Чичерин Борис Николаевич - История политических учений. Часть третья. Новое время (продолжение)

ы то ни было формою, чтобы предупредить зло, тут есть несправедливость и вред, а если, чтобы помешать означенному действию, я взываю к правительственной власти, тут есть тирания... Оценку удовольствия и страдания должен, следовательно, производить тот, кто наслаждается или страдает"**.

   ______________________

   * Ibid. Ch. 2.

   ** Ibid. Ch. 4.

   ______________________

   После этого спрашивается, какая же возможность вывести из этих начал какие бы то ни было общие правила? Где общее мерило, необходимое для того, чтобы действие могло быть признано хорошим или дурным? Нельзя было собственными словами представить более сильное опровержение своего учения. Отвергнув всякие разумные начала и принявши за точку отправления одно лишь чисто субъективное и бесконечно разнообразное ощущение, Бентам тем самым лишает себя всякой возможности дать какую бы то ни было руководящую нить для человеческой деятельности. Если он и пытается делать нечто подобное, то это можно приписать единственно его неспособности видеть собственные, кидающиеся в глаза противоречия. У всех его выводов отрезаны корни; это - растение, висящее на воздухе.

   Дело в том, что удовольствие может иногда быть целью, но никогда мерилом деятельности. Оно само, напротив, нуждается в мериле. Есть удовольствия хорошие и дурные, и те, которые нам ближе к сердцу, не всегда должны быть предпочитаемы другим. С нравственной точки зрения предпочтение должно быть дано тому, которое согласуется с высшими требованиями человека как разумного существа. Следовательно, мерило действий лежит не в удовольствии, а в разумной природе человека. В сущности, удовольствие, само по себе взятое, без отношения к высшим началам человеческой жизни, не имеет никакого значения, оно может быть целью только для праздности или разврата. Удовольствие не что иное, как ощущение, сопровождающее удовлетворение человеческих стремлений и потребностей; оно все зависит от последних. Следовательно, когда речь идет об оценке удовольствий, надобно возвыситься к их причине и спросить, каким стремлениям и потребностям они отвечают? Но тогда вопрос сводится к тому, все ли стремления и потребности человека должны быть поставлены на одну доску и все ли должны удовлетворяться? На это может быть только отрицательный ответ, ибо очевидно, что одно стремление нередко противоречит другому и потребности одного человека идут вразрез с потребностями других. Следовательно, является необходимость различать стремления существенные и случайные, законные и незаконные. А это, в свою очередь, ведет к новому вопросу: в чем состоит истинное существо человека и каким законом он должен руководствоваться? Этот вопрос рассматривается философиею и может быть решен различно, смотря по тому, какой стороне человека отдается первенство - разумной или чувствительной. Во всяком случае, без его решения нет никакой возможности прийти к каким бы то ни было практическим заключениям. Но для Бентама все это как бы не существует. Он устраняет основания и берет последствия: он не хочет знать причин и старается уловить только мимолетные и изменчивые признаки, которые ускользают от всякого определения. Поэтому его учение разлетается в прах при малейшем прикосновении философской мысли.

   Это будет еще очевиднее из разбора способов приложения этих начал к законодательству и к нравственности.

   Целью законодателя Бентам полагает общее благо*. Мы уже заметили, что тут можно спросить: отчего же не собственное, если личный интерес составляет единственное побуждение человека? Из теории Бентама прямо следует, что князь, который пользуется властью для личных своих удовольствий, что меньшинство, которое обращает остальных членов общества в рабство, или большинство, которое вымогает все, что может из меньшинства, действуют добродетельно, ибо они предпочитают свое удовольствие чужому и большее меньшему. Это возражение неопровержимо. Но пойдем далее. Что же разумеется под именем общего блага? Наибольшая сумма удовольствий, ощущаемых гражданами. Если мы спросим, каких, то в ответ получим, что всяких. Как личное ощущение, все имеют одинаковую цену; тут качественного различия быть не может. Одни предпочитают удовольствия одного рода, другие - другого: это дело вкуса. Законодатель, по теории Бентама, обязан принимать во внимание и то удовольствие, которое разбойник или убийца извлекает из своего злодеяния; если оно окончательно не делается целью законодательных мер, то это происходит единственно оттого, что при взвешивании выгод и невыгод поступка это удовольствие перевешивается страданиями других. Таким образом, мы можем руководствоваться только чисто количественною оценкою. Но и здесь степень удовольствия определяется личным ощущением каждого; тут опять мерила нет никакого. Следовательно, единственное, что можно взять в расчет, - это количество лиц, ощущающих удовольствие. На этом основании Бентам последовательно изменил первоначальную формулу утилитаризма: вместо принятого Юмом начала пользы он стал употреблять термин наибольшее счастье наибольшего количества людей**. Это, очевидно, прямо вело к демократии, к которой, как увидим, Бентам и пришел во вторую эпоху своей деятельности. Однако и эта формула оказалась неудовлетворительною: под конец жизни Бентам сам был недоволен этим выражением. Оно, в свою очередь, ведет к тому, что счастье меньшинства должно быть принесено в жертву счастью большинства, а это влечет за собою не увеличение, а уменьшение общего счастья. Поэтому он изобрел новую формулу: максимация счастья или доведение его до высшей степени***. Здесь уже начало наибольшего счастья превращается в отвлеченный принцип, который должен безразлично прилагаться ко всякому удовольствию и страданию, где бы они ни встретились. Бентам распространяет его не только на людей, но и на животных. "Есть счастье и вне области человеческой жизни, - говорит он, - счастье, которому человек не может оставаться чуждым, которого он поставлен стражем, хотя существа, его вкушающие, не принадлежат к человеческому роду. Пусть люди вспомнят, что счастье, где бы оно ни было и кто бы его ни испытывал, составляет главный вверенный им клад, что всякий другой предмет недостоин их заботы и что это - единственное неоцененное сокровище в мире"****.

   ______________________

   * Bentham. Principles de legislation. Ch. I.

   ** Эту формулу, заимствованную у Пристли, Бентам начал употреблять уже в самых ранних своих сочинениях. См.: A fragment on Government. Preface: "It is the greatest number, that is measure of right and wrong". Ho здесь это выражение безразлично заменяется словом польза. Только позднее, вследствие более точного анализа понятий, Бентам совершенно устранил последние и стал употреблять первые. См. объяснения Боуринга в конце первой части "Деонтологии".

   *** См. объяснения Боуринга в конце первой части "Деонтологии".

   **** Bentham. Deontology. II. Ch. 5.

   ______________________

   Спрашивается, какое же земное существо поставит себе целью это отвлеченное начало счастья, независимое от ощущающих его лиц, счастье не только человека, но и животных? По учению Бентама, каждый стремится исключительно к личному своему удовольствию; для того чтобы человек обратил внимание на счастье других, надобно, чтобы он видел в этом собственную свою выгоду. Поэтому и правитель, как признает сам Бентам, непременно будет преследовать свою личную пользу, а не общую, если он не будет поставлен в зависимость от народа. Из этого очевидно следует, что целью законодателя всегда может быть только счастье владычествующей части народа, будь это большинство или меньшинство; остальные же неизбежно должны быть принесены в жертву. Таков в силу теории Бентама роковой удел человечества. Ясно, следовательно, что для приложения начала максимации счастья вообще нужно отвлеченное, фиктивное существо, какого на земле не найдется. Или же надобно предположить в человеке бескорыстное чувство любви к ближним и даже к животным - чувство, которое притом должно быть для него высшим правилом действий. В сущности, Бентам это и признает, когда он утверждает, что забота о счастье должна распространяться на все существа, одаренные чувством, в том числе и на животных: "Ибо, - говорит он, - если животные, которые мы называем низшими, не имеют никакого права на наше сочувствие, то на чем основаны права нашей собственной породы?"* Но в таком случае вся его система рушится в самых основаниях; это опять не что иное, как отвергнутая им теория сочувствия. Мы видим здесь то же самое, что мы заметили у французских материалистов XVIII века: Бентам, последовательно развивая свое начало, доводит его до самоотрицания.

   ______________________

   * Ibid. I. Ch.l.

   ______________________

   Если мы вникнем в существо дела, то увидим, что польза сама по себе есть общее начало, ибо она означает отношение средства к цели вообще; отсюда возможность приложения вытекающих из нее правил не только к отдельным лицам, но и к целым обществам. В этом состоит главное преимущество утилитаризма перед индивидуализмом. Но когда это начало сводится опять на личное ощущение, то здесь неизбежно оказывается внутреннее противоречие, которое и ведет к различным, хотя одинаково неправильным выводам. Если в основание полагается личное требование, то общая цель исчезает и мы снова впадаем в чистый индивидуализм; если же мы последовательно придем опять к общему началу, то личное у нас ускользает и таким образом теряется почва под ногами. Истинное разрешение задачи заключается в том, что личное начало должно подчиняться общему. Лицо призвано служить целому, которого оно состоит членом, но в этом служении оно находит и собственное свое удовлетворение как разумное существо, т.е. удовлетворение не всех своих стремлений и потребностей безразлично, а только высших. С своей стороны общество само полагает себе целью удовлетворение личных потребностей своих членов, но опять-таки не всех потребностей безразлично, а лишь существенных. Таким образом, общий элемент и личный приводятся к соглашению. Но эти выводы выходят уже из пределов утилитаризма. Как чисто практическое начало, он должен ограничиваться частными, практическими соображениями, а потому принужден колебаться между неразрешимыми противоречиями.

   Посмотрим теперь, как законодатель исполняет возложенную на него задачу.

   Законодатель, говорит Бентам, должен при оценке каждого действия взвесить все проистекающие из него удовольствия и страдания, вычесть одну сумму из другой и затем вывести общий итог. Это - чисто арифметическая операция. Взвесить же удовольствия и страдания можно, только принявши в расчет все сопровождающие их обстоятельства, а именно, с одной стороны, их силу, продолжительность, верность или неверность, близость или отдаленность, их плодовитость и чистоту; с другой стороны, степень чувствительности субъектов, ибо для разных лиц одни и те же удовольствия и страдания имеют совершенно различное значение. Чувствительность же зависит от темперамента, здоровья, силы, телесных недостатков, степени просвещения, умственных способностей, твердости души, от постоянства и наклонностей человека, от понятий о чести, религиозных верований, от привязанностей и ненавистей, от умственного состояния, наконец, от денежного положения. Это - обстоятельства главные или основные; но, кроме того, есть и второстепенные, которые также должны быть приняты в расчет, а именно пол, возраст, общественное положение, воспитание, занятие, климат, раса, правительство, наконец, религиозная конфессия*. "Как невозможно исчислить движение корабля, не зная всех обстоятельств, которые влияют на его скорость, - говорит Бентам, - как то: силу ветров, противодействие воды, строение судна, вес груза и т.д., так и в законодательстве нельзя действовать с уверенностью, не принимая в расчет всех обстоятельств, которые имеют влияние на чувствительность"**. Между тем он тут же сознается, что большая часть из них совершенно ускользает от всякого измерения, так что в отдельных случаях невозможно даже определить их существование, не только что исчислить их степень и силу. И это относится именно к обстоятельствам важнейшим, к тем, которые он называет основными. К счастью, говорит он, законодатель может не брать в расчет этих метафизических или нравственных свойств, он может ограничиться внешними, второстепенными условиями, которые служат признаками внутреннего состояния человека. Правда, эти расчеты не всегда будут верны, но они вообще достаточны для того, чтобы избежать тиранических законов, и особенно, чтобы приобрести законодателю похвалу общественного мнения***.

   ______________________

   * Bentham. Principles de legislation. Ch. VIII, IX. Sect. 1,2; Idem. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch. 4, 6.

   ** Bentham. Principles de legislation. Ch. IX. Sect. 3.

   *** Bentham. Principles de legislation. Ch. IX. Sect. 3.

   ______________________

   Итак, все сводится к весьма проблематической похвале общественного мнения! Нечего говорить, что тут об основательной теории не может быть речи. То, что составляет сущность прилагаемого начала, исчезает, а остаются только чисто второстепенные точки зрения. Прибавим, что когда Бентам говорит об этих второстепенных обстоятельствах, он и тут прямо заявляет, что большею частью невозможно исчислить их влияние. Так, насчет возраста "можно высказать только неопределенные и общие мысли"; чин или общественное положение "до такой степени зависит в своем действии от политического устройства государств, что невозможно установить какое-либо общее правило"; влияние воспитания "до такой степени видоизменяется, с одной стороны, стечением внешних причин, с другой стороны, естественными свойствами лица, что действия его вовсе не подлежат исчислению"; о климате трудно сказать что-нибудь достоверное*. Спрашивается, что же остается для арифметической операции, которая возможна только при совершенной точности данных?

   ______________________

   * Ibid. Sect. 2.

   ______________________

   Посмотрим теперь, как эти начала прилагаются к отдельным действиям, подлежащим определению закона. Первая задача правительства состоит в наказании преступлений. Как же поступает в этом случае законодатель? О правосудии, конечно, тут не может быть речи. Бентам отвергает самое это понятие, объявляя нелепостью производить новое зло в возмездие за зло уже совершенное. Наказание может иметь в виду только устранение будущего зла; законодатель создает мотив, воздерживающий человека от известных действий, вредных для общества. По выражению Бентама, правосудие не что иное, как приложение начала необманутых ожиданий (principle of non-disappointment); т.е. последствие его состоит в том, что гражданин не обманывается в ожидании обеспеченного состояния личности и собственности*. Арифметическая операция, которую должен производить в этом случае законодатель, заключается в следующем: когда он хочет запретить известное действие и установить наказание за его совершение, он должен, с одной стороны, принять в соображение удовольствие действующего лица, а также и зло, проистекающее от самого закона, который всегда является стеснением свободы, а потому злом; с другой стороны, он должен взвесить все те страдания, которые составляют последствия запрещаемого поступка. Эти страдания могут быть разного рода: 1) страдание лиц, потерпевших от действия, а также людей им близких; это - зло первого разряда; 2) страх и опасность, проистекающие из действия для остальных членов общества; это - зло второго разряда; 3) ослабление человеческой деятельности вообще, вследствие постоянного недостатка безопасности; это - зло третьего разряда. Таким образом, когда человек из ненависти наносит оскорбление или увечье другому, то здесь надобно прежде всего взять во внимание, что ощущаемое им удовольствие ничто в сравнении с страданиями потерпевшего лица, ибо последнее испытывает на себе всю сумму боли, между тем как удовольствие первого возбуждается только некоторыми атомами страдания, действующими на его воображение. Если же мы, кроме того, примем в расчет страх и опасность, проистекающие от подобных действий для всех, кто имеет врагов, то не может быть сомнения, что такое действие приносит гораздо более вреда, нежели пользы, а потому должно быть запрещено. Те же самые соображения прилагаются и к другим преступлениям, совершаемым под влиянием сильнейших страстей человеческих, следовательно, доставляющим всего более удовольствия действующим лицам. Так, например, изнасилование женщины, независимо от причиненного ей страдания, должно возбуждать всеобщие опасения. То же самое относится и к похищению собственности. В последнем случае удовольствие, получаемое от поступка, может иногда быть гораздо больше, нежели страдание потерпевшего лица, но проистекающее отсюда зло второго разряда заставляет запрещать подобные действия**.

   ______________________

   * Bentham. Deontology. I. Ch.VII, XVI; Idem. Principles du code Penal. Part 2. Ch.l.

   ** Bentham. Principles de legislation. Ch. X, XI; Idem. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch.XIV.

   ______________________

   Надобно заметить, что все приведенные Бентамом примеры относятся к области преступлений, нарушающих безопасность. Этим только способом становится возможным склонить весы на сторону наказания. Самый существенный элемент преступления - то, что Бентам называет злом первого разряда, - очевидно, не может служить здесь мерилом, ибо часто нет никаких средств определить, что больше - удовольствие преступника или страдание жертвы? Сказать, что один ощущает в себе всю сумму боли, тогда как до другого долетают только некоторые атомы страдания, это - метафорическое выражение, не имеющее смысла. В случае убийства страдание бывает мгновенное, а удовольствие продолжается; которое же из них больше? Если убийство совершено, например, для получения наследства, то польза этого действия может иногда далеко перевешивать вред, а между тем сам Бентам признает, что в этом случае страх, возбуждаемый в других членах общества, вовсе не так велик*. Становится ли оно от этого менее преступным? В случае похищения собственности Бентам также признает, что удовольствие виновного нередко перевешивает страдание потерпевшего и только опасения посторонних лиц заставляют законодателя считать эти действия преступными. Но если все сводится к безопасности, то зачем вводить в расчет такие факторы, которые ни к чему не служат и которых определить нельзя? Достаточно одной безопасности; это - начало простое, которое вытекает из существеннейших потребностей общества и принимается во внимание всеми законодательствами в мире независимо от начал утилитаризма. Последний вносит сюда только ненужные элементы и затрудняет задачу, которая решается очень просто.

   ______________________

   * Bentham. Principles du Code Penal. Part l.Ch. VII.

   ______________________

   Заметим притом, что, производя свою арифметическую операцию, Бентам совершенно оставляет в стороне то, что он мог бы назвать удовольствием второго разряда, именно надежду на безнаказанность, возбуждаемую во всех тех, которые имеют поползновение совершить преступное действие. Если мы примем в соображение и этот фактор, то задача еще более осложнится и подчас сделается совершенно неразрешимою. Как сравнить, например, страдание, которое терпят одни вследствие опасения потерять свое имущество, с удовольствием, возбуждаемым в других надеждою присвоить себе чужое имущество? Если мы возьмем количество ощущающих лиц, то перевес окажется на стороне последних, ибо неимущих гораздо более, нежели имущих. Чтобы склонить весы на сторону наказания, надобно прибегнуть к злу третьего разряда, т.е. принять в расчет всеобщее уменьшение средств, которое должно произойти от непрочного состояния собственности. Но это касается только тех преступлений, которые действительно угрожают опасностью всем. Между тем есть много таких, которые не имеют этого характера. Сам Бентам замечает, что опасение тем меньше, чем специальнее положение преступника и чем менее лиц, находящихся в том же положении. Так, например, кража, совершенная опекуном, возбуждает гораздо менее опасений, нежели простое воровство*. Спрашивается, как поступит тут законодатель с своим арифметическим вычислением? Удовольствие опекуна, присвоившего себе чужое имущество, может быть гораздо более, нежели потеря обиженного. Если же мы возьмем в расчет страх, возбуждаемый подобным поступком во всех других лицах, состоящих под опекою, то нельзя не обратить внимания на удовольствие, ощущаемое всеми другими опекунами, которые могут при случае присвоить себе чужое имущество. Где же будет перевес? Очевидно, что данные, которые допускает утилитаризм, ускользают здесь от всякого определения. Чтобы разрешить задачу, мы должны сказать, что нарушение доверия вообще должно считаться преступлением; но тогда к чему служит вся эта арифметическая операция?

   ______________________

   * Ibid; Idem. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch.XIII. § 1; Works. I.

   ______________________

   Бентам приводит и другой пример, где невозможность оценки выступает еще ярче. Детоубийство, совершаемое из желания скрыть незаконную связь или по бедности, когда родители не в состоянии содержать детей, вовсе уже не угрожает опасностью остальным членам общества. Все ограничивается минутным страданием жертвы, которая, по выражению Бентама, "перестала существовать прежде, нежели узнала жизнь", - страдание, ускользающее от всякой оценки. С другой стороны, этому противополагается чувство женщины, которая пожертвовала естественною любовью к ребенку желанию избавить себя от страданий, причиняемых стыдом. По теории Бентама, подобный поступок должен считаться добродетелью, ибо здесь меньшее удовольствие приносится в жертву большему. С точки зрения утилитаризма было бы в высшей степени нелепо, если бы закон требовал от матери, чтобы она подвергалась постоянным страданиям за то, что искала удовольствия, когда притом эти страдания устраняются так легко. Еще высшею добродетелью должно считаться убийство ребенка родителями, находящимися в бедности. Тут они не только сами себя избавляют от обузы, но предупреждают вместе с тем будущие страдания новорожденного, для которого лучше вовсе не существовать, нежели жить под постоянным гнетом нищеты. Однако Бентам не делает этих выводов. "Детоубийство, - говорит он, - не может быть наказано как главное преступление, ибо оно не производит зла первого и второго разрядов; но оно должно быть наказано как шаг к другим преступлениям, из которого можно сделать заключение против характера деятеля. Надобно как можно более укреплять чувство уважения к человечеству и внушать отвращение ко всему, что ведет к привычкам жестокости"*. Спрашивается, есть ли возможность установить более тиранический мотив для законодательства? Если при определении наказания будет иметься в виду не действительно совершенный поступок, а только общий характер деятеля, если само по себе безвредное или даже полезное действие будет наказываться как шаг к действиям преступным, то никто ни единой минуты не может считать себя безопасным. Не говоря о том, что подобный закон противоречит собственному учению Бентама, который не допускает рассмотрения внутренних мотивов действия, а требует, чтобы законодатель обращал внимание единственно на последствия. Дело в том, что в этом случае надобно было или объявить детоубийство добродетельным поступком, или отступиться от своих начал. Движимый человеколюбием, Бентам предпочел последнее; но так как настоящего основания у него все-таки не было, то он принужден был прибегнуть к доводу, который превосходит все, что мог бы изобрести величайший тиран.

   ______________________

   * Bentham. Principles du Code Penal. Part 1. Ch. XII; Idem. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch. XIII. § 2: A case in which there is no alarm. Works. I.

   ______________________

   Этих примеров достаточно для доказательства, что теория Бентама совершенно неприложима к законодательству. Тут требуется арифметическая операция, которой данные большею частью ускользают от всякого определения и которая ведет единственно к тому, что зло представляется добром, а добро злом. В дальнейших выводах эта система влечет за собою не меньшие несообразности. Так, например, мы должны признать, что чем больше удовольствие преступника, тем действие менее преступно, ибо здесь меньший избыток зла; между тем именно эти действия должны подлежать самым строгим наказаниям, ибо для противовесия сильнейшим соблазнам нужны сильнейшие средства, как признает и сам Бентам*. Одним словом, куда бы мы ни обратились, везде мы встречаем противоречие или непоследовательность. И вся эта сложная и искусственная механика изобретается для того, чтобы устранить самые простые и ясные понятия, на которых основаны все законодательства в мире. И теория, и практика одинаково признают за человеком известную область свободы, которая называется правом и нарушение которой воспрещается законодателем. Поэтому преступление есть преступление совершенно независимо от удовольствия и страдания, ощущаемых лицами. Как бы велико ни было удовольствие преступника, оно не принимается в расчет именно потому, что это удовольствие неправомерное. Даже крайняя нужда, где дело идет уже не об удовольствии, а о спасении человека, допускается только как обстоятельство, уменьшающее вину. Но Бентам устраняет самое понятие о праве, признавая в человеческих действиях одну только практическую цель, которая сводится к чисто субъективным ощущениям. Поэтому он должен был запутаться в безвыходный лабиринт.

   ______________________

   * Bentham. Principles du Code Penal. Part 3. Ch.2.

   ______________________

   При таком взгляде не было, конечно, возможности провести определенную границу между правом и нравственностью. По теории Бентама, эти два начала сливаются. Цель нравственности и законодательства одна и та же - счастье человечества; лица, которые имеются в виду, те же самые. Различие состоит в том, что законодатель действует преимущественно посредством наказаний, тогда как нравственность опирается на другие санкции. Поэтому область последней шире: она простирается на все человеческие действия, между тем как законодатель не всегда полагает наказание за проступки. Он останавливается там, где происходящее от наказания зло перевешивает производимое им добро. Таким образом, граница между законодательством и нравственностью определяется теми случаями, где наказание было бы бесполезно*. Но как определить эти случаи? Здесь открывается самый широкий простор разнообразнейшим практическим соображениям. Сам Бентам сознается, что часто расчет тут чисто гадательный**. Поэтому мы встречаем у него самые противоположные воззрения насчет объема законодательной деятельности. С одной стороны, во имя пользы он распространяет влияние правительства на все сферы человеческой жизни. "Правитель, - говорит Бентам, - может рассматриваться как народный воспитатель; можно сказать даже, что под предусмотрительным и внимательным правлением самый частный наставник, наконец даже отец, не что иное, как поверенный или наместник правителя, с тем только различием, что власть первого временная, тогда как власть последнего простирается на всю жизнь. Влияние этой причины громадно: оно распространяется почти на все или, лучше сказать, оно обнимает собою все, кроме темперамента, расы и климата, ибо самое здоровье может в некоторых отношениях от него зависеть вследствие устройства полиции, обилия жизненных средств, заботы об устранении вредных вещей. Способ направлять воспитание и распределять должности, награды и наказания определяет физические и нравственные свойства народа"***. С этой точки зрения Бентам советует полагать наказания даже за действия, совершенно выходящие из юридической области, например за опущение обязанностей благотворительности. Он находит, что постановления современных законодательств могут быть в этом отношении значительно расширены****. Но рядом с этим изображается картина совершенно другого рода. Самый закон есть зло, ибо, стесняя людей, он уничтожает некоторые удовольствия; правительства, как медики, имеют только выбор зол различного рода*****. Поэтому надобно употреблять это средство только там, где оно действительно оказывается необходимым. Вообще, людям следует предоставить самый широкий простор во всех тех случаях, когда они могут наносить вред только себе, ибо они сами лучшие судьи своих поступков. Законодательство должно только мешать им вредить друг другу. Точно так же и в благотворительности закон должен определять лишь общие меры, предоставив подробности частной благотворительности, которая обязана своею энергиею частной воле лиц******. Поэтому Бентам вообще считает полезным расширить по возможности область нравственности и ограничить сферу правительственной деятельности. Законодательство, говорит он, слишком часто делало вторжения на почву, которая ему не принадлежит*******.

   ______________________

   * Bentham. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch.XIX. § 8 - 13; Idem. Principles de legislation. Ch. 12.

   ** Bentham. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch. X. § 13: it is evident however, that all this can be but guess-work.

   *** Bentham. Principles de legislation. Ch. IX. Sect. 2; Idem. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch.VI. § 41.

   **** Bentham. Principles de legislation. Ch. XII. Sect. 3; Idem. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch.XIX. § 19.

   ***** Bentham. Principles de legislation. Ch. X.

   ****** Ibid. Ch.XII.

   ******* Bentham. Deontology. I. Ch. 2.

   ______________________

   Очевидно, что тут господствует полнейшая неопределенность понятий. Правительству поставляется самая обширная задача: счастье всех граждан, забота о наибольшей сумме удовольствий для всех, но затем оказывается, что эта задача должна быть введена в гораздо более тесные пределы, и притом без какого бы то ни было руководящего начала, на основании которого можно было бы определить, что входит и что не входит в круг деятельности государственной власти.

   В первоначальном изложении своей системы Бентам старался разграничить законодательство и нравственность еще другим способом. Цель их одна и та же, но нравственность касается отдельного человека, а закон имеет в виду целое общество*. Очевидно, однако, что это различие не имеет значения, ибо, по теории Бентама, общественное счастье не что иное, как сумма частных удовольствий. Поэтому впоследствии Бентам сам отказался от этих определений. В "Деонтологии" целью нравственности прямо поставляется общественное счастье**. Таким образом, нравственность является необходимым восполнением закона. Она должна дать общественному двигателю всю силу личного мотива, доказавши каждому, что личный его интерес, который неизбежно составляет главное его побуждение, теснейшим образом связан с общим и что безнравственное действие есть плохой расчет***. Это те же начала, которые мы видели у Гельвеция; нового тут ничего нет. Так же как и его предшественник, Бентам утверждает, что порок не что иное, как неверная оценка различных удовольствий и страданий; добродетелью же называется предпочтение большего удовольствия меньшему****.

   ______________________

   * Bentham. Introduction to the principles of morals and legislation. Ch. XIX. § 20.

   ** Bentham. Deontology. I. Ch. 2.

   *** Ibid.

   **** Ibid. Ch. 8,10.

   ______________________

   Но, определяя таким образом основные понятия нравственности, Бентам не совсем последовательно ограничивает добродетель теми действиями, в которых есть усилие и жертва. Иначе, говорит он, будет просто удовольствие, а не добродетель. Последняя должна бороться не только с личными наклонностями человека, но иногда и с наклонностями всего человеческого рода, и когда она торжествует над теми и другими, она достигает высшей степени своего совершенства*. Спрашивается, почему же жертва, которая сама по себе есть зло, считается необходимою принадлежностью нравственного добра? При этом Бентам тут же замечает, что с привычкою исчезает самое чувство жертвы, и тогда добродетель становится совершенною**. Каким же образом одно вяжется с другим? Очевидно, что Бентам ввел это ограничение единственно с целью устранить те нелепые последствия, к которым приводит понятие о добродетели, если мы будем подводить под него всякое действие, производящее удовольствие или устраняющее страдание. Так, в примере, приводимом самим Бентамом, мы должны будем считать добродетельным человека, который уклонился в сторону, потому что другой замахнулся на него палкою. Однако это непоследовательное ограничение понятия не спасает нас от нелепостей. Принявши определение Бентама, мы все-таки должны признать добродетельным человека, который отказывается от завтрака, чтобы иметь более аппетита за обедом, или превозмогает свою лень, чтобы купить себе мягкий тюфяк.

   ______________________

   * Ibid. I. Ch. 10; II. Introduction.

   ** Ibid. I. Ch. 10.

   ______________________

   Дело в том, что и здесь, так же как у Гельвеция, физические удовольствия не только ценятся наравне с нравственными, но ставятся выше последних. Бентам считает их даже исключительным предметом нравственности. "Источники счастья, - говорит он, - двоякого рода: физические и умственные; моралисты занимаются преимущественно первыми. Развитие ума, произведение удовольствия действием чисто умственных способностей, принадлежит к другой отрасли знания"*. "Все способности воображения и мысли, - говорит он в другом месте, - приводятся к телесным удовольствиям и подчиняются последним... Наслаждения мысли не отличаются, следовательно, по своей природе от удовольствий телесных; напротив, первые потому только имеют цену, что они представляют неопределенный, а потому преувеличенный образ наслаждений, ожидаемых телом"**. "Говорить об удовольствиях, которые не доставляются внешними чувствами, то же, что говорить слепым о цветах, глухим о музыке и о движении лишенным жизни"***. Бентам опровергает и обыкновенные возражения, которые приводятся моралистами против физических удовольствий, именно, что они низки, кратковременны и непрочны. Слово низкий, говорит он, не имеет смысла: всякий человек, не лишенный рассудка, всегда будет предпочитать жизнь, исполненную так называемых низких удовольствий, без примеси страдания, жизни, украшенной благородными удовольствиями, перемешанными с страданиями. Кратковременность же вознаграждается тем, что удовольствия повторяются. Если их много, то нет нужды, что каждое из них непродолжительно. Что касается, наконец, до их непрочности, то из того, что их можно лишиться, не следует, что их не нужно приобретать. Напротив, чем неприятнее лишение, тем выгоднее приобретение: надобно только стараться их получить и удержать. Все эти возражения, по мнению Бентама, не что иное, как пустые слова****.

   ______________________

   * Ibid. II. Ch. l.

   ** Ibid. Ch. 2.

   *** Ibid. Ch. 5.

   **** Bentham. Deontology. I. Ch. 3.

   ______________________

   В силу такого воззрения Бентам старается свести к физическому ощущению все, что обыкновенно ценится людьми. Даже целомудрие и скромность он причисляет к добродетелям, потому что видит в них утонченность сладострастия, причем он восклицает: "Так ничтожно различие, так нелепо разграничение, так пагубен разрыв, которые установляют между выгодою и долгом, между добродетельным и приятным*. По теории Бентама, публичные женщины должны считаться самыми добродетельными из всех, потому что они доставляют удовольствие наибольшему количеству людей, притом без всяких хлопот и страданий. Но, как мы не раз уже могли заметить, знаменитый юрист не всегда последователен в своих взглядах. Мысль его не останавливается ни перед чем, но естественное чувство воздерживает иногда слишком смелые выводы. Настоящая цель его заключается не в том, чтобы каждый стремился единственно к чувственным наслаждениям, а в том, чтобы доставить всем наибольшую сумму удовольствий, не лишая человека никакого приятного ощущения, могущего украсить жизнь. Но поверхностный взгляд на удовольствие заставляет его ставить все ощущения на одну доску, и чувственные как более осязательные - выше других; поэтому он приходит к положениям, которые уничтожают все нравственные понятия.

   ______________________

   * Ibid. II. Ch. 2.

   ______________________

   Бентам приводит все добродетели к двум: к личному благоразумию и к доброжелательству. Последнее опять сводится к первому, ибо, в сущности, действуя на пользу других, человек всегда имеет в виду только себя. Поэтому доброжелательство подчиняется эгоизму*. Бентам старается оправдать это положение теорией) наибольшего счастья. "Если бы каждый человек, - говорит он, - расположен был жертвовать своими наслаждениями наслаждениям других, то ясно, что общая сумма удовольствий через это уменьшилась бы и даже совершенно бы уничтожилась. Результатом было бы не всеобщее счастье, а всеобщее несчастье"**. Казалось бы, наоборот, что общая сумма удовольствий должна уменьшаться там, где каждый думает только о себе, жертвуя чужим счастьем своей собственной пользе. Пожертвование собою для других ведет к согласию, пожертвование другими для себя ведет к борьбе, а борьба, очевидно, составляет главный источник страданий в человечестве. Но эгоистическая теория не допускает бескорыстного самоотвержения, она заставляет видеть в другом только средство для личных целей, а это неизбежно ведет к всеобщей борьбе, т.е. к уменьшению суммы счастья между людьми.

   ______________________

   * Ibid. I. Ch. 13.

   ** Ibid. Ch. 15.

   ______________________

   Говоря о личном благоразумии, Бентам дает различные правила, как следует избавлять себя от неприятных ощущений*. Но нравственного в этих правилах нет ничего. Отношения человека к самому себе тогда только получают нравственный характер, когда он имеет в виду нравственный идеал, с которым он старается сообразовать свое поведение. Но когда все ограничивается взвешиванием удовольствий, то в результате может выйти только полнейший произвол. Тогда все становится делом личного вкуса. Так как никто не может судить о чужих удовольствиях, то никто не может сказать другому, что он делает плохой расчет. По выражению самого Бентама, всякий лучший судья цены своих удовольствий и страданий**. Следовательно, для нравственной науки тут нет места. Так, например, Бентам говорит, что если взвесить с одной стороны удовольствие, с другой стороны неприятные последствия, проистекающие от пьянства, то человек, вероятно, увидит, что он слишком дорого покупает свое наслаждение; он увидит, что нравственность и собственное его счастье советуют ему избегать этого излишества***. А если он находит, что удовольствие выше неприятных последствий? Что может сказать тут нравственность? С утилитарной точки зрения добродетель состоит в предпочтении большего удовольствия меньшему; следовательно, нравственность должна советовать ему пить, как скоро это первое его наслаждение. И чем больше жертвы, которые он приносит этой страсти, тем выше становится его добродетель, пока, наконец, вследствие привычки самая жертва сделается для него нечувствительною и он дойдет до состояния полного отупения; тогда добродетель его достигнет высшей степени совершенства. То же относится, например, и к игре. Человек, чуждый этой страсти, может считать ее пагубною, но тот, кто одержим ею, ставит игру выше всего на свете. Бентам уверяет, что страдания, проистекающие от проигрыша тысячи рублей, превышают удовольствие от выигрыша той же суммы****; но страстные игроки находят, напротив, что чем больше проигрыш, тем выше наслаждение, тогда как к выигрышу они остаются совершенно равнодушны. Что же может возразить против этого нравственная наука? И тут, следуя началам Бентама, она должна объявить эту жертву добродетелью.

   ______________________

   * Ibid. I. Ch. 11; II. Ch. 2.

   ** Ibid. II. Ch. 2.

   *** Ibid. I. Ch. 11.

   **** Ibid. II. Ch. 2.

   ______________________

   Что касается до доброжелательства, положительного или отрицательного, то здесь часто еще менее возможно сделать правильный расчет. Здесь выгоды и невыгоды более отдаленны и менее верны, а потому гораздо менее побуждения пожертвовать личным своим удовольствием чужому. Так, например, Бентам говорит о гордости, что она возбуждает неприязнь и враждебные действия со стороны других, и при этом замечает: "Доставив себе это удовольствие, выиграл ли он что-нибудь? Это зависит от личного вкуса, а часто и от случая"*. То же можно сказать и обо всех расчетах такого рода. Поэтому Бентам признает, что настоящее равновесие между личным интересом и чужою пользою установляется отчасти правительственною, но еще более общественною санкциею. Человек делает добро другим и воздерживается от зла главным образом в виду похвалы общества и репутации, которую он через это приобретает**. Но что делать, когда эта санкция не довольно сильна или даже действует неправильно, как большею частью бывает в человеческих обществах? Куда в таком случае девается добродетель?

   ______________________

   * Bentkam. Deontology. I. Ch. 15.

   ** Ibid. Ch. 12.

   ______________________

   При таком взгляде исчезает, конечно, различие между бескорыстным доброжелательством и самым низким расчетом. Мы видели уже, что Бентам совершенно отвергает исследование внутренних мотивов действия, считая все побуждения одинаковыми. Поэтому он ставит на одну доску корыстные услуги и искреннюю дружбу, так как последствия того и другого совершенно одинаковы*. С этой точки зрения богач, окруженный льстецами и блюдолизами, которых он кормит и поит, представляет картину полнейшей добродетели, ибо здесь происходит постоянный обмен удовольствий без всякой примеси страданий. Бентам прямо говорит, что личное благоразумие предписывает нам оказывать всевозможные услуги высшим, насколько это совместно с собственною нашею пользою. Раболепство вовсе не противно нравственности; оно воздерживается только принятыми в обществе обычаями. Там, где расстояние между классами больше, оно становится даже необходимым условием общежития. На Востоке личное унижение является средством самосохранения, и самое низкое раболепство требуется благоразумием**. Таким образом, низкопоклонство возводится в добродетель. Точно так же и тщеславие, по теории Бентама, представляется добродетелью, ибо оно побуждает нас искать благосклонности других, чтобы приобрести от них похвалу***. Напротив, бескорыстное самоотвержение, при котором мы даем более, нежели получаем, считается чистым безумием****. Таланты и доблесть подчас становятся пороками: "На общественном поприще, - говорит Бентам, - лучший борец может возбудить чувства ревности и зависти в душе всех других борцов, а между тем он не в состоянии произвести никакого соответствующего удовольствия"*****. Оказывается, следовательно, что добродетель, за которую Аристид был изгнан своими согражданами, в сущности, должна считаться пороком.

   ______________________

   * Ibid. Ch. 15.

   ** Ibid.

   *** Ibid.

   **** Ibid. Ch. 14.

   ***** Ibid. Ch. 15.

   ______________________

   Из этих примеров можно убедиться, что нравственная теория Бентама не в состоянии выдержать сколько-нибудь серьезную критику. Гельвеций, отправляясь от одностороннего начала, пролагал дорогу и держался более в области общих соображений. Бентам отверг метафизические основания учения, которые одни могли служить ему опорой, и принял только практические последствия; но эти последствия он проводил во всех подробностях, не смущаясь никакими нелепостями, представлявшимися ему на пути. Противодействием этому направлению являлось только искреннее человеколюбие автора, которое заставляло его иногда принимать положения, несогласные с его началами. В "Деонтологии" более, нежели в "Началах нравственности и законодательства", общее счастье сводится к личному; но проистекающая отсюда большая ясность и последовательность мысли отнюдь не могла служить в пользу нравственности. Из этого все-таки не могло выйти ничего, кроме полного хаоса понятий. Можно только удивляться тому, что и в новейшее время в Англии такие люди, как, например, Джон Стюарт Милль, объявляют себя учениками и последователями Бентама. Это служит явным доказательством того уровня философского понимания, который господствует у англичан. На материке на этот счет едва ли существует разногласие между людьми, знакомыми с делом.

   Взглянем теперь на критическую деятельность Бент