Подъячев Семен Павлович - Мытарства

  

  

  

  

   Предлагая вниман³ю читателей очерки С. П. Подъячева, мы считаемъ нужнымъ сказать нѣсколько словъ по поводу одного изъ нихъ ("Московск³й работный домъ"), имѣющаго, кромѣ чисто художественнаго, также и нѣкоторое публицистическое значен³е. Появлен³е (въ 1892 году) этихъ картинъ изъ жизни работнаго дома вызвало въ свое время много толковъ (особенно въ Москвѣ), а въ Московской городской думѣ послѣдовали тревожные запросы гласныхъ и ревиз³и. Московская администрац³я, съ своей стороны, сочла нужнымъ сдѣлать запросъ городскому самоуправлен³ю относительно порядковъ въ подвѣдомственномъ ему учрежден³и.

   Вскорѣ послѣ этого въ "Извѣст³яхъ Московской гор. думы* появилась статья ("Изъ жизни работнаго дома"), представляющая какъ бы отвѣтъ на очерки С. П. Подъячева и вызванные ими запросы. Нужно признаться, что отвѣтъ этотъ существенно отличается отъ обычныхъ возражен³й нашихъ оффиц³альныхъ мѣстъ. Правда, авторъ находитъ, что, по его мнѣн³ю, повѣствован³е г. Подъячева "носитъ печать тяжелаго личнаго настроен³я", и поэтому "разсказчикъ не отмѣтилъ ни одной заслуги работнаго лома передъ людьми, обращающимися къ нему за помощью." Тѣмъ не менѣе, органъ Московской управы признаетъ выдающ³яся достоинства очерковъ, а также, что "отдѣльныя описан³я г. Подъячева отличаются полной правдивостью: все это такъ бывало, а кое-что и до сихъ поръ такъ бываетъ въ работномъ домѣ."

   Лучшей стороной этого отвѣта является то, что указан³я автора уже приняты во вниман³е. Такимъ образомъ, кое-что изъ фактическихъ услов³й рисуемаго г. Подъячевымъ быта отошло уже или отойдетъ вскорѣ въ область прошлаго. Но главный интересъ очерковъ, разумѣется, не въ этихъ чисто внѣшнихъ чертахъ. Многое въ этой тяжелой картинѣ коренится гораздо глубже тѣхъ услов³й, которыя въ состоян³и измѣнить гор. управа, а живая и страдающая "на днѣ" городской жизни человѣческая душа, правдиво отраженная авторомъ, сохранитъ свое значен³е при всякихъ услов³яхъ.

   Второй очеркъ перваго тома даетъ картины и впечатлѣн³я этаповъ, т. е. учрежден³я, порядки котораго уже не зависятъ отъ гор. самоуправлен³я. Много ли они отличаются отъ порядковъ работнаго дома (и въ какую сторону) - читатель увидитъ при чтен³и. Нужно только прибавить, что ни о какой тревогѣ, ни о какихъ запросахъ съ чьей бы то ни было стороны, а также ни о какихъ улучшен³яхъ по поводу этого второго очерка С. П. Подъячева мы не слыхали. Такимъ образомъ, если разсказы нашего автора повл³яли отчасти на извлечен³е сучка въ глазу городского самоуправлен³я, то относительно бревна административно-этапныхъ порядковъ онъ далеко не былъ такъ же счастливъ...

  

  

  

   Какъ и почему случилось это со мной,- читателю знать не интересно. Достаточно сказать, что я очутился въ Москвѣ безъ мѣста, безъ гроша денегъ, безъ знакомствъ и въ короткое время дошелъ до положен³я совершенно отчаяннаго.

   Какъ-то разъ, въ одинъ особенно тяжелый для меня день, попалъ я, у Преображенской заставы, въ извѣстный среди бѣднаго люда трактиръ, подъ назван³емъ "нищенск³й", и здѣсь пропилъ съ себя всю одежду...

   Проснувшись утромъ въ какой-то подвальной трущобѣ, на полу, около двери, я съ ужасомъ увидалъ, что на мнѣ, вмѣсто моего, сравнительно порядочнаго одѣян³я, надѣто что-то до того грязное и рваное, что въ немъ не только показаться къ знакомымъ, но и выйти днемъ на улицу нельзя... Въ головахъ, вмѣсто моей хорошей шапки,. лежалъ на полу какой-то рыж³й блинообразный картузъ... Я поднялъ его и подъ нимъ нашелъ свой паспортъ, завернутый въ синюю бумагу, и десять копѣекъ денегъ...

   - Это тебѣ, другъ, на похмѣлье, видно, оставили, - сказалъ мнѣ лежавш³й неподалеку отъ меня и наблюдавш³й за мною старикъ, - кривой, рыж³й и худой, какъ сушеный судакъ. - Говори слава Богу, что видъ цѣлъ!..

   - Что-жъ теперь дѣлать? - воскликнулъ я невольно.

   Старикъ засмѣялся, поднялся съ рогожки, на которой спалъ, сѣлъ, поджавъ ноги калачикомъ, свернулъ покурить, затянулся раза три-четыре, передалъ окурокъ мнѣ и сказалъ:

   - Накось, хвати... Чай, съ похмѣлья-то башка трещитъ... Ну, съ кѣмъ грѣха не бывало... А дѣлать тебѣ больше нечего, только выпить надо перво-наперво, вотъ что, а тамъ увидимъ.

   - Выпить? - удивился я,- на что-жъ выпить-то. Гдѣ деньги?..

   - Найдемъ!... Давайка-сь гривну-то... Я добавлю... закусить принесу... Выпьемъ, закусимъ, дѣло-то, глядишь, и обойдется... Чего тутъ!... Эвося!... Я самъ, братъ, не одинъ разъ на этомъ конѣ ѣзжалъ... Наплевать!..

   Я отдалъ ему послѣдн³й гривенникъ. Онъ, весело ухмыляясь, ушелъ куда-то и скоро возвратился назадъ, неся сороковку водки и какихъ-то "обрѣзковъ" на закуску.

   - Теперича дѣло пойдетъ, - сказалъ онъ.- Мальё!... Гляди, на пятакъ какихъ обрѣзковъ раздобылся - сливки!... Хлѣбушка въ булочной подстрѣлилъ... Ничего, живетъ!... Выпьемъ, закусимъ, ну, тогда - приходи, кума, любоваться!... Такъ-то, другъ ситный!... Ха, ха, ха!... Тебя какъ звать-то?.. Женатый?..

   - Женатъ.

   - Еще того чище!. Небось, дѣти?

   - Двое...

   - Ловко! Хо, хо, хо!... Приходи, кума, любоваться!... Н-н-да!... Слабы мы...

   Онъ сходилъ куда-то, принесъ стаканъ, налилъ въ него водки и далъ мнѣ.

   - Пей!..

   - Много...

   - Лакай!... елка зеленая... много!... Говори слава Богу,- на меня напалъ. Видалъ я вечоръ, какъ тебя обдѣлывали, жалко стало... простъ ты... Я самъ такой!... Пей, пей!... Отдеретъ отъ сердца-то...

   Я выпилъ и вскорѣ почувствовалъ, что у меня дѣйствительно какъ будто "отдираетъ" отъ сердца... Стало легче... Положен³е перестало казаться такимъ ужаснымъ, какъ трезвому...

   Мы разговорились... Онъ разсказалъ мнѣ всю свою жизнь, полную бѣдств³й, пьянства, грязи и всевозможныхъ безобраз³й. Чего только не перенесъ этотъ человѣкъ!... Былъ онъ и въ тюрьмѣ, ходилъ разъ десять этапомъ на родину, въ Костромскую губерн³ю, былъ несчетное число разъ битъ, видалъ и холодъ, и голодъ...

   - Самая, тоись, послѣдняя, паршивая собака,- говорилъ онъ, - краше мово живетъ... И нѣтъ у меня никого... Одинъ... Издохну - никто "царство небесное" не скажетъ... О-хо-хо!... Да!..

   Онъ захмѣлѣлъ и сталъ плакаться на свою долю... Мнѣ это надоѣло, и я хотѣлъ было идти. но онъ не пустилъ меня.

   - Куда ты пойдешь?.. Погоди до вечера, пойдемъ вмѣстѣ на Хиву {"Хива" - извѣстный Хитровъ рынокъ.}, тамъ ночуемъ у Ляпина... Бульонки купимъ... Ѣдалъ бульонку-то когда?.. Нѣтъ?.. Попробуешь... Штука первый сортъ и недорого. - А завтра... Завтра у насъ что, - какой день?

   - Вторникъ.

   - Вторникъ... Вотъ и ладно... Завтра, значитъ, иди ты, научу я тебя, въ Юсуповъ работный домъ... Тамъ по вторникамъ да по пятницамъ пр³емъ...

   - Зачѣмъ?

   - Зачѣмъ?.. Чудакъ!... Куда-жъ тебѣ, акромя этого дома, идти?.. Останешься тамъ, заработаешь денегъ... Одежонку кое-какую справишь, тогда и айда домой, въ деревню... Приходи, кума, любоваться!... Такъ-то!..

   - Да неужели это правда?- воскликнулъ я.- И меня примутъ?..

   - Извѣстно, примутъ... Отчего не принять? Я тамъ разъ шесть былъ... Примутъ! Одежду тебѣ дадутъ казенную. Харчи... Двадцать монетъ за день плата..

   - Да ну?..

   - Вѣрно... Ты мастеровой, что-ли?

   - Нѣтъ.

   - Нѣтъ... Ну, въ чернорабоч³е запишутъ. Все едино... Поживешь мѣсяцевъ пять, забьешь копѣйку, тогда и вонъ... Ну, и того... Приходи, кума, любоваться!... Не тужи, братъ, все, глядишь. перемелется - мука будетъ... Такъ-то!... О-хо-хо! Да!..

   Я обрадовался... Мысль попасть въ тепло, заработать кое-что, чтобы одѣться и уѣхать домой въ деревню, развеселила и ободрила меня...

   - Слава Богу, - подумалъ я,- еще есть, значитъ, исходъ изъ этого ужаснаго положен³я!- Такъ, значитъ, завтра?- спросилъ я.

   - Завтра... Пораньше... Часиковъ въ семь... Ночуемъ на Хивѣ. Утречкомъ попьемъ чайку, я тебя и налажу...

   - На чаекъ-то денегъ нѣтъ.

   - Найдемъ!... Да вотъ что, другъ: на тебѣ, я гляжу, рубаха-то новая. На кой она тебѣ песъ!... Тамъ казенную дадутъ... Чайку бы сичасъ попили съ лимончикомъ, а?..

   - Что-жъ мнѣ голому быть?..

   - Зачѣмъ голому?. Сдѣлаемъ смѣнку! Замѣсто этой другую получишь, да, окромя того, копѣекъ двадцать придачи... Чего ужъ тутъ - проживали ворохами, не наживешь крохами... Не рубаха тебя нажила, а ты ее... Айда, значитъ!... Все одно вѣдь до завтра жить надо... Пить-ѣсть захочешь... Стрѣлять не умѣешь... Замѣтятъ... Вляпаешься... Елка зеленая!... Тутъ и думать нечего... Дѣло само показываетъ, какъ быть... Идемъ!..

  

  

   Въ трактирѣ онъ живо подыскалъ охотника на мою рубашку. Мнѣ дали "смѣнку" такую, что страшно было смотрѣть, и, кромѣ того, четвертакъ денегъ...

   Къ этимъ деньгамъ старикъ прибавилъ свой гривенникъ, а парень, купивш³й рубашку, двугривенный, и вся эта сумма была живо и торжественно, несмотря на мой протестъ, пропита нами...

   До вечера еще было далеко, а сидѣть въ трактирѣ за пустымъ столомъ не полагалось. На улицу идти - холодно... Положен³е опять казалось безвыходнымъ... Но,видно, мой новый благопр³ятель-старикъ былъ тертый калачъ, видавш³й на своемъ вѣку виды...

   - Вотъ что, другъ,- обратился онъ къ парню, купившему мою рубашку.- На кой она тебѣ песъ, рубаха-то?.. Давай-ка ее махнемъ, а?.. Сичасъ бы, понимаешь, чайку попили съ лимончикомъ, а?.. Ты кто такой?.. Мастеровой?.. Безъ мѣста, что-ли.

   - Безъ мѣста.

   - Видать... Вотъ и онъ тоже,- указалъ онъ на меня,- безъ дѣловъ... Да я нашелъ ему мѣсто... Въ Юсуповъ работный домъ... Завтра пойдетъ, поступитъ... О-хо-хо... Приходи, кума, любоваться!... Вотъ тебѣ бы тоже туда... Одежа тамъ казенная... Харчи важные... Кашей кормятъ... По двугривенному за день плата... Сметана, сичасъ провалиться, а не жизнь!... Сымай рубашку-то. Я ее сичасъ копѣекъ за сорокъ махну, а тебѣ надѣть свою дамъ... Вотъ эту, гляди...

   - А самъ-то?

   - А мнѣ не нужно... Я такъ, безъ рубахи... Вишь, на мнѣ пиджакъ надѣтъ... Зашпилю у горла булавкой и ладно... Приходи, кума, любоваться!... Сымай, чего тутъ волынку-то тянуть!..

   Подвыпивш³й малый, не долго думая, согласился... Старикъ живехонько сдернулъ съ себя свою грязную и драную рубашенку и всучилъ ему... Малый переодѣлся... Старикъ "зашпилилъ" воротъ пиджака булавкой такъ, что совсѣмъ не было замѣтно, что подъ пиджакомъ нѣтъ ничего, и, посмѣиваясь, ушелъ продавать рубашку...

   Онъ возвратился скоро и принесъ денегъ... Заказали чаю, взяли "стюдьню" и "сорокоушку" водки... Я не сталъ пить... Они вдвоемъ живо осушили ее и оба, сильно захмѣлѣвъ, пустились разсказывать одинъ другому, поминутно ругаясь скверными словами, свои похожден³я и мытарства... Въ концѣ концовъ, малому захотѣлось еще выпить...

   - Чекалдыкнуть бы еще по махонькой!- предложилъ онъ. - Да не за большимъ дѣло: денегъ нѣтъ!..

   Старикъ, казалось, какъ будто только этого и ждалъ.

   - Какъ такъ нѣтъ денегъ?!. - радостно воскликнулъ онъ.- Что ты, другъ... Денегъ нѣтъ?!. А это что?.. - Онъ дернулъ малаго за рукавъ поддевки.- Нѣшто это не деньги?!. Ахъ ты, голова!... Чудакъ, сичасъ провалиться!... Денегъ нѣтъ!... Да вѣдь мы сами деньги...

   - Ну, братъ, поддевку нельзя!- сказалъ малый.- Главная причина: на мнѣ пиджака нѣтъ, одна жилетка.

   - А на кой-те песъ пиджакъ-то?- воскликнулъ старикъ. - Въ жилеткѣ проходишь!... Любезное дѣло... Приходи, кума, любоваться!... Есть объ чемъ толковать!... Наплевать на пиджакъ!... Жилетка есть - говори слава Богу... Живы будемъ, акапируемся.... Сичасъ бы, понимаешь, выпили сотку на двоихъ, да и айда на Хиву... Тамъ переночуемъ, а утромъ прямо на вѣрное дѣло, на работу.

   - Не знаю ужъ, какъ и быть? - задумчиво произнесъ малый, оглядывая свою поддевку,- совѣстно въ одной-то жилеткѣ... Кабы лѣто...

   - Если бы да кабы, - передразнилъ его старикъ. - Ишь, какой господинъ! Кто тебя здѣсь знаетъ-то? Говорю: завтра васъ обоихъ на вѣрное дѣло приставлю. Значитъ, толковать нечего!... А поддевка ничего, - продолжалъ онъ, ощупывая ее, важная... За два съ полтиной съ руками оторвутъ..

   - Она не два съ полтиной мнѣ встала,- сказалъ малый, - много дороже... Работа домашняя, прочная...

   - Ахъ, другъ, мало-ли что она тебѣ встала... Да здѣсь, самъ знаешь,- Москва... Цѣны такой не дадутъ... Говори слава Богу, коли два съ полтиной получишь... А не хошь цѣлковый?.. Я самъ намедни пальто за рубль за двадцать отдалъ, а оно, кому не надо, три стоитъ... На все, землякъ, время... Н-н-да!...

   - Такъ-то такъ, а все-таки...

   - Чего все-таки?.. Да будетъ тебѣ дурака-то ломать... Чай, не махонькой... Поддевки, что-ли, не видалъ?.. Чай, живы будемъ, не такого дерьма наживемъ... Брось... Все, другъ, что сегодня есть, то и наше, а завтра, что Господь дастъ... Такъ-то..

   - Ну, ладно! - согласился малый и махнулъ рукой,- гдѣ наше не пропадало! Вали... На, примай...

   Онъ скинулъ поддевку и, не глядя, кинулъ ее старику. Тотъ ловко подхватилъ ее на руки и сейчасъ же, очевидно, боясь, чтобы малый не раздумалъ, исчезъ куда-то.

   Мы остались вдвоемъ. Прошло около часа. Старикъ не шелъ... Малый сталъ безпокоиться.

   - Уйдетъ, старый чортъ, съ поддевкой-то... Ищи его... Дернула меня нелегкая...

   - Придетъ!- утѣшалъ его я.

   - А ты его знаешь?

   - Какъ тебя...

   Стали ждать... Прошло часа полтора... Малый сталъ совсѣмъ отчаяваться... Онъ чуть не плакалъ... Хмѣль съ него сошелъ совсѣмъ... Какъ вдругъ, около стола, совсѣмъ неожиданно, точно изъ-подъ земли, появился старикъ

   - Вотъ и я! - воскликнулъ онъ и ударилъ рукой по карману, гдѣ забренчали деньги,- вотъ они, денежки-то - грызутся... Въ Гавриковомъ продалъ за два семьдесятъ пять монетъ... А вы, чай, думали, не приду... Небось, я не такой человѣкъ!... Я свое отдамъ послѣднее... На, землякъ, получай!... Соточку, значитъ, сичасъ дерганемъ, да и маршъ на Хиву... Лучше тамъ выпьемъ... Тамъ просторнѣе нашему брату... За ночлегъ платить не будемъ... Даромъ ночуемъ въ Ляпиномъ... Такъ-то вотъ, елка зеленая!... Ха, ха, ха!... А ты толковалъ: жалко... Приходи теперь, кума, любоваться!..

   - Чего ужъ сотку лизать, давай сорокоушку,- предложилъ малый, пряча въ карманъ жилетки деньги,- много-ль въ соткѣ кишковъ-то...

   - О?!. А и правда твоя... Ну,- такъ, такъ, такъ!... Давай сороковку... Эй, родной, подай-ка намъ половиночку...

   Половой подалъ водки. Мы,- на этотъ разъ и я,- выпили ее и, отдавъ деньги, отправились на Хиву.

  

  

   Отъ Преображенской заставы до Хитрова рынка конецъ не малый... На улицѣ было холодно... Морозъ градусовъ въ двадцать... Мы въ нашихъ майскихъ костюмахъ не шли, а летѣли... Старикъ избѣгалъ людныхъ улицъ и велъ насъ какими-то переулками, обходя по возможности городовыхъ и зорко слѣдя за тѣмъ, нѣтъ ли гдѣ околоточнаго или, какъ онъ выражался, "антихриста"...

   - Увидитъ,- говорилъ онъ,- замететъ, проклятый, всѣхъ троихъ, какъ пить дастъ!... "Пожалуйте, господа, на фатеру... Для васъ готова-съ"... Приходи, кума, любоваться!... Меня намедни совсѣмъ было одинъ замелъ въ Зарядьѣ... Удралъ, слава Богу... Есть изъ ихняго брата собаки... А то есть и ничего... Въ Крещенье меня одинъ остановилъ на Пятницкой... "Ты, говоритъ, что?" "Ничего, говорю, ваше высокоблагород³е". "Видъ, говоритъ, есть"? "Есть, говорю, ваше с³ятельство"... А какой чортъ есть - нѣту! "Просишь, говоритъ, нищенствуешь"?.. "Такъ точно, говорю, вашеся, потому зрѣн³емъ отъ Господа обиженъ и опять грыжа... Страдаю грыжей... Заставьте за себя вѣчно Богу молить - подайте на ночлегъ"!... Ничего не сказалъ, полѣзъ въ штаны, досталъ двугривенный. "На, говоритъ, чортова голова, только уходи, пока цѣлъ"... Ну, думаю, ладно... съ паршивой собаки хоть шерсти клокъ...

   Пришли мы на Хитровъ въ сумерки... Среди площади, подъ огромнымъ шатромъ, толкалось еще много народу... Старикъ сейчасъ-же купилъ "бульонки" и повелъ насъ въ трактиръ.

   - Ужъ и бульонка,- говорилъ онъ дорогой,- языкъ проглотишь... скусъ... запахъ... князьямъ ѣсть, а не нашему брату, стрѣлку вѣчному...

   "Бульонка", которой онъ такъ восхищался и которая пр³обрѣла на Хивѣ обширную извѣстность и права гражданства, благодаря своей дешевизнѣ, представляетъ вотъ что: всевозможные отбросы изъ мяса и косточекъ, выбрасываемыхъ по трактирамъ, ресторанамъ, харчевнямъ, какъ вещи никуда не годныя, - подбираютъ, рубятъ въ общую массу, поджариваютъ, пускаютъ "духовъ" въ видѣ перца и лавроваго листа, и "бульонка" готова.

   Трактиръ, въ который мы пришли, былъ, какъ и всѣ трактиры на Хивѣ, грязный, вонюч³й, переполненный золоторотцами...

   Крикъ, шумъ, отборныя ругательства неслись со всѣхъ сторонъ... Дымъ махорки ѣлъ глаза... Лампы горѣли, какъ будто окруженныя туманомъ... Люди - оборванные, грязные, испитые, страшные, пили, ѣли, ругались, бѣгали, кружились, какъ будто въ какомъ-то водоворотѣ...

   Мнѣ стало жутко... Тоска, какъ клещами, сдавила сердце.

   - Бѣжать отсюда!... Но куда? Куда въ такомъ костюмѣ?.. Кому я нуженъ?..

   Я съ отчаян³емъ и съ какой-то злобой принялся пить купленную старикомъ водку, думая заглушить этимъ боль сердца...

   Съ каждымъ стаканомъ въ головѣ у меня мутилось все больше и больше... Передъ глазами мелькали как³е-то разноцвѣтно-ярк³е кружочки, часто-часто, до боли... Въ вискахъ стучало... Сердце готово было выпрыгнуть вонъ... Къ горлу подступали и душили непрошенныя слезы...

   Опомнился я и нѣсколько пришелъ въ себя только уже на свѣжемъ воздухѣ, когда мы, вмѣстѣ съ другими людьми, шли по улицѣ въ гору, мимо части, къ Ляпинскому ночлежному дому...

  

  

   У подъѣзда этого дома, подъ навѣсомъ и дальше по тротуару, по порядку, "въ затылокъ" стояла толпа человѣкъ въ 500, ожидая когда отворятся двери...

   Мы остановились въ хвостѣ этой ленты и стали ждать...

   Пронзительно-жгуч³й морозный вѣтеръ дулъ прямо въ лицо и пронизывалъ до костей... Люди жались другъ къ другу, корчились, топотали ногами, ругались, проклиная тѣхъ, кто такъ долго не отворяетъ дверей...

   Такъ пришлось стоять около часу... Весь хмѣль слетѣлъ съ меня... Я положительно замерзалъ... Все тѣло тряслось, какъ въ лихорадкѣ... Зубы выколачивали дробь... Малый въ жилеткѣ, стоявш³й впереди меня, скорчился въ дугу и, какъ мнѣ казалось, тихонько плакалъ... Стоявш³й позади старикъ кряхтѣлъ и ругалъ какого-то племянника скверными словами...

   Наконецъ двери отперли... Толпа зашумѣла и, толкаясь, хлынула туда, какъ лавина... Вмѣстѣ съ другими я очутился въ огромной полутемной "камерѣ"... Двойныя нары занимали ее всю, оставляя узк³е проходы около стѣнъ и посрединѣ... Черный, сводчатый потолокъ мрачно висѣлъ надъ головами, придавая необычайно угрюмый и дик³й видъ всей обстановкѣ...

   Необыкновенно гулк³й, какой-то странный, хаотическ³й шумъ и гамъ несся со всѣхъ сторонъ... Мнѣ слышались въ этомъ шумѣ звуки музыки, лай собакъ, звонъ, смѣхъ, плачъ, отрывистые возгласы и ругательства, отдаленные крики, шарканье множества ногъ по чугунному полу...

   Дверь, безпрестанно визжа и хлопая, отворялась, впуская все новыхъ и новыхъ ночлежниковъ... Люди испитые, полуодѣтые, молодые, старые и совсѣмъ дѣти, ругаясь, толкаясь, крича, спѣшили занять мѣста на нарахъ. Что-то страшное, звѣриное было въ этой общей свалкѣ за обладан³е мѣстомъ... Вскорѣ всѣ мѣста на нарахъ были заняты, а люди все шли и шли... Стали ложиться на полу, въ проходахъ, полѣзли подъ нары... Крикъ и гамъ усиливался съ каждой минутой и, наконецъ, слился во что-то хаотически-страшное...

   Двери заперли, наконецъ, и не стали больше пускать... Да и некуда было пускать, такъ какъ вездѣ, гдѣ можно было приткнуться и лечь, все было занято..

   Воздухъ сталъ удушливо-тяжелъ... Лампа едва горѣла, окруженная туманомъ... Всюду: на нарахъ, на полу, подъ нарами, вспыхивали огоньки папиросъ... Курили махорку, и дымъ этотъ, разъѣдавш³й глаза, сплошной, удушливой волной плавалъ по "камерѣ"...

   Пораженный всѣмъ этимъ, я сидѣлъ и думалъ, что вижу все это не на яву, а во снѣ... До того странна, дика, безобразно ужасна казалась мнѣ вся эта, невиданная мною до сихъ поръ, картина человѣческаго унижен³я.

   Нары были раздѣлены, какъ лошадиныя стойла, желѣзными переборками, такъ что, когда я легъ, то голова и половина туловища скрылись въ этомъ стойлѣ, другая же часть тѣла оказалась наружи...

   Я легъ навзничь, положивъ голову на покатую желѣзную подушку, похожую на монастырское "возглав³е", и сталъ слушать...

   Волна общаго, сплошного гудящаго шума мало по малу начала стихать... Стали слышны отдѣльные разговоры, смѣхъ, ругательства, вскрикиванья...

   Мнѣ захотѣлось покурить... Я сѣлъ въ своемъ стойлѣ и заглянулъ въ другое, черезъ переборку, налѣво. Тамъ лежалъ на спинѣ, закинувъ руки за голову, костлявый, сухой мужчина... Его тонк³я, длинныя руки были голы... Грубая, сѣрая, рваная рубаха висѣла клочьями... Очевидно, его сильно донимали насѣкомыя, потому что онъ ерзалъ какъ-то всѣмъ тѣломъ по нарамъ и сильно, точно опоенная лошадь, хрипѣлъ, тяжелымъ астматическимъ хрипѣн³емъ... Я глядѣлъ на него, и онъ тоже, съ своей стороны, уставился на меня широко открытыми, мутными, страшными глазами... Потомъ поднялъ руку, прохрипѣлъ что-то и вдругъ страшно и дико закричалъ, забился всѣмъ тѣломъ, какъ подстрѣленная птица, въ припадкѣ падучей болѣзни...

   Ужасъ охватилъ меня... Я хотѣлъ вскочить и бѣжать, но не могъ,- точно меня кто приковалъ къ мѣсту... Бѣлая пѣна клочьями показалась изъ его рта... Онъ страшно хрипѣлъ и бился... Лицо у него сдѣлалось черно-багровое и какое-то невыразимо ужасное...

   - Ишь его черти схватываютъ!..- услыхалъ я вдругъ позади себя голосъ и, оглянувшись, увидалъ молодого, лѣтъ 17-ти мальчишку съ отталкивающе-нахальнымъ лицомъ и съ папироской въ зубахъ...- Нажрется винища-то, дьяволъ! Ткни ему въ морду-то!. Покою отъ него нѣтъ...

   Онъ перегнулся черезъ перегородку и, схвативъ больного за волосы рукой, дернулъ въ сторону такъ, что голова стукнулась о перегородку.- Песъ поганый... дьяволъ!- добавилъ онъ злобно.- Убью, какъ собаку...

   Меня какъ будто что-то рѣзануло по сердцу... Я отвернулся и упалъ ничкомъ въ свое стойло. Слезы подступили и сдавили горло... Расшатанные всѣмъ предыдущимъ нервы не выдержали... Не помня себя, я вдругъ заплакалъ, какъ баба_у горькими, мучительными слезами...

  

  

   Оглушительный звонокъ разбудилъ меня утромъ... Я вскочилъ и долго не могъ сообразить, гдѣ нахожусь. Было еще совсѣмъ темно... Ночлежники, точно привидѣн³я, нехотя поднимались съ своихъ логовищей и шли въ двери... Я слѣдилъ за выходящими, надѣясь увидать вчерашняго старика, но его не было... Вскорѣ раздался второй звонокъ, и кто-то пронзительно громко закричалъ: "Эй! вонъ отсюда всѣ! живо!.." Толпа хлынула въ двери, и я вмѣстѣ съ нею очутился на улицѣ...

   На улицѣ было темно... Тускло и печально мерцали фонари... Подъ ногами трещалъ снѣгъ, и пронзительно дулъ холодный вѣтеръ. Вышедш³е изъ ночлежнаго дома люди завертывались въ свои рубища и, какъ-то особенно жалко скорчившись, точно голодныя, забитыя собаки, разбѣгались въ разныя стороны.

   Пробѣжавъ вмѣстѣ съ другими до Яузскаго бульвара, я остановился на углу, не зная, куда идти... Все тѣло дрожало мелкой и частой дрожью. Морозъ выжималъ изъ глазъ слезы, сердце мучительно ныло и плакало...

   - Куда идти?.. Господи, что теперь дѣлать?- съ отчаяньемъ шепталъ я. - Погибъ, погибъ... А дома?.. Что теперь дома?.. что теперь дома? Жена, небось, ждетъ извѣст³й... дѣти...

   - Чего тутъ торчишь?!... п-ш-шелъ къ чорту! - раздался вдругъ позади меня грубый голосъ, и вслѣдъ затѣмъ я почувствовалъ ударъ въ спину, такъ что чуть было не упалъ. Обернувшись, я увидалъ городового. Онъ какъ-то злобно скалилъ зубы, намѣреваясь ударить меня еще разъ. - Пшелъ!- опять крикнулъ онъ.- Убью!..

   Не дожидаясь повторен³я, я отскочилъ отъ него и побѣжалъ налѣво, вверхъ по бульвару, глотая слезы и корчась отъ холода, самъ не зная, куда и зачѣмъ бѣгу.

   Пробѣжавъ бульваромъ, я свернулъ въ переулокъ и наткнулся прямо на дворника, сметавшаго съ панели снѣгъ. Онъ взмахнулъ метлой и ударилъ меня по ногамъ. Я упалъ въ кучу снѣга, такъ что руки мои по локоть ушли въ него. Увидя это, онъ громко "заржалъ" отъ удовольств³я. Я поднялся и, сдерживая слезы, спросилъ его: - За что ты меня ударилъ?

   - Проходи, проходи! разговаривай тутъ! сказалъ онъ, подходя ко мнѣ.- Вотъ я те еще трахну... сволочь!... золотая рота!... Куда бѣжишь-то? Небось, норовишь цопнуть что ни на есть...

   - Гдѣ Юсуповъ работный домъ? - задыхаясь отъ слезъ и трясясь отъ холода, спросилъ я.

   Дворникъ подошелъ ко мнѣ вплотную и заглянулъ въ лицо.

   - А зачѣмъ тебѣ этотъ домъ?- спросилъ онъ какимъ-то совсѣмъ другимъ голосомъ и, поставя метлу къ фонарному столбу, сталъ свертывать папиросу. Я объяснилъ.

   - А это, другъ мой, будетъ у Красныхъ воротъ въ Харитоньевскомъ переулкѣ... Вотъ здѣсь ступай, направо... не далеко... Да теперича еще туда рано.- Онъ помолчалъ, затянулся и спросилъ, глядя мнѣ въ лицо:- Иззябъ?

   Я ничего не отвѣтилъ и пошелъ было отъ него по указанному направлен³ю.

   - Эй, землячокъ, стой... погоди! - закричалъ онъ мнѣ вслѣдъ.- Погоди чутокъ!..

   Я остановился. Онъ юркнулъ въ ворота и минутъ черезъ пять вышелъ оттуда, подошелъ ко мнѣ и сказалъ, протянувъ руку:

   - Нако-сь тебѣ гривну, попей чайку... Тутотко вотъ недалеча, за угломъ чайная есть... Погрѣйся.- И, говоря это, онъ, какъ-то торопливо и точно стыдясь, сунулъ мнѣ въ руку гривенникъ и быстро отошелъ прочь.

   Слезы сдавили мое горло.

   - Спасибо тебѣ! - крикнулъ я, чувствуя, что вотъ-вотъ разрыдаюсь, и побѣжалъ отъ него прочь...

  

  

   Придя въ чайную, я купилъ хлѣба, спросилъ чаю и сѣлъ въ уголокъ, гдѣ потемнѣе, къ столу, на другомъ концѣ котораго, положивъ голову на руки, а руки на столъ, крѣпко спалъ какой-то, одѣтый въ хорошее пальто, человѣкъ.

   Я съ жадностью выпилъ нѣсколько стакановъ чаю, поѣлъ хлѣба и нѣсколько пришелъ въ себя. Было еще рано - половина седьмого, торопиться, значитъ, было некуда... Я закурилъ, взялъ потихоньку какую-то газетку и хотѣлъ было почитать, какъ вдругъ спавш³й на другомъ концѣ стола человѣкъ поднялъ голову, пристально посмотрѣлъ на меня и сказалъ осипшимъ голосомъ:

   - Покурить не оставите, молодой человѣкъ?

   Я далъ. Онъ жадно затянулся нѣсколько разъ и, бросивъ окурокъ, сказалъ:

   - А чайку стаканчикъ?.. пожалуйста!..

   Я налилъ стаканъ и передалъ ему. Онъ взялъ его обѣими руками, грѣя ихъ, и сказалъ, глотая чай:

   - Славно!... спасибо вамъ... право... Вы давно здѣсь?..

   - Нѣтъ,- отвѣтилъ я, глядя на его испитое, еще совсѣмъ молодое и симпатично-глуповатое лицо.- Я недавно пришелъ...

   - Откуда?- спросилъ онъ. Я отвѣтилъ, и мы слово за слово разговорились. Я разсказалъ ему свои мытарства. Онъ внимательно слушалъ, моргая добрыми подслѣповатыми глазами, и, когда я кончилъ, сказалъ:

   - Ничего!... поправитесь... У васъ все-таки такъ сказать, есть еще пристань: деревня, домъ, жена, дѣтишки... Уйдете туда и снова жизнь... А вотъ мнѣ какъ быть? куда дѣться?.. Это вотъ вопросъ... Да-съ...

   - А вы развѣ тоже безъ дѣла?- спросилъ я.

   - Конечно!- воскликнулъ онъ. - Я потерялъ мѣсто и вотъ теперь, какъ ракъ на мели... Пропился вдребезги!... Вѣдь все, что на мнѣ надѣто - смѣнка... Чортъ знаетъ что... право... Пожалуй, я вамъ разскажу, если хотите, какъ это все со мной случилось... Дѣлать-то нечего, все равно, и идти некуда... Знаете, я вѣдь въ этой чайной пятую недѣлю, каждую ночь ночую - такъ вотъ, какъ изволите видѣть, сидя... У меня, понимаете, отекъ ногъ сдѣлался... Чортъ знаетъ, что такое... право... А вѣдь я - дворянинъ и нѣжнаго, такъ сказать, воспитан³я

   Онъ какъ-то жалобно засмѣялся, сказавъ это, и продолжалъ:

   - Служилъ, понимаете, въ почтамтѣ... Получилъ награду къ празднику, навернулся товарищъ... пошла писать губерн³я!... Пропился, какъ сапожникъ... Очутился на Грачевкѣ... Денегъ нѣтъ... ничего нѣтъ... Пришелъ на службу, а меня на выносъ!... Пять дней не являлся... Ахъ, чортъ возьми, скверно!..

   Онъ какъ-то сразу оборвалъ рѣчь и глубоко задумался.

   - Да это все пустяки,- началъ онъ опять, послѣ продолжительнаго молчан³я.- Дѣло не въ этомъ, а дѣло въ томъ, что меня жена бросила... Понимаете, взяла да и бросила... Сбѣжала отъ меня, да не одна, а еще захватила собственнаго моего сынишку... а?

   - Какъ же такъ?- спросилъ я.

   - Да такъ, очень просто... "Ты,- говоритъ,- пьяница и кормить меня не можешь... Не хочу съ тобой бѣдствовать, дай мнѣ видъ. Жить съ тобой, все равно, не стану... ненавижу тебя, какъ пса..." Такъ, понимаете, и сказала: "какъ пса". Что тутъ дѣлать, а? Пришлось дать видъ. Такъ и разошлись. Она теперь въ Твери... у кого-то въ экономкахъ, и сынишка съ ней...

   Онъ ударилъ рукой по столу такъ, что зазвенѣла посуда, и продолжалъ:

   - Водку пью, какъ воду... Запить хочу... Нѣтъ, понимаете, никакого удовольств³я! Стоитъ передо мною мальчишка мой и зоветъ, и манитъ: "папа, папа!" Тяжело!... ей-Богу, тяжело, молодой человѣкъ!... Жизнь подлая... или я подлъ... чортъ знаетъ, что такое... право... Хочу пулю въ лобъ... честное слово! Больше дѣлать нечего... Дѣться некуда!... одинъ... никому не нуженъ... спился... Что вы мнѣ на это скажете, а?

   - Да что жъ сказать... мѣсто надо найти... перестать пьянствовать...

   - Мѣсто! - засмѣялся онъ.- Гдѣ оно? Какое же мѣсто, когда у меня, понимаете, подъ этимъ пальтомъ одно только голое тѣло... рубашки нѣтъ... Вотъ-съ, извольте взглянуть, коли не вѣрите!

   Онъ распахнулъ пальто, и я увидѣлъ, что тамъ было, дѣйствительно, только "одно голое тѣло".

   - Куда, скажите, пожалуйста, кромѣ какъ въ адъ, меня въ такомъ видѣ примутъ, а?..

   - Да что же у васъ здѣсь, въ Москвѣ, нѣтъ развѣ никого... ни родныхъ, ни знакомыхъ?..

   - Какъ не быть - есть... Да только, чортъ ихъ возьми, подлецовъ: не принимаютъ! Развѣ это люди!... Когда я жилъ хорошо - принимали... "Такой, сякой"... А вѣдь я, честное слово, тогда, какъ человѣкъ, гораздо хуже былъ... Да, плохо, плохо и плохо!... Не знаю, право, что дѣлать... Посовѣтуйте!... Вы, напримѣръ, что думаете предпринять, а?..

   - Да что предпринять? Хочу вотъ сейчасъ идти въ работный домъ... Можетъ быть, и останусь тамъ. Случайно вчера узналъ, и вотъ, ухватился, какъ утопающ³й за соломенку.

   - Знаете что,- воскликнулъ онъ, выслушавъ меня, - и я пойду съ вами... ей-Богу... а что?.. Вотъ только работать-то я того... нездоровится мнѣ... А, можетъ быть, тамъ есть, такъ сказать, и интеллигентный трудъ, а? вы не знаете? Право, пойду!... Какъ вамъ, право, такая славная идея въ голову пришла и какъ васъ Господь на меня нанесъ... Удивительно!... Давайте-ка, курнемъ на радостяхъ, да и поплывемъ... Хо, хо, хо! Работный домъ, такъ работный домъ... Не всели равно, гдѣ ни издохнуть, а?.. а что?.. "И пусть у гробового входа младая будетъ жизнь играть"... О, хо, хо!... Чортъ ихъ возьми, подлецовъ!

   Я далъ ему табаку и бумаги. Онъ сталъ неумѣло вертѣть "собачью ножку" и, засмѣявшись,. сказалъ:

   - Махорочка!... Махорочку сталъ курить дворянинъ-то потомственный, а? Ха, ха, ха! Прежде у Макея было два лакея, а теперь Макей самъ лакей... О, судьба, судьба!... Но такъ и надо... Такъ. намъ, подлецамъ, и надо... Да сбудется реченное ²ерем³ей пророкомъ, глаголющимъ... и такъ, понимаете далѣе, и такъ далѣе... Кабы моя покойница маманъ увидала меня въ такомъ положен³и... Картина бы это была! Помню я, знаете, у моего отца кучеръ былъ. Здоровенный такой мужчина, какъ быкъ. Губы имѣлъ красныя, феноменально толстыя и слюнявыя. И постоянно онъ, понимаете, махорку сосалъ, вотъ изъ этакой же "собачьей ножки". Разъ пришелъ я, помню, къ нему, мальчишка, въ каретный сарай, а онъ куритъ.- Какой ты, Гур³й, табакъ гадк³й куришь!- говорю ему. "Нѣтъ,- говоритъ,- барчукъ, табакъ важный... На-ко, попробуй". Вынимаетъ, понимаете, изъ своихъ слюнявыхъ губъ "цыгарку" и подаетъ мнѣ. Я взялъ... Совѣстно какъ-то отказаться было. Дымлю!... Вдругъ, понимаете, шасть въ сарай маманъ... Увидала... "Боже мой! что это такое? Какъ ты смѣлъ, гадк³й мужикъ, изъ своихъ отвратительныхъ губъ давать ему курить... Ахъ, ахъ, понимаете, заразится, заразится!" Ну, понятное дѣло, Гур³я этого къ чорту намахали, а меня наказали... А теперь? теперь я у золоторотцевъ выпрашиваю окурки, а то подбираю ихъ гдѣ придется, на бульварахъ... Отлично вѣдь, а?

   Его лицо какъ-то подергивалось, а углы губъ опустились и нервно вздрагивали. Онъ очевидно сдерживалъ душивш³я его слезы и вдругъ какъ-то неестественно странно не то засмѣялся, не то заплакалъ и, вскочивъ съ мѣста, крикнулъ запахивая пальто:

   - Идемте въ работный домъ!..

   Я подошелъ къ буфету, отдалъ деньги и пошелъ вслѣдъ за нимъ на улицу.

  

  

   Подойдя къ Юсуповскому работному дому, мы увидали, что у дверей подъѣзда стоитъ толпа людей... Было еще рано... Только что стало разсвѣтать, и дверей еще не отворяли... Мы подошли и смѣшались съ толпой...

   Люди жались и корчились отъ холода, точно такъ-же, какъ у дверей ночлежнаго дома. Да и люди-то были тѣ-же, что и тамъ... Все та же самая "золотая рота", рваная, грязная, голодная и холодная...

   Всѣ ждали нетерпѣливо открыт³я дверей, а ихъ почему-то не отворяли... Толпа, между тѣмъ, все возрастала... То и дѣло подходили и подбѣгали новыя лица... Наконецъ, насъ собралось человѣкъ съ двѣсти... Глухой ропотъ и шумъ стоялъ въ толпѣ...

   - Скоро-ли они тамъ, черти!- слышались ругательства,- замерзнешь здѣсь!... Имъ хорошо тамъ, въ теплѣ-то...

   Стало совсѣмъ свѣтло, а насъ все не пускали... Морозъ, между тѣмъ, какъ будто усилился... Перезябш³е люди бѣгали по тротуару и жались другъ къ другу, какъ перепуганныя овцы..

   Прохож³е, тепло и нарядно одѣтые, останавливались по ту сторону переулка и глядѣли на насъ съ любопытствомъ Да, впрочемъ, зрѣлище и было занятное: нѣкоторые изъ насъ выкидывали полуобутыми ногами так³я па, что впору заправскому танцмейстеру...

   Какая-то толстая барыня, проѣзжавшая переулкомъ, остановила противъ насъ своего кучера и громко спросила:

   - Что это такое?.. Что за люди?..

   - Буры! - Крикнулъ ей кто-то изъ толпы - Черти!- добавилъ другой. - У-у-у, какая!- крикнулъ трет³й, и вдругъ вся толпа закричала:- У-у-у, какая! го, го, го!... Ха, ха, ха! У-у-у, какая!..

   Перепугавная барыня ткнула кучера въ спину, и тотъ, тряхнувъ возжами, пустилъ съ мѣста полной рысью.

   - Держи!... Ого, го!... Ха, ха, ха!..- заорала и загоготала ей вслѣдъ толпа...

   Вскорѣ послѣ этого маленькаго "развлечен³я" долго неотворявш³яся двери, наконецъ, отворились, толпа хлынула было въ нихъ, но швейцаръ не пустилъ.

   - Тише, дьяволы!- привѣтствовалъ онъ насъ.- Входи по череду... Куда васъ чортъ несетъ, обормоты!... У-у-у, окаянные, погибели на васъ нѣтъ!... Передохли-бы тамъ, на Хивѣ-то... Проходи, что-ли!... Работники!..

   Начали входить по череду...

   Въ передней, налѣво у окна, сидѣлъ за столомъ писарь. Передъ нимъ лежала груда "дѣлъ" въ бѣлыхъ оберткахъ... Онъ разбиралъ и готовилъ ихъ по номерамъ...

   Прямо, отъ входной съ улицы парадной двери, вела на верхъ широкая лѣстница, а направо была открыта дверь въ небольшую, проходную, съ однимъ окномъ, не то пр³емную, не то какую-то старинную лакейскую комнату... Насъ всѣхъ, какъ барановъ или какъ маленькихъ поросятъ въ садокъ, загнали въ эту комнату... Тѣснота и давка сдѣлалась ужасная... Нельзя было вытащить руки, повернуться. Меня и моего пр³ятеля "дворянина" прижали къ стѣнѣ такъ, что намъ трудно стало дышать...

   На стѣнѣ, на видномъ мѣстѣ, висѣла бумажка съ надписью: "Курить воспрещается"... Но на это не обращали вниман³я и задымили со всѣхъ концовъ... Вскорѣ сдѣлалось жарко и душно, какъ въ банѣ... Швейцаръ нѣсколько разъ просовывалъ въ дверь свою бритую свирѣпую физ³оном³ю и оралъ, что позоветъ городового и выведетъ вонъ тѣхъ, кто куритъ, но, въ концѣ концовъ, кто-то изъ заднихъ рядовъ пустилъ въ него оторванной отъ опорка подошвой, и это его какъ будто успокоило...

   Такъ пришлось стоять часа два... Ноги начали ныть... Голова шла кругомъ... Нѣкоторые не выдержали и, опустившись, присѣли кое-какъ на полъ... Но сидѣть на полу было еще хуже, потому что давили и толкали стоявш³е... А разъ уже сѣлъ, то подняться и встать на ноги не было никакой возможности...

   Двери въ передней давно уже заперли и