Главная » Книги

Старицкий Михаил Петрович - Зимний вечер, Страница 2

Старицкий Михаил Петрович - Зимний вечер


1 2 3

я сила божья, и со мной так. Вот чтоб с этого места
  не сойти, и у меня то же самое: то кажется, что знаю вас, то кажется - нет.
  Должно быть, вы когда-то со мной разговаривали.
  
  Л у к е р ь я. Голос его будто слышала когда-то... Прямо в душу
  западает.
  
  П р о х о ж и й. А когда двор строили... вы же, бабуся Наталья,
  хозяйкой были в экономии.
  
  Б а б а. Да, да!
  
  А н т о н. Все знает!
  
  О л е к с а. Что-то чудно!
  
  П р о х о ж и й. И говорили... ох, говорили со мной, бабуся, говорили
  не раз, не два и не десять.
  
  Б а б а. Ах, чтоб меня задавило сегодня ночью, если я помню. Вот-вот,
  а не поймать! Говорила с вами или не говорила? Ничегошеньки не помню, только
  мне кажется, вроде я вас знаю, вроде не знаю... Таки знаю! Да нет. Ну, что
  за оказия!
  
  Д е д. Мерещится что-то, мерещится, да не ухвачу.
  
  П р о х о ж и й. А ты - хозяйская дочка?
  
  Г а н у л ь к а. Да... дочка!
  
  Л у к е р ь я. Слушай, Антон! Тебе не напоминает кого-то этот
  прохожий? У меня прямо мозг горит, но не вспомню.
  
  А н т о н. Измученный какой-то, бледный... Глаза запали... не
  припоминаю.
  
  Л у к е р ь я. Измученный, несчастный, глаза хоть и запали,
  а блестят... И огонь в них как будто знакомый... словно видела когда-то...
  а особенно голос.
  
  П р о х о ж и й. Верно, младшая? Вот такою знал. Двадцати еще нет?
  
  Г а н у л ь к а. Нет еще.
  
  П р о х о ж и й. А старшая сестра Мариська умерла или жива?
  
  Г а н у л ь к а. Нет, жива.
  
  П р о х о ж и й. Замуж вышла?
  
  Г а н у л ь к а. Вышла. В Садовой... у мужа живет.
  
  П р о х о ж и й. А-а, это хорошо! Какое счастье, когда у человека есть
  свой угол. А когда и пяди нет и негде буйную голову приклонить...
  
  О р и с я. Всех знает, обо всех расспрашивает!
  
  Л у к е р ь я. Не пойму отчего, а каждое слово этого несчастного как
  ножом режет мне сердце... и голос знакомый, и словно что-то тут шевелится...
  
  О р и с я. Слушай, голубка, сбегаем к моей матери, надо бузины ей
  отнести, она больна, а из-за того разбойника я одна боюсь.
  
  Л у к е р ь я. Мне не хочется...
  
  О р и с я. Мы мигом... тут же рукой подать.
  
  
  
  
  
  
  Явление девятое
  
  
  Т е ж е, б е з Л у к е р ь и и О р и с и.
  
  
  О л е к с а. Ох, что-то чудно!
  
  А н т о н. Ты уж сразу...
  
  Я с ь к о. А вы уже и вторую?
  
  Б а б а. Брешешь, как собака.
  
  Я с ь к о. А ну я деду скажу!
  
  Б а б а. Цыц, мелюзга! Вот я тебе ни вареников, ни пряников.
  
  Я с ь к о. Да я шучу: не скажу, не скажу!
  
  П р о х о ж и й. А ваша жена, пан хозяин, жива?
  
  Б а б а. Э, давно умерла! Лет десять уже будет, как умерла... в то
  самое лето, когда меня из экономии отправили, а брат принял.
  
  П р о х о ж и й. Умерла! А-а! Кара, кара господня! Умерла, не вынесла,
  ох!
  
  О л е к с а. А про Довбню ничего не слыхали? Вы же по свету шатаетесь,
  а?
  
  П р о х о ж и й. Почему не слыхал? Весь мир только о нем и трезвонит.
  
  О л е к с а. Трезвонят! Не дай бог, чтоб о ком так трезвонили. А как
  думаете, поймают его или не поймают?
  
  П р о х о ж и й. Почем я знаю? Может, поймают, а может, нет!
  
  О л е к с а. Упаси боже, если не поймают, - писарь говорит: пойдут
  разбои, грабежи, душегубства... поджоги... Потому что если такая шельма
  останется на воле, то сколько будет людям беды, а?
  
  П р о х о ж и й. Может, этот Довбня и капли крови не пролил, а народ
  валит все на несчастного.
  
  О л е к с а. Ого! Как раз он такой!
  
  А н т о н. Хитрый малый! Дважды с каторги бежал!
  
  Б а б а. Зажечь бы свет, а то темнеет, страшно.
  
  Д е д. Подожди. Еще на посиделках сколько сожжете!
  
  О л е к с а. Ох, и любопытно же мне! Как это можно вырваться из
  тюрьмы, где высоченные стены, что разве птице перелететь, и солдаты вокруг.
  
  П р о х о ж и й. А вот посидели бы, так знали, до какого отчаяния
  может довести тоска! Как зверь в клетке сидишь, сидишь - ни голоса людского,
  ни свету божьего... Сидишь, сидишь... Скорбь давит сердце, так бы и полетел
  на родную сторонку хоть на минутку, пусть бы и жизнью за то поплатился!
  А тут кругом стены давят да мертвая тишина обнимает, и так тянутся дни за
  днями, тяжкие, душные, бесконечные! Не замечаешь, как сам становишься
  зверем, кидаешься железо грызть зубами, кирпич ногтями ковырять. А-а! Такой
  тоски не дай бог от нее вниз головой из окна выбросишься, в землю кротом
  зароешься.
  
  О л е к с а. Что-то вы, пан, тюрьму хорошо знаете! Может, сидели сами?
  
  П р о х о ж и й. Зачем же? Знаю потому, что слышал... рассказывали...
  мало ли чего на свете...
  
  О л е к с а. Может быть, и Довбню видели? Знаете?
  
  П р о х о ж и й. Где там... иду из Галиции!
  
  О л е к с а. Жаль, жаль. А то указали бы нам его приметы, чтобы
  поймать. Эх, если бы мне его в руки, так я бы до палача содрал с него шкуру!
  
  П р о х о ж и й. Ой-ой! Такой молодой, а уже шкуру с человека готов
  содрать.
  
  О л е к с а. А коли он разбойник, так дрянь этакую жалеть? Сам писарь
  говорил: бей!
  
  Г а н у л ь к а. Ой, боженька!
  
  Б а б а. Тише, Олекса! Ради бога, не кричи.
  
  О л е к с а. Ого! Еще как бы шкуру содрал! Пусть не убивает!
  
  А н т о н. Убьет или не убьет, а уж лошадей украдет.
  
  О л е к с а. А чего там ждать? Вот как всыплет ему палач двести
  кнутов, как посечет до костей...
  
  Г а н у л ь к а. Ой, спасите!
  
  Б а б а. Боже мой, боже!
  
  Я с ь к о. Жалко его!
  
  О л е к с а. Вот испугались, что с разбойника шкуру спустят.
  
  А н т о н. Интересно, выдержит он двести кнутов?
  
  О л е к с а. Ой-ой! Такой да не выдержит! Еще потом в цепях пойдет на
  край света и будет в кандалах под землей, пока не издохнет.
  
  Б а б а. И его когда-то мать на руках носила и баюкала.
  
  Д е д. Справедливо! Таким сам бог милости оказывать не велел!
  Справедливо! Уж нам эти грабители, конокрады, фальшивомонетчики и прочие
  воры порядком надоели. Для того ли честные люди пот проливают, трудятся,
  чтоб ихним добром или, сохрани боже, кровью кормились душегубы, да чтоб за
  такие тяжкие грехи не было кары! Нельзя, никак нельзя. Хватит!
  
  П р о х о ж и й. Хватит. Хорошо вам, пан хозяин, говорить "хватит".
  А тому, кого как хищного волка гоняют по свету, тому хватит или не хватит?
  Об этом только он в душе своей несчастной знает, проклиная день, когда на
  свет родился! С каждым человеком может беда приключиться!
  
  Дед. Беда может, но тот, кто покушался убить человека, всех хуже, всех
  подлее!
  
  П р о х о ж и й. Всех хуже, всех подлее! А разве так не бывает, что
  взведут поклеп, напрасно засудят? Спихнут на тебя все грехи и не оправдаться
  никак, ну и неси кару, терпи молча! Все попущение господне! И как иной раз
  близко-близенько лежит добрый поступок от дурного - на один волосок.
  Злосчастный случай - и человек погиб, пропал навеки! (Глубоко вздыхает.)
  Хватит! Хорошо вам говорить, а знаете ли вы, как этот Довбня, которого
  теперь гоняют, как дикого кабана, как он попал в беду? Может, в первый раз
  он угодил за такое дело, за которое поклониться ему надо? Да беда уж кого
  оседлает, так держит в когтях крепко... да трясет... ох, пан хозяин, как
  трясет! Так трясет, что иной раз у человека и душу наизнанку вывернет.
  (Подходит ближе.) Хватит! Эх, кабы всем этим чертям, что торгуют
  человеческими душами, можно было бы крикнуть: "Хватит", и чтоб все они от
  этого крика исчезли, пропали! А вы думаете, пан хозяин, что когда черти душу
  людскую схватят на погибель, то кто-нибудь захочет ее от них защитить?
  Ха-ха-ха! Соломинки никто не протянет, за которую мог бы человек ухватиться!
  Если человек поскользнулся и упал в грязь, найдется ли хоть один такой, чтоб
  подал лежачему руку? Никто не обернется, а если и обернется, то лишь для
  того, чтобы толкнуть ногой. Иной раз и самому грязь надоест - бежал бы от
  нее, так куда? Не позволят честно работать, не позволят быть порядочным
  человеком, не дадут, затравят и погонят, как гончие волка, и опять в болото,
  только изобьют как скотину, до костей изобьют!
  
  Б а б а. Ох, правда, правда!
  
  Г а н у л ь к а. Какой он несчастный!
  
  О л е к с а. Говорю тебе - на разбойника смахивает!
  
  А н т о н. Да ну?
  
  П р о х о ж и й. Разве ж кто по доброй воле станет душу свою губить?
  Ой нет, нет! И этот Довбня, которого вы проклинаете, был же когда-то любимым
  сынком: ласкала его мать, головку расчесывала, белую рубашечку надевала,
  любил его и отец, приучал к делу, дарил ласковым словом, были у него и милые
  братья, сестры... Ах, все было... И уголок родной у него был...
  
  Д е д. Ох, что-то на меня нахлынуло; довольно, довольно! Хватит
  печали.
  
  П р о х о ж и й. Неужто вы думаете, что из такого рая легко в пекло
  броситься? Ой, тяжко, тяжко! Тут не только одна нечистая сила, а может,
  и свои виноваты... Эй, покопайтесь в совести, пошевелите ее!
  
  О л е к с а. Ге-ге-ге, пан! Что-то вы больно защищаете разбойников...
  
  П р о х о ж и й. Оделся в теплый кожух и отгородился от мира,
  а к тому, кто замерзает, пухнет с голода, кого собаками травят, и капли
  жалости нет.
  
  Д е д. Не надо, не надо!
  
  О л е к с а (тихо Антону). Вот если б скорее приметы да фотографию...
  
  А н т о н (тихо.) Разве писарь пришлет?
  
  О л е к с а. Сегодня беспременно... вот-вот будут.
  
  П р о х о ж и й. Однако пора... обогрелся и поел, спасибо господу
  и вашей милости... Прощайте!
  
  Д е д. Куда ж ты?
  
  Б а б а. Да еще на ночь глядя... и разбойники!
  
  О л е к с а. Он разбойников не боится...
  
  А н т о н. А вьюга, мороз... верная смерть.
  
  П р о х о ж и й. От своей судьбы не уйдешь! Мне надо спешить, спасибо
  за ласку.
  
  Д е д. Да хоть переночуй... а то беда!
  
  А н т о н. Хоть пересидите непогоду... может, стихнет.
  
  О л е к с а. Правда, подождите, не пустим!
  
  П р о х о ж и й. Мне нельзя, ей-богу, нельзя.
  
  Б а б а. Да хоть часочек отдохните, погрейтесь вон там в комнате на
  лежанке.
  
  Я с ь к о. Останьтесь, пан, мне вас так жаль!
  
  П р о х о ж и й. Жаль? А-а! А где твоя мама?
  
  Я с ь к о. И мама жалеет... сейчас придет...
  
  Г а н у л ь к а. Слышите, кричат: "Кто в бога верует!"
  
  Д е д. На помощь!
  
  А н т о н. Не сорвался ли кто со скалы?
  
  О л е к с а. А может, разбойники напали?
  
  Б а б а и Г а н у л ь к а. Ох, мы одни не останемся!
  
  Я с ь к о. И я с вами!
  
  О л е к с а. Антон, бери и ты топор!
  
  Д е д. Пошли!
  
  
  
  
  
  
  Явление десятое
  
  
  
   П р о х о ж и й, один.
  
  
  Прохожий. Только сейчас и можно удрать, - ушли на мое счастье, а то
  сцапали бы, засадили... За мир пострадал, за своих родных селян всю жизнь на
  муки отдал, а теперь те же селяне свяжут меня и бросят в пекло... Да что
  селяне? Брат, родной брат сам готов кожу содрать... А... И не помилует, не
  пожалеет, не помилует... А там снова палач, кнут... Бррр! Бежать отсюда
  поскорей. Хата моя родная! Приютила на минутку и гонишь вон? Чужой я тебе,
  каторжный, проклятый! Боже мой! Зачем меня держишь на свете! Ох, как тяжело!
  Нет сил! Из этого рая да в пекло! Лучше было бы не заглядывать! Бежать
  теперь! (Колеблется.) Да лучше умереть тут под родной крышей... (Припадает
  со слезами.) Земля моя! Сюда к сердцу... сердцу... Лукерья, голубка,
  Лукерья! Простила ли меня? Хоть бы слово ей сказать, хоть бы глянуть еще
  разок. (Озирается.) Скрутят и снова на муки, на каторгу! Ах, все равно!
  
  
  
  
  
   Занавес
  
  
  
  

  
  
  Действие второе
  
   Декорация первого действия. Глубокие сумерки.
  
  
  
  
  
  
  Явление первое
  
  
  
  Л у к е р ь я и О р и с я.
  
  
  О р и с я (вбегает). Слышишь, никого нет!
  
  Л у к е р ь я. Как нет? Что ты?
  
  О р и с я. А погляди - никогошеньки!
  
  Л у к е р ь я. Что бы это значило? Зажги каганец.
  
  О р и с я. Спичек не найду!
  
  Л у к е р ь я. В комнате, в печурке.
  
  
   Какая-то т е н ь появилась в дверях и исчезла.
  
  
  О р и с я. Ну его, я туда впотьмах не пойду, такого страха нагнали...
  Да и нет никого, слышно же! Ау! Отзовись!.. Нету.
  
  Л у к е р ь я (садится к столу). Что за диковина? Куда же они все
  ушли? И хату пустую бросили...
  
  О р и с я. Может, что случилось... или, должно быть, пошли все
  прохожего проводить до большака.
  
  Л у к е р ь я. А он уже ушел? (Вздохнула.)
  
  О р и с я. Да, да, наверно... он и просился на минутку... Ну, так все
  вместе и ушли. (Испуганно.) И ребеночка одного бросили! Ой, господи!
  (Подбегает.) Уже зашевелился. (Поет колыбельную.) А-а-а! Люли, люли! люли,
  прилетели гули... (Окончив колыбельную, тихо качает люльку.)
  
  Л у к е р ь я. Жаль мне этого прохожего... Такой несчастный! Видно,
  что горе скрутило да замучило его, - сгорбленный и больной!
  
  О р и с я. И одет как нищий! В такую вьюгу и стужу еще замерзнет!
  
  Л у к е р ь я. И как его выпустили в глухую, страшную ночь? Ох, людям
  чужое горе - шутка, а мне так грустно, что не простилась с ним.
  
  О р и с я. Да ты, известно, по каждому страннику, по каждому нищему
  убиваешься: ты у нас такая!
  
  Л у к е р ь я. Потому как сама на той же тропке стою... а только
  знаешь, сестрица, этот словно родной мне, словно говорили мы с ним.
  
  О р и с я. И не диво: верно, не раз его видела, не раз слыхала, он же
  тут бывал, сам говорит, и всех знает.
  
  Л у к е р ь я. Да кто ж он такой? Думаю, гадаю и вот-вот, кажется,
  ухватила нитку, а она и оборвется... даже голова болит, а на сердце точно
  камень тяжелый...
  
  О р и с я. Да тебе все чего-то тяжело.
  
  Л у к е р ь я. Ох, веселье мое давно увяло. А сегодня что-то особенно
  грустно, будто сердце чем сдавило, будто предчувствие какое...
  
  
  
  
  
  
  Явление второе
   Т е ж е, д е д, О л е к с а, А н т о н, б а б а, Г а н у л ь к а,
  
  
  
  
   Я с ь к о
  
  
  Д е д (входит). А кто тут? Зажгите свет.
  
  
  
  
   Ему помогают раздеться.
  
  
  Л у к е р ь я (спохватилась). Сейчас... только где же спички?
  
  Г а н у л ь к а. Вот тут в печурке... (Подает, зажигает.)
  
  А н т о н. Ну, и перепугался, сердешный...
  
  Б а б а. А разве не из-за чего было?
  
  Я с ь к о. Там, мама, дядя Свирид въехал на лошадях на ту узкую
  чертову скалу, что повисла над пропастью, и ни туда ни сюда. Повернуться
  нельзя, а он только: "спасите" да "спасите"!
  
  Л у к е р ь я. А что ж, сынок, он один, один, без помощи.
  
  Я с ь к о. Он так кричал... Дед думал, что режут!
  
  Л у к е р ь я. А не кричал бы, так никто б и не пришел. (Целует его.)
  
  Д е д. Справедливо.
  
  О л е к с а. Ну и перепугался! Я оттягиваю задок возка, расспрашиваю,
  как угораздило его вскарабкаться на такую кручу, а он только зубами стучит и
  бормочет одно: "Разбойники!" Нагнали страху! Ха-ха!
  
  А н т о н. А я и не понял, гнались, что ли?
  
  О л е к с а. Да нет! Пенек стоял, а ему втемяшилось, что Довбня, ну,
  он и давай объезжать стороной, пока не вперся на кручу.
  
  Д е д. Понятно, водило! (Набивает трубку, сев на полати.)
  
  Б а б а. Нечистая сила может обернуться чем хочешь, только бы на
  человека туман напустить. (Поспешно выпивает чарку водки.) И на погибель его
  толкнуть.
  
  Д е д. А это что - от нечисти?
  
  Б а б а. С холода, братец, и со страха. (Садится под столбом.)
  
  О л е к с а. С холода и я выпью, а то не успел согреться и опять...
  (Наливает, пьет.)
  
  Г а н у л ь к а (Орисе). А мы как возвращались, так Демьяна встретили;
  я смеюсь, а он хотел меня поймать. Так я все возле деда.
  
  О р и с я. Ой, как поймает!
  
  Г а н у л ь к а. А что! Не испугаюсь; дулю съест!
  
   Все начинают работать: Антон бондарничает, баба щиплет перья и т. д.
  
  
  Я с ь к о (Лукерье). А может, это и в самом деле разбойник стоял? Как
  же тогда прохожему? Если встретят одного - зарежут.
  
  О л е к с а. А что, в самом деле, прохожий?
  
  А н т о н. Известно - ушел!
  
  О л е к с а. Ну, его счастье! Хитер!
  
  Д е д. Ох, бедняга, бедняга! Пропадет в такую непогоду.
  
  Л у к е р ь я. Почему ж не задержали, не попросили переночевать?
  
  Б а б а. Как не просили? Просили... Так уперся и уперся.
  
  О л е к с а. Если б не этот случай со Свиридом, я б его задержал.
  
  Д е д. Видно, у него большая беда, если в такую страшную ночь гонит из
  теплой хаты.
  
  О л е к с а. Должно, его такой страх гонит, страшнее вьюги.
  
  А н т о н. Ты все свое.
  
  О л е к с а. Да, свое! Лучше посмотрите, не стянул ли чего в хате?
  
  Л у к е р ь я. Грех тебе, братец, наговаривать на несчастного. У него
  и глаза не такие!
  
  Д е д. Очень, очень знакомый... вот-вот, а не припомню... а голос так
  слышал не раз... И ушел, исчез!
  
  А н т о н. Может, и был тут в работниках, но кто же он?
  
  Д е д. Хватит!
  
  О л е к с а. Был бы он кем путным, не убежал бы.
  
  Д е д. Хватит, говорю!
  
  
  
   Пауза; на пороге появляется п р о х о ж и й.
  
  
  
  
  
  
  Явление третье
  
  
  
  Т е ж е и п р о х о ж и й.
  
  
  П р о х о ж и й (тихо). Я и не убегал, а, спасибо вам за ласку,
  остался.
  
  Я с ь к о. Пан здесь?
  
   \
  
  Д е д. Боже мой!
  
  
   \
  
  Б а б а. Вот и хорошо!
  
   (Вместе. Все взволнованы.)
  
  А н т о н. Слава богу!
  
   /
  
  
  О л е к с а (Лукерье). Ну, что?
  /
  
  Л у к е р ь я. Не пойму!
  
  /
  
  Д е д. Это хорошо, что послушался. Где же, на ночь глядя, в такую
  непогоду! Садись сюда, поближе ко мне!
  
  
  
   Прохожий, боязливо оглядываясь, подходит.
  
  
  О л е к с а. Неужели я ошибся?
  
  П р о х о ж и й. Пан хозяин, а что про вашего Яська слышно?
  
  Д е д (даже вскинулся). Про какого Яська? Постой, постой.
  
  П р о х о ж и й. А про третьего вашего сына? Двое здесь, а третьего,
  старшего, сына нет. Или вы уже о нем, пан хозяин, забыли?
  
  Д е д. Старший, старший... ах, давние дела!
  
  Б а б а (подходит к ним и голосит). Пусть я свой век не доживу, чтоб
  мне на могиле креста не поставили, если я забыла моего соколика ясного;
  я ж его на руках не один раз и не десять носила... Своих деток не было,
  а его как родного сына любила.
  
  П р о х о ж и й. Бабуся, помните? А вы, пан хозяин, уже совсем Яська
  забыли? Он же у вас первенец, старший...
  
  Д е д. Почему забыл? Помню, давние дела... Только больно. Не надо
  трогать. А вы его хорошо знали?
  
  П р о х о ж и й. Ох, еще как хорошо: ловкий был парень, расторопный,
  смелый!
  
  Л у к е р ь я. Боже! Он знает его... (Онемела, слушает.)
  
  Д е д (выбивает пепел из трубки). Слишком уж смелый, поэтому и горе
  стряслось...
  
  Б а б а. Ой, сталась с ним беда, горюшко тяжкое! Пусть им господь так
  не простит, как они не простили!
  
  П р о х о ж и й. А что же с ним случилось?
  
  Д е д. Э, пропал ни за грош! Подали на нас в суд соседи Карповцы, чтоб
  им добра не видать! Ну, меня народ выбрал ходоком, и вот я часто ездил
  к аблокату и всякий раз брал с собою Яська. На погибель брал, чтоб
  наслушался всячины. А почему? Потому, что любил его...
  
  Б а б а. Ох, любили и ласкали его все, все добрые люди и все ему
  разрешали, потому что такой уж был миленький, славненький да ласковый...
  Ручками, бывало, обовьет шею и прижмется к тебе, как ягненочек, а глазки
  у были, как васильки во ржи...
  
  Д е д. Да, да... ох, умница был на удивление, только слишком уж
  своевольный; и работа у него, и забава были не такие, как у других хлопцев;
  если работает, бывало, так удержу не знает, как шальной конь, а если гуляет,
  так дым коромыслом. Иногда бросится на шею, обнимет, целует, чуть не
  задушит, а другой раз упрется на своем и так, прямо в глаза, любого осой
  жалит. И ругал я его иногда, а больше прощал. (Задумался.) Суд мы за
  давностью проиграли, хотя земля по справедливости принадлежала нам. Карповцы
  хотели отнять землю, а мы не даем: "Не отдадим и все!" Всем миром защищались
  от обидчиков, а во главе мой Ясько, горячий, как конь! Ну, думаю: "Что ж,
  если все, так пускай и Ясько!" И вдруг шасть - начальство, мы и руки
  опустили. Пусть уж обижают - Христос больше терпел! Но не так думала, на
  горе, молодежь... Выскочили хлопцев двадцать под командой Яська и не дали
  межевать землю, выгнали урядников вон; значит, бунт, значит, сопротивление
  власти, начальству! Ну, взяли их в тюрьму и на суд. Одних выпустили, других
  наказали нестрого, а моего на три года в тюрьму, - зачинщик, говорят;
  хорошо! За справедливость пусть три года, не век; он еще молодой, думаю, ума
  наберется...
  
  П р о х о ж и й. Ну что, набрался? Ха-ха-ха!
  
  Д е д (глядя в землю). Набрался, чтоб так черти злых дум набрались.
  Как вернулся домой, то и дня не было покоя в хате. Кричит, бывало,
  расписывает, как ночью надо красть, как замки сбивать, он, мол, теперь все
  способы знает... "Охота, говорит, в такой халупе сидеть и кровавым потом
  хлеб зарабатывать, если на свете богачей, обирал видимо-невидимо и можно до
  них легким способом добраться". А я его кулаком по спине: "Вот тебе легкий
  способ на чужое добро, на воровство". А он мне: "Не бейте, татко, а то
  убегу!" Да в шинок - напьется и по селу шумит. Чтоб тех учителей, что его
  учили... (Задумался.)
  
  П р о х о ж и й. Ой, пан хозяин, на хуторе сидите, а ничего не знаете.
  Да если б вы слыхали, как они вашего сынка добру учили, у вас бы от страха
  руки и коги отнялись! Ох, пан хозяин, не ропщите на вашего Яська: озверел
  он, а сердце его любило вас... Эх, ласка отца и матери, теплое слово - вот
  великая, святая сила! (Вытер глаза и склонил голову на руки.)
  
  Б а б а. Ох, правда, правда!
  
  
  
   Орися подошла и села возле Лукерьи.
  
  
  Д е д (весь дрожит). Погоди, погоди! Что это со мной? Что со мной?
  Оживает что-то здесь, встает... Память стариковская... но всплывает в ней...
  Неужели я не желал ему добра? Я ведь и женил его на сироте, на бедной, как
  он и хотел.
  
  П р о х о ж и й. И он вас за это благословлял, а пуще всего - мать...
  Потому что жену свою любил больше жизни... (Отворачивается, чтобы скрыть
  слезы.)
  
  Л у к е р ь я (Орисе). Боженька мой! Он его знает! (Рыдает.) За что он
  мучается, кормилец?
  
  О р и с я. Успокойся! Перестань! Мало натерпелась, так еще добавляешь
  печали!
  
  Д е д (озирается, что-то бессмысленно шепчет). Неужто я... разве такой

Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
Просмотров: 343 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа