе: хочу, говорит, я, чтобы все чувствовали, что я есть за человек на сем свете: требуй кому что желается - за все плачу! А мадамы эти вестимо... другой и вся цена-то грош, а сама себя за барыню почитает, ну, и требовает.

  

   - Так ты почему эту барыню-то знаешь, что проехала-то?..

  

   - Да это вот как, сударь: годов десять назад, зимою дело было, только что дорога стала. Выехал я на биржу, да и думаю - Бог бы привел почин сделать. Известно, тройка - не одиночка, инный раз и неделю так простоишь. Так этак в вечерни, идет барин, высокий такой, - может и купец, а по-нашему, известно, всякого барином обзываешь. Тройку, говорит, нужно. Далеча ли ехать? говорю. Куда, говорит, прикажу. Мы, говорю, так не можем, а куда вашей милости угодно - вы скажите. Осерчал. Я, говорит, с тобой, дураком, внимания не хочу иметь говорить-то. Помилуйте, говорю, сударь, у нас дело любовное: угодно вашей милости - повезем, а коли ежели неугодно - на бирже стоять будем. - Я, говорит, куда рассужу, туда и поеду. Так на часы прикажите ехать. Ладно, говорит: - в 7 часов, будь, братец, в Гороховой, стой на углу Красного моста. Дал задаток, посмотрел нумер - ушел. В семом часу я приехал. Так этак через полчаса идет мой барин, - надо быть купец по обличью-то. Стань, говорит, к сторонке, и как я сейчас сяду, так ты и пошел на Красненький. Вышли это две барыни, - одна толстая такая, а другая молоденькая. Промеж себя долго это они говорили; толстая взяла ее за ручку и ведет к саням. Та говорит: - хоша вы меня, говорит, убейте, а я не поеду. А барин-то ей: отчего ж вы, говорит, с вашей тетенькой ехать не желаете? Это, говорит, им будет даже оченно обидно. Мы, говорит, только прокатаемся, по той причине, что теперича оченно прекрасно, погода, говорит, чудесная. - Тетка ей сейчас по-немецкому, та ей тоже по-немецкому, а сама в слезы; а барин-то, должно, по ихнему-то не умеет, стоит, словно бы статуй какой. Поговорили, поговорили - сели. Барин-то сел с молоденькой, а тетку посадили насупротив. Пошел! Старайся, говорит: три серебра, коли хорошо сделаешь. А дамочка ко мне это: - тише, говорит, шагом ступай; я говорит боюсь. Ладно, думаю: три серебра посулили... Подобрал вожжи-то, да как пустил голубчиков-то... Взвейся выше, понесися! Что там они промеж себя говорили, про какие такие дела - Господь их знает. Доставил! Тетка это с купцом вышла, а барышня моя сидит. Вы, говорит, собственно меня, тетенька, перед людьми страмить хотите! Я, говорит, этого не желаю и управу на вас завсегда найду. Коли бы ежели, говорит, человек мне ндравился, то никто мне препятствовать не может, а что я, говорит, не согласна. А тетка ей что-то по-ихнему сказала: - пошли. Часу до четвертого я ждал.

  

   - А скучно дожидаться-то?

  

   - Нет, мы к этому привычны - ничего... то тебе дремлется, то думается.

  

   - Об чем думается?

  

   - Все на счет своих делов: как бы, значит, все лучше произойти, да чтобы, например, супротив своего брата не осрамиться... Вестимо, что по нашей части, то и думаешь. Поехали мы назад-то, немка, подгулямши, должно, была, - всю дорогу песни пела, а барышня все плакала, ровно бы вот у нее мамынька родная померла. Оченно уж мне ее жаль стало...

  

   - А купец-то?

  

   - Купец что? - купец ничего. Сел на козлы, подобрал вожжи: - сам, говорит, хочу над твоей тройкой хозяйствовать. Пристяжную замучил, три четвертных отдал, слова не сказал.

  

   - Только, сударь, годов уж шесть прошло. В Петергоф я господ возил, зимой тоже, и дамочки с ими были. Вышли они из гостиницы-то, а я стою у подъезда, трубку курю.

  

   - А ты куришь?

  

   - Балую; давно уж этому обучился. Дядя оченно за это ругается, да ничего не поделаешь. Курю это я трубку-то, а дамочка и говорит одному господину: этого, говорит, извозчика, я даже оченно хорошо знаю. Почем ты, говорит, миленькая, его знаешь? А потому, говорит, я его знаю, что Гаврилом его зовут. Точно ли, говорит, братец, барыня эта тебя знает? Не могу, говорю, знать, ваше благородие, потому мы господ возим оченно много. А она сейчас: а помнишь, говорит... Тут я ее и признал. Дай, говорит, ему, душенька, три серебра на чай, потому, я с его легкой руки жить пошла. Господин мне сейчас и отдал.

  

   - А старика-то ее ты почем знаешь?

  

   - В запрошлом году всю зиму с им ездил...

  

   - Налево остановись.

  

   - Слушаю, ваше сиятельство... Тпрру! Замаял тройку-то... Дорога-то больно... На чаек бы с вашей милости... Заслужил...

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   - С широкой масляницей имею честь поздравить!

  

   - И вас также.

  

   - Масляница - сила большая! Наскрозь всю империю произойди - всякий ее почитает. Хотя она не праздник, а больше всякого праздника. Теперича народ так закрутится, так завертится - давай только ему ходу!.. Сторонись, пироги: блины пришли! Кушай душе на утешенье, поминай своих родителев.

  

   - Да уж, именно... увеселенье публике большое!..

  

   - Вчера наш хозяин уж разрешение сделал: часу до четвертого ночи портером восхищались.

  

   - Православные, с широкой масляницей! Дай Бог всем! Теперича масляница, а опосля того покаяние! Ежели, примерно, воровал, али что хуже - во всем покаемся и сейчас сызнова начнем. Все люди, все человеки! Трудно, а Бог милостив! Мне бы теперь кисленького чего... я бы, может, человек был...

  

   - Бедный я человек, неимущий, можно сказать - горе горецкое, а блинков поел!.. Благодарю моего Господа Бога! Так поел, кажется...

  

   - Дорвался!

  

   - Дорвался! Верное твое слово - дорвался. Штук тридцать без передышки! Инда в глазах помутилось!

  

   - Что ж, ведь обиды ты никому не сделал...

  

   - Кухарку, может, обидел, заставил стараться, а то никого...

  

   - Семен Иваныч, блины изволили кушать?

  

   - Да я крещеный человек, али нет? Эх ты... образование!..

  

   - Что, у вас сюжет насчет масляницы? Так я вам могу доложить, что супротив прежних годов обстоятельства ее оченно изменились и ежели где справляют ее по-настоящему, так это у папы рымскаго, но только, между прочим, заместо блинов, конфеты едят.

  

   - Тьфу! Разве может конфета против блина выстоять?

  

   - Блин покруче конфеты, как возможно! Конфете с человеком того не сделать что блин сделает.

  

   - Блин, ежели он хороший, толстый, да ежели его есть без разума - об душе задумаешься.

  

   - Иному ничего, ешь его только с чистым сердцем...