Андреев Леонид Николаевич - Анатэма

ощил свою жизнь?..

  Анатэма. Они ждут чуда, Давид.

  Давид (вставая, со страхом). Молчи. Нуллюс, молчи - ты искушаешь бога. Кто я, чтобы творить чудеса? Опомнись, Нуллюс. Могу ли я из одной копейки сделать две? Могу ли я подойти к горам и сказать: горы земли, станьте горами хлеба и утолите голод голодных? Могу ли я подойти к океану и сказать: море воды, соленой, как слезы, стань морем молока и меда и утоли жажду жаждущих? Подумай, Нуллюс!

  Анатэма. Ты видел слепых?

  Давид. Только раз я осмелился поднять глаза - но я видел странных серых людей, которым плюнул кто-то белым в глаза, и они ощупывают воздух, как опасность, и земли боятся, как страха. Чего им надо, Нуллюс?

  Анатэма. Видел ли ты больных и увечных, у которых не хватает членов, и они ползают по земле? Из-под земли выходят они, как кровавый пот,- трудится ими земля.

  Давид. Молчи, Нуллюс!

  Анатэма. Видел ли ты людей, которых жжет совесть: темно их лицо и как бы огнем опалено оно, а глаза окружены белым кольцом и бегают по кругу, как бешеные кони? Видел ли ты людей, которые смотрят прямо, а в руках имеют длинные посохи для измерения пути? - Это ищущие правды.

  Давид. Я не смел глядеть больше.

  Анатэма. Слышал ли ты голос земли, Давид?

  

  Входит Сура и боязливо приближается к Давиду.

  

  Давид. Это ты, Сура? Затворяй двери крепко, не оставляй щели за собою. Чего тебе надо, Сура?

  Сура (со страхом и верою). Разве не все еще готово, Давид? Поторопись же и выйди к народу: он уже устал ждать, и многие боятся смерти. Отпусти этих, ибо идут новые, Давид, и уже скоро не останется места, где бы мог стать человек. И уже истощилась вода в фонтанах, и не несут из города хлеба, как ты приказал, Давид.

  Давид (поднимая руки. с ужасом). Проснись, Сура, лукавыми сетями опутал тебя сон, и безумием любви отравлено сердце. Это я, Давид!.. (Со страхом.) И я не приказывал принести хлеба.

  Сура. Если еще не готово, Давид, то они могут подождать. Но прикажи зажечь огни и дать постилок для женщин и детей: ибо уже скоро наступит ночь и охолодеет земля. И прикажи дать детям молока - они голодны. Там, вдали, мы слышали топот многочисленных ног: то не стада ли коров и коз, у которых вымя отвисло от молока, гонят сюда по твоему приказу?

  Давид (хрипло). О, боже мой, боже!..

  Анатэма (Суре тихо). Уйдите, Сура: Давид молится. Не мешайте его молитве.

  

  Сура так же боязливо и осторожно уходит.

  

  Давид. Пощады! Пощады!

  

  Гул за окнами утихает - затем сразу становится шумным и грозным: это Сура известила народу, что необходимо ждать еще.

  

  (Падая на колени.) Пощады! Пощады!

  Анатэма (повелительно). Встань, Давид! Будь мужем перед лицом великого страха. Не ты ли призвал их сюда? Не ты ли голосом любви громко воззвал в безмолвие и тьму, где почивает неизреченный ужас? И вот они пришли к тебе - север и юг, восток и запад, и четырьмя океанами слез легли у ног твоих. Встань же, Давид! (Поднимает Давида.)

  Давид. Что же мне делать, Нуллюс?

  Анатэма. Скажи им правду.

  Давид. Что же мне делать, Нуллюс? Не взять ли мне веревку и, повесив на дереве, не удавиться ли мне, как тому, кто предал однажды? Не предатель ли я, Нуллюс, зовущий, чтобы не дать, любящий, чтобы погубить? Ой, как болит сердце!.. Ой, как болит сердце, Нуллюс! Ой, холодно мне, как земле, покрытой льдом, а внутри ее жар и белый огонь. Ой, Нуллюс,- видал ли ты белый огонь, на котором чернеет луна н солнце сгорает, как желтая солома! (Мечется.) Ой, спрячь меня, Нуллюс. Нет ли темной комнаты, куда не проник бы свет, нет ли таких крепких стен, где не слышал бы я этих голосов? Куда зовут они меня? Я же старый, больной человек, я же не могу мучиться так долго - у меня же самого были маленькие дети, н разве не умерли они? Как их звали, Нуллюс? Я забыл. Кто этот, кого зовут Давид, радующий людей?

  Анатэма. Так звали тебя, Давид Лейзер. Ты обманут, Лейзер, ты обманут, как и я!

  Давид (умоляя). Ой, заступитесь же за меня, господин Нуллюс. Пойдите к ним и скажите громко, чтобы все слышали: Давид Лейзер - старый больной человек, и у него нет ничего. Они вас послушают, господин Нуллюс, у вас такой почтенный вид, и они уйдут по домам.

  Анатэма. Так, так, Давид. Вот уже ты видишь правду и скоро скажешь ее людям. Х-ха! Кто сказал, что Давид Лейзер может творить чудеса?

  Давид (складывая руки). Да, да, Нуллюс.

  Анатэма. Кто смеет требовать от Лейзера чудес, разве он не старый больной человек - смертный, как и все?

  Давид. Да, да, Нуллюс, человек.

  Анатэма. Не обманула ли Лейзера любовь? Она сказала: я сделаю все - и только пыль подняла на дороге, как слепой ветер из-за угла, который вырывается с шумом и ложится тихо... который слепит глаза и тревожит сор. Так пойдите же к тому, кто дал Давиду любовь, и спросите его: зачем ты обманул брата нашего Давида?

  Давид. Да, да, Нуллюс! Зачем человеку любовь, когда она бессильна? Зачем жизнь, если нет бессмертия?

  Анатэма (быстро). Выйди и скажи им это - они послушают тебя. Они поднимут свой голос к небу, и мы услышим ответ неба, Давид! Скажи им правду, и ты поднимешь землю.

  Давид. Я иду, Нуллюс! И я скажу им правду,- я никогда не лгал. Открой двери, Нуллюс.

  

  Анатэма поспешно распахивает дверь на балкон и почтительно пропускает Давида, который идет, нахмурившись, поступью медленной и важной. Закрывает за Давидом дверь. Мгновенный рев сменяется могильной тишиной, в которой невнятно и слабо дрожит голос Давида. И в исступлении мечется по комнате Анатэма.

  

  Анатэма. А! Ты не хотел слушать меня - так послушай же их. А! Ты заставлял меня ползать на брюхе, как собаку. Ты не позволял мне заглянуть даже в щель!.. Ты молчанием смеялся надо мною!.. Неподвижностью убивал меня. Так слушай же - и возрази, если можешь. Это не дьявол говорит с тобою, это не сын зари возвышает свой смелый голос - это человек, это твой любимый сын, твоя забота, твоя любовь, твоя нежность и гордая надежда... извивается под твоею пятою, как червь. Ну? Молчишь? Солги ему громом, молниями обмани его, как смеет смотреть он в небо? Пусть как Анатэма... (Ноет.) Бедный, обиженный Анатэма, который ползает на брюхе, как собака... (Яростно.) Пусть снова уползет человек в свою темную нору, сгинет в безмолвии, схоронится во мраке, где почивает неизреченный ужас!

  

  За окнами снова многоголосый рев.

  

  Слышишь? (Насмешливо.) Это не я. Это - они. Шесть, восемь, двадцать - верно. У дьявола всегда верно...

  

  Распахивается дверь, и вбегает Давид, охваченный ужасом. За ним волною врывается крик. Давид запирает дверь и придерживает ее плечом.

  

  Давид. Помогите, Нуллюс! Они сейчас ворвутся сюда - дверь такая непрочная, они сломают ее.

  Анатэма. Что они говорят?

  Давид. Они не верят, Нуллюс. Они требуют чуда. Но разве мертвые кричат? - Я видел мертвых, которых принесли они.

  Анатэма (яростно). Тогда солги им, еврей!

  

  Давид отходит от двери и говорит таинственно в смущении и страхе.

  

  Давид. Вы знаете, Нуллюс, со мною что-то делается: у меня нет ничего, но вот вышел я к ним, но вот - увидел я их и вдруг почувствовал, что это неправда - у меня есть что-то. И говорю - а сам не верю, говорю - а сам стою с ними и кричу против себя и требую яростно. Устами я отрекаюсь, а сердцем обещаю, а глазами кричу: да, да, да.- Что же делать, Нуллюс? Скажите, вы знаете наверное: у меня нет ничего?

  

  Анатэма улыбается. За дверью справа голос Суры и стук.

  

  Сура. Впустите меня, Давид.

  Давид. О, не открывайте дверь, Нуллюс.

  Анатэма. Это жена твоя, Сура. (Отворяет.)

  

  Входит Сура, ведя за руку бедную женщину, у которой что-то на руках.

  Сура (кротко). Простите, Давид. Но эта женщина говорит, что она больше не может ждать. Она говорит, что если вы помедлите еще немного, то она не узнает в воскресшем своего ребенка. Если вам нужно знать имя - то его звали Мойше, маленький Мойше. Он черненький - я смотрела.

  Женщина (падая на колени). Простите, Давид, что я отнимаю очередь у людей. Но там есть, которые умерли недавно, а я уже три дня и три ночи несу его на груди. Может быть, вам нужно на него взглянуть? Тогда я открою - ведь я не обманываю вас, Давид.

  Сура. Я уже смотрела, Давид. Она мне давала его подержать. Она очень устала, Давид.

  

  Простерши руки ладонями вперед, Давид медленно отступает, пока не натыкается на стену. Так и остается с протянутыми руками.

  

  Давид. Пощады! Пощады!

  

  Обе женщины ждут терпеливо.

  

  Что же мне делать? Я изнемогаю, о, боже, Нуллюс, скажите им, что я не воскрешаю мертвых.

  Женщина. Я умоляю вас, Давид. Разве я прошу у вас, чтобы вы вернули жизнь старому человеку, который уже много жил и заслужил смерть дурными делами? Разве я не понимаю, кого можно воскрешать и кого нельзя? Но, может быть, вам трудно, потому что он умер так давно? - Я не знала этого,- простите меня, но я же обещала ему, когда он умирал: - не бойся, Мойше, умирать - Давид, радующий людей, вернет тебе твою маленькую жизнь.

  Давид. Покажи мне его. (Смотрит, качая головой, и плачет тихонько, вытираясь красным платком; и доверчиво, опершись на его плечо, смотрит Сура.)

  Сура. Сколько ему лет?

  Женщина. Два года, уже третий.

  

  Давид оборачивает к Анатэме заплаканное, почти безумное лицо и говорит чужим голосом.

  

  Давид. Не попробовать ли мне, Нуллюс? (Но вдруг сгибается и кричит хрипло.) Адэной!.. Адэной!.. Прочь отсюда! Прочь! Тебя прислал дьявол. Да скажите же им, Нуллюс, что я не воскрешаю мертвых. Они смеяться надо мною пришли! Смотрите, вон они Хохочут обе. Прочь отсюда! Прочь!

  Анатэма (Суре тихо). Уходите, Сура, и уведите женщину. Давид еще не совсем готов.

  Сура (шепотом). Я проведу ее к себе. Тогда скажите Давиду, что она в моей комнате. (К женщине.) Пойдемте, женщина,- Давид еще не совсем готов.

  

  Уходят. Давид в изнеможении садится на кресло и бессильно опускает седую голову. Тихонько причитает что-то.

  

  Анатэма. Они ушли, Давид. Вы слышите, они ушли. Давид. Вы видели, Нуллюс: это был мертвый младенец? Ай-ай-ай-ай, это был мертвый, мертвый, мертвый младенец. Мойше... Ну да, Мойше, черненький; мы его смотрели... (Громко, в тоске и отчаянии.) Что же мне делать? Научите меня, Нуллюс.

  Анатэма (быстро). Бежать.

  

  Прислушивается к тому, что делается за окном, утвердительно кивает головой и медленно, с осторожностью заговорщика приближается к Давиду; и со сложенными молитвенно руками, с растерянно-доверчивой улыбкою ждет его приближения Давид. Спина его по-стариковски согнута, он часто вынимает свой красный платок, но не знает, что с ним делать.

  

  (Горячим шепотом.) Бежать, Давид, бежать.

  Давид (радостно). Да, да, Нуллюс, - бежать.

  Анатэма. Я спрячу тебя в темной комнате, которой никто не знает, а когда они уснут, утомленные ожиданием и голодом, я проведу тебя среди спящих - и спасу тебя.

  Давид (радостно). Да, да, спаси меня.

  Анатэма. А они будут ждать! Спящие, они будут ждать и грезить грезами великого ожидания,- а тебя уже нет!

  Давид (радостно кивая головой). А меня уже нет, Нуллюс. Я уже убежал, Нуллюс. (Хохочет.)

  Анатэма (хохочет). А тебя уже нет! Ты уже убежал! Пусть же тогда поговорят они с небом.

  

  Смотрят друг на друга и хохочут.

  

  (Дружески.) Так подожди меня, Давид. Я сейчас выйду и посмотрю: свободен ли дом. Ведь они такие безумцы!

  Давид. Да, да, посмотри. Ведь они такие безумцы! А я пока приготовлюсь, Нуллюс... Но, прошу тебя, не оставляй меня долго одного.

  

  Анатэма выходит. Давид осторожно, на цыпочках подходит к окну и хочет заглянуть, но не решается; идет к столу - но пугается разбросанных бумаг и, стараясь не наступить ни на одну из них, словно танцуя среди мечей, пробирается к углу, где висит его платье; торопливо, путая одежду, начинает одеваться. Долго не знает, что делать ему с бородою, и, догадавшись, начинает запихивать ее за борты сюртука, скрывать под сюртуком.

  

  (Бормочет.) Ну да. Нужно спрятать бороду. Все дети знают мою бороду. Но только зачем они не вырвали ее? Так, так, борода... Но какой черный сюртук! Ничего, ничего, ты ее спрячешь. Так, так. У Розы было зеркало... Но Роза убежала, а Наум тоже умер, а Сура... Ах, ну что же не идет Нуллюс? Разве он не слышит, как они кричат?..

  

  В дверях осторожный стук.

  

  (Испуганно.) Кто там? Давида Лейзера здесь нет.

  Анатэма. Это я, Давид, впусти. (Входит.)

  Давид. Ну как, Нуллюс? - не правда ли, меня совсем нельзя узнать?

  Анатэма. Очень хорошо, Давид. Но только я не знаю, как мы выйдем: Сура весь дом наполнила гостями: во всех комнатах, где я ни был, вас с приятною улыбкой ждут слепые, увечные; есть и умирающие, есть и совсем мертвые, Давид. Ваша Сура великолепная женщина, но она слишком хозяйка, Давид, и намерена сделать прекрасное хозяйство из чудес.

  Давид. Но она не смеет, Нуллюс!

  Анатэма. Многие уже спят у ваших дверей и улыбаются во сне - самоуверенные счастливцы, сумевшие опередить других... А в саду и во дворе...

  Давид (со страхом). Что еще во дворе?

  Анатэма. Тише, Давид. Смотрите и слушайте.

  

  Гасит в комнате огонь и затем раздергивает драпри: четырехугольники окон наливаются дымно-красным, клубящимся светом; в комнате темно,- но все белое: голова Давида, разбросанные листки бумаги, окрашенные слабым кровяным цветом.

  И уродливые, дымно-багровые тени безмолвно движутся по потолку; машут руками, сталкиваются, вдруг сплетаются в длинную вереницу, не то бегут быстро, не то предаются дикому и страшному танцу. А из глубокой дали приносится новый, еще не слышанный гул, - если бы море вышло из берегов и двинулось на сушу, то так бы грохотало оно: сдержанно, неотвратимо и грозно.

  

  Давид (испуганно, шепотом). Что это за огонь, Нуллюс? Мне страшно.

  Анатэма (также шепотом). Ночь холодна, и они зажгли костры. Сура сказала, что ждать еще долго, и они приняли меры.

  Давид. Откуда они взяли дерево?

  Анатэма. Что-нибудь сломали. Сура сказала, что ты приказал развести костры, и они покорно жгут дерево, какое есть... А там, Давид, дальше, еще дальше...

  Давид (в отчаянии). Что, Нуллюс? Что может быть еще дальше, еще дальше?

  Анатэма. Не знаю, Давид. Но из верхнего окна, открытого широко, я слышал как бы рев океана в час прибоя, когда дрожат от боли скалы; как бы рев медных труб слышал я, Давид,- они кричат к небу и к вам и зовут вас... Вы слышите?

  

  В сдержанном гуле и хаосе звуков как бы вычерчивается протяжно и долго:

  Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д, Д-а-а-ви-и-д.

  

  Давид. Я слышу свое имя. Кто это? Чего им надо?

  Анатэма. Не знаю. Быть может, они хотят венчать тебя на царство.

  Давид. Меня?

  Анатэма. Тебя, Давид Лейзер. Быть может, они несут могущество и власть - и силу творить чудеса,- не хочешь ли стать их богом, Давид? Смотри и слушай. (Распахивает окна.)

  

  И сразу в клубах огненного дыма победной и сильной волной вливается отдаленная музыка - медный крик многочисленных труб, которые несут в высоко приподнятых руках, ибо к земле и небу обращен их призывный вопль. Смолкают трубы. Топот движущихся полчищ, призывный вопль бесчисленных голосов: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д - переходит в аккорды, становится песней. И снова трубы. И снова настойчивый, грозный и властный призыв: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.

  При первых звуках труб Давид, пошатнувшись, прижался к стене; затем шаг за шагом - все смелее - все быстрее - все прямее он подвигается к окну. Взглядывает - и, оттолкнув Анатэму, протягивает обе руки навстречу бедным земли.

  

  Давид (зовет). Сюда! Сюда! Ко мне. Я здесь. Я с вами.

  Анатэма (изумленно). Что? Ты их зовешь? - Ты - их - зовешь? Опомнись, Лейзер!

  Давид (гневно). Молчи - ты не понимаешь! Мы люди, и мы пойдем вместе! (Восторженно.) И мы пойдем вместе! Сюда, братья, сюда. Смотри, Нуллюс,- они подняли головы, они смотрят, они услышали. Сюда, сюда!

  Анатэма. Ты будешь творить чудеса?

  Давид (гневно). Молчи - ты чужой. Ты говоришь, как враг бога и людей. Ты не знаешь ни жалости, ни пощады. Мы истомились, мы устали - и уже мертвые устали ждать. Сюда - и мы пойдем вместе. Сюда!

  Анатэма (вглядываясь). Не слепые ли указывают им путь?

  Давид. Кому же надо зрение, как не слепым? Сюда, слепые!

  Анатэма (вглядываясь). Не безногие ли бороздят дорогу и глотают пыль?

  Давид. Кому же дорога, как не безногим? Сюда, увечные!

  Анатэма (вглядываясь). Не мертвых ли несут они на носилках, покачиваясь мерно? Всмотрись, Давид, и осмелься сказать: сюда, ко мне. Я тот, кто воскрешает мертвых...

  Давид (терзаясь). Ты не знаешь любви, Нуллюс.

  Анатэма. Я тот, кто возвращает зрение слепым! (В окно, громко.) Сюда! Народы земли, взыскующие бога, стекитесь все к ногам Давида - он здесь!

  Давид. Тише.

  Анатэма. Эй, сюда! Тоскующие матери-отцы, потерявшие рассудок от горя - братья и сестры, в корчах голода пожирающие друг друга... сюда, к Давиду, радующему людей.

  Давид (хватая его за плечо). Вы с ума сошли, Нуллюс. Они могут услышать и ворваться сюда - что вы делаете, вы подумайте, Нуллюс!

  Анатэма (кричит). Вас зовет Давид!

  Давид (с силой оттаскивая его от окна). Молчи! Я задушу тебя, если ты крикнешь хоть слово - собака!

  Анатэма (вырываясь). Ты глуп, как человек: когда я зову бежать, ты проклинаешь меня. Когда зову любить - ты меня душишь. (Презрительно.) Человек!

  Давид (дряхлея). Ой, не губите же меня, господин Нуллюс. Ой, простите же меня, если я разгневал вас, старый глупый человек, потерявший память. Но ведь я же не могу - я не могу творить чудес!

  Анатэма. Бежим...

  Давид. Да, да, бежим. (С недоверием.) Но куда? Куда хотите вести меня, Нуллюс? Разве есть место на земле, где не было бы... (терзаясь) бога?

  Анатэма. Я к богу поведу тебя!

  Давид. Я не хочу. Что скажет мне бог? И что я отвечу богу? И подумайте, Нуллюс, разве я могу теперь хоть что-нибудь ответить богу?

  Анатэма. Я поведу тебя в пустыню. Мы оставим здесь этих злых и порочных людей, одержимых чесоткою страданий и заваливающих столбы и ограды, как свиньи, которые чешутся.

  Давид (нерешительно). Но они же люди, Нуллюс.

  Анатэма. Откажись от них и чистый стань в пустыне перед лицом бога. Пусть камень будет твоим ложем, пусть воющий шакал станет другом твоим, пусть только небо и песок услышат покаянные стоны Давида - ни одного пятнышка чужого греха не выступит на чистом снеге его души. Кто остается с прокаженными, тот сам заболевает проказою - и только в одиночестве узришь ты бога. В пустыню, Давид, в пустыню.

  Давид. Я буду молиться!

  Анатэма. Ты будешь молиться.

  Давид. Я изнурю тело постом!

  Анатэма. Ты изнуришь тело постом.

  Давид. Я посыплю голову пеплом!

  Анатэма. Зачем? Так делают несчастные. Ты же будешь счастлив, Давид, в безгрешности твоей. В пустыню, Давид, в пустыню!

  Давид. В пустыню, Нуллюс, в пустыню!

  Анатэма (поспешно). Бежим. Есть подвал, о котором никто не знает. Там валяются старые бочки и пахнет вином, и я спрячу тебя. А когда они уснут...

  Давид. В пустыню! В пустыню!

  

  Поспешно убегают. В комнате беспорядок и тишина. А в открытое окно, призывая, вновь несется крик медных труб, стоны и вопли поднявшейся земли: Да-а-ви-и-д! И, подогнув листы, как дом, который разваливается, корешком вверх лежит Библия.

  

  Медленно опускается занавес.

  

  

  

  

  ШЕСТАЯ КАРТИНА

  

  Всю ночь и часть следующего дня Давид Лейзер скрывался в заброшенной каменоломне, куда привел его Анатэма, знающий места дикие и недоступные для взоров. К вечеру же, по совету Анатэмы, они вышли из убежища на большую дорогу и направили свой путь к востоку; но уже первый человек, встретивший Давида, узнал его, так велика была слава Давида, и не было женщины, ребенка или взрослого мужчины, которые не видели бы его сами или не знали о нем по описаниям. И узнавший Давида закричал от радости и побежал к городу, радостно возвещая, что потерянный найден. И уже через короткое время несметные полчища бедняков, осаждавших жилище Давида и близких к отчаянию, двинулись в погоню; к ним присоединились люди больших дорог и деревень и все, кто ищет бога. Полагая, что Давид бежал от народа не по своему желанию и воле, но был похищен князем Ужаса и Тьмы, бесчисленные друзья Давида решились отбить его у похитителя и предложить ему царство над всеми бедными земли. Давид же, испуганный ревом надвигавшейся погони, припал к Анатэме, прося у него спасения или смерти. И Анатэма, свернув с большой дороги, ввел Давида в сеть маленьких тропинок, имеющих начало, но не имеющих конца, ибо кружатся они. Не было исхода, и уже начал отчаиваться Давид, когда хитрый Анатэма покинул наконец обманчивые тропинки; и вот пошли они прямо на гул далекого моря в надежде достать у рыбаков лодку и спастись или же погибнуть в волнах. И еще ночь и еще день блуждали они, и изнемог Давид от усталости: ибо шли они прямо, и множество высоких оград, ручьев, глубоких рвов и других препятствий встречало их на пути. Уже близилось солнце к закату, когда, перелезши последнюю полуразрушенную ограду, достигли они берега моря, и ужаснулся Давид: то была высокая скала, не имевшая спуска и в то же время столь близкая к городу, что можно было разглядеть неясные очертания его строений.

  И шестая картина такова: от левого угла сцены идет вверх и заворачивает вправо ломаная линия обрыва; внизу, налево, беспокойное море, поднимающее свой горизонт высоко. Справа по склону горы идет полуразрушенная каменная ограда с осыпавшимися камнями, за нею густой запущенный сад - среди деревьев два высоких черных кипариса. Буря еще не началась, но море и небо уже готовы принять ее. Море темно и местами почти совсем лишено блеска и как бы погружено в ночь, иными же местами оно зыблется в зловещем и тусклом свете - словно тысячи змей, поблескивая холодной и влажной чешуею, играют меж собой и ударами хвостов поднимают брызги, производят шум и шипят сдержанно. А по небу темными тяжелыми грудами сваливаются за горизонт лохматые, как бы испуганные тучи. Гонимые верхним ветром, в быстроте движения своего они обгоняют багрово-красное солнце, плавно и тяжело соскальзывающее туда же, за линию горизонта; еле видимо оно сквозь плотную завесу облаков, и только временами пугает оно землю и море короткими взглядами налившихся кровью глаз - как великан, который наелся живого мяса и напился живой крови и сытый идет спать, но все еще оглядывается и ищет.

  На земле еще тихо, но деревья уже предчувствуют ветер, который поднимается ночью, и вздрагивают листьями, словно изнутри шепчутся тихонько; и только черные кипарисы, цельные во всех частях своих,- неподвижны и молчаливы и крепко таят свист на своих острых вершинах.

  При открытии занавеса на сцене пусто, затем через ограду перелезает Анатэма и помогает перебраться Давиду, который еле движется от слабости. Их черные широкие одежды грязны и местами порваны; в пути они оба потеряли шляпы, и седые волосы Давида поднимаются на голове его, как белый прибой у скалы.

  Анатэма. Скорей, скорей, Давид. Они гонятся за нами по пятам. В этом черном саду, где так тихо, я слышал отдаленный гул с этой стороны - как будто там другое море. Скорее, Давид.

  Давид. Я не могу, Нуллюс. Положите меня здесь, чтобы я умер.

  Анатэма. Ставьте ногу сюда, на этот камень. Осторожнее.

  Давид. Перед моими глазами тропинки, которые кружатся и приводят к стене. Потом стена, Нуллюс, и этот темный ров, где лежит издохшая и вздутая лошадь... Куда мы пришли, Нуллюс?

  Анатэма. Мы у моря. У рыбаков возьмем мы лодку и отдадимся волнам - скорее у безумных волн вы найдете пощаду, Давид, чем у людей, которые сошли с ума.

  Давид. Да. Лучше умереть. (Ложится у ограды.) Мне пятьдесят восемь лет, Нуллюс, и мне необходим отдых... Но кто был этот человек, который встретил нас на большой дороге и обрадовался так страшно и побежал с криком: Вот Давид, радующий людей. Откуда он знает меня? Я его не видел ни разу.

  Анатэма (делая вид, что осматривает берег). Ваша слава велика, Давид... Странно, я не нахожу спуска.

  Давид (закрывая глаза). Кипарисы почернели - к ночи будет ветер, Нуллюс. Нам нужно было остаться в каменоломне: там темно и тихо, и я там спал, как человек с чистой совестью. (Ворчливо.) Ну что же ты молчишь, Нуллюс? Или мне разговаривать одному, как будто я уже в пустыне?

  Анатэма. Я ищу.

  Давид (недовольно). Ну чего еще искать там? - Уже довольно искали мы сегодня и прыгали, как ученые собаки. Мне было стыдно, Нуллюс, когда я перелезал ограды, как маленький мальчик, ворующий яблоки. Идемте-ка лучше сюда, и расскажите что-нибудь такое о ваших путешествиях. Я слишком устал, чтобы спать.

  Анатэма. Спать не придется, Давид. (Подходя.) Здесь нет спуска к морю.

  Давид. Ну так что же? Поищите в другом месте.

  Анатэма (простирая руку по направлению к городу). Всмотритесь, Давид,- что это белеет вдали?

  Давид (поднимая голову). Я не вижу.

  Анатэма. Это город, который ждет тебя. А теперь прислушайся: что там гудит вдали?

  Давид (прислушиваясь). Это - ну, конечно, Нуллюс, это эхо морских волн.

  Анатэма. Нет. Это люди, Давид, которые сейчас придут сюда и потребуют от тебя чудес и предложат тебе царство над бедными земли. Когда мы прятались за камнями, я слышал, как двое людей, поспешавших в город, говорили о том, что ты похищен кем-то злым и тебя нужно отнять у похитителя и дать тебе царство.

  Давид. Разве я не старый больной еврей, а кусок золота, чтобы меня похищать? Оставьте, Нуллюс, вы бредите, как и те... Я хочу спать.

  Анатэма (нетерпеливо). Но они идут сюда.

  Давид. Ну и пусть идут. Вы им скажите, что Давид уснул и не желает творить чудес. (Укладывается удобно для сна.)

  Анатэма. Опомнитесь, Давид!

  Давид (упрямо). Да, он не желает творить чудес. Спокойной ночи, Нуллюс. Я стар и не люблю болтать о пустяках.

  Анатэма. Давид!

  

  Давид не отвечает: засыпает, подложив обе руки под голову.

  

  Проснитесь, Давид, сюда пришли. (Злобно толкает уснувшего.) Встань, тебе говорю! Ты притворяешься спящим - я не верю тебе. Слышишь? (Сквозь зубы.) Заснул - проклятое мясо! (Отходит и прислушивается.) Ха! Идут... Идут - а их царь спит. Идут - а их чудотворец почивает сном лошади, на которой возят воду. Несут корону и смерть - а их жертва и властелин ловит ветер раскрытым ртом и чмокает сладко. О, жалкий род: в костях твоих измена, в крови твоей предательство, и в сердце твоем ложь! Лучше на текучую воду положиться и по волнам идти, как по мосту; лучше на воздух опереться, как на камень,- нежели изменнику вверить свой гордый гнев и горькие мечты. (Подходит к Давиду и грубо расталкивает его.) Встань! Встань, Давид: пришла Сура - Сура - Сура.

  Давид (пробуждаясь). Это ты, Сура?.. Я сейчас, я очень устал, Сура... Что это? Это вы, Нуллюс? А где же Сура, она сейчас звала меня? Как я устал, как я устал, Нуллюс.

  Анатэма. Сура идет. Сура несет вам младенца.

  Давид. Какого младенца? У нас же нет маленьких детей? Наши дети... (Привстает и озирается испуганно.) Что такое, Нуллюс? Кто это кричит там?

  Анатэма. Сура несет мертвого ребенка. Нужно, чтобы вы воскресили мертвого ребенка, Давид. Он черненький, его зовут Мойше - Мойше - Мойше.

  Давид (встает и топчется на пространстве нескольких шагов). Бежать, Нуллюс! Бежать! Где же дорога? Куда ты завел меня? (Хватает Анатэму за руку.) Послушай, как кричат они. Это они идут сюда, за мной - ой, спаси меня, Нуллюс!

  Анатэма. Дороги нет. (Удерживая Давида.) Там пропасть.

  Давид. Что же мне делать, Нуллюс? Не броситься ли вниз и раздробить голову о камни,- но разве я злодей, чтобы приходить к богу без зова? О, если бы призвал меня бог - быстрей стрелы понеслась бы к нему моя старая душа... (Прислушивается.) Кричат. Зовут, зовут,- отойдите, Нуллюс, я хочу молиться.

  Анатэма (отходит). Но поторопитесь, Давид, они близко.

  Давид (падая на колени). Ты слышишь? Они идут. Я люблю их, но горше ненависти моя любовь, и бессильна она, как равнодушие... Убей меня и встреть их сам. Убей меня - и встреть их милостиво, любовию твоей взыщи. Телом моим утучни голодную землю и возрасти на ней хлеб, душою моею утоли печаль и смех возрасти. И радость - о, боже - радость для людей...

  

  Слышно приближение огромной толпы; отдельных голосов еще нет - все сливается в один протяжный, ищущий крик.

  

  Анатэма (подходя). Скорей, скорей, Давид, - они подходят.

  Давид. Сейчас, сейчас. (В отчаянии.) Радость... Ну и что же еще? Одно только слово, одно только слово - но я забыл его. (Плачет.) О, как много слов - и только одного не хватает... Но, может быть, тебе не нужно слов?

  Анатэма. Только одного не хватает? Как странно. А они, кажется, нашли свое слово - ты слышишь, как они вопят. Дави-ид, Дави-ид. Встань же, Давид, и встреть их гордо: кажется, они начинают смеяться над тобою.

  

  Давид встает. Снизу, очевидно, заметили его - крик переходит в громоподобный радостный рев. Кто - то, опередивший других, выбегает, кричит радостно: "Да-вид" - и, размахивая руками, убегает назад. Кровавым взглядом охватывает солнце высокий бугор, кипарисы и седую голову Давида и прячется за тучи, как глаз под завесой нахмуренных бровей. В одном месте море наливается кровью; словно смертоносная битва произошла в безмолвии пучины.

  

  Давид (отступая на шаг). Мне страшно, Нуллюс. Это тот, что на дороге, с рыжей бородкой... Я боюсь его, Нуллюс.

  Анатэма. Встреть их гордо. Правдою, правдою ударь их, Давид.

  Давид. Только не оставляйте меня, Нуллюс, а то я опять забуду, где правда.

  

  Снизу и через ограду показываются люди, бегущие торопливо. Они грязны, измучены, как Давид, и как будто слепы, но на лицах огненная радость; и вместо слов один только торжествующий, немного хищный вой: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.

  

  (Простирая руки.) Назад.

  

  Его не слушают и лезут с тем же протяжным воплем; и до самых дальних рядов несется он, и, когда передние уже умолкают, где-то в глубокой дали, как тысячекратное эхо, замирает слабым стоном: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.

  Анатэма (дерзко). Куда? Назад-назад, вам говорят!

  

  Передние останавливаются в страхе.

  

  Голоса. Стойте. Стойте. Кто это?

  - Это Давид?

  - Нет, это похититель!

  - Похититель!

  - Похититель!

  

  Кто-то беспокойный. Тише. Тише. Давид хочет говорить. Слушайте Давида.

  

  Умолкают; но вдали еще голосят протяжно: Да-ви-ид, Да-а-ви-и-д.

  

  Давид. Что вам надо? Ну да, это я, Давид Лейзер, еврей из города, который и ваш город. Зачем вы преследуете меня, как вора, и криками пугаете меня, как грабителя?

  Анатэма (дерзко). Что вам надо? Ступайте отсюда. Мой друг Давид Лейзер не хочет вас видеть.

  Давид. Да. Оставьте меня здесь умирать, ибо уже к сердцу моему подходит смерть; и идите домой к женам вашим и детям. Я ничем не могу облегчить страдания вашего, идите. Так ли я сказал, Нуллюс?

  Анатэма. Так, так, Давид.

  Кто-то беспокойный. Наши жены здесь, и дети наши здесь. Вот они стоят и ждут твоего ласкового слова, Давид, радующий людей.

  Давид. Уже не осталось во мне силы, и мне нечего сказать. Идите.

  Женщина. Пройди немного вперед, Рувим, и поклонись господину нашему Давиду. Вы, наверно, помните его, Давид? - Поклонись же еще раз, Рувим!

  

  Мальчик робко кланяется и вновь прячется в толпу. Добродушный смех.

  

  Старик (улыбаясь). Это он вас боится, Давид. Не бойся, мальчик.

  

  Сдержанный смех. Выступает странник.

  

  Странник. Ты позвал нас, Давид,- и мы пришли. Уже давно мы ждали, безмолвные, твоего милостивого зова, и до самых дальних пределов земли разнесся твой клич, Давид. Почернели дороги от людей, шевельнулись глухие тропы, и узкие тропинки налились шагами, и скоро большими дорогами станут они - и как вся кровь, какая есть в теле, бежит к единому сердцу, так к тебе, единому, идут все бедные земли. Привет тебе, господин наш Давид,- землею и жизнию своею кланяется тебе народ.

  Давид (мучаясь). Чего вы хотите?

  Странник (тихо). Справедливости.

  Давид. Чего вы хотите?

  Все. Справедливости.

  

  Одно только слово - но будто гром прогремел над землею, и уже затих, близкий и далекий, и уже не знает человек: слышал ли он, сказал ли, подумал ли - или же не было ничего. Ожидание.

  

  Давид (с внезапной надеждой). Скажите же, Нуллюс, скажите: разве справедливость - чудо?

  Анатэма (горько). Там есть слепые - и они невинны. Там есть мертвые - и они невинны также. Гробами своими клянется тебе земля и тьмою приветствует тебя. Сотвори же чудо.

  Давид. Чудо? Опять чудо?

  Странник (подозрительно и угрюмо). И народ не хочет, чтобы ты говорил с тем, имени которого мы не смеем назвать. Он враг людей, и ночью, когда ты спал, он похитил тебя и унес на эту гору - но он не догадался похитить сердце у народа; и, стуча непрерывно,- привело нас сердце к тебе.

  Анатэма (надменно). По-видимому, я лишний здесь?

  Давид. Нет, нет. Не покидайте меня, Нуллюс. (Мучаясь.) Прочь, прочь отсюда. Вы искушаете бога - я вас не знаю. Уйдите... Уйдите.

  Анатэма (коротко). Прочь!

  Голоса (испуганно). Давид гневается.

  - Что же нам делать?

  - Господин гневается?

  - Давид гневается.

  Старик. Зовите Суру.

  Женщина. Суру зовите, Суру.

  Голоса. Сура, Сура, Сура!

  

  Уносится в дальние ряды: Сура, Сура.

  

  Давид (в ужасе). Ты слышишь? Они зовут Суру.

  Радостный голос. Сура идет.

  

  Толпа становится смелее.

  

  Абрам Хессин (кланяется многократно). Это я, Давид. Это я. Здравствуйте, господин наш Давид.

  Сонка (улыбаясь и кланяясь многократно). Здравствуйте. Ну так здравствуйте же, Давид.

  

  Давид отворачивается и закрывает рукою лицо.

  

  Анатэма (равнодушно). Прочь!

  

  Общее смущение, прерванные улыбки, задержанные вздохи. Почтительно ведомая под руки, появляется Сура и так доходит до невидимой черты, которая отделяет Давида и за которую никто не смеет переступить. И дальше несколько шагов делает одна.

  

  Обернитесь, Давид... Сура пришла.

  Сура (кротко). Здравствуйте, Давид. Простите меня, что я беспокою ва