Андреев Леонид Николаевич - Екатерина Ивановна

р о м ы с л о в. Приехал. Ты это что?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тарелки бил.

   К о р о м ы с л о в. Тарелки бьешь, а коньяк у вас есть? Нету? Чего ж ты мне не сказал, Алексей, я б привез. А вино какое? - нет, это не годится. Что, брат, раскис? (Целует Георгия Дмитриевича в лоб.) Ого, а лоб-то у тебя горячий.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Паша! Я... (Всхлипывает и целует руку у Коромыслова) .

   К о р о м ы с л о в. Так. Нехорошо тебе, Горя?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я хочу... Я хочу поцеловать человеческую руку. Ведь есть еще люди, Павел?

   К о р о м ы с л о в. Есть, Горя, есть. Екатерина Ивановна уехала?

   А л е к с е й. Да, уехала. И детей увезла.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Он не пускает меня в детскую. Я хочу видеть пустую детскую...

   К о р о м ы с л о в. Твой брат строгий, я его знаю. Ну, а я пущу тебя, куда хочешь, и даже сам с тобою пойду. Значит, в доме пусто и можно скандалить, сколько угодно - это хорошо. Я люблю, когда в доме пусто... Ах, это вы, Вера Игнатьевна. Здравствуйте! Как же это у вас коньяку нет, Вера Игнатьевна! Живете полным домом, а коньяку нет! (Отходит с нею, что-то тихо ей говоря.)

   А л е к с е й. Тебе холодно, брат?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. Павел, куда ты ушел? Павел!

   К о р о м ы с л о в. Я здесь. Вот что, милый друг: деньги у тебя есть? - у меня ничего.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это есть.

   К о р о м ы с л о в. Ну и прекрасно. Значит, сейчас едем. И вы, коллеги, с нами.

   А л е к с е й. Куда?

   К о р о м ы с л о в. Туда, где светло, где пьяно и просторно. Разве сейчас можно оставаться в таком доме!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, да, едем. Спасибо тебе, Павел (смеется). Неужели сейчас есть место, где светло и где люди - о, проклятый дом!

   К о р о м ы с л о в. Есть такие места, Горя, и, к счастью, не одно.

   А л е к с е й. Постойте, Павел Алексеич, а мама? Она останется одна?

   К о р о м ы с л о в. А мама останется одна, такое ее дело, Алеша. Всем женщинам доказываю, что не нужно рожать, а они рожают, ну и сами виноваты. Идем, Горя.

   В е р а И г н а т ь е в н а (издалека, всхлипнув). Верно, Павел Алексеич, виновата!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (упираясь). Я сперва хочу в детскую.

   К о р о м ы с л о в. В детскую так в детскую. Господа, в детскую!

  

  

  

  

  

   Прошло полгода. Екатерина Ивановна с детьми приехала на лето в имение к матери в Орловской губернии. Стоят жаркие и погожие дни начала июня. Сцена изображает большую бревенчатую комнату с дорогой мебелью, картинами и цветами; стены и полы некрашеные. В трехстворчатую стеклянную дверь, теперь совершенно открытую, видна большая терраса с обеденным, крытым цветной скатертью столом. Также много цветов, видимо, из собственной оранжереи. За перилами террасы налево - гуща зелени: старых кленов и дубов, потемневших от годов берез; посредине и вправо, вплоть до одинокого старого дуба, - широкая просека с четкими золотыми далями. Время к вечеру. На террасе у стола сидит М е н т и к о в, небольшого роста человек с мелкими чертами лица и тщательной прической, и кушает молоко с сухариками; цветным носовым платком смахивает крошки с щегольского, полосатой фланели костюма. Из сада по ступенькам всходит Т а т ь я н а А н д р е е в н а, мать, высокая женщина, строгого и решительного облика, и за нею младшая дочь, Лизочка, красивая и крепкая девушка-подросток со сросшимися бровями. Идет она с видом упорного, но несколько нарочитого и веселого каприза, шагает и останавливается вслед матери и тянет душу низким капризным голосом: "Мама! а мама! - я поеду". При появлении Татьяны Андреевны Ментиков встает.

  

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Вы это что?

   М е н т и к о в. Кушаю молоко, Татьяна Андреевна.

   Л и з а. Мама, а мама! Я поеду.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Отстань. А разве вы не обедали сегодня?

   М е н т и к о в. Благодарю вас, Татьяна Андреевна, я обедал. Но при городских условиях жизни мое здоровье расшаталось, и доктор велел...

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. А, расшаталось!.. Свежее ли хоть молоко-то вам дали?

   М е н т и к о в. Вполне.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Что вполне? Ах, да отстань же ты, Лиза, ты мне, ей-Богу, надоела! Не дергай за платье.

   Л и з а. Ментиков, хоть вы заступитесь за меня.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Да уж, нашли себе доченьки заступника, сам Бог послал! Отстань, тебе говорю. А вот вы бы, миленький, раз здоровье расшаталось, побольше бы гуляли да на воздухе работали бы, а не... А где Катя?

   М е н т и к о в. Екатерина Ивановна, кажется, к себе в комнату пошли. Мы хотели в крокет играть, но так жарко...

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Да уж вы и занятие найдете... крокет? Лучше бы...

  

   Через комнату быстро и легко проходит Е к а т е р и н а И в а н о в н а, высокая, красивая, очень гибкая блондинка. Движения ее всегда неожиданны и похожи на взлет или прерванный танец: минутами становится совсем неподвижной, подносит к подбородку сложенные вместе руки и смотрит изумленно и долго, приподняв сросшиеся, как у сестры, темные брови, - и в эти минуты молчит, разве только слегка качнет отрицательно головою.

  

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вот и я. Ты меня звала, мама? - мне в окно слышно.

   Л и з а смешливо подмигивает сестре и, снова насупившись, тянет душу.

   Л и з а. Мама, а мама!

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Не звала, а просто спрашивала. Купаться сегодня ходила? Отстань, Лиза! Вот, Аркадий Просперович жалуется на свое городское здоровье, а я ему говорю...

   М е н т и к о в. Мое здоровье очень мало интересует Екатерину Ивановну.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а (презрительно оглядев его). Я полагаю. Да скажи же ты ей, Катя, чтобы не приставала! - ходит с утра и зудит в ухо, как комар, - замучила.

   Л и з а. Я в Петербург зимой поеду.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Ну и поезжай.

   Л и з а. Ты нарочно говоришь, а как наступит зима, так скажешь: сиди тут, дохни, некуда тебе ехать.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Так до зимы-то сколько? Ну и забыла, конечно: от Любочки из Швейцарии письмо, пишет, что жара, и у Костеньки была уже дизентерия.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да что ты, мама! Как же можно с детьми и в такую жару... бедный мальчик!

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Да разве им с мужем втолкуешь! То ли дело у нас в Орловской губернии, звала ведь, так нет! Ты знаешь, Катечка, когда я сегодня встала? В шесть...

   Л и з а. А я в семь.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. В шесть! - и с тех пор на ногах и не присаживалась, и ни капельки не устала...

   М е н т и к о в. Все по хозяйству?

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Нет, с ключницей Кассой да с управляющим в крокет играла!

   Л и з а смеется, целует мать сзади в шею под волосами и внезапно принимает вид глубокого разочарования в жизни.

   Л и з а. Я пойду умирать. Катя, пойдем умирать!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я уж умирала сегодня, как в крокет пошли играть.

   Л и з а. Ментиков, пойдемте умирать!

   М е н т и к о в (бодро). Я еще хочу жить!

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Ему прически жалко!

   Л и з а. А мне ничего не жалко. О чем жалеть, о чем грустить?..

   Медленно, с тем же видом: разочарования, проходит через комнату. Вслед за ней поднимается и Татьяна Андреевна.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Погоди, Лизочка, пойду уж и я с тобой умирать. Что ж одной-то девочке умирать!.. (Уходит.)

   М е н т и к о в. Как жарко!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пойдемте в комнаты, там прохладнее.

   М е н т и к о в. Сыграйте что-нибудь, Екатерина Ивановна... Грига.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Сейчас?

   М е н т и к о в. Мне хочется музыки.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Удивительно у вас все не вовремя, Аркадий Просперович.

   М е н т и к о в. Да?

   Молчание.

   Я сегодня вечером уезжаю, Екатерина Ивановна.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Это еще что?

   М е н т и к о в. Мое присутствие, видимо, не совсем приятно вашей матушке, да и вы сами...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Оставайтесь.

   М е н т и к о в. Катя!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Опять? Помните, что я вам сказала, Аркадий Просперович, и сейчас опять повторяю: если вы еще раз осмелитесь назвать меня Катя или чем-нибудь напомнить...

   М е н т и к о в. Но ты мне принадлежала, Катя, ты была моей!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Если вы... если вы... Я вас ударю сейчас!

   М е н т и к о в. Простите, не буду больше. Не думайте, Екатерина Ивановна, что я боюсь вашего удара... вы уже ударили меня однажды...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я рада, что вы это помните.

   М е н т и к о в. Да, я помню. И поверьте, я не боюсь повторения, но моя любовь к вам бескорыстна, и только одного я хочу: день и ночь жертвовать собою для вашего счастья... Я останусь.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зачем вы мне напомнили? - сегодня с утра мне было спокойно, и я надела белое платье.

   М е н т и к о в. Белое платье - эмблема чистоты: вы невинная жертва, Екатерина Ивановна.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зачем вы напомнили мне... О, какая тоска... Я была несчастна, я была безумна, когда я отдалась вам. Какой вы ничтожный, - разве же вы не понимаете, что я от презрения отдалась вам, от этой горькой обиды... Он отравил меня. Меня он смел заподозрить, что я ваша любовница... ну, так вот, так пусть это будет правдой, так пусть я ваша любовница, - вы довольны?

   М е н т и к о в. Поверьте, Екатерина Ивановна, голосу моего сердца: я никогда не забуду тех счастливых мгновений, которые вы мне дали.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. А теперь он пишет, он ежедневно пишет. Вчера было опять письмо. Что я ему отвечу?

   М е н т и к о в. Надо быть гордой, Екатерина Ивановна: он вас оскорбил, вы невинная жертва.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Он хотел меня убить, это ужасно: он хотел меня убить. Я этого не могу понять и все спрашиваю себя, все спрашиваю себя: да неужели моя жизнь так вредна, или ненужна, или противна ему, что он хотел отнять ее - убить? Разве может быть так противна чья-нибудь жизнь? Ведь теперь я была бы мертвая... что это значит? И на днях ночью вдруг мне представилось, что я и есть мертвая, и это ощущение было так странно, что я не могу передать. Не страх, нет, а что-то... Куда вы, Аркадий Просперович? - сидите же...

   М е н т и к о в. Я за пепельницей. Я вас слушаю.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Он теперь называет себя подлецом и... но, Боже мой, что мне от его слов... И что такое подлость? Это тоже подлость, что я вам отдалась тогда, или нет?

   М е н т и к о в. Вы были оскорблены и оклеветаны...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Молчите. Богу известно, как я была несчастна тогда, как самый последний человек, - и это он отдал меня вам...

   М е н т и к о в. Кто он? Бог?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я не понимаю... Муж, конечно. Вдруг я почувствовала, что я должна сойтись с вами, и это было так ужасно - почему должна? Почему?.. Нет, подлость, подлость, подлость. Постойте, сидите неподвижно, я хочу вас рассмотреть.

   М е н т и к о в. Мне неловко...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Сидите же... (Молча и долго рассматривает неподвижного Ментикова, качает головой с выражением отчаяния, быстро отходит в сторону, поднимает, как для полета, обнажившиеся руки с короткими рукавами. Руки бессильно падают. Быстрым поворотом припадает плечом к стене, стоит молча, с опущенной скорбной головой.)

   М е н т и к о в. Вы его любите?

   Екатерина Ивановна качает головой в знак отрицания. Потом так же молча меняет знак на утвердительный.

   Я вас не понимаю, Екатерина Ивановна.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю.

   М е н т и к о в. Но может быть?..

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Может быть. И от Алеши опять письмо получила: какой он хороший человек!.. Он как моя совесть, и я ему... Нет, ничего я ему не скажу. Куда вы?

   М е н т и к о в. Я волнуюсь. Я хочу походить.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Он пишет мне о матери, что она также теперь хочет моего возвращения. За что не любила меня эта женщина? - она добрая и любит всех, а ко мне относилась так дурно, всегда в чем-то подозревала... Ну, подумайте, разве я виновата, что я... красива, а Георгий всегда занят работой, и я всегда одна? Нет, нет, я не стану отвечать, я мертвая, я в гробу. На мне и белое платье оттого, что я в гробу. Вы не слушаете меня?

   М е н т и к о в. Нет, я внимательно слушаю.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. А отчего же вы вздыхаете?

   Ментиков молчит и ходит.

   Отчего вы вздыхаете?

   М е н т и к о в (останавливаясь). Вы жестоки, Екатерина Ивановна... Пусть я ничтожество, как вы изволите говорить, пусть я маленький и скромный человек, но у меня большое сердце... и ведь я же люблю вас, Екатерина Ивановна...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я вам сказала...

   М е н т и к о в. Позвольте, позвольте - разве я требую взаимности? Но нужно же пожалеть человека, который кроме... кроме любви и преданности... и уважения... Вот уже несколько месяцев я состою вашим поверенным, и, конечно, я горжусь этим, но, Екатерина Ивановна... ведь я же люблю вас, и каково мне ежедневно слышать о вашей любви к другому... Я не сплю ночей, Екатерина Ивановна, мое сердце буквально разрывается и... хоть бы какой-нибудь знак вашего внимания... Стоит мне заговорить о моих чувствах, вы кричите на меня, как на собаку, грозите меня... выгнать... Меня... (Садится к столу и плачет, положив руки на колени.)

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Аркадий Просперович... (Подходит ближе и смотрит.) Вы плачете? - Боже мой, какая гадость, он плачет. Перестаньте плакать! - вы слышите!

   М е н т и к о в. Я слышу.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Перестаньте же!

   М е н т и к о в. Я плачу... я плачу о нашем, о нашем бедном ребенке...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Мол... Молчите.

   М е н т и к о в. Я и молчал, но, Катя... Екатерина Ивановна! Когда я услыхал, вы мне сказали, что хотите произвести ту ужасную операцию... в клиниках... и наш ребенок, наше невинное дитя... я всю ночь тогда не спал, я буквально волосы рвал от горя... Я буквально... был в отчаянии, а вы хотите, чтобы я не плакал, когда даже самое жестокое сердце...

   В той же позе, прилегая плечом к стене, опустив голову, слушает его женщина и при последних словах - неслышно отделившись от стены - выходит медленными и точно слепыми шагами. Ментиков оглядывается один. Вздыхает, аккуратно вытирает глаза в квадрат сложенным платком и, вынув маленькое зеркальце, поправляет прическу. Вздыхает. По ступенькам из сада быстро взбегает Лиза, кричит.

   Л и з а. Катя, Катечка! Где Катя? Алеша приехал. Ментиков, голубчик, ненаглядный, где Катя? Вы знаете, Алеша приехал, и, значит, дело идет на мировую. Какой Алеша красавец, и с ним какой-то, тоже красавец. Ментиков, вы это понимаете: значит, зимой я еду к ним, и никакая мама меня не удержит. Вы не грустите, мы вместе поедем. Если бы я не была такая взрослая, я бы вас поцеловала, а теперь... (С силою хватает упирающегося Ментикова за руки и кружит по комнате. Убегает с криком.) Катя! Алеша приехал!

   Ментиков тревожно оглядывается на террасу и поспешно выходит в противоположную дверь. Одновременно с разных сторон входят: по ступенькам Алексей и Коромыслов, с этой стороны - Екатерина Ивановна и за нею Лизочка.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Алеша! Господи! Алеша!

   А л е к с е й. Здравствуй, Катечка.

   Крепко целуются, и Лиза, приподнявшись на носки, сочувственно вторит их движениям. Коромыслов целует у Екатерины Ивановны руку, все, видимо, взволнованы.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Алеша, голубчик, как я рада, что ты приехал! Это такое сейчас счастье для меня - если бы ты знал... если бы ты знал. Хочешь чаю? И вам я ужасно рада, Павел Алексеевич... Вы видали, какая у меня сестра: вчера еще была девочка, а сегодня, смотрите, уж взрослая девица.

   К о р о м ы с л о в. Первый раз вижу.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Лизочка, а ты рада, что Алеша приехал? Ты посмотри, какой он стал.

   Л и з а (убежденно). Красавец.

   А л е к с е й. Да и ты, Лизок, недурна: только кто это тебе брови намазал?

   Л и з а вспыхивает и, насупившись, строго смотрит на Коромыслова. Тот улыбается.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пойдемте в комнаты, там, прохладнее. Какая жара сегодня. Как вы доехали? - ведь у нас на станции не всегда есть лошади. Вот я не думала, Алеша: вчера только твое письмо, а сегодня - ты сам... А что же чаю? Лизочка, скажи чай.

   Л и з а. Сейчас. (Уходит степенной поступью, сурово глядя на улыбающегося Коромыслова).

   К о р о м ы с л о в (серьезно). А вы не волнуйтесь, Екатерина Ивановна, не надо.

   Екатерина Ивановна хочет что-то сказать, но вместо того встает, делает два быстрых шага и прижимает ладони рук к глазам. Алексей вопросительно взглядывает на Коромыслова, и тот делает жест, как будто зарисовывает карандашом фигуру. Алексей морщится и машет рукой.

   А л е к с е й. Катечка, не надо. Послушай, Катя...

   К о р о м ы с л о в. Дело в том, Катерина Ивановна, что мы к вам парламентерами: вы уже догадались, я думаю?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (не отнимая рук). Сейчас только.

   К о р о м ы с л о в. Ну вот и прекрасно: я люблю, когда дело делается начистоту. Ну, Алеша, выкладывай, а вы, Катерина Ивановна, дорогая, садитесь и слушайте.

   Екатерина Ивановна садится, лицо ее красно, в глазах улыбка и слезы.

   Ну что ж, начинай.

   А л е к с е й. Нет, уж лучше вы, Павел Алексеевич. Мне так все это больно и... нет, уж лучше вы, Павел Алексеевич. Я не так скажу.

   К о р о м ы с л о в. Хорошо. Одним словом, Катерина Ивановна, вы должны вернуться к мужу, иначе произойдет несчастье. Говорю совершенно серьезно и с полным знанием дела. Стрелял он в вас? - это правда, стрелял и даже три раза. Но так как дуракам счастье, то в вас он не попал, зато теперь, может быть, и попадет. Не в вас, конечно, вы понимаете?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Понимаю.

   А л е к с е й. Катя, отчего ты ни разу не ответила ни на одно его письмо? Ведь такое молчание хуже всяких слов, Катя. И хотя я целиком и со всех сторон обвиняю Георгия, но мне было жаль смотреть на него. Почему ты не ответила ему?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю.

   А л е к с е й. Ты и мне ни слова не ответила. Писала о детях, о себе, и все как-то - прости, Катя, - бездушно. А на вопросы мои о нем - ни слова.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я не знала, что отвечать.

   А л е к с е й. Ты его не можешь простить?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю.

   А л е к с е й. Но ведь ты же его любишь, Катя?

   К о р о м ы с л о в. Постой, Алеша, так дело не делается. Одним словом, Катерина Ивановна, ваш муж приехал с нами, сидит сейчас в кустах и ждет вашего разрешения явиться сюда.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (вставая). Нет!

   А л е к с е й. Катя, ну послушай же.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (незаметно кладя руку на сердце). Нет!

   Молчание.

   А л е к с е й (вставая, сурово). Значит, нам уезжать? Хорошо; едем, Коромыслов.

   К о р о м ы с л о в (рукой усаживая его). Эх, Алексей, тут только начинается, а ты - едем... Дай человеку опомниться, не хватай его за горло.

   А л е к с е й. Я не это ожидал встретить, Катя, когда ехал сюда. Неужели в тебе так мало великодушия! Когда я ехал сюда, я думал встретить ту Катерину Ивановну, чистую, великодушную, благородную, по отношению к которой только сумасшедший, как мой братец, мог возыметь какие-то подозрения. Катя!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ее уже нет, Алеша, ее на твоих глазах убили.

   К о р о м ы с л о в. Она хочет сказать, что хоть пули и не попали, и тела ее не тронули, но душу убили. Не так ли, дорогая? Ну так это вздор: душу так легко не убьешь. В моей душе, скажу вам, дорогая, бомбы взрывались, а видите живу и делаю это с большим удовольствием. Все проходит, все забывается, дорогая! А вы еще такая молодая и такая красавица, и детишки у вас, насколько помню, недурны. И мы сейчас пойдем с Алешей чайку попьем и сад ваш посмотрим, а вы с ним тут поговорите. Ведь неудобно же на самом деле: член Государственной думы, а сидит в кустах, как рябчик. Не надо унижать человека.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я к нему не вернусь.

   К о р о м ы с л о в. Ну, вот это самое ему и скажите. Ведь немыслимо же такой разговор вести через посредников как вы полагаете? Красивый у вас парк - это имение вашей матушки?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да.

   К о р о м ы с л о в. И хозяйство, видимо, в порядке. Эх, давно я не был в настоящей русской деревне, среди соломенного пейзажа, и теперь даже как-то совестно. Пишу голых баб, и надоели они мне хуже горькой редьки, а нарушить порядок...

   А л е к с е й. Прости меня, Катечка, я, кажется, резко говорил.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (быстро улыбнувшись). Какой же ты глупый, Алеша: настоящая совесть никогда не должна просить прощения, что бы она ни сделала. Ты моя совесть.

   К о р о м ы с л о в. А я - часы. Идем, Алексей, да только уж вы, дорогая, никуда из этой комнаты не уходите: выйдете в другую, а потом в эту и не вернетесь. Платьице на вас в порядке, и прическа, и все, как следует, посидите тут, дружок, он недалеко.

   Уходят. Екатерина Ивановна, не поднимаясь, на том же стуле ждет - руки ее опущены между колен. Солнце зашло, и в саду вечерние тени. Где-то далеко пастухи играют на жилейках. Тишина. Тяжело и грузно ступая, всходит по ступеням Георгий Дмитриевич, испуганно осматривает террасу и говорит : - Катя! Никого нет. - Нерешительно переступает порог и в первую минуту не видит Екатерины Ивановны. Осторожно делает еще два шага.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя! Где ты, Катя?

   Молчание. Вдруг видит жену, сидящую все в той же позе, и замирает. Потом решительно подходит к ней, молча опускается на колени и молча кладет ее руки на свою голову. Екатерина Ивановна неподвижна.

   Катя, это я пришел. Отчего ты молчишь, Катя? Взгляни на меня - это я, Катя!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (тихо). Встань. Нет, я ничего. Встань, Горя.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (вставая). Ты меня не ждала?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, я все время жду тебя.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя, неужели это правда, и я вижу тебя? Катя, отчего ты мне не отвечала на письма - ведь я совсем с ума сошел, Катя. Посмотри, у меня седые волосы на висках.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я вижу. Я тебя люблю. Нет, нет, не подходи.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Но отчего у тебя так опущены руки? Катя, ты не двинулась с места с тех пор, как я вошел, - что с тобой, Катя? Мне страшно, голубчик. Дети здоровы?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Дети здоровы. Георгий - я падшая, я изменила тебе.

   Молчание. Он отходит, слегка шатаясь, в сторону и садится в кресло, опустив голову на руки. Молча растут в саду вечерние тени.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тогда?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет. Разве ты еще думаешь.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Погоди немного, я сейчас не понимаю. Говори.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Лучше не надо говорить, Георгий.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, говори...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я отдалась Ментикову. Нет, потом, когда ты хотел убить меня. Это было только раз.

   Георгий Дмитриевич встает и два раза проходит по комнате, потом снова садятся в той же позе.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Говори.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Но я забеременела, и мне сделали операцию. Больше ничего не было.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (хрипло). Больше ничего?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, больше ничего. Лучше было не говорить.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мне Лиза сказала, что Ментиков здесь живет уже месяц. Зачем он здесь?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Мне не с кем говорить. Вам очень больно, Георгий Дмитриевич?

   Молчание. Георгий Дмитриевич встает, несколько раз проходит по комнате, вытянувшись, как на смотру, с сжатыми в кулак руками. После одного из поворотов так же решительно подходит к жене и опускается на колени.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прости меня, Катя.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (вскакивает). Что? Пусти руку. Что?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прости меня, Катя.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (кричит). Не смей... Не смей! Не тронь меня... Мама! Пусти меня!...

   Он с силою прижимает ее голову к своей груди, заглушая ее бессвязный крик.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя, Катя, голубчик, что с тобой, успокойся, услышат, Катя... Это я, Катечка. Да бедная же ты моя, да милая же ты моя!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (тихо). Пусти. Бога ради пусти. Я опять закричу.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да ты же любовь моя, - ты же вечная, единственная любовь моя. Куда я тебя пущу? Куда я тебя пущу?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну, если хочешь, Катя, Катечка... - мы умрем вместе. Вместе - ты понимаешь? Потому что куда я тебя пущу? Куда я сам пойду? Да разве, есть какая-нибудь дорога... Ну, умрем, умрем, и я буду счастлив.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я одна должна умереть.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Одна? А я что же буду делать? Клянусь тебе, Катя, даю честное слово, что если ты... сейчас... Открой глаза, взгляни мне прямо в душу... Ты смотришь, Катя? - ты видишь, Катя, ты видишь, Катя?

   Почти отталкивает ее, подходит к двери и смотрит в сад, держа голову обеими руками. Так же, подняв руки, как для полета, смотрит на него Екатерина Ивановна.

   (Глухо, не оборачиваясь.) Ты здесь, Катя? - не уходи. Боже мой! Смотрю я в этот сад, на эти тени вечерние, и думаю: какие мы маленькие, как мы смеем мучиться, когда такая красота и покой. Катя, за что я сделал тебе такую боль? за что я измучил себя? Ты вернешься ко мне, Катя?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Если ты хочешь, Горя.

   Георгий Дмитриевич оборачивается, подходит.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Поцелуй меня.

   Целует.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе хорошо?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. И мне страшно немного. Поцелуй меня.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сердце мое напуганное, ничего не надо бояться, ничего. Разве есть на свете что-нибудь страшное для любви? Ничего... Я сейчас, как этот старый умный сад, а все люди - под моими ветвями.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Походим.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как прежде?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, слушай. Нет, ты слушай внимательно...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю деточка.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня мы второй раз венчаемся. Любовь ты моя... И такая ты красавица, такая красавица, что можно ослепнуть... Когда я вошел сегодня и увидел тебя...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Тебе страшно было входить? - ты так ужасно медленно шел.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А ты даже не отозвалась. Я тебя зову, я тебя зову...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ах, Горя, я была, как мертвая. Ты меня зовешь, а я думаю: зачем он тревожит мертвую, не тронь меня, я мертвая!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это я тебя измучил.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, не ты. Слушай же, Горя!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю, деточка, каждое словечко твое слышу.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь! Я думаю теперь про себя: раз я могла сделать это... нет, постой: - то чего же я не могу? Значит, все могу. Что же ты молчишь, Горя: ты думаешь, что это правда?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Так вот, Катечка, слушай теперь ты. Вот я стрелял и хотел тебя убить...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Неужели ты хотел меня убить?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Постой. Но следует ли отсюда, что я теперь стал вообще убийцей и вообще могу убивать, грабить и так далее? Ах, деточка моя, не только не следует, а совсем наоборот! С тех пор, как в моей руке побыла смерть, я так ценю, так понимаю чужую человеческую жизнь. Первое время, тогда, даже странное что-то со мной делалось: взгляну случайно на какого-нибудь человека, на улице или у нас в Думе, и подумаю: а как легко можно его убить! - и мне станет так его жалко и хочется быть таким осторожным, чтобы даже нечаянно как-нибудь...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты другой. Я понимаю, что ты говоришь, но ты другой. Милый, об этом совсем не надо говорить, но я только немного... Слушай: когда я лежала - в больнице, потом уже, то мне было... так стыдно и страшно... Нет, не могу!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, не надо, не надо. И вот еще что, Катя: об этом совсем и никогда не надо говорить.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо. Ментиков здесь.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Он не существует.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Совсем, понимаешь? этого не было. Ты, может быть, не поверишь мне...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я тебе верю.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Верь, деточка, верь, - не я совершенно ничего не чувствую по отношению к этому... Ментикову. Он так убийственно ничтожен...

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. И он как паразит, и существует только, как бы это сказать, только благодаря нашей нечистоплотности.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Он ничего не понимает.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Абсолютно!... Ведь я же его знаю. Ему дадут ползти, он и ползет, а не дадут - он поползет в другую сторону. И он всегда существует, всегда ищет и всегда наготове: им можно заразиться в вагоне... Что ты, Катечка?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Так. Пусти мою

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе больно?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, так. Я устала ходить.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты похудела, Катечка, так ты еще лучше. Знаешь, когда я увидел сегодня твои руки, я опять подумал, как тогда еще думал: что раньше когда-то руки у человека были крыльями. И ты по-прежнему летаешь во сне?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет. Мало. А какой славный Алеша!... Ты его любишь?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну как же! И Коромыслов прекрасный человек. Если бы ты знала, как он мне помог в те дни... Катя, Катечка... неужели ты снова моя жена?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня?..

   Молчание.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. Мама будет очей рада.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (взволнованно смеется). Боже мой, что со мной делается... Катя? Ну, да ладно! Мама? Она у тебя такая прекрасная женщина, и ведь мы с ней давно уже в переписке, и она знает, что я должен приехать.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да что ты! - какая же она хитрая, Горя!... Нет, сиди, сиди. Отчего ты не куришь?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Забыл!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вот тебе пепельница... а спички? (Хочет подать пепельницу, но раздумывает и подает другую.) Горя, скажи мне, отчего я стала такая? Ты сейчас спрашиваешь: сегодня? - а я думаю, что нужно сказать: нет, - и вдруг мне так захотелось сказать: да!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, люблю, но этого мало.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Другому бы не сказала.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Другому? Горя, скажи мне... ты совсем простил меня? Нет, не то, Горя, скажи мне, отчего я так... волнуюсь? Нет, совсем особенно. Смотри, Горя! (Становится перед ним, закидывая руки назад, вытянувшись, как для полета или падения в пропасть.) Смотри, Горя, отчего? Вот я стою, и мне хочется... броситься на тебя - и обнять, душить и... Горя!

   Георгий Дмитриевич бросается к ней и крепко обнимает. Продолжительный поцелуй. Внизу террасы голоса.

   Пусти, идут!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя ....

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да оттого, что люблю.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня?

   Входят Коромыслов, Алеша и Лизочка. Делают вид, что все довольно обыкновенно, но все же короткая пауза.

   В саду были?

   К о р о м ы с л о в. Да, в саду. Я, Георгий, решил: бросаю своих голых баб и на лето приезжаю сюда: нельзя же, свинство! Вы меня зовете, Екатерина Ивановна?

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зову.

   К о р о м ы с л о в (к Георгию Дмитриевичу). А ты, хозяин?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Конечно!

   К о р о м ы с л о в. Ага! Значит, сейчас идем к Татьяне Андреевне и сообщаем: поладили. Ах, молодые люди, что вы делаете со старухой: ведь она там трясется вся! Всю жизнь доказываю женщинам: не нужно рожать детей, ну и сами виноваты. Ну-с, Георгий Дмитриевич...

   Берет его под руку и отходит. Алексей и Лизочка с двух сторон около Екатерины Ивановны.

   А л е к с е й. Спасибо тебе, Катечка. Дай ручку поцелую, спасибо. Ведь Горька, ей-Богу, хороший человек. А ты рада, Катечка?

   Екатерина Ивановна, улыбаясь, кивает головой.

   Л и з а . И я рада. Да погоди, Алеша! Катечка, какой ужас, я в него влюбилась, и он будет писать мой портрет!

   А л е к с е й (пожимая руку Екатерине Ивановне). А меня, Лизок, забыла!

   Л и з а. Не могу же я любить двух сразу! Катя, а твой портрет он писал?

   А л е к с е й. Да ты ревнивая?

   Л и з а. Как черт - ох, мамы нету?

   К о р о м ы с л о в (подходя). Ну, Лизок, луна восходит и нам время в парк. Вы мне еще обещали какой-то гриб показать при лунном свете. А ты, Алексей, пойди к Татьяне Андреевне, я уж не могу, надоело, а ты и со старухами умеешь обращаться.

   Л и з а. Это не гриб, а беседка, это только так называется грибом.

   К о р о м ы с л о в. Это, Лизок, надо еще доказать. Постойте... а, может быть, вы в парк, а мы здесь останемся? Как вы думаете, Екатерина Ивановна?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, ступайте, нам надо еще поговорить. Алеша, ты скажи маме, что немного погодя я сам к ней зайду, а пока...

   А л е к с е й. Да уж знаю, не учи. Хоть бы спасибо сказал... а, черт!

   Смеются. Георгий Дмитриевич серьезно жмет руку Алексею и с чувством цел