Подъячев Семен Павлович - Мытарства

   - Говори, слава Богу, погода утихла,- сказалъ солдатъ.- Кабы здѣсь да по вчерашнему - взвылъ бы! Вонъ как³е сугробы насадило! Есть гдѣ погулять вѣтру. Ну, трогай, ребята, верстъ двадцать съ гакомъ идти еще.

   Мы пошли дальше. Вскорѣ насъ догнали ѣхавш³е порожнемъ мужики и любезно предложили подвезти. Старый мужикъ, широкоплеч³й и кряжистый, съ большущей бородой лопатой, къ которому вмѣстѣ съ солдатомъ я сѣлъ въ дровни, вытаращилъ на меня глаза съ такимъ удивлен³емъ и любопытствомъ, что мнѣ стало неловко, досадно и смѣшно.

   - Куда-жъ ты его, служба, ведешь-то,- спросилъ онъ солдата, не спуская съ меня глазъ,- въ замокъ, что ли?

   - Сдамъ тамъ!- неопредѣленно махнулъ солдатъ рукой,- наше дѣло доставить...

   - Тотъ-то никакъ старый?- сказалъ опять мужикъ, кивнувъ на друг³я дровни, гдѣ сидѣлъ старикъ съ солдатомъ.- А этотъ, вишь ты, совсѣмъ молодой,- обратился онъ снова ко мнѣ,- чай, поди, родители живы? Вотъ грѣхи-то тяжки. Эдакой молодой, а до чего достукался... За воровство, чай, молодчикъ, ась?.. Что рыло-то воротишь, а? стыдно!... И какъ живъ только?- началъ онъ опять, видя, что я молчу,- дивное дѣло! Эдакой холодъ, почитай, раздѣмшись!... Чай, тебѣ холодно, ась? Что молчишь, холодно баю, чай?

   - Тепло!- сказалъ я.

   - Быть тепло, онъ покачалъ головой,- ахъ ты, парень, парень!... Родители-то есть ли? Женатъ, небось, тоже, ась?..

   - Его жена по лѣсу, задеря хвостъ, бѣгаетъ!- отвѣтилъ за меня солдатъ.

   - Н-н-да!- заговорилъ опять мужикъ,- и много васъ такихъ-то вотъ, сукиныхъ сыновъ, развелось... дармоѣдовъ... То и дѣло на чередъ водятъ, отбою нѣтъ, одолѣли. Откуда тебя гонятъ-то?..

   - Изъ Питера!- отвѣтилъ опять за меня солдатъ.

   - Изъ Пи-и-итера,- глубокомысленно протянулъ мужикъ,- да, не близко.- Онъ помолчалъ и, снова обратившись ко мнѣ, спросилъ:- Неужли же тебѣ не стыдно?.. И давно ты эдакъ-то? А все, чай, водочка?.. Ты откуда? Чей?..

   - Да отвяжись ты отъ меня!- сказалъ я, разсердившись.- Какое тебѣ дѣло?..

   - А ты не серчай... такъ я. На, покрой ноги-то дерюгой, ознобишь, мотри... Ахъ робята, робята, какъ это вы сами себя не бережете!... Родителямъ-то каково на тебя глядѣть, на эдакого, какъ заявиться домой-то... Страшно подумать. И не стыдно! Правда, стыдъ не дымъ, глаза не выѣстъ, такъ знать?..

   - Захотѣлъ отъ нихъ стыда, - сказалъ солдатъ,- у этого, отецъ, народа стыдъ подъ пяткой...

   - Необузданный народъ,- сказалъ мужикъ,- отчаянный... вольный народъ... избалованный... пороть бы... шкуру спускать...

   - Хоть убей, все одно,- сказалъ солдатъ.

   Я сидѣлъ, слушалъ ихъ и думалъ:

   "Ни на что такъ не способенъ и не скоръ человѣкъ, какъ на осужден³е своего ближняго".

   - Осатанѣли! - продолжалъ разсуждать мужикъ,- вольный народъ... не рабоч³й... не ломаный... Работать-то лѣнь, ну, и допускаютъ сами себя до низости... Необразованный народъ... Ты, землякъ, по какому же дѣлу-то?- опять обратился онъ ко мнѣ,- мастеровой, что-ль, аль такъ трепло?..

   - Онъ золотыхъ дѣлъ мастеръ,- сказалъ солдатъ и засмѣялся.- Чудакъ ты, дѣдъ! - воскликнулъ онъ. - Какой же онъ мастеровой... Чай, видишь, небось - жуликъ.

   - Мастерство выгодное, сказалъ мужикъ и, отвернувшись, хлестнулъ лошадь и крикнулъ: Ну, голубенокъ, качайся... небось!..

   Косматая, пузатая лошаденка махнула хвостомъ и побѣжала шибче, кидая копытами сухой снѣгъ.

   - Вонъ въ томъ лѣсу,- указалъ мужикъ кнутовищемъ,- мы васъ ссадимъ... Мы отсель дрова возимъ на фабрику... Чай, жрать хочешь?- обратился онъ опять ко мнѣ и, ударивъ еще разъ по лошаденкѣ кнутомъ, продолжалъ, - погодика-сь, бабы, чай, мнѣ наклали лепешекъ... Гдѣ мѣшокъ-то?.. А, чтобъ те пусто было! Вотъ онъ гдѣ - подо мной...

   Онъ развязалъ мѣшочекъ и досталъ изъ него двѣ лепешки, испеченныя съ мятой картошкой.

   - Нака-сь, прими Христа ради,- сказалъ онъ,- поправься!... Чай, кишка кишкѣ шишъ кажетъ...

   Я взялъ и, отломивъ, сталъ ѣсть... Солдатъ сидѣлъ и косился на меня, глотая слюни... Я видѣлъ, что ему хочется лепешки, а спросить совѣстно.

   - Не хошь ли?- сказалъ я, подавая ему кусокъ.

   - Ѣшь самъ-то,- сказалъ онъ и отвернулся,- что тебя обижать-то!..

   - Да на!- опять сказалъ я,- съ меня хватитъ.

   - Нешто кусочекъ.- Онъ взялъ кусокъ.- Спасибо! Признаться, - обратился онъ къ мужику, точно извиняясь,- поѣсть хотца... Чаемъ однимъ живемъ... а что чай - вода.

   - Понятное дѣло,- согласился мужикъ и, подумавъ, сказалъ,- я вамъ, пожалуй, еще дамъ одну... ѣшьте на здоровье... съ меня хватитъ... ѣдунъ-то я не ахти какой...

   Онъ досталъ еще одну и далъ намъ

   - Ну, вотъ и пр³ѣхали,- сказалъ онъ, въѣзжая въ лѣсъ.- Слѣзать вамъ.

   Мы слѣзли. Мужики поѣхали шагомъ и, свернувъ съ большака въ сторону, скрылись въ лѣсу... Мы пошли дальше.

  

  

   Лѣсомъ было идти хорошо, и мы прошли его скоро. За лѣсомъ дорога пошла между кудрявыхъ, старыхъ, развѣсистыхъ березъ, насаженныхъ по обѣимъ сторонамъ. Мы шли, точно по аллеѣ какого-нибудь стариннаго барскаго сада. Дорогу успѣли наѣздить и идти было легко, тѣмъ болѣе, что насъ подгонялъ морозъ, больно пощипывая за лицо и скрипя подъ ногами.

   Пройдя верстъ восемь,- до деревни, гдѣ былъ трактиръ, мы попросили солдатъ купить хлѣба на оставш³йся гривенникъ и, отдохнувъ за деревней, около овина, на ометѣ соломы, тронулись дальше.

   Солнце стало спускаться, холодъ усилился. Мы торопились, разсчитывая придти въ городъ засвѣтло. Мысль, что скоро будетъ конецъ нашимъ мытарствамъ, подгоняла насъ.

   - Скоро придемъ, ребята,- сказалъ солдатъ,- недалеча... верстъ пять... Вотъ взойдемъ на лобокъ, и городъ видно.

   - Слава Тебѣ, Господи! отвѣтилъ старикъ.- Семенъ!- обратился онъ ко мнѣ, - знакомыя мѣста... чай, бывалъ здѣсь?.. Что не веселъ, головушку повѣсилъ, а?..

   Я молчалъ и думалъ, какъ, на самомъ дѣлѣ, я заявлюсь къ своимъ... Я зналъ, что невеселая готовилась мнѣ встрѣча... На душѣ было такъ тоскливо, что хоть бы вернуться и идти назадъ, опять снова голодать, холодать, валяться гдѣ-нибудь подъ нарами и знать, что ни кругомъ, ни около нѣтъ никого, кто бы сталъ "пилить" и читать житейскую, азбучную мораль на тему не "упивайтеся виномъ" и т. п.

   - Ну, вотъ и городъ, - сказалъ * солдатъ,- эвонъ!..

   Въ лощинѣ, версты за двѣ отъ насъ, раскинулся городишко. Лучи заходящаго солнца играли на церковныхъ крестахъ. Въ соборѣ звонили къ вечернѣ. Звуки большого колокола, тяжелые и рѣдк³е, медленно плыли и таяли въ холодномъ воздухѣ.

   Старикъ снялъ картузъ и перекрестился.

   - Слава Тебѣ, Создателю,- сказалъ онъ,- пришли! живы остались... Ну, а теперь что будетъ, увидимъ...

   Мы вошли въ городъ.

   Длинная, пустынная улица, съ почернѣвшими, занесенными снѣгомъ домишками, тянулась передъ нами. Мы торопливо шли по срединѣ ея. Рѣдк³е пѣшеходы останавливались и глядѣли на насъ, долго провожая глазами. Изъ подъ воротъ то и дѣло выскакивали собаки и съ лаемъ кидались на насъ. Какой-то, возвращавш³йся изъ города домой, пьяный мужикъ, весь черный, какъ негръ, очевидно, угольщикъ, поровнявшись съ нами, обругалъ насъ на всю улицу матерно и долго смѣялся, остановивъ лошадь, намъ вслѣдъ, находя въ этомъ, должно быть, какое-то особенное удовольств³е.

   Чѣмъ дальше шли мы, тѣмъ все больше и больше попадалось людей... Иные изъ нихъ качали головами и показывали на насъ пальцами... Бабы останавливались и глядѣли, разиня ротъ, съ такимъ напряженно-дурацкимъ выражен³емъ удивлен³я, на лицѣ, что, казалось, глядятъ онѣ не на людей, а на какихъ-то чудовищъ со звѣриными головами.

   Какой-то лавочникъ, здоровый и красный, одѣтый въ коротк³й пиджакъ, перевязанный по брюху краснымъ кушакомъ, увидя насъ, подперъ руки въ боки и закричалъ:

   - Господамъ-съ... съ прибыт³емъ-съ... честь имѣю кланяться... все ли здоровы-съ!... Го, го, го!- заржалъ онъ на всю улицу.

   Съ котомкой за плечами, горбатый и худой мужикъ, поровнявшись съ нами, подалъ старику монету и, снявъ шапку, перекрестился на церковь...

   Все это - удивлен³е прохожихъ, и пьяный угольщикъ, и толстый лавочникъ, и подавш³й копѣйку мужикъ - дѣйствовало на меня удручающе. Я шелъ, мысленно моля Бога, чтобы вся эта срамота и унижен³е кончились поскорѣе.

   Наконецъ, все это кончилось. Солдаты подвели насъ къ желтому, облупившемуся, мрачному здан³ю и, обколотивъ объ ступеньки съ валенокъ снѣгъ, ввели насъ въ холодныя, полутемныя сѣни. Въ сѣняхъ, прямо передъ нами, была дверь, а надъ дверью надпись, по зеленому полю бѣлыми буквами: "Тюрьма".

   - Неужели опять въ тюрьму?- съ ужасомъ подумалъ я, прочитавъ эту надпись.

   Но благодарен³е Богу! въ тюрьму насъ на этотъ разъ не повели. Оправивш³еся солдаты пошли вверхъ по лѣстницѣ, какъ оказалось, въ канцеляр³ю. Въ канцеляр³и былъ только сторожъ да какой-то носатый не то писарь, не то еще кто - Богъ его знаетъ.... Солдаты передали ему бумаги и ушли, оставя насъ сторожу.

   Носатый человѣкъ, одѣтый въ коротеньк³й коричневый пиджакъ и въ сѣрыя клѣтчатыя брюки, записалъ что-то, закурилъ папиросу и сказалъ сторожу: - Веди ихъ въ мѣщанскую управу.

   - Что-жъ вести, - отвѣтилъ сторожъ,- тамъ теперь нѣтъ никого.

   - Ну, а кудажъ ихъ?.. Веди... тамъ на съѣзжую посадятъ, завтра разберутъ. На вотъ бумаги, отдашь тамъ... Небось, въ полицейскомъ управлен³и есть кто-нибудь?

   - Ну, ладно, - сказалъ сторожъ, надѣвая шапку. - Пойдемте! - обратился онъ къ намъ...- Стойте, правда, покурить сверну... У васъ есть ли табакъ-то? а то дамъ... вертите, здѣсь можно.,. торопиться-то все одно некуда.

   Мы посидѣли, покурили, удовлетворили его любопытство относительно того, откуда насъ пригнали, и уже послѣ этого онъ повелъ насъ, опять городомъ, въ мѣщанскую управу.

  

  

   Помѣщен³е управы находилось во второмъ этажѣ бѣлаго каменнаго дома, стоявшаго на площади. Когда мы пришли туда, тамъ не было никого,- ни писарей, ни старосты. Сторожъ повелъ насъ внизъ, гдѣ находилось полицейское управлен³е, казармы для городовыхъ и "съѣзжая", т. е. вонючая, грязная, кишащая клопами, полутемная каморка...

   Въ комнатѣ полицейскаго управлен³я сидѣлъ спиной къ двери, за большимъ, покрытымъ черной клеенкой столомъ, черный, пожилой писарь и что-то строчилъ. Сторожъ ввелъ насъ и, поставя на порогѣ, подалъ ему бумаги и отрекомендовалъ насъ. Писарь поглядѣлъ въ бумаги, фыркнулъ носомъ, оглянулся и, уставя на насъ мутные глаза, спросилъ у меня:

   - Кто ты такой?

   Я сказалъ.

   - Врешь, можетъ, а?- сказалъ онъ.- Точно-ли ты здѣшн³й мѣщанинъ? Есть у тебя въ городѣ, кто-бы могъ удостовѣрить твою личность?

   - Я приписной,- сказалъ я,- живу не въ городѣ, а въ деревнѣ. Но все-таки у меня найдется здѣсь человѣкъ, который можетъ удостовѣрить мою личность.

   - Кто такой?

   Я опять сказалъ.

   - А... ну, ладно! Что-жъ ты въ Питерѣ-то - пропился, что-ли?

   Я промолчалъ. Онъ перевелъ глаза на старика и спросилъ:

   - Ну, а ты кто? тоже здѣшн³й?

   - Здѣшн³й.

   - Врешь?.. Подлецы вы, ребята, ей-Богу! Намедни тоже привели одного; говоритъ здѣшн³й, а потомъ оказалось, - не здѣшн³й, а изъ Углича... Народъ тоже... Ну, что-жъ?.. веди ихъ въ холодную,- обратился онъ къ сторожу,- пусть ночуютъ, завтра отпустимъ...

   Вслѣдъ за сторожемъ мы вышли въ переднюю... Здѣсь сидѣлъ на скамейкѣ и дремалъ старый, сѣдой, должно быть, еще бывш³й Николаевск³й солдатъ, дежурный городовой. Около того мѣста, гдѣ онъ сидѣлъ, была дверь съ знакомымъ отверст³емъ по срединѣ. Инвалидъ нехотя поднялся съ насиженнаго мѣста, нехотя отперъ эту дверь и сдѣлалъ движен³е рукой, означавшее: "пожалуйте, господа!"

   Мы вошли и, ничего не видя со свѣту, остановились у порога.

   Въ полутьмѣ кто-то засмѣялся и сказалъ:

   - Ну вотъ, и сваты пр³ѣхали!

   - Здорово живете,- сказалъ старикъ.

   - Здравствуй! - отвѣтилъ кто-то, - милости просимъ!... васъ только и не хватало.

   Я оглядѣлся и увидалъ, что на полу, подложивъ подъ голову верхнюю одежду, лежатъ босые, въ однѣхъ рубахахъ, два мужика: одинъ старый, сѣдобородый, худой и длинный, другой молодой, коренастый, съ круглымъ, точно надутымъ лицомъ, съ обнаженными по локоть руками...

   Они оба глядѣли на насъ. Старый серьезно и строго, а молодой съ улыбкой, весело игравшей на толстыхъ губахъ.

   - Что за народъ?- спросилъ мой старикъ, усаживаясь на полъ къ печкѣ, - православные аль нѣтъ?

   - А вы откеда прибыли?- спросилъ молодой.

   - Мы изъ Питера.

   - Этапомъ?

   - Само собой...

   - Золотая рота... жулье, значитъ!

   - Какъ хошь понимай, землякъ... А вы кто? графья, что-ли?..

   - Мыто?.. мы - староста!..

   - Та-акъ! Что-жъ вы тутъ сидите? За какое дѣло?

   - Да опять же за оброкъ!

   - За какой оброкъ?

   - Да брось, Гур³й,- сказалъ старый мужикъ,- что связался съ дерьмомъ... Какое имъ дѣло.

   - За васъ вотъ, чертей, и сидимъ,- продолжалъ молодой.- Ты кто, крестьянинъ, что-ли?.. Оброкъ-то, небось, и забылъ, когда платилъ. А съ нашего брата требуютъ: давай!... А не собралъ во время - на съѣзжую вшей парить, понялъ?..

   - Понялъ... Признаться, я не крестьянинъ, а только все одно, гдѣ взять-то?.. Взять негдѣ - не возьмешь... дубиной не выбьешь... Зря васъ здѣсь морятъ...

   - Начальство знаетъ, зря ли, нѣтъ ли,- сказалъ старый,- ты вотъ сиди!..

   - Ну, а харчи-то какъ, казенныя?

   - Захотѣлъ, казенныя!... свои, на своихъ, другъ, лепешкахъ...

   - Плохо!

   - Да, не важно... Ну, а вы какъ?.. разскажи, братъ...

   Старикъ сталъ разсказывать, а я снялъ съ себя пальтишко, разулся и, положивъ все это на полу, легъ навзничь.

   Въ передней инвалидъ зажегъ лампу. Свѣтъ отъ нея проникъ въ нашу конуру сквозь дверную щель и легъ по грязному полутусклой полосой. Съ полу несло вонючей сыростью... Черный, низк³й потолокъ мрачно висѣлъ надъ головами, точно собираясь упасть и раздавить насъ. По угламъ сгустился мракъ черный, какъ чернила. Клопы, тихо шурша, бѣгали по стѣнѣ и падали на полъ. Гдѣ-то за стѣной громко стучали: кололи дрова...

   - Семенъ!- окликнулъ вдругъ меня старикъ.- Ты чего-же это, спишь, что-ли?

   - Нѣтъ.

   - Гдѣ ты тутъ? Не видать въ потьмахъ-то!

   - Здѣсь я. А что?..

   Старикъ подползъ по полу ко мнѣ и легъ рядомъ.

   - Знаешь что?- шепотомъ спросилъ онъ.

   - А что?

   - Сколько у насъ капиталу?

   - Ну, сколько?

   - Пятнадцатъ монетъ, вотъ сколько! Мы,- онъ зашепталъ еще тише,- завтра съ тобой выпьемъ... Какую я, братецъ мой, штуку обмозговалъ... Очень ловко!..

   - Какую?..

   - Помалкивай!... Узнаешь.- Онъ помолчалъ и потомъ, шепотомъ и тихо хихикая, заговорилъ:- Мы вотъ что... купимъ завтра пару лаптей, - больше пятиалтыннаго не дадимъ. Портянки у насъ есть, веревочекъ выпросимъ... Понялъ?

   - Нѣтъ, не понялъ,- отвѣтилъ я, дѣйствительно не догадываясь, къ чему онъ клонитъ рѣчь.

   - Не понялъ... Эхъ ты, Антонъ!... А сапоги-то?

   - Ну, что сапоги?

   - А сапоги по боку!- воскликнулъ онъ уже вслухъ и радостно засмѣялся.- Чудакъ!- продолжалъ онъ.- Твои да мои, двѣ пары. Какъ ни плохи, а все, на худой конецъ клади, полторы бумажки дадутъ... Ловко, а?!. Шарикъ у меня еще работаетъ, а?..

   - Ловко!- согласился я, улыбнувшись.

   - То-то, чудачекъ!- радовался старикъ, точно открылъ Америку. Шарикъ-то у меня работаетъ! Главное дѣло, я и такъ думалъ и эдакъ, все выходитъ: не нужны сапоги! На кой ихъ лядъ?! Здѣсь провинц³я, и въ лаптяхъ сойдетъ. Куда ходить-то!... Ужъ и выпьемъ мы утромъ... эхъ!... Колбаски возьмемъ, велимъ поджарить рубца, чайку съ баранками. Баранки здѣсь, братъ, пекутъ, во всей Росс³и не найдешь... патока!... Что всамдѣль, наголодались мы. Хоть часъ, да нашъ! А счастье, братъ Семенъ не въ однихъ сапогахъ ходитъ... Наплевать на нихъ, да и вся недолга!..

   Все это онъ говорилъ, волнуясь и радуясь, какъ ребенокъ, получивш³й новую игрушку. Я слушалъ его, и мнѣ стало весело.

   - Въ какомъ угодно положен³и можетъ, значитъ, найти себѣ человѣкъ радость,- думалось мнѣ.- Чего-жъ я-то? Да не все ли равно... такъ-то, пожалуй, и лучше. Вѣдь не въ сапогахъ же, на самомъ-то дѣлѣ, счастье-то ходитъ... "Хоть часъ, да нашъ"... и вѣрно, хоть часъ!..

  

  

   Утромъ, на другой день, часу въ десятомъ, насъ повели наверхъ къ старостѣ. Староста и писарь знали меня лично и сейчасъ же отпустили. Отпустили и старика. Мою казенную шапку отъ меня отобрали. Спасибо, писарь выручилъ: далъ мнѣ какой-то рваный завалявш³йся картузишко. Я надѣлъ его, сказалъ спасибо и, не помня себя отъ радости, сбѣжалъ по лѣстницѣ на улицу. Мнѣ не вѣрилось, что я на свободѣ, что могу идти и дѣлать, что хочу, что позади меня нѣтъ какого-нибудь солдата или сторожа...

   - Погоди, что ты разскакался,- остановилъ меня старикъ.- Вырвался на свободу-то, какъ жеребецъ... Радъ радехонекъ!

   Я посмотрѣлъ на него. Онъ улыбался во весь ротъ, глаза весело играли. Онъ точно помолодѣлъ и выросъ.

   - Значитъ того... пьемъ?- сказалъ онъ.- Перво наперво вотъ что: идемъ лапти купимъ, а тамъ увидимъ...

   Мы скоро нашли и сторговали за пятиалтынный пару берестовыхъ лаптей и тутъ же, въ лавченкѣ, нарядились въ нихъ. Лавочникъ, снисходя къ нашему положен³ю, далъ намъ даромъ по бичевкѣ, которыми мы и скрутили икры ногъ, прикрѣпивъ предварительно бичевки къ лаптямъ.

   Сдѣлавъ такъ, мы пошли и продали какому-то цыгану у трактира на конной за рубль семьдесять пять коп. двѣ пары нашихъ сапогъ.

   - Теперь куда-же?- спросилъ старикъ.

   - Куда?- отвѣтилъ я и, засмѣявшись, крикнулъ,- пока что - "одна открыта торная дорога къ кабаку"!..

   - Вѣрно! - согласился старикъ.

   Туда мы и направились...