Свенцицкий Валентин Павлович - Интеллигенция

оры считал лишними.

   Сергей Прокопенко (не владея собой). Я должен заявить... что такое... что такое отношение к товарищам недопустимо. Да, недопустимо! Что вы не имели права сдавать вашу статью в типографию, нас не спросившись. Это оскорбление всем нам... Да...

   Подгорный (поражённый). Что с вами, Сергей Борисович, у нас же всегда так делалось.

   Сергей Прокопенко. Делалось потому, что вы вообразили себя хозяином, который может распоряжаться, как ему вздумается. Никто из нас никогда не позволил бы себе ничего подобного.

   Сниткин. Сергей Борисович, собственно говоря...

   Сергей Прокопенко. Оставьте. Андрею Евгеньевичу угодно договорить до конца. Вы воображаете, что вы знаменитость, да... Вы думаете, что, если вам дали деньги, вы и хозяин... Я покажу вам... что вы ошибаетесь. Да... Ошибаетесь. Мы категорически заявляем, что вашей похоронной статьи не пропустим!

   Подгорный (встаёт, сдержанно). Вы совершенно напрасно меня оскорбляете. Я никогда не считал себя хозяином. Деньги, которые достал Иван Трофимович, он достал не для меня, а для всех нас. Что же касается моей статьи, то я вас вполне считаю вправе не пропустить её.

   Ершов. Да. Но если мы не пропустим, вы заявите, что выйдете из журнала.

   Подгорный. Ничего подобного. Всё останется по-прежнему. Разумеется, я не могу писать иначе, чем думаю и чувствую, и буду продолжать писать так и впредь, но за вами признаю право обсуждать и не пропускать того, что я пишу.

   Ершов. Это тот же ультиматум.

   Подгорный. Но не могу же я писать заведомую ложь!

   Сниткин. Позвольте, господа, мне сказать... Будем, собственно говоря, хладнокровны... Может быть, Андрей Евгеньевич перечтёт статью, смягчит, так сказать, выражения... и всё обойдётся...

   Ершов. Не думаю, чтобы Андрей Евгеньевич на это согласился.

   Подгорный. Я не соглашусь, потому что здесь дело не в выражениях. Если бы вам не нравились отдельные слова, я с удовольствием бы их вычеркнул.

   Сниткин. А вы постойте, Андрей Евгеньевич, не торопитесь... Сейчас мы все, так сказать, взволнованы... Перечтите статью... Что вам, собственно говоря, стоит... Может быть, и вы сами согласитесь... Перечтите, Андрей Евгеньевич.

   Подгорный. Хорошо. Она у вас?

   Сниткин. Нет, в типографии. (Поспешно встаёт.) Я сейчас велю подать.

   Подгорный. Не надо, Доримедонт Доримедонтович, я пойду в типографию. (Уходит.)

   Сергей Прокопенко. Чорт знает что такое...

   Ершов. Прав Титов... горячи-с, хы-хы-хы... я думал, вы нанесёте оскорбление действием.

   Сниткин. Андрей Евгеньевич перечтёт, и всё обойдётся.

   Сергей Прокопенко. Как это вам покажется... Ведь это же измена... Форменная измена.

   Ершов. Нет-с, это - высшая мудрость.

   Сергей Прокопенко. Не мы ли мечтали создать великое дело обновления нашей родины! (Встаёт в позу.) Объединить вокруг себя все разрозненные силы интеллигенции и повести общество к великой цели, к далёким недосягаемым идеалам. Повести дорогой прямой и широкой, с которой все сбились в нашу смутную эпоху.

   Ершов. Великолепно - только потише, а то в типографии подумают, что у нас кого-нибудь режут.

   Сергей Прокопенко. Ну вас. Перед вами совершается величайшая трагедия, а вы тут зубоскалите.

   Ершов. Уж и трагедия - не жирно ли будет?

   Сергей Прокопенко. Да, трагедия, потому что падение Андрея Евгеньевича подорвёт последнюю веру в интеллигенцию. Очевидно, разложение отравило все души. Идёт всё дальше в ширь и глубь. Кто же останется на славном посту?! Когда мы потеряем веру в русское общество...

   Ершов. Почему вам обязательно верить в кого-нибудь? Верьте в себя.

   Сергей Прокопенко. Я должен верить в кого-нибудь.

   Ершов. Это тоже, должно быть, признак настоящей интеллигенции. Хы-хы-хы...

   Сергей Прокопенко. Да не смейтесь, чорт возьми. Ничего вы не понимаете. Тут рушатся все мечты наши. Всё, чем мы жили. И что казалось таким близким, почти достигнуто... А вы шута горохового строите.

   Сниткин. Шутка прескверная... Что и говорить.

   Ершов. А вы Лидию Валерьяновну на него напустите. Ведь вы же верите, что она чудеса творить может, хы-хы-хы...

   Сергей Прокопенко. Вот что: я вам уже раз сказал и повторяю ещё раз, если вы в моём присутствии позволите себе говорить о Лидии Валерьяновне в таком тоне, я за себя не ручаюсь. Поняли?

   Ершов. Понял, понял - давно понял, хы-хы-хы... Ну - и бог с ней, с Лидией Валерьяновной. А что же делать, если Андрей Евгеньевич упрётся?

   Сергей Прокопенко. Я не уступлю ни за что.

   Ершов. Прекрасно. Но, допустим, и он не уступит - тогда?

   Сниткин. Ну что вы, Андрей Евгеньевич мягкий человек, разве станет он такое дело губить?

   Ершов. А всё-таки?

   Сергей Прокопенко. Тогда пусть убирается к чорту: будем делать наше дело без него.

   Ершов. Вот это так. Браво!

   Подгорный. Я прочёл, господа. И, к сожалению, не могу изменить ни одного слова.

  

   Лидия Валерьяновна. Я к вам по делу... То есть не только по делу... но всё-таки мне необходимо вас видеть...

   Подгорный. О Господи! У всех дела, дела... Хоть вы-то меня пощадите.

   Лидия Валерьяновна. Я так встревожена. Расскажите, что такое случилось в типографии.

   Подгорный. А! (Махнув рукой.) Вздор. Об этом и разговаривать не стоит: я думал, у вас и в самом деле что-нибудь серьёзное.

   Лидия Валерьяновна. Может быть, это гораздо серьёзнее, чем вы думаете. Во всяком случае, я хочу знать.

   Подгорный. Право же, вздор. Сергею Борисовичу, Ершову и Сниткину не понравилась одна моя статья. Они потребовали, чтобы я изменил её. Я, разумеется, отказался. В конце концов решили статью напечатать с оговоркой, что редакция взглядов автора не разделяет. А во избежание недоразумений в будущем, на завтра созывается совещание. Вот и всё.

   Лидия Валерьяновна. Нет-нет. Это я знаю. Говорят, Сергей Борисович оскорбил вас. Вообще, у вас вышла какая-то неприятность.

   Подгорный. Да, Сергей Борисович действительно был почему-то страшно возбуждён и держал себя вызывающе. Я от него никогда не слыхал такого тона.

   Лидия Валерьяновна. Что он вам говорил?

   Подгорный (смеётся). Ведь это нечто вроде интервью получится.

   Лидия Валерьяновна. Вы шутите, Андрей Евгеньевич, а у меня этакое ужасное настроение весь день...

   Подгорный. Полно вам, дружище, поговорим по душам, и всё пройдёт.

   Лидия Валерьяновна. Вы знаете, Иван Трофимович вот уже несколько дней всё получает какие-то мерзкие анонимные письма. Потом эта история в типографии. И ещё... многое другое... Я не знаю, какая здесь связь... Но как-то всё одно к одному... И сегодня мне сделалось до того жутко, что я не могла усидеть дома и прибежала к вам.

   Подгорный. И великолепно сделали. Ваши предчувствия, разумеется, просто от расстроенных нерв. Никаких внешних неприятностей я не боюсь. Да и неоткуда им взяться. А вот внутри... да... там не очень-то благополучно. И у меня, да и у вас, кажется... Как хорошо, что вы пришли, прямо чудесно!..

   Лидия Валерьяновна. Вы говорите, что у вас неблагополучно...

   Подгорный. Видите, Лидия Валерьяновна, у меня всё так смутно, так странно на душе... Я ничего ещё сам толком не знаю... Но последнее время мне стало ясно, и особенно я почувствовал это сегодня в типографии, что жить так дальше не в состоянии... Что всё это не то и не то... В моей жизни, и вообще в жизни всех нас, нет чего-то главного. А что это главное - не знаю. (Встаёт и ходит по комнате.) Я пишу рассказы, статьи. Меня читают, хвалят. Я начинаю приобретать "имя". Но я же ведь понимаю, что всё это простое самоуслаждение, что долго тешиться этим - нельзя. Ну, известность, ну, на меня показывают пальцами, ну, в витринах открытки с моей физиономией, ну, наконец, такие же истрёпанные, бессильные, не знающие главного в жизни люди, как я, - прочтут мои произведения и взгрустнут. Так неужели же это и есть то самое, что нужно?.. Народ... Да. Но в том-то и дело, что народу мне сказать нечего. Мои сомнения, мои боли, моя душевная неразбериха ему чужды. И зачем я стану заражать его чистую, крепкую душу такою дрянью? Вот об этом я и написал свою статью... Спросите: что делать? Не знаю. Как подойти к народу? Не механически - механически это легко, - нет, душой к душе *. Вот в чём вопрос. Вера его мне чужда. Он житель какой-то другой планеты. И язык его, и вся психология - всё другое. Как переделать себя заново и стать таким цельным, уверенным, сильным, как он, - я не знаю *. Даже не знаю, возможно ли. А между тем в этом вся суть дела... Научите, Лидия Валерьяновна.

   Лидия Валерьяновна. Научить! Смешной вы. Да разве вы не видите, что мы - два сапога пара. Должно быть, потому мне и хорошо с вами. Вот сижу здесь - и точно с самого детства жила в этой комнатке.

   Подгорный. Сергей Борисович говорит, что вы способны чудеса творить, - совершите чудо.

   Лидия Валерьяновна. Если бы я могла, Андрей Евгеньевич, хоть чем-нибудь помочь вам - я жизни бы своей не пожалела. Да, видно, жизнь-то наша никому не нужна. Самопожертвования в нас хоть отбавляй. Это, кажется, единственное, чему нас научили. А как и для чего жертвовать собой - не знаем. И все мы такие, Андрей Евгеньевич. Вы хоть иллюзией могли бы себя обманывать. А у меня и того нет. Учусь в консерватории. Живу с мужем. Может быть, дети будут. Так разве это то?.. Знаете, когда я была маленькая, терпеть не могла заниматься хозяйством и всё у меня валилось из рук. Мать говорила про меня, что я "никудышная"... Так вот, Андрей Евгеньевич, должно быть, все мы "никудышные".

   Подгорный. Значит, и вы чувствуете, что дальше нельзя так.

   Лидия Валерьяновна. Да. Но у меня нет никакой надежды, что жизнь может перемениться. Так и будет всё... до конца.

   Подгорный. Какая же вы... осенняя...

   Лидия Валерьяновна (со слабой улыбкой). Такая уж... Мне стыдно, что я к вашей тоске - свою ещё прибавляю...

   Подгорный. Полноте. Вы думаете, "Гром победы, раздавайся" - лучше *. Я всё равно в жизнерадостный тон не верю, это - или недомыслие, или ложь. Мужики - не воюют и оружием не бряцают. А просто живут и благодарят Бога за жизнь. Вот этого бы я и хотел.

   Лидия Валерьяновна. Как же дальше будет, Андрей Евгеньевич?

   Подгорный. Будем тосковать.

   Лидия Валерьяновна. Тяжело, больно...

   Подгорный. Надо терпеть. Надо жить.

   Лидия Валерьяновна. Я и то живу потому, что "надо жить". Ничего не жду. И знаю, с неба ничего хорошего не свалится. Мужа я не люблю по-настоящему. Когда выходила замуж, он казался мне интересным, свободным, жизнерадостным. Я думала, что и меня он сделает такой же. Выведет куда-то на простор. А теперь вижу, что он добрый, честный, хороший - но совсем не то... Если бы дети были, может быть - тоже иллюзию создала бы... не зря, мол, живу... Воспитанием занимаюсь... Жутко думать, Андрей Евгеньевич, о жизни... Всё это должно кончиться или катастрофой... или... (Машет рукой.)

   Подгорный. Или?

   Лидия Валерьяновна. Ничем...

   Подгорный. Не зря столько тоски пережито.

   Лидия Валерьяновна. А может быть, зря.

   Подгорный. Иногда я так ясно чувствую, что живём мы накануне...* (Прерывает и прислушивается.) Слышите... кто-то идёт по лестнице.

   Лидия Валерьяновна. Да, кто-нибудь к вам...

   Подгорный (с изумлением). Дедушка... (Быстро встаёт ему навстречу.)

   Странник. Он самый и есть. Здравствуй, родной, здравствуй.

   Подгорный. Вот хорошо-то. Ну, слава Богу... Озяб, дедушка? Чаю выпьешь? Да?..

   Странник. А и то, выпью. Чайком балуюсь.

   Подгорный. Сейчас велю. (Хочет идти.)

   Лидия Валерьяновна. Давайте, я всё устрою. Можно? (К страннику.) Здравствуйте, я ещё с вами не поздоровалась.

   Странник. Здравствуй, голубушка, здравствуй. А я тебя и не приметил сразу-то... Вижу плохо...

   Лидия Валерьяновна. Я пойду, Андрей Евгеньевич.

   Подгорный. Да вы самовар не донесёте.

   Лидия Валерьяновна. Донесу.

   Подгорный. Хлеба надо ещё... сыру...

   Лидия Валерьяновна. Хорошо, хорошо, всё сделаю. (Быстро уходит.)

   Подгорный (вслед). И скорей возвращайтесь.

   Лидия Валерьяновна (с лестницы). Я живо.

   Странник. Ишь, проворная. А я и не приметил.

   Подгорный. Ну, усаживайся, дедушка, на своё любимое место. (Усаживает его на диван.) Давно не был. Соскучился я о тебе. Что поделываешь?

   Странник (усаживается). Какое моё дело. По святым местам ходил. Лето Бог дал - благодать. Народу идёт из городов много. И старухи, и бабы, и мужики, и ребятишки... Слава Богу...

   Подгорный. Насмотрелся теперь всякой всячины.

   Странник. И то насмотрелся, родной... Шибко народ недужится. Тут тебе недород, тут холера, тут пьянство ещё... Шибко недужится...

   Подгорный. Плохо, стало быть.

   Странник. Воля Божья.

   Подгорный. Если бы ты знал, дедушка, как хорошо, что ты пришёл. Я никогда ещё не ждал тебя, как теперь.

   Странник. Что-й так, родной?

   Подгорный. Дело есть. Жить хочу как-нибудь по-новому.

   Странник. Ну, и слава Тебе, Господи. И с Богом.

   Подгорный. Да никак не придумаю, что делать... Точно в душе-то десяток голосов сидит, и каждый в свою сторону тянет. В какую сторону идти - и не знаю.

   Странник. А ты вот что, родной, всегда самого первого голоса слушай *.

   Подгорный. Я уж запутался, дедушка. Не разберу теперь, какой первый-то голос.

   Странник. Прислушайся. Хорошо прислушайся - различишь. Первый голос тоненько так скажется, как волосок тоненько... и в самом сердце. Это Божий голос - его слушайся. А потом начнут громкие голоса кругом, да как волны всё, как волны. Это лукавые. Их слушаться не надобно. Они мутят только. Бестолковые.

   Подгорный. Так надо к Божьему голосу прислушиваться, дедушка? *

   Странник. Надобно, родной. А ты помолись да и спроси, как, мол, в затруднении моём быть, - и скажется. Сейчас скажется. Только вслушивайся крепче. И не пропусти голос-то. Он тоненько так, будто незаметно скажется. А это самый он и есть. А у людей спрашивать нечего. Божий свет надо знать.

   Подгорный. Потому спрашиваю других, что сам решить не могу.

   Странник. А ты и на себя много не полагайся... Надо, родной, Богу отдаться. Он у нас хозяин. Ты и отдайся Ему. Он уж знает, на какую тебя работу определить. Там уже Его Господняя воля. Хочет - белую работу даст, хочет - чёрную: всякой работы много. Ему видней. Ты отдайся, и только. Плохо не будет.

   Подгорный (с силой). Вот это хорошо ты сказал, дедушка. Страсть как хорошо.

   Странник. Ну, и слава Богу, родной, и слава Богу.

   Лидия Валерьяновна (подходит к круглому столу). Сюда ставить?

   Подгорный (помогает). Сюда.

   Лидия Валерьяновна. Скатерти не полагается?

   Подгорный. Не полагается.

   Подгорный. Вы куда?

   Лидия Валерьяновна. За самоваром.

   Подгорный (встаёт). Что вы, что вы. Я принесу.

   Лидия Валерьяновна. Я сама. Он уж внизу, около лестницы стоит. (Сбегает по лестнице.)

   Подгорный. Надолго к нам, дедушка?

   Странник. Передохну два дня и дальше.

   Подгорный. Куда?

   Странник. А Господь знает. В тёплые места пробраться надо.

   Подгорный. Ты сегодня у меня ночуешь?

   Странник. Нет, родной, попью чайку и пойду. Дело есть. Завтра - что Бог даст.

   Подгорный. Приходи, дедушка, непременно, слышишь?

   Странник. И то приду, родной, приду.

   Подгорный (встаёт ей навстречу, хочет помочь). Эдакая вы. Ведь тяжело.

   Лидия Валерьяновна. Пустите, пустите... (Ставит самовар.) Видите, и донесла. (Заваривает чай.) Я хозяйничать буду, хорошо?

   Подгорный. Конечно. Дедушка, вот Лидия Валерьяновна говорит, что мы с ней два сапога пара. Одинаковой болезнью больны.

   Странник. Девушка?

   Лидия Валерьяновна (наливает чай). Замужем.

   Странник (берёт стакан, ласково улыбается). Ай-ай-ай, замужем, и епитимью свою не найдёшь.

   Лидия Валерьяновна (смеясь). Как епитимью?

   Странник (тоже смеясь). По-нашему, по-неучёному, женская епитимья - детей родить да выхаживать.

   Лидия Валерьяновна. У меня детей нет, дедушка.

   Странник. Да что ж это ты? Ах ты, родненькая! Как же это, Господи, помилуй. Который год замужняя-то?

   Лидия Валерьяновна. Третий год.

   Странник. Ну, будут. Пошлёт Господь, пошлёт. Как можно без детей! Сохрани Бог. В раю Господь епитимью назначил в болезнях детей рожать *. Так и теперь. Хоть будь ты царица, хоть последняя нищая - одна епитимья. (Пьёт чай.)

   Лидия Валерьяновна. Я не жидкий вам налила?

   Странник. Нет, голубушка, нет... (Пьёт. После паузы.) Старичок со мной шёл один. Какой случай рассказывал... Был в монастыре их послушник. Молодой, лет восемнадцати, парнишка. Да... По усердию хотя бы старику в пору. На работу ли, в церковь ли - всюду он. Нрава хорошего. Тихий, приветливый, ласковый... Да... А устав в монастыре строгий. Игумен - старик требовательный. Ни-ни, чтобы там службу пропустить или что... Особого монаха назначил ходить по кельям, к заутрени будить. Ну, народ молодой, да и работы много. Другой и проспит, и запоздает. К кому два, к кому три раза придёт постучится. А к этому как ни придёт, он уже встал, и обут, и умыт... Да... Дивуются все. Просто дивуются. Как, мол, это, ни разу не заспится. С устатку или что... Дошло до старца... Да... Вот и приступил к нему на исповеди, как да почему. Откройся, говорит. Не в чем, говорит, открываться - приучил себя и всё... Да... Ничего, говорит, такого нет. Долго запирался. Да старец опытный. Видит - дело не больно просто. Одно говорит: признавайся... Да... Утаивался, утаивался да и открылся. Кто-то, говорит, меня допреж монаха будит. Кто, спрашивает, будит? Голос, говорит, слышу... Разгневался старец: это бес, говорит, а ты не каешься да ещё запираться вздумал. А послушнику и обидно показалось... Нет, говорит, не бес, а это за моё усердие посылает Бог. Да... за святого, значит, почитал себя в душе-то. А, говорит старец, Бог посылает, хорошо. Как придёшь в келью, выпей два больших стакана вина. Да грех, говорит. По повелению старца - не грех! Послушание опрежь всего. Ступай, говорит, и сделай, как велю... Да... Опечалился, нечего делать. Ослушаться - грех. Пришёл в келейку свою, принёс вина, выпил... Без привычки-то, известное дело, охмелел да тут же и заснул... Да... Приходит наутро монах. Стучит. Ответа нет... Да... Что, думает, за диковина? Никогда не засыпал, а тут - на. Или, мол, ушёл куда... Ещё постучал - молчит. Прислушался: слышит, будто кто стонет. Да... Ну, тут тревога пошла. Видят уж, неладное что-то. Дверь сломали. Лежит послушник чуть живой, в крови весь, израненный... Да... А дело так было. Как, значит, напился он да заснул, утром-то вражьего голоса и не послушал. Враг видит: открыли его проделки, давай тело мучить и изранил всего... Да... Долго прохворал. Поправился. Пришёл к старцу. А старец и говорит: будешь, говорит, теперь голосов слушать? Нет, говорит, прости Христа ради - возгордился. То-то, говорит, иди да берегись паче всего гордости... Да... Дивуюсь я, на какие хитрости враг человеческий пускается. Будто бы добро совершает, к службе будит - а он вон что... Диво...

   Лидия Валерьяновна (к страннику). Вам налить?

   Странник. Налей, голубушка. (Подаёт стакан.)

   Лидия Валерьяновна (наливает и подаёт страннику; к Подгорному). А вам?

   Подгорный. Нет, спасибо.

   Странник. А сама-то что? Или не время?

   Лидия Валерьяновна. Нет, так, не хочется.

   Странник. Я так думаю, что остальные времена приходят *.

   Подгорный. Почему так, дедушка?

   Странник. Есть такая книга - в ней всё указано *. И по книге этой - последнюю страничку живём.

   Лидия Валерьяновна. Какая книга? Вы видали её?

   Странник. Нет, голубушка, что зря говорить, - не видал, нет... Только что люди сказывали - есть такая книга.

   Подгорный. Ну, и что же в ней говорится?

   Странник. А говорится в ней про остальные времена, и все приметы указаны.

   Лидия Валерьяновна. Какие, дедушка, приметы?

   Странник. Первым делом - землю на квадратики изрежут. Изрезали рельсами этими, как есть на квадратики. На огненном коне ездить начнут - ездиют. Машина - всё равно как огненный конь. На одном колесе ездить будут - ездиют... Нищие с жёлтыми и красными батогами пойдут - ходят.

   Подгорный. Что ты, дедушка, как с жёлтыми, красными батогами ходят?

   Странник. Верно говорю. Был я в одной обители. Вхожу в церковь. Свечу поставил. Иду назад к двери-то, а они и стоят... Да... Два нищих, у одного батог жёлтый, а у другого красный - так я и обмер, родненькие... Да...

   Подгорный. Ну, дедушка, жёлтые батоги - ещё небольшая беда.

   Странник. Небольшая. Оно всё небольшая. А только, что к тому идёт - остальные времена близятся...

   Подгорный. Дедушка. Ведь это тогда и жизнь менять не стоит. Всё равно - скоро всё кончится.

   Странник. Тут-то и надо себя блюсти. Время такое. Решающее время. Всякая скорбь начнётся. Господь милостив. Ему видней. Так, по человечеству, говорим. А ему видней... Ну, вот и спасибо. (Перевёртывает чашку вверх дном.) И отогрелся. А теперь идти надо. (Встаёт.)

   Подгорный. Уж идёшь, дедушка? Да куда ты? Ночь на дворе.

   Странник. Дело есть.

   Подгорный. Вот какой ты. Точно птица перелётная: не успел присесть - и снова подымаешься.

   Странник. Птица, родной, птица и есть. (Надевает котомку.) Да, забыл. Я ведь тебе гостя в кухню принёс.

   Подгорный. Гостя?

   Странник (улыбаясь). Котёнка. Подхожу к двери, а котёночек мяучит. Зазяб, мокрый: от дому отбился, верно. Я и принёс его в кухню. Ты уж не гони его.

   Подгорный (смеясь). Ну, что ж, пусть живёт. У нас всё равно дом - точно ковчег завета.

   Странник. Тварь тоже пожалеть надо. У меня, молодым когда был, ребятки были. Померли теперь - царство небесное. Страсть котят любили. Кошечка жила у нас, Марьей Ивановной звали, как принесёт, бывало, котяток - ребятки радуются: у Марьи Ивановны, говорят, Мариванчики родились. Право. (Тихо смеётся.) Как увижу котёночка, так и вспомню... Ну, спаси Христос. (Низко кланяется и прощается за руку.)

   Подгорный. Так до завтра?

   Странник. Приду, приду, родной. Ночевать приду. (Прощается с Лидией Валерьяновной.) Прощай, голубушка, дай тебе Бог деток хороших...

   Лидия Валерьяновна. Спасибо, дедушка. (С чувством.) За всё спасибо.

   Странник. Простите, Христа ради.

   Лидия Валерьяновна. Какой удивительный.

   Подгорный. Верно. Как я рад, что вы это почувствовали. Когда я смотрю на него, мне кажется, что я вижу перед собой воплощение души народной. И хорошо делается. И грустно. Точно при воспоминании о какой-то любимой вещи, которую потерял навсегда...

   Да, вот если бы всё забыть, чему меня учили, о чём думал, чем жил, и "отдаться Богу" и стать вот таким простым, тихим, цельным... Поверить бы в "остальные времена", в "жёлтые батоги", во что-нибудь, во что-нибудь. Только бы поверить, по-настоящему, без колебаний, без вопросов, без надрыва. Только бы поверить. Лидия Валерьяновна, разве это невозможно?

   Лидия Валерьяновна (тихо). Не знаю... Может быть... Я хочу ещё раз видеть дедушку. Хорошо?

   Подгорный. Конечно. Приходите сюда завтра, после собрания.

   Лидия Валерьяновна. Ну, а теперь и мне пора. Иван Трофимович беспокоиться будет. Прощайте.

   Подгорный. Прощайте. Знаете, когда уходил дедушка, я подумал: а что, если взять да уйти вместе с ним!

   Лидия Валерьяновна (взволнованно). Уйти... Разве это возможно?

   Подгорный. Почему же?

   Лидия Валерьяновна (не находя, что сказать). Но... бросить дело... И потом, разве вам не жалко друзей?

   Подгорный. Нет.

   Лидия Валерьяновна Никого?

   Подгорный. Никого. С женой мои отношения вам известны. Товарищи?.. Но ведь, по совести говоря, в душе мы все друг другу чужие. Вот вас будет жалко. Привык я к вам.

   Лидия Валерьяновна (грустно). И за то спасибо. Ну, прощайте.

   Подгорный. Да не уходите вы такая грустная. Улыбнитесь хоть на прощание.

   Лидия Валерьяновна. Нет, я не грустная. Это так. Прощайте. (Уходит.)

   Подгорный. Дедушка говорит, первого голоса надо слушать... Помолись и спроси, как быть в затруднении, - скажется... Помолись... Как...

  

  

   Вассо. Я хочу переговорить с вами об одном дэлэ.

   Подгорный. Готов, милейший Таракан, всегда готов.

   Вассо (мрачно). Дэло серьёзное.

   Подгорный. Батюшки мои, и у вас серьёзное дело!

   Вассо. Финансовое дэло.

   Подгорный. Да говорите уж, ну.

   Вассо. На Кавказ хочу ехать, с матерью повидаться. Дайте, Андрей Евгеньевич, сорок рублей взаймы.

   Подгорный. С удовольствием, с удовольствием. Только как же это вы поедете: разве вам разрешили?

   Вассо. На одни сутки можьно: приехал и уехал.

   Подгорный. Охота ехать на одни сутки!

   Вассо. Дольжен ехать.

   Подгорный. Соскучились, что ли?

   Вассо. Нэт... Соскучилься - потерпеть можьно. Дэлэ чести: с матерью пять лэт нэ видалься. Спрашиваю сэбя: если она помрет, нэ даждавшись мэня, кто я буду? Послэдний прохвост буду... Приеду, повидаюсь - а там пускай себэ умирает...

   Подгорный (смеётся). Правильно, Таракан... А деньги вот. (Достаёт и даёт деньги.)

   Вассо. Очень благдарен. Спрятать надо: чтобы соблязна не билэ. (Уходит.)

   Подгорный (обходит вокруг стола). Боже, как торжественно!

   Татьяна Павловна. Никакой торжественности, простой порядок.

   Подгорный. Давно это ты стала заниматься порядком?

   Татьяна Павловна. С тех пор, как ты стал проповедовать принципы домостроя.

   Подгорный. Прокопенко бы сказал: мило.

   Татьяна Павловна (уходит. В дверях). Я советую тебе посерьёзнее подготовиться к сегодняшнему заседанию.

   Подгорный. То есть? Нечто вроде реферата? С цитатами, сносками, материалами...

   Татьяна Павловна. Не остроумно. (Уходит.)

   Подгорный. А! Вы всегда вовремя, дружище: в ожидании сегодняшних прений я нервничаю и без толку хожу из угла в угол.

   Лидия Валерьяновна. Я нарочно пришла пораньше. Мне надо повидаться с вами, Андрей Евгеньевич... наедине.

   Подгорный (улыбаясь). Опять дела.

   Лидия Валерьяновна. Надоели.

   Подгорный. Нет, шучу. Так в чём же дело, Лидия Валерьяновна? (Садится.)

   Лидия Валерьяновна. Может быть, здесь помешают? Лучше бы к вам пойти!

   Подгорный. Нельзя. Я выселен. Там Николай Борисович "подготовляется" к заседанию на моём диване: сегодня уж я не протестую.

   Лидия Валерьяновна. Ну да всё равно... Только вы не очень сердитесь, Андрей Евгеньевич.

   Подгорный. Выдумаете!

   Лидия Валерьяновна. Нет, право. Ведь вы совершенно не ожидаете, о чём я хочу сказать.

   Подгорный. О чём бы ни было.

   Лидия Валерьяновна. И потом, вам сейчас не до того: у вас своё большое дело. Но право же, так надо. Может быть, сегодня именно и надо сказать.

   Подгорный. Будьте уверены, Лидия Валерьяновна, что ко всякому вашему делу я всегда сумею отнестись серьёзно.

   Лидия Валерьяновна. Я и вчера, собственно, приходила затем, чтобы сказать... да так, не пришлось... Ну, так вот, Андрей Евгеньевич, я должна сказать... что люблю вас... постойте, постойте... я вам всё скажу... Вы меня не любите - я знаю. Спросите: зачем тогда говорю? Мне покою мысль не даёт, что я вас обманываю. Вы дружны со мною, а я потихоньку люблю. Лучше уж, чтобы вы знали о моём несчастье... Пусть уж по правде будет... Сегодня я особенно не хочу... чтобы между нами стояла ложь...

   Подгорный. Лидия Валерьяновна... милая, вы ошиблись... Право, ошиблись... этого не может быть...

   Лидия Валерьяновна. Я тоже долго думала, что ошиблась. Да нет ...

   Подгорный. Вы мне близки. Очень близки. Вы мне всех дороже здесь. Это я правду говорю. И если мне больно от ваших слов, то потому только, что я вижу, что вас это мучает. Это вам никакого не даст счастья...

   Лидия Валерьяновна. Обо мне не думайте. Мне хорошо около вас. И если моё чувство вас не оскорбляет - больше ничего и не надо. Я так и буду жить около вас.

   Подгорный. Бедная вы. Около меня не согреетесь. Сам-то я никудышный. Сам, того и гляди, улечу на край света...

   Лидия Валерьяновна. Когда ещё улетите... Вот смотрю я на вас, и так хочется мне сесть к вам совсем близко... Можно?.. Только на одну минуточку...

   Подгорный. Ну конечно.

   Лидия Валерьяновна (берёт скамеечку и садится около его ног). Вот так... Знаете, за что я вас люблю? За то и люблю, что вы такой слабенький, беспомощный, как былинка. Жалко-жалко вас станет иной раз... до слёз... Взяла бы душу свою, жизнь свою и всё бы отдала вам... только бы вам-то было хоть капельку жить лучше... Тоску вашу люблю... Всё-то вы ищете, ищете... Такой хрупкий, одинокий... А кругом вас шум, крик, толкотня... ваше одиночество люблю... Вашу башню... Вашу милую маленькую комнату наверху... И хорошо... и плакать хочется. (Закрывает лицо руками.)

   Подгорный. Милая, хорошая вы моя... Полно же, полно... Ну, не падайте духом... Всё обойдётся, как-нибудь...

   Лидия Валерьяновна. Нет-нет... Ничего. Это так. Всё хорошо будет. Вы знаете и не гоните. Чего же мне больше надо... Можно на прощание поцеловать вас?

   Подгорный. Можно... (Молча берёт её за плечи и целует.)

   Подгорный. Что вы?

   Лидия Валерьяновна. Иван Трофимович!

   Подгорный (оборачиваясь). Да нет же - вам показалось.

   Лидия Валерьяновна (волнуясь). Нет-нет... он прошёл в столовую.

   Подгорный. Ну, значит, нас не заметили: иначе он не прошёл бы так...

   Лидия Валерьяновна. Всё равно. Если бы и видел. Я и ему скажу: пусть и он знает. И если хочет - гонит из дому...

   Подгорный. Да успокойтесь вы. Правда же, никого не было.

   Лидия Валерьяновна. Который час?

   Подгорный (смотрит на часы). Семь.

   Лидия Валерьяновна. Скоро начнут собираться.

   Подгорный. Не люблю я этих предварительных разговоров. Пойду наверх. Надеюсь, "Бранд" уже выспался. Когда всё будет готово, позовите меня.

   Лидия Валерьяновна. Хорошо.

   Подгорный (подаёт ей руку). Так - друзья?

   Лидия Валерьяновна. Друзья.

   Пружанская (врывается из передней). Ах, душечка, да разве можно в вашем возрасте играть такие меланхолические вещи! Ха, ха, ха... Я прямо из заседания... В женском клубе чайная комиссия... Все говорят: "Куда вы, куда вы, Любовь Романовна". Я говорю: "Не могу, не могу. Народ прежде всего". А у меня сегодня заседание, посвящённое народу. Но что за прелестная вещица Андрея Евгеньевича в последнем номере! Не правда ли? Говорят, он стал обскурантом и написал что-то консервативное *. Я не верю, не верю, не верю! И пока не вложу пальцы свои, не поверю... Что же вы не играете, душечка, - сыграйте что-нибудь бравурное... Свободную русскую песню... Ну сыграйте же. А члены редакционной комиссии уже собираются?

   Лидия Валерьяновна. Кажется, нет ещё.

   Пружанская (садится). Ох, и устала я. Ни минуты покоя. Вчера, на заседании Лиги равноправия женщин *, председательница говорит: "Любовь Романовна, на вас лица нет. Вы должны пожалеть себя". Я говорю: