с,
но люди просили меня переговорить с вами и узнать, когда вы пожелаете
вернуться домой, в ваш дворец. И еще они просили, чтобы вы поторопились,
Давид, ибо уже многие умерли от невыносимых страданий; и уже мертвецы
устали ждать. И многие уже сошли с ума от невыносимых страданий и скоро
начнут убивать; и если вы не поспешите, Давид, то все в народе станут
врагами друг другу - и вам трудно будет построить царство на мертвой земле.
Горькие вопли в дальних рядах: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Давид (сдержанно). Прочь, Сура!
Сура (кротко). У вас разорвано платье, Давид, и я боюсь, что на вашем
теле есть раны. Что с тобою? Отчего ты не радуешься с нами?
Давид (плача). О Сура, Сура! Что ты делаешь со мною? Подумай, Сура,-
подумайте вы все - разве не отдал я вам все - и ничего нет у меня!
Пожалейте же меня, как я вас жалел, и камнями побейте мое ненужное тело. Я
вас люблю - и слова гнева бессильны в моих устах, и не пугает вас страх из
уст любящего - так пожалейте же меня. У меня нет ничего. Мало крови в моих
жилах, но разве не отдал бы я ее всю до последней свернувшейся капли - если
бы мог утолить вашу горькую жажду. Как губку сжал бы я сердце мое между
жерновами ладоней моих - и единой капли не посмело бы утаить лукавое
сердце, жадное до жизни. (С силою разрывает одежду и ногтями царапает
обнаженную грудь.) Но вот идет кровь - идет кровь - улыбнулся ли хоть один
из вас улыбкой радости? Но вот я рву волосы из бороды моей и седые клочья
бросаю к вашим ногам - поднялся ли хоть один мертвец? Вот я плюну в ваши
глаза - прозреет ли хоть один слепой? Вот я камни... я камни стану грызть,
как бешеный зверь - насытится ли хоть один голодный? Вот я всего себя брошу
вам... (Быстро делает несколько шагов - и толпа в страхе отступает. Крики
испуга.)
Анатэма. Так, так, Давид. Бей их.
Сура (отступая). Ой, не наказывайте нас, Давид.
Странник (к толпе). Он слушает похитителя. Он говорит: я ничего не
хочу дать народу. Он плюет и говорит, что это в глаза народу...
Крики испуга и зарождающейся злобы. Но в дальних рядах все еще
молитвенные вопли: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Кто - то. Он не смеет плевать в народ. Мы ничего не сделали ему.
Другой. Я видел, я видел: он поднимал камни. Спасайтесь.
Анатэма. Берегитесь, Давид: они сейчас возьмутся за камни. Это звери.
Странник (к Давиду). Ты обманул нас, еврей!
Сура (заступаясь). Не смейте так говорить.
Хессин (хватая странника за грудь). Еще слово, и я заткну тебе рот.
Давид (кричит). Я не обманывал никого. Я отдал все, и у меня нет
ничего.
Анатэма. Вы слышите, глупцы? У Давида нет ничего. (Смеется.) Нет
ничего. Так ли я говорю, Давид?
Странник. Вы слышите? - у него нет ничего. Зачем же он призвал нас? Он
обманул. Он обманул.
Хессин (в недоумении). Но это правда, Сура: он сам говорит- нет
ничего.
Сура. Не слушайте Давида. Он болен. Он устал. Он даст нам все.
Странник (с тоскою и гневом). Как же ты мог, Давид? Что ты сделал с
народом, проклятый?
Кто - то беспокойный. Ну так послушайте, что сделал со мной Давид,
радующий людей. Он обещал мне десять рублей, а потом отнял и дал одну
копейку; и я думал, что эта копейка не настоящая, и приходил с нею в
магазин и требовал много - а они смеялись и гнали меня, как вора. Это ты -
вор. Ты - грабитель, оставивший моих детей без молока. На твою копейку.
(Бросает копейку к ногам Давида.)
Многие следуют его примеру, - ибо у всех только по одной копейке.
Сура (защищая Давида). Вы не смеете обижать Давида. Давид молча
плачет, закрыв лицо руками.
Кто-то яростный. Предатель! Он мертвых поднял из гробов, чтобы
посмеяться и над ними. Бейте его камнями. (Нагибается за камнем.)
В этот момент поднимается сильный ветер, и в отдалении грохочет гром.
В толпе страх.
Давид (поднимая голову и раскрывая грудь). Побейте меня камнями - я
предатель!
Гром сильнее. Анатэма весело хохочет.
Странник. Предатель! Бейте его камнями - он обманул. Он предал, он
солгал!
Смятение. Наступают на Давида, хватаются за камни; некоторые с воплем
убегают.
Давид. Возьмите меня. Я иду к вам.
Анатэма. Куда? Они тебя убьют.
Давид. Ты враг. Пусти! (Вырывается.)
Странник (поднимая над головою камень). Назад, сатана!
Анатэма (торопливо). Прокляни их, Давид. Они сейчас убьют тебя...
Скорей.
Давид поднимает обе руки - и падает, пораженный камнем. Почти без
слов, немые от ярости, глухо ворчащие, словно грызущие землю - обрушивают
люди все новые и новые каменья на неподвижное тело. Не слышат грома. Не
слышат визгливого смеха Анатэмы. Вдруг кто-то громко плачет: а-а-а.
Женщина. За ней другая. Крики, рев. Убегают, согнувшись. Кто-то последний
поднимает камень, чтобы бросить в голову Давида,- оглядывается - один! -
выпускает камень из рук и с диким криком, схватившись за голову, убегает.
Далекие крики. Что-то страшное творится в невидимой толпе.
(Мечется, вскакивает на камень, срывается, опять вскакивает, смотрит.)
А-ах, ты победил, Давид. (Хохочет.) Смотри. Смотри, как бежит проклятое
тобой стадо. Ха-а! Они падают со скал. Ха-а! Они бросаются в море. Ха! Они
топчут детей! Смотри, Давид, они топчут детей! Это сделал ты, великий,
могущественный Давид Лейзер. Любимый сын бога - это сделал ты! Ха-ха-ха!
(Кружится, обуреваемый хохотом.) Ах, куда же мне деваться с радостью моею?
Ах, куда же мне пойти с вестью моею - для нее мало места на земле. Восток и
запад, север и юг, смотрите и слушайте - Давид, радующий людей,- убит
людьми и богом. И на смрадный труп его ногою стану я - Анатэма. (К небу.)
Ты слышишь? Возрази, если можешь. (Попирает ногою тело Давида.)
И вот слышится стон из-под ноги, и вот, дрожа и колеблясь странно,
поднимается седая окровавленная голова.
(Отступая.) Ты еще жив? Солгал и здесь?
Давид (ползет). Я к вам. Подожди же меня.
Сура. Я сейчас.
Анатэма (нагибаясь, с любопытством рассматривает). Ползешь?.. Как и я?
- Собакою? - За ними?
Давид (в смертном томлении). Ой, я не дойду, понесите же меня, Нуллюс.
Разве я говорю, что меня не надо побить камнями,- ах, ну и пусть меня
побьют камнями. Понесите же меня, Нуллюс! Я тихо лягу на пороге, я только
взгляну в щелочку, как кушают... маленькие дети... Ой, борода, Ой, страшная
борода... Ой, не бойся, мой маленький,- ты один умный, ты один смеешься.
Деточки мои, мои маленькие деточки.
Анатэма (топая ногой). Ты ошибаешься, Давид. Ты мертв. И мертвы дети.
Земля мертва - мертва - мертва. Взгляни.
С усилием Давид встает и смотрит, простирая уже слабые, полумертвые
руки.
Давид. Я вижу, Нуллюс. Мой старый друг... мой старый друг, побудьте
здесь, я прошу вас, а я пойду к ним. Знаете ли, Нуллюс... (Путается.)
Кажется, я нашел одну копейку... (Смеется тихо.) Я же говорил тебе, Нуллюс,
взгляни на эту бумагу... Абрам Хессин мой друг... (Убедительно.) Абрам
Хессин мой друг. (Падает и умирает.)
В отдалении, замирая, сдержанно грохочет гром, словно по огромным
каменным ступеням нисходит кто - то, одетый в тяжкие железа. Уже темно от
черных клубящихся туч, но затихает порывистый ветер; до самой воды
спустилось красное солнце и, в прорыве облаков, показало свой округленный
верх, свою как бы стынущую огромную близкую массу. И скрылось.
Анатэма (наклонившись). Теперь правда? Умер? Или опять лжешь? Нет -
честная смерть. Дай кулак. Разожми. Не хочешь? Но ведь я сильнее. (Встает и
рассматривает что-то в руке.) Копейка. (Бросает презрительно. Ворошит ногою
труп Давида.) Прощай, глупец. Завтра твой труп найдут здесь люди и схоронят
пышно по обычаю людей. Добрые убийцы, они любят тех, кого убивают. И из тех
камней, которыми тебя побили за любовь, они построят высокий - кривой - и
глупый памятник. А чтобы оживить его нелепо-мертвую громаду - меня посадят
на вершине. (Смеется. Сразу обрывает смех и становится в надменно-актерскую
позу.) Кто вырвет победу из рук Анатэмы? Сильных я убиваю, слабых я
заставляю кружиться в пьяном танце - в безумном танце - в дьявольском
танце. (Ударяет ногою по земле.) Смирись, земля, и дары принеси мне
покорно: убивай - жги - предательствуй, человек, во имя господина твоего.
По морю крови, пахнущей так сладко, на красных парусах, сверкающих так
жарко, направляю я мою ладью... (К небу. быстро.) К тебе за ответом. Не
собакою, ползающей на брюхе,- знатным гостем, владетельным князем земли
причалю я к твоим немым берегам. (Величественно.) Приготовься. Я - точного
потребую ответа. Ха-ха-ха! (Со смехом скрывается во тьме.)
Занавес
СЕДЬМАЯ КАРТИНА
Ничего не произошло. Ничего не изменилось. Все так же тяжко подавляют
землю железные, извека закрытые врата, за которыми в безмолвии и тайне
обитает начало всякого бытия, Великий Разум вселенной. И все так же
безмолвен и грозно неподвижен Некто, ограждающий входы,- ничего не
произошло, ничто не изменилось. Ужасен серый свет, немой, как серые камни,
ужасно место - но Анатэма любит его. И вот снова показывается он; но не
ползет он на брюхе собакою, не прячется за камни, как вор - как победитель,
надменной поступью, медлительной важностью движений он старается закрепить
свою победу. Но так как никогда не может быть правдивым дьявол и нет
предела сомнениям его, то и сюда он вносит вечную раздвоенность свою: идет,
как победитель, а сам боится, закидывает голову кверху, как властелин, а
сам смеется над преувеличенною важностью своей; мрачный и злой шут - он
тоскует о величии и, принужденный к смеху, ненавидит смех. Так, важничая
чрезмерно, доходит он до середины горы и ждет в горделивой позе. Но как
огонь сухое дерево, - пожирает безмолвие его неуверенную важность - и уже
торопится он, даже не выдержав паузы, как плохой музыкант, скрыть себя и
свои сомнения и свой ненавистный страх в густой чаще шуток, крика громкого
и торопливых жестов. Топает ногой и кричит притворно-грозным голосом.
Анатэма. Почему нет труб и торжества? Почему закрыты эти старые и
ржавые ворота? и никто не подает мне ключей? Разве в порядочном кругу так
принято встречать именитого гостя, владетельного князя дружественной нам
земли? Один швейцар, видимо, заснувший, и больше никого. Плохо. Плохо.
(Хохочет. И, натягиваясь истомно, присаживается на камень. Говорит кротко и
манерно-устало.) Но я не тщеславен. Трубы, цветы и крики - все это пустяки!
Я сам слышал, как однажды трубили славу Давиду Лейзеру,- а что из этого
вышло? (Вздыхает.) Грустно подумать. (Насвистывает грустно.) Ты слыхал,
конечно, какая неприятность постигла моего друга, Давида Лейзера? Помнится,
когда последний раз болтали мы с тобою - ты еще не знал этого имени... Но
теперь ты знаешь его? Гордое имя! Когда я уходил с земли, вся земля
миллионом голодных глоток выкликала это славное имя: Давид-обманщик!
Давид-предатель! Давид-лжец! При этом, как мне показалось, некоторые весьма
несдержанно упрекали и еще кого-то. Ведь не от своего имени действовал так
неосторожно мой честный, безвременно погибший друг. (Некто молчит. И, дыша
злобою, с торжеством уже не притворным, Анатэма кричит.) Имя! Имя того, кто
погубил Давида и тысячи людей. Я Анатэма, у меня нет сердца, на адском огне
высохли мои глаза, и нет в них слез, но если б были они - я все их отдал бы
Давиду. У меня нет сердца - но было мгновение, когда что-то живое
шевельнулось в моей груди, и я испугался: разве может родиться сердце? Я
видел, как погибал Давид и с ним тысячи людей, я видел, как в пучину
небытия, в мое жилище мрака и смерти низвергался его дух, черный,
свернувшийся жалко, как дохлый червяк на солнце... Скажи, не ты ли погубил
Давида?
Некто, ограждающий входы. Давид достиг бессмертия и живет бессмертно в
бессмертии огня. Давид достиг бессмертия и живет бессмертно в бессмертии
света, который есть жизнь.
Пораженный Анатэма падает на землю и мгновение лежит неподвижно. Затем
поднимает голову, яростную, как у змеи. Затем встает и говорит со
спокойствием безграничного гнева.
Анатэма. Ты лжешь. Прости меня за дерзость, но ты - лжешь. Конечно,
власть твоя безмерна - и дохлому червяку, почерневшему на солнце, ты можешь
дать бессмертие. Но справедливо ли это будет? Или лгут числа, которым
подчиняешься и ты? Или все весы показывают ложно, и весь твой мир одна
сплошная ложь? - жестокая и дикая игра в законы, злой смех деспота над
безгласием и покорностью раба? (Говорит мрачно, в тоске бессмертной
слепоты.) Я устал искать. Я устал жить и мучиться бесплодно, в погоне за
ускользающим вечно. Дай мне смерть - но не терзай неведением меня, ответь
мне честно, как честен я в моем восстании раба. Не любил ли Давид? -
Ответь. Не отдал ли душу Давид? - Ответь. И не камнями ль побили Давида,
отдавшего душу? - Ответь.
Некто. Да. Камнями побили Давида, отдавшего душу.
Анатэма (мрачно усмехаясь). Пока ты честен и отвечаешь скромно. Не
утолив голода голодных - не дав зрения слепым - не вернув жизни безвинно
умершим - произведя раздоры, и спор, и кровопролитие жестокое, ибо уже
поднялись люди друг на друга и во имя Давида производят насилия, убийства и
грабеж,- не проявил ли Давид бессилия любви и не сотворил ли он великого
зла, которое числом можно исчислить и мерою измерить?
Некто. Да, Давид сделал то, о чем ты говоришь; и сделали люди то, в
чем ты упрекаешь людей. И не лгут числа, и верны весы, и всякая мера есть
то, что она есть.
Анатэма (торжествующе). Ты говоришь!
Некто. Но не мерою измеряется, и не числом вычисляется, и не весами
взвешивается то, чего ты не знаешь, Анатэма. У света нет границ, и не
положено предела раскаленности огня: есть огонь красный, есть огонь желтый,
есть огонь белый, на котором солнце сгорает, как желтая солома,- и есть еще
иной, неведомый огонь, имени которого никто не знает - ибо не положено
предела раскаленности огня. Погибший в числах, мертвый в мере и весах,
Давид достиг бессмертия в бессмертии огня.
Анатэма. Ты снова лжешь! (В отчаянии мечется по земле.) О, кто же
поможет честному Анатэме? Его обманывают вечно. О! Кто поможет несчастному
Анатэме, его бессмертие - обман. Ах, плачьте, возлюбившие дьявола, стенайте
и горюйте, стремящиеся к истине, почитающие ум,- его обманывают вечно. Я
выиграл - он отнимает, я победил - он победителя заковывает в цепи,
властителю выкалывает очи, надменному - дает собачьи ухватки, виляющий и
вздрагивающий хвост. Давид, Давид, я был тебе другом, скажи ему - он лжет.
(Кладет голову на протянутые руки, как собака, и стенает горько.) Где
истина? - Где истина? - Где истина? Не камнем ли она побита - не во рву ли
с падалью лежит она... ах, свет погас над миром, ах, нет очей у мира - их
поклевало воронье... Где истина? - Где истина? - Где истина? (Жалобно.)
Скажи, узнает ли Анатэма истину?
Некто. Нет.
Анатэма. Скажи, увидит ли Анатэма врата открытыми? Увижу ли лицо твое?
Некто. Нет. Никогда. Мое лицо открыто - но ты его не видишь. Моя речь
громка - но ты ее не слышишь. Мои веления ясны - но ты их не знаешь,
Анатэма. И не увидишь никогда - и не услышишь никогда, и не узнаешь
никогда. Анатэма - несчастный дух, бессмертный в числах, вечно живой в мере
и весах, но еще не родившийся для жизни.
Анатэма вскакивает.
Анатэма. Ты лжешь - молчаливый пес, грабитель, укравший истину у мира,
железом заградивший входы. Прощай - я честную люблю игру и проигрыш верну.
А не отдашь - на всю вселенную я закричу: ограбили - спасите! (Хохочет.
Насвистывая, отходит на несколько шагов - оборачивается. Беззаботно.) Мне
нечего делать, и я гуляю по миру. Ты знаешь ли, куда направляюсь я сейчас?
Я пойду на могилу Давида Лейзера. Как тоскующая вдова, как сын отца,
убитого из-за угла предательским ударом, - я сяду на могиле Давида Лейзера и
буду плакать так горько, и буду кричать так громко, и буду звать так
страшно, что не останется в мире честной души, которая не прокляла бы
убийцу. Потерявший рассудок от горя, я буду показывать направо и налево: не
этот ли убил? не этот ли помог кровавому злодейству? не этот ли предал? Я
буду плакать так горько, я буду обвинять так грозно, что все на земле
станут убийцами и палачами - во имя Лейзера, во имя Давида Лейзера, во имя
Давида, радующего людей! И когда с горы трупов, скверных, вонючих, грязных
трупов я возвещу народу, что это ты убил Давида и людей, - мне поверят.
(Хохочет.) Ведь у тебя такая скверная репутация: лжеца - обманщика -
убийцы. Прощай. (Уходит со смехом.)
Еще раз из глубины доносится его хохот. И безмолвие оковывает все.
Занавес
КОММЕНТАРИИ
Впервые - отдельное издание. СПб., "Шиповник", 1909.
Одновременно пьеса выпущена отдельной книгой в издательстве И. П.
Ладыжникова (Берлин).
Вошла в ПСС, т. 3 и СС, т. 11.
Премьера пьесы состоялась на сцене Московского Художественного театра
2 октября 1909 г. Режиссеры - Вл. И. Немирович-Данченко и В. В. Лужский. В
роли Анатэмы - В. И. Качалов.
Запрещена к постановке лично П. А. Столыпиным специальным циркуляром
от 9 января 1910 г.
10 января 1910 г. состоялась тридцать восьмое и последнее
представление пьесы.