Андреев Леонид Николаевич - Екатерина Ивановна

   Леонид Николаевич Андреев

  

  

   Подготовка текста: С. Чернов.

   Оригинал здесь: Библиотека Альдебаран, http://lib.aldebaran.ru

  

  

  

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч С т и б е л е в, видный общественный деятель.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а, его жена.

   В е р а И г н а т ь е в н а, его мать.

   А л е к с е й Д м и т р и е в и ч С т и б е л е в, брат его, студент.

   Т а т ь я н а А н д р е е в н а, мать Екатерины Ивановны.

   Е л и з а в е т а И в а н о в н а (Лиза), сестра Екатерины Ивановны.

   А р к а д и й П р о с п е р о в и ч М е н т и к о в.

   П а в е л А л е к с е е в и ч К о р о м ы с л о в, художник

   Т о р о п е ц, художник

   Л ю д в и г С т а н и с л а в о в и ч, художник

   Ф о м и н, студент.

   Т е п л о в с к и й.

   Ж у р а, племянник Коромыслова.

   Г у в е р н а н т к а у Стибелевых.

   Г о р н и ч н а я С а ш а

   М а ш а, горничная Коромыслова.

  

  

  

  

   Первый час ночи на исходе.

   В большой барской столовой тот легкий беспорядок, который оставляет за собой ушедший день. Пусто; вверху, в люстре над столом, горит одна только лампочка, и это дает чувство неприятной асимметрии. В первую минуту кажется, что все в доме уже спят, но нет: слышны голоса. И, приглядевшись, видишь, что одна дверь неплотно закрыта, и в щель идет яркий свет, и за дверью громко и тревожно говорят двое, мужчина и женщина. Голоса то падают, то возвышаются почти до крика, перебиваются короткими, но глубокими паузами, раз даже слышны слова: "Ты лжешь!" - коротко и гневно выкрикивает мужской голос.

   В наступившей паузе слышнее стук маятника. Приоткрывается досель незаметная дверь в левой стене, и наполовину выходит студент, высокий, безбородый, с длинной шеей, в тужурке; в руках у него маленький поднос с двумя пустыми стаканами от чая. Что-то, извиняясь, говорит назад, в свою комнату, и приотворяет дверь. Осторожно, чтобы не стукнуть, ставит поднос на стол и, внимательно вытянув шею, прислушивается к голосам, возобновившим свой непонятный, тревожный и тяжелый спор. Потом так осторожно, без шуму, возвращается назад и плотно закрывает за собою дверь. Голоса становятся громче.

  

   М у ж ч и н а. А я тебе говорю...

   Ж е н щ и н а. Ты не смеешь, это подло!

   М у ж ч и н а. Молчать! Ложь! Ты уличная...

   Ж е н щ и н а. Что ты, Горя! Погоди! Не тронь! Нет, нет.

  

   Слова обрываются, мгновение полной и глубокой тишины - и один другим раздаются два выстрела: раз! раз! - И сразу пропадает тишина и все становится криком, шумом, беготней. Из-за двери, откуда стреляли выскальзывает полуодетая женщина и быстро пробегает, что-то крича в столовую; за нею, стукнувшись о притолку, выбегает высокий, без пиджака, мужчина и еще раз стреляет ей вслед: со стены сверху валятся осколки разбитой тарелки. Но стреляющего уже охватили по плечам крепкие руки: то выбежал из своей комнаты студент в тужурке и борется, отнимая револьвер. За ним стоит растерянно второй студент, в сюртуке, видимо, посторонний в доме, не знает, что ему делать.

  

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусти! Я ее убью! Она...

   А л е к с е й. Отдай револьвер!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусти, ты меня душишь. (Роняет на пол револьвер.)

   А л е к с е й. Фомин, возьмите. Да револьвер, pевольвер возьмите... а, черт! Ну и сильный же ты, Горька, вот не ожидал, что ты такой сильный. Сиди!

   Сажает его на стул. Фомин, все так же неловко и растерянно держась, поднимает револьвер и прячет в карман .

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я ее ранил.

   А л е к с е й. Нет, цела.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Второй попал.

   А л е к с е й. Нет, цела, бежала. Боже мой, что же это! Надо узнать. Фомин, пойдите узнайте.

   Ф о м и н. Я не знаю, куда идти.

   А л е к с е й. Да в дверь, да в ту, в ту... а, черт! Товарищ первый раз пришел, а ты тут такое... Ах, Горюшка, Гори да что же это! Воды хочешь? - у тебя руки дрожат, можно, как можно!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да пусти ты меня!

   А л е к с е й. Прости, забыл. Горя, брат, что

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она изменила мне.

   А л е к с е й. Врешь!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Какая подлость, Боже мой, Боже мой! Ах, брат Алеша, брат Алеша, что делается на свете! Ты подумай: наша Катя, наша чистая Катя... ведь и ты любил ее, это правда, любил? - скажи!

   А л е к с е й. Да и люблю! И не... Вам что надо, что вы лезете?

   Полуодетая горничная в двери из внутренних комнат.

   Г о р н и ч н а я. Я... я думала...

   А л е к с е й. Убирайтесь! Тоже - лезут!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Никого не пускай.

   А л е к с е й. Нет, нет. Ты что говоришь?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я ничего. Изменила, брат, изменила!

   А л е к с е й. Конечно, любил и люблю. И не поверю, пока сам...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Молчи! Раз я тебе говорю... или я так ни с того ни с сего стану стрелять в человека? Я!

   А л е к с е й. Да уж! Сиди, сиди, верю. Что же он не идет?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Кто?

   А л е к с е й. Фомин.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она ранена?

   А л е к с е й. Неизвестно. Сейчас придет Фомин... чего тебе, воды?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да.

   А л е к с е й. Вот, пей... как руки-то дрожат.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты подумай: у женщины двое детей!

   А л е к с е й. Ладно, ладно... А, Фомин, наконец, ну что? - что вы там пропали.

   Ф о м и н. Ничего. Я не мог найти дороги. Пошел в какую-то дверь.

   А л е к с е й. Да что ничего... а, черт! Она ранена?

   Ф о м и н. Нет, нет, нисколько.

   А л е к с е й. Ну, и слава Богу.

   Георгий Дмитриевич громко смеется.

   Ф о м и н. Там какая-то пожилая дама... Да вот!

   Громко плача, входит высокая, полная дама, одета наскоро по-ночному, торопится.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Горюшка, что же это, голубчик ты мой, Горюшка! Слышу... ночью... стреляют... До чего я дожила, Господи! Слышу... ночью... стреляют...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (нетерпеливо и резко). Ах, мама! Ну и ночью, ну и стреляют, ну и что же? Ах, мама, всегда вы не те слова скажете, что надо.

   А л е к с е й. Молчи, Горя. Не плачь же, мама, успокойся, все благополучно.

   В е р а И г н а т ь е в н а (плачет). Какое же это благополучно. Ранена она, что ли?

   А л е к с е й. Да нет, мимо. Промах!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (смеется). Мимо!

   В е р а И г н а т ь е в н а (плачет). Хоть бы о детях подумали. Двое детей ведь.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мама!

   В е р а И г н а т ь е в н а. Что теперь будет? Член Думы, депутат, и так тобою все гордятся, и вдруг теперь под суд как какой-нибудь уличный...

   А л е к с е й. Ничего не будет, мама, никто не узнает.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Как никто - а прислуга? Ты посмотри сейчас, что на кухне делается. Сюда-то боятся идти; Саша уж за дворником хотела бежать, да я ее не пустила: куда, говорю, дура, тебе это послышалось! Завтра же к отцу в деревню уеду, завтра же! Всегда я тебе говорила, Горя, что она плохая женщина...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Молчите, мама, вы не смеете...

   В е р а И г н а т ь е в н а. А стрелять лучше? Слушал бы, Горюшка, мать, так и стрелять не нужно было бы.

   А л е к с е й. Ты ее не знаешь, мама. Молчи!

   Ф о м и н (тихо). Стибелев, может быть, мне уйти?

   А л е к с е й (громко). Да чего уж: раз попал в свидетели так сиди. Правда, посидите, Фомин, а то так все это... Хочешь вина, Горя?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет.

   А л е к с е й. Иди оденься, ты весь дрожишь. Дать пиджак? Я дам.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. Что она делает?

   А л е к с е й. Сейчас узнаю.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусть сейчас же уезжает. Сейчас же, слышишь?!

   А л е к с е й. Да, да, я ей скажу. Да, думаю, она и теперь не останется. Вы тут посидите, я сейчас...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Денег дай ей.

   А л е к с е й. Какие еще деньги!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Говорю - дай. И немедленно уезжала! Алексей!

   А л е к с е й (оборачиваясь от двери). Да что?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Чтобы немедленно уезжала.

   А л е к с е й. Да уж! Сама не останется, я думаю... Хорошо, хорошо! (Уходит.)

   В е р а И г н а т ь е в н а. Садитесь, молодой человек. Как ваша фамилия?

   Ф о м и н. Фомин. Я товарищ вашего сына.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Вот как Бог привел познакомиться! Садитесь. Который же теперь час?

   Ф о м и н. Без десяти минут час. Ваши отстают на пять минут.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Ох, Господи, вся еще ночь впереди, а я уж думала... Горюшка, надень что-нибудь, голубчик, тебе холодно.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (ходит по комнате). Нет!

   В е р а И г н а т ь е в н а. Это ты разбил тарелку? Горюшка, сын ты мой несчастный, так как же мы теперь с тобой будем? (Плачет.)

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Не знаю, мама, как-нибудь проживем.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Ты ей детей не отдавай, Горя! Она их развратит.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. У меня нет детей. У меня ничего нет.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Как ничего? А Бог?

   Георгий Дмитриевич смеется, не отвечая.

   Стыдно так, Горя!

   Ф о м и н (нерешительно). Может быть, я лишний? Да и пора мне.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оставайтесь. (Брезгливо и резко.) Как вы не поймете, коллега, что сейчас не может быть посторонних. Смешно и дико: только сейчас чуть не был убит человек, смерть еще стоит в углу, а он говорит: посторонний, лишний! Когда все спокойно, тогда он не лишний, а как только нужно, как только что-нибудь случилось... Нелепость какая!

   В е р а И г н а т ь е в н а. Не волнуйся, Горюшка, молодой человек побудет. Побудьте, молодой человек, а то нам страшно.

   Ф о м и н. Я с удовольствием.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Вместо того чтобы бежать куда-то и прятаться, вы лучше посмотрите внимательнее и подумайте, что делается. Вы еще молоды, вам это может пригоди... пригодиться. Мама, это дети плачут?

   В е р а И г н а т ь е в н а. Нет, не слышу. А может быть и плачут.

   Плачет.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, пусть плачут. Вы посмотрите: ведь это ночь. Вы понимаете: ночь. И дом, хороший дом: видите, какая роскошь? А там плачут дети...

   В е р а И г н а т ь е в н а. Она тебе созналась?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, почти. Не мешает мама. И вы подумайте... ведь вы знаете меня.

   Ф о м и н. Как же! Я и в Думе вас слыхал.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Надел бы ты пиджак, Горя.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. И вы подумайте: что нужно пережить, испытать человеку, такому, как я, чтобы взять револьвер и... Да, о чем я сейчас говорил? Да: я говорил, что ночь. Вот где ночь (бьет себя по лбу), понимаете? - вот где ночь. Да что там делают с детьми, бьют их что ли! Это невозможно.

   Быстро открывается дверь в столовую, и на пороге показывается Е к а т е р и н а И в а н о в н а, жена. За нею Алексей, безуспешно старается удержать ее.

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я уезжаю, вы слышите, уезжаю! Но вы подлец, да, да, вы хотели убить меня...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (бешено). Уберите ее! Иначе... Вон!

   А л е к с е й. Катя!..

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы хотели убить меня! (Закрывает глаза ладонями рук и закидывает голову назад, точно готовясь упасть.)

   А л е к с е й. Да, да, - ах, да уходи же, Катя, ты с ума сошла!

   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (оборачиваясь к нему). Алеша, Алеша, он хотел убить меня... Только Бог... для детей... Только Бог спас...

   С внезапным рыданием уходит. Алексей сзади загораживает ее.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (делая шаг к двери). Вон!..

   В е р а И г н а т ь е в н а (в ужасе). Горя!..

   Ф о м и н. Послушайте же...

   В е р а И г н а т ь е в н а. Горя... Пожалей меня, Горя! Я не могу... Я сейчас... Воды мне дайте, воды!..

   Ф о м и н. Послушайте, нельзя же, послушайте...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну хорошо, ну хорошо .... дайте же ей воды.

   Вера Игнатьевна в полуистерике пьет воду. Входит Алексей и на ходу быстро взглядывает на мать, потом на брата.

   А л е к с е й. Так... Ты еще что, мама?

   В е р а И г н а т ь е в н а. Я ничего, уже прошло. Горя, Горя...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Зачем ты пустил ее сюда? - силы не хватило удержать?

   А л е к с е й (угрюмо). Не хватило. Она совсем с ума сошла.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Отчего плачут дети?

   А л е к с е й. Оттого, что их одевают. А и плохо же ты стреляешь, брат Георгий!..

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Хм... А лучше было бы, если бы убил, так, по-твоему?

   А л е к с е й. Может быть, и лучше.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как тебе известно, я не умею стрелять. Я не спортсмен...

   А л е к с е й. А не спортсмен и не умеешь стрелять, так и не берись.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Алексей!..

   А л е к с е й. Ну, ну, не сердись, я и сам, кажется, немного ошалел. С вами ошалеешь.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это рассуждение спортсмена. Ты слишком много времени посвящаешь гимнастике и борьбе, и твои взгляды - извини - отдают ареной. В мое время студенты...

   А л е к с е й. Верно, Горюшка, верно. Спортсмен и говорю глупости. Прости, милый, не сердись, ну, дай руку, ну, ладно. Я тебе сейчас пиджак принесу - где он, в кабинете?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да. Не надо.

   А л е к с е й. Нет, надо. Некрасиво так-то бегать. Что, брат, ни говори, а пиджак - это приличие, и человек без пиджака... (Уходит в кабинет.)

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Алексей!..

   В е р а И г н а т ь е в н а. Он так тебя любит, Горюшка, он это нарочно шутит, чтобы успокоить тебя. Выпил бы ты вина, Горя.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Дайте.

   Вера Игнатьевна встает, чтобы достать из буфета вино. Одновременно из разных дверей входят Алексей с пиджаком в руках и г у в е р н а н т к а-француженка, кокетливая, завитая; держится вызывающе.

   Г у в е р н а н т к а. Мадам просила сказать...

   А л е к с е й. Ну-ка, надень, Горя. Что Екатерина Ивановна просила передать?

   Г у в е р н а н т к а. Мадам просила передать Георгию Дмитриевичу, что она возьмет для Катечки их шубу, так как на улице большой холод.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, да, пожалуйста.

   Г у в е р н а н т к а. Завтра шубу пришлют.

   А л е к с е й. Скажите, хорошо. Вам еще что-нибудь надо?

   Г у в е р н а н т к а. Мне? Нет, ничего.

   Уходит, прищурив глаза на Георгия Дмитриевича. Молчание.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Вот что, мама: я знаю, вам это неприятно сейчас... Пойдите, посмотрите, что там дети, как их одевают и вообще. Только, пожалуйста, мама, ни слова не говорите... Екатерине Ивановне: достаточно...

   В е р а И г н а т ь е в н а. А что мне ей говорить? Что надо было сказать, то уж сказала. А теперь что ж говорить. А как же ты тут? - уж ты, Алеша, его не оставляй.

   А л е к с е й. Хорошо, хорошо, мама. Иди. Дай-ка и мне. Горя, стаканчик вина. Фомин, вы не хотите?

   Ф о м и н. Нет, Стибелев, благодарю.

   Вера Игнатьевна уходит.

   А л е к с е й. Горюшка, а не пройдем мы с тобой на минутку в кабинет?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. В кабинет? Нет, не хочу.

   А л е к с е й. Да, да... Ну, так вот что: пойдите, Фомин, на минутку ко мне в комнату, покурите. Я вас потом позову.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Может быть, коллега домой хочет?

   Ф о м и н. Нет, я с удовольствием посижу. Еще рано. (Уходит.)

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну и дубина же этот товарищ.

   А л е к с е й. Нет, это он от деликатности не знает, что ему делать... Сам посуди, положение ведь, действительно неловкое. Горя... Ты что же это, Горя, а?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как видишь, Алеша.

   А л е к с е й. Ты где револьвер взял? - я сперва подумал, что это ты моим воспользовался.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, третьего дня купил.

   А л е к с е й. Так, купил. Значит, с заранее обдуманным намерением?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Значит. Как это страшно, брат, когда среди ночи одевают детей, чтобы ехать, и дети плачут. Катечка в моей шубе... э, да не все ли равно теперь, Вот тебе и жизнь моя, Алексей, вот тебе и жизнь. Какая тоска!

   А л е к с е й. Ты не сердись на меня, Горя, но... уверен ли ты, что... Конечно, если у тебя на руках факты, то... Но никак, никак не могу я себе представить, чтобы Екатерина Ивановна, Катя...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А я мог? Но факты, брат, факты!

   А л е к с е й (с недоверием). Конечно, если факты... Нет, нет, я ничего не говорю, я только удивляюсь. Ведь пять лет вы с нею жили...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Почти шесть...

   А л е к с е й. Почти шесть, - и ведь ничего же не было такого? И Катя... и ты сам же звал ее "не тронь меня", да и все мы... и просто, наконец, она не похожа на женщин, которые изменяют!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Зови ее Екатерина Ивановна.

   Молчание.

   Что она там делает? - ты говоришь: с ума сошла.

   А л е к с е й. Укладывалась, когда я пришел.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она очень... испугана?

   А л е к с е й. Да, кажется. Может быть, тебе сейчас тяжело об этом говорить? - тогда давай о чем-нибудь другом.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Давай о другом. Но какое все-таки счастье, что я не попал в нее! И неужели это могло быть, и пуля могла попасть в нее и убить. Убить? - странное слово. Да, я стрелял. Три раза, кажется? Да, три раза.

   А л е к с е й. Ты в кабинете стекло в книжном шкафу разбил.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А вторая пуля где?

   А л е к с е й. Не видал.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Надо поискать. Третья здесь... Алеша?

   А л е к с е й. Ну?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе кажется это диким? О чем ты думаешь?

   А л е к с е й. Да все о том, как ты плохо стреляешь. Послушай, Горя, если тебе не больно об этом говорить... я все никак, брат, не могу представить... Кто он, ну, этот самый?

   Молчание.

   К о р о м ы с л о в , да?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Почему Коромыслов? (Подозрительно.) Почему Коромыслов? У тебя есть какие-нибудь данные? Почему Коромыслов?

   А л е к с е й. Постой, какие данные... я просто спрашиваю тебя.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Но ты сказал: Коромыслов.

   А л е к с е й. А, черт! Перебирал всех, кого знаю, ну и он самый интересный, художник, наконец, и вообще красивый человек. И Катя у него часто бывала, и вид у него такой, что он это может... ну, доволен? Вот мои основания.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, ты с ума сошел: Коромыслов! Павел - мой друг, настоящий, единственный, искренний друг и... Ментиков, да, да, не делай большие глаза, - Ментиков!

   А л е к с е й. Постой, я не делаю глаза... Какой Ментиков? Аркадий Просперович, этот? Ментиков?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да что ты затвердил! Этот, ну да, этот, потому что другого нет и... перестань же, Алексей, я тебя прошу. Человек каждый день бывает у нас в доме, а ты припоминаешь его, как будто первый раз в жизни услыхал. Что за комедия!

   А л е к с е й. Это ничтожество? (Разводит руками.) Ну, Горя, конечно, ты сейчас в таком состоянии, но я был лучшего мнения о... ну, да ты уж не сердись, брат: я был лучшего мнения о твоих умственных способностях.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да?

   А л е к с е й. Да. Стрелял в человека, только случайно его не убил - и за что? В конце концов, пожалуй, и хорошо, что ты не умеешь стрелять: ты мой старший брат, и я вообще многим тебе обязан, но я прямо скажу - таким людям, как ты, нельзя давать в руки оружия. Прости.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ах, Алексей, Алексей!

   А л е к с е й. Да. Прости.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Куда ты?

   А л е к с е й. К Кате.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Милый ты мой мальчик! У тебя мускулы, как у атлета, из тебя вырабатывается стойкий, сильный и даже красивый - да, да, красивый! - мужчина, но тебе всего двадцать три...

   А л е к с е й. Двадцать два пока.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Двадцать два года, и ты ничего не понимаешь! Ты думаешь, что в жизни страшны и опасны только сильные, - нет, голубчик, сильные страшны лишь для слабых и ничтожных. А для нас, сильных, для таких, как ты и как я, пожалуй, - страшны именно ничтожные. Как может Павел Коромыслов отнять у меня женщину... жену, когда я сильнее Коромыслова, так же по-своему талантлив, так же умен, и, наконец, приемы борьбы у нас одни и те же! Но ничтожество, которого не опасаешься, которого ты даже не замечаешь, потому что оно ползает ниже уровня твоего взгляда; ничтожество, у которого свои аппетитцы, желаньица, которого ничем нельзя оскорбить, которое втирается, терпит плевки, страдальчески хлопает глазками и, наконец, в одну из тех минут, когда женщина...

   А л е к с е й. Это невыносимо слушать!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? И ничтожество еще тем соблазнительно для женщины, Алеша, что с ним нет греха. Разве он человек? разве он мужчина? Так, подползло что-то в темноте, и... Потом его можно выгнать, потом все можно забыть... искренно забыть, как умеют забывать женщины, забыть даже до возмущения, если кто-нибудь осмелится напомнить. Как? Я? - с ним? Правда, иногда от ничтожеств родятся дети... У нас нет коньяку? - это вода, а не вино. Дай мне коньяку, скорее!

   Алексей молча ищет в буфете.

   Меня потягивает так, будто я смертельно хочу спать.

   А л е к с е й (не оборачиваясь). Реакция.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Уже? Нет, для реакции рано. Ну, что же?

   А л е к с е й. Коньяку нет, Горя. Можно добыть, если хочешь, я пошлю Фомина.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не надо. Ты заметил, что Екатерина Ивановна последнее время была неразлучна с этим господином?

   А л е к с е й. Он и у тебя был на побегушках.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (смеется). Да, да! В том-то и ужас, Алеша, в том-то и ужас, что он очень услужлив и даже мил - даже мил. Он всегда под рукою, и еще то приятно, что над ним всегда можно посмеяться, поострить... Впрочем, я, кажется, сейчас не могу говорить.

   А л е к с е й. Тебе нехорошо.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Одним словом, она была с ним на свидании, у него в номерах. Она говорит, что ходила затем, чтобы дать ему по морде, и дала! Он, видишь ли, уже два года пристает к ней, умоляет, пишет письма...

   А л е к с е й. Почему же она сама не написала ему? - или не сказала тебе?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да вот - почему? Потому, видишь ли, что она ему и писала и говорила, да он не верит.

   А л е к с е й. По физиономии можно было и у нас в доме дать.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты думаешь? Ну вот, а она пошла к нему для этого в номера и была там два часа... да, да, не удивляйся точности, два часа с минутами. Я был на улице.

   А л е к с е й. Анонимка?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да. Коньяку нет?

   А л е к с е й. Я уже сказал тебе, что нет... Я бы не пошел.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты думаешь, я придал значение этому... визиту? Нет, ни малейшего, и поверь мне, Алеша, мне было смешно. Вот, думаю, посмешу ее. И все улыбался, все улыбался! (Смеется.) Ведь, ведь как хочешь, Алеша, шесть лет! Правда, в последний год я видел ее мало: я занятой человек, я общественный деятель, у меня шея трещит от работы!.. и не могу же я следить за каждым ее шагом ....

   А л е к с е й. Конечно.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. У меня своего дела много! Знал, что все хорошо, и дети здоровы, и... ну, да что! И вечером, уже вечером, с явным намерением спрашиваю ее, улыбаюсь, - идиот! - и спрашиваю: отчего... отчего у тебя такие томные глаза, Катя? - Разве? - Все улыбаюсь: где ты была сегодня утром? И...

   А л е к с е й. Ну?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Солгала. Я ничего не стал говорить ей, но, Алеша, что со мной было в тот вечер! Ко мне приклеилась эта подлая улыбка, - ведь она была не без хитрости, Алеша! - и ничем не могу стереть ее! Лежу на диване и плачу, а сам у... у... улыбаюсь. (Отходит в угол, некоторое время стоит лицом к стене).

   А л е к с е й. Горя!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (не оборачиваясь). Если бы... сегодня... ты не вырвал у меня револьвера... Молчи, молчи! Я сейчас.

   А л е к с е й. Горя! Я позвоню Коромыслову, пусть приедет.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Павлу? Позвони. Павлу позвони. Сегодня она тоже лгала в начале разговора... да и в конце тоже. Позвони Павлу, да еще... Нет, ничего, позвони и скажи, что очень нужно, необходимо.

   А л е к с е й. Я быстро. Только дома ли он? Ну, ну, Горя, я сейчас.

   Уходит в кабинет. Георгий Дмитриевич один. Медленно бродит по комнате, лицо его выражает открытое горе. Входит Вера Игнатьевна.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Горюшка, пойди поцелуй детей. Катечка тебя зовет, плачет...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А она?

   В е р а И г н а т ь е в н а. Она уехала, Горюшка, она вперед поехала с Сашей. Дети с бонной поедут.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Уехала?

   В е р а И г н а т ь е в н а. Да, к Дементьевым. Пойди, Горюшка, детки тебя ждут.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не хочу.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Катюшка плачет.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. Пусть едут.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Благослови их, Горюшка, нехорошо им будет.

   Георгий Дмитриевич, плача, становится на колени перед матерью и прячет голову у нее на коленях.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мама, мамочка, милая моя мамочка, как же я буду жить! Как же я буду жить, я убью себя, мамочка!

   В е р а И г н а т ь е в н а (плачет и гладит его волосы). Сыночек ты мой, Горюшка, сыночек ты мой, не надо, голубчик, я с тобой, Горюшка...

   В дверях показывается Алексей, но мать предостерегающе машет ему рукой, и он скрывается.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мне страшно, я убью себя, мамочка.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Зачем же, Горюшка, не надо, сыночек. Ты у меня милый, сыночек, тобою родина гордится, ты у меня славный, славный. Только бесчестные себя убивают, кто честь потерял, а ты ни в чем не виноват...

   Показывается в дверях бонна, но Вера Игнатьевна сердито машет ей рукой, и бонна скрывается.

   Ты у меня хороший, тебя все любят, за тебя Бог заступник: не дал тебе человека убить... Постой, Горюшка, надо деток проводить...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (встает). Поцелуйте их, мама, я не могу.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Ну ничего, другой раз поцелуешь. Они тепло одеты, доедут. (Зовет.) Алеша! Алеша!

   Фомин входит.

   Ох, Господи, это еще кто? Ах, это вы, молодой человек, а я думала, что вы уж ушли.

   Ф о м и н. Я не знаю. Мне послышалось, но я могу...

   В е р а И г н а т ь е в н а. Ничего, ничего, голубчик, какие теперь извинения. Алеша! Алеша!

   Алексей входит, говорит притворно-веселым голосом.

   А л е к с е й. Сейчас приедет.

   В е р а И г н а т ь е в н а (с порога). Кто приедет?

   А л е к с е й. Павел Алексеич. Я ему звонил, он только что вернулся откуда-то. Удивительный человек, когда услыхал, что нужно не спать ночь, выразил крайнюю радость! Вот человек, Фомин, который ненавидит сон!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты ему сказал?

   А л е к с е й. Да, немного. Да ну, Фомин, приободритесь, какого черта! Папиросу хочешь, Горя?

   Георгий Дмитриевич молча берет папиросу.

   Ф о м и н. В сущности, я могу не спать сколько угодно, одну ночь или две - мне все равно. Но вы понимаете, что мое положение... Мне просто неловко.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Все ловко, коллега. Вы юрист?

   Ф о м и н. Юрист.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Все ловко, коллега. А знаешь, Алексей, вино-то крепкое: я, кажется, немного опьянел, голова кружится, и мальчики кровавые в глазах. Были при Годунове часы? Глупый вопрос, но ты не удивляйся: я смотрю на циферблат, и сегодня он совершенно особенный, живой и смотрит. Эх, нервы! У вас есть нервы, коллега?

   Ф о м и н (улыбаясь). Как вам сказать? Пока еще не было случая себя испытать, но, думаю, что у меня нервы, как и у всех людей.

   А л е к с е й. Он, Горя, спортсмен, как и я.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Выжимаете?

   А л е к с е й. Да. И фехтует, и бокс, и на лыжах ходит. Мы как раз сегодня обсуждали план одной прогулки на лыжах... Эх, Горюшка, присоединился бы ты к нам.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Стар.

   А л е к с е й. Глупости. Ты бы только раз воздухом розным дыхнул по-настоящему, так у тебя в мозгах такое просветление бы наступило - верно, Фомин?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Стар. Пойди, Алеша, посмотри - уехали ли дети?

   А л е к с е й. Сейчас, Горюшка.

   Уходит. Неловкое молчание.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А стрелять вы также умеете?

   Ф о м и н. Нет.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Стрелять надо уметь. Неудачный выстрел - даже в себя, даже в друга или любовницу - оставляет чувство стыда.

   Ф о м и н. Я этого не понимаю. Почему же чувство стыда? - не всегда хорошо убить человека. И, как я слыхал, многие самоубийцы, оставшиеся в живых, потом благодарили судьбу за то, что плохо стреляли.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? И я этого не понимаю. Но стыд есть, есть, коллега, стыд, это факт.

   Ф о м и н. А может быть, и совсем не надо стрелять?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А зачем же тогда делают револьверы?

   Оба смеются.

   Ф о м и н. Вы это в Думе скажите, Георгий Дмитриевич.

   Входит Алексей.

   А л е к с е й. Я маму уложил, она едва на ногах держится. Обещал ей беречь и охранять тебя, Горя. Только ты уж постарайся оправдать доверие.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Уехали?

   А л е к с е й. Да.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. И в детской пусто?

   А л е к с е й. Ну, а как же быть, конечно, пусто... Так вот, Фомин, на лыжах, значит, послезавтра...

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусто? Что это значит, Алексей: в детских пусто?

   А л е к с е й. Ну, оставь, Горя.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Что это значит, Алексей? Я хочу пойти посмотреть, что это значит.

   А л е к с е й. Горя!

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусти, тебе говорю. Руки прочь! - как ты смеешь мешать. И что это вы, господа, воображаете, кто вам дал право здесь распоряжаться? Этот дом мой, слышишь? И детские пустые - мои, и вот это пустое (бьет себя в грудь) - мое. А, мама! Ты это откуда? Что это ты тащишь? Смотрите, она что-то тащит.

   Вера Игнатьевна несет постельные принадлежности.

   В е р а И г н а т ь е в н а. Я и забыла, Горюшка, постель тебе в кабинете приготовить.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. В кабинете?

   В е р а И г н а т ь е в н а. Ложусь, а тут вдруг вспомнила... а как же постель-то? Саша-то с Екатериной Ивановной поехала, одна, говорит, боится ехать... (Проходит в кабинет.)

   А л е к с е й. Хочешь, я с тобою лягу, Горя?

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не хочу. А где дети? Вы, коллега, напрасно смотрите на меня такими безумными глазами, глазами испуганной газели, - я шучу: я прекрасно знаю, что дети уехали, и слышал звонок.

   В передней звонок.

   И меня только удивляет братец мой, Алексей Дмитрич, спортсмен: он никак не может понять, что это значит, когда в детских пусто. Он никак не может понять, что это значит, когда в спальне пусто, когда в доме пусто, когда в мире...

   А л е к с е й (шепотом). Пойдите откройте, Фомин.

   Фомин уходит.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прошу не шептаться! Я тебе говорю, Алексей: ты, кажется, забыл, что ты мой брат.

   А л е к с е й. Помню, Горя, помню.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А если помнишь, Алексей... А если помнишь, то убей ты меня, Алеша, - ты не промахнешься, как я: три раза стрелял и разбил только тарелку (смеется). Понимаешь, как это остроумно, и ведь это же символ: только тарелку.

   Входит К о р о м ы с л о в, и за ним Фомин.

   К о р о м ы с л о в. Здравствуй, Георгий.

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Здравствуй, Павел. Приехал?

   К о