Шулятиков Владимир Михайлович - Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Маха)

актуры с нарождающимся машинным производством, с фабрикой, в точном смысле последнего термина. История экономики не знает таких случаев, когда какая-либо форма производства уступила бы место другой без предварительного, более или менее длительного и ожесточенного поединка. Мануфактура исключения из общего правила не составила. Последовательное введение машинного инвентаря в обиход капиталистических предприятий, совершавшееся, начиная с конца XVIII в., сопровождалось постепенно усиливавшимся противодействием сто стороны вытесняемых производственных форм. Мануфактура, игравшая до тех пор, роль прогрессивного экономического фактора, мало-помалу становится носительницей реакционных тенденций. И она именно создает почву для "поворота назад", наблюдавшегося в социальной и политической жизни Европы.

   Истолкователи мануфактурного мировоззрения требуют проведения принципа "закрытых дверей" в области как внутренней, так и внешней экономической политики. Машина нивелирует трудовые процессы, постепенно уничтожает систему детальной дифференциации исполнительских постов, заменяя квалифицированный труд всюду трудом малоквалифицированным иди неквалифицированным. "Полная свобода труда! полная свобода рабочего договора!" раздастся вскоре лозунг новослагающейся капиталистической организации. Ограничение свободы заниматься любым производством, регламентация производственной деятельности - вот "первые основания", first principles платформы мануфактуристов, пытающихся продлить дни своей промышленной диктатуры.

   Число рабочих каждой профессии должно быть ограничено! "Оно (государство) должно не только определять численность вообще всего сословия обрабатывающих, но и численность тех, кто посвящает себя какой-нибудь особой отрасли искусства (профессии)" [49]. Границы каждого государства должны быть закрыты для торговцев - иностранцев. "Aller Verkehr mit dem AuslДnder muss den Unterhanen verboten sein und unmЖglich gemacht werden" (всякое сношение с иностранцем требуется запретить и сделать невозможным для подданных" [50].

  

   [49] - I.G.Fichte: "Der geschlossene Handelstaht" (изд. Reklam' а стр. 24)

  

   [50] - Ibid., стр. 35.

  

   Итак, полное устранение конкуренции, царящей в промышленном мире! Современный автору цитируемого трактата мир превратился в единое, громадное торговое государство: в этом обстоятельстве - источник общественных бедствий. Границ отдельных государств как бы не существует; никакая регулярная производительная деятельность немыслима. Стоит кому-нибудь заняться известным делом - сейчас отовсюду являются конкуренты, рынок переполняется товарами, цены на последние падают, производители разоряются. "Возникает бесконечная война всех против всех... И эта война становится все ожесточеннее, несправедливее, опаснее по своим последствиям, чем больше растет население мира, чем больше приобретений делает торговое государство, чем больше развивается производство и искусство (промышленность) и, вместе с тем, увеличивается количество обращающихся товаров, а с ними потребности становятся все более и более разнообразными. Что, при простом образе жизни наций совершалось раньше без великих несправедливостей и притеснений, обращается, благодаря повышенным потребностям в вопиющую несправедливость, в источник великих зол. Покупатель старается отнять товары у продавца; поэтому требует он свободы торговли, т.е. свободы для продавца скитаться по рынкам, свободы не находить сбыта товарам и продавать их значительно ниже их стоимости. Поэтому требует он сильной конкуренции между производителями (Fabrikanten) и купцами"... [51]

  

   [51] - Ibid., стр. 72.

  

   Единственное средство, которое бы могло спасти современный мир, которое бы уничтожило зло в корне, - это, по мнению Фихте, расколоть мировое государство на отдельные самодовлеющие тела. Каждое такое тело, каждое "закрытое торговое государство" получит возможность урегулировать свои внутренние экономические отношения. Оно сумеет и добывать и обрабатывать все, что нужно для удовлетворения потребностей его граждан. Оно осуществит идеальную организацию производства.

   Эта идеальная организация основывается на строгом разграничении профессий и на "использовании" детального труда.

   Успех производства зависит от искусства и сноровки, сообщающих "при целесообразном применении малейшей силы силу, в тысячи раз большую". "Искусство и сноровка получаются через непрестанное упражнение, получаются благодаря тому, что каждый всю свою жизнь посвящает одному определенному делу и направляет как все свои силы, так и все свои помыслы на это дело. Необходимые для существования человечества отрасли труда должны быть, таким образом, разделены. Только при этом условии сила действует наиболее плодотворно" (ibid., стр. 39).

   Граждане "разумного" государства заключают между собой договор относительно права заниматься той или иной профессиональной деятельностью. "Сословие производителей ("художников") распадается на несколько подсословий, и исключительное право на известную область производства ("искусства") основывается на договоре между производителями, "откажитесь от использования данной области; мы, со своей стороны, отказываемся от использования другой области..." (ibid., стр. 23).

   "Лишь путем ограничения известная отрасль становится собственностью класса, которые ею занимается" (ibid., стр. 61).

   И сама собственность ест не что иное, как исключительное право на известного рода действия, имеющие отношения к тому или другому предмету или группе предметов. Собственность - это "идеальное и непосредственное реальное обладание вещью". Права собственности не существует без права удерживать всех остальных людей от использования вещи, которую пользуется тот или иной индивидуум. "Лишь благодаря отрицанию или наличности чужой деятельности утверждается мое право собственности".

   Итак, всюду ограничение, регламентация и дифференцирование профессий и занятий.

   Вместо всемирной путешественницы, о которой повествовал в своей время Юм, мы видим перед собою противницу малейших передвижений, мизантропку - домоседку, пытающуюся спасти свое хозяйство, огородившись от всяких сношений с внешним миром системой искусственных застав... И, приглядываясь ближе к ее хозяйству, мы можем сделать надлежащую оценку "смелости", проявленной ее адвокатами - "объективными идеалистами". Сравнительно простому строению новых капиталистических предприятий противополагается сложный, громоздкий, в мельчайших деталях строго соразмеренный механизм: это именно обстоятельство и подчеркивают объективные идеалисты, выдвигая свою "абсолютную" точку зрения, свой принцип безусловного единства. Сходящая с исторической сцены мануфактура заставляет своих идеологов повторить то, что было сказано в дни ее дебютов, в дни ее поединка с цеховым ремеслом и побед, одержанных над последним.

   Как известно, в истории объективного идеализма сыграла большую роль спинозовская система. В пробуждении интереса к этой системе обыкновенно усматривают один из мотивов, обусловивших развитие новой философской школы. Но дело в том, что пробуждение названных интересов - факт, требующий сам по себе объяснений. О забытой системе вспомнили и начали ее усиленно штудировать потому, что в ней как раз заключался материал, на которой был в данный момент спрос со сторон идеологов мануфактурного производства, - готовые формулы, отвечавшие господствовавшим в их лагере настроениям. Всеобъединяющая, всепоглощающая субстанция Спинозы могла служить прекрасной моделью при выработке новых "абсолютных" понятий, подсказанных критическим положением мануфактуры, - но только моделью и ничем больше.

   Так возникают учения абсолютного монизма. Доказывается, что нет ничего вне единого, всеобъемлющего начала, что все из него вытекает, что все бесконечное разнообразие явления - акт, и вместе с тем необходимый акт, его творчества: лишь дифференцируясь, лишь ограничивая себя, это начало может себя проявить. Таково абсолютное "я" Фихте Старшего, единственный субстрат индивидуального "я" и "не-я". Таково абсолютное тождество Шеллинга, порождающее из себя антитезу субъекта и объекта, антитезу количественного характера. Такова абсолютная "идея" "Логос" Гегеля, развертывающаяся в непрерывной цепи логических ограничений.

   "Я полагает самого себя", "Я полагает не-я", "я полагает ограниченное я, как противоположность ограниченному не-я" - учил Фихте. Верховное организующее начало является источником собственного существования.

   Материальный мир ("не-я) существует лишь, как продукт творческой деятельности верховного организующего начала. Последнее начало ограничивает себя, "делится"; равным образом, "ограничивается" материальный мир.

   Обратите внимание на терминологию Фихте и сопоставьте ее с тем, что говорится об "ограничениях" в "закрытом торговом государстве". Фихте-экономист комментирует Фихте-философа. Речь идет о дифференциации, как о необходимой предпосылке процессов производства. Без этой дифференциации нет производства. "Абсолют" без "ограничений" - ничто.

   Только путем ограничения и "деления" получается единство всего. Только ограничение и деление дает жизнь всему миру. Общая картина мира, как умопостигаемого, так и материального, сводится, таким образом, к непрерывному ряду процессов ограничения и деления.

   Приведем несколько силлогизмов, обрисовывающих означенную точку зрения Фихте.

   "Я полагает себя ограниченным через не-я".

   В этом положении заключается две соподчиненных и противоположных друг другу положения: а) "не-я" как нечто деятельное, определяет я и последнее начало, будучи ограничено, "страдает"; но всякая деятельность может вытекать лишь из я, потому мы имеем положение: я определяет себя посредством абсолютной деятельности. Другими словами, я является одновременно и деятельным и страдающим. Подобное противоречие грозит разрушить единство сознания: необходимо примирение противоположностей. Синтезом выставленных положений ("я есть определяющее", "я есть определяемое") является новое положение: я определяет себя частью, определяется частью. Или: сколько частей реальности я утверждает в себе, столько именно частей отрицания я утверждает не-я" сколько частей реальности я утверждает в не-я, столько частей отрицания оно утверждает в самом себе. Так определяется взаимодействие.

   "Я определяет себя".

   Поскольку я определяет себя само, постольку оно является началом деятельным. Поскольку я определяет себя самого, постольку оно является началом страдательным. Т.е. за ним одновременно утверждается реальность и отрицание: получается явное противоречие, которое необходимо устранить.

   А устранить его возможно путем следующего положения: я ограничивает свою деятельность посредством страдания, а свое страдание - посредством своей деятельности. На сцену выступает понятие количества: в я утверждается вся реальность, как абсолютное количество; некоторое данное количество деятельности, будучи реальностью, сравнительно с цельной реальностью, является отрицанием последней или страданием. Противоречие устраняется в понятии "субстанциональности".

   "Я ограничивается посредством не-я". "Я заключает в своей деятельности реальность".

   Требуется преодолеть новое противоречие. Простая деятельность я не составляет основания для реальности не-я. Простая деятельность не-я не составляет основания для страдания я. Я развивает двоякого рода деятельность. Деятельность одного рода направлена "наружу". На эту деятельность производит толчок в обратном направлении, другого рода деятельность стремится, так сказать, вогнать я в него самого.

   Она достигает своей цели, ограничивает первую деятельность. Но затем немедленно происходит реакция. Снова я устремляется вдаль, за пределы себя самого, - за пределы своей субъективности. Снова следует "толчок" со стороны противоположного рода деятельности. Так я непрерывно ограничивает себя. И в этом процессе самоограничение каждый раз создается особый вид представления.

   Первое ограничение неограниченной субъективности дает в итоге ощущение. При этом я ограничивает себя бессознательно, благодаря чему ощущение учитывается, как результат какой-то посторонней силы - результат внешнего возбуждения. Далее, когда я мысленно реагирует на ощущение, получается интуиция. "Отражая" процесс интуиции, я создает "образы", отличные от действительных вещей, соответствующих им. В восходящем порядке актов ограничения следуют рассудок, сила суждения, разум.

   Без ограничения неограниченной самой по себе деятельности я, нет представления, и нет мира объектов.

   Таковы примеры из так назыв. теоретической части Наукословия. Если заглянем в так назыв. практическую часть последнего, и там мы найдем не менее любопытные рассуждения о роли "ограничений".

   "Я должно быть полагаемо через самого себя", "Я как разум является полагаемым через не-я". Абсолютное я и мыслящее я - противоположности. И устранить означенное противоречие можно только следующим образом: практическое я (сущность которого сводится к деятельности) должно преодолеть предел, которое теоретическое я поставило себе, ограничив себя посредством не-я. Подобное ограничение квалифицируется как необходимое условие для проявления абсолютного я. Я создает представляемы мир, я мыслит для того, чтобы иметь возможность действовать, быть "волей". Без ограничения нет действия. Нет действия без не-я, без мира, абсолютное я полагает массы индивидуальных, конечных я. Лишь расплывшись на индивидуумы, оно может развивать свою деятельность.

   Приведенные примеры дают наглядное представление об общей схеме, которой Фихте пользуется при своих умозрительных построениях. А последний пример уже ясно указывает, где "зарыта собака", - какова реальная подоплека абстрактных силлогизмов нашего философа.

   Его силлогизмы - бесконечные перепевы одного мотива, выдвинутого мануфактурной идеологией. Это - славословие в честь всеспасющей специализации. Дифференцируйте профессии и функции и строго соразмерьте их! В этом ваша сила, в этом залог нашего успеха! Учили идеологи мануфактуры в классический период ее развития. Идеологи мануфактуры, сходящей с мировой сцены, повторяют слова своих предшественников с той, впрочем, разницей, что ими подчеркиваются преимущественно первая часть выставленного положения: дифференцируйте профессии и функции без конца!

   Подобная, несколько измененная постановка вопроса находит себе естественное объяснение, Главный вопрос, подтачивающий благосостояние мануфактуры - усовершенствованные, крупные орудия производства. Последний нивелирует трудовые процессы, практикуемые в предприятиях, и, следовательно, состав исполнительских сил. Идеологи отмирающей организации промышленности учли означенное обстоятельство. И протест их против новых веяний в промышленности облекается, по преимуществу, в форму протеста против нивелировки профессий и функций или, что в данном случае одно и то же, - в форму апологии возможно большего разнообразия элементов и техники производства.

   Если внимательно присмотреться к спекулятивным построениям Фихте, мы убедимся, что он постоянно прибегает к одному и тому же приему: именно, он занят все время подыскиванием и установлением ряда промежуточных звеньев, которые бы связывали понятие о тех или иных высших "началах" с теми или иными понятиями "низшего ранга". В этом и заключается его метод примирения "противоречий". Возьмем противоречие наиболее общего характера - противоречие я и не-я. Это - не что иное, как несколько переряженная, несколько завуалированная антитеза духовного и материального начала. Но мы знаем, что во всех системах буржуазного миропонимания, "материя" считается началом подчиненным (даже у материалистов, повторяем, отмечают его подчиненное положение, вводя понятие "силы"). Таким образом, мы имеем дело - не с примирением простых противоположностей, а с выяснением факта подчиненности.

   Даны две неравноценные величины: требуется найти третью, которая бы соединяла их: такова обычная задача, решаемая Фихте. В переводе на язык групповых соотношений, установившихся в мануфактурных мастерских, это означает вот что. Существует организатор, существует известная организуемая группа. Но техника производства такова, что данный организатор непосредственно данную группу не организует; между ним и ею стоит третье лицо или особая группа, которая и является непосредственно связывающим, т.е. организующим элементом. Одним словом, решается вопрос о "промежуточных организаторских звеньях". Абсолютное я - верховный, безличный руководитель мануфактурного предприятия. Абсолютное я должно себя непременно "ограничить", чтобы получить возможность действовать, должно распасться на массу индивидуальных я: этим утверждается та истина, что "безличный руководитель" ведет техническую сторону производства не сам. Он должен иметь штаты подчиненных ему организаторов. И по отношению к нему названные организаторы играют исполнительскую роль. Таким образом, они одновременно и организаторы и организуемые. В этом и заключается их миссия "примиряющих начал": они принадлежат зараз и к "верхам" и к "низам" мануфактурной организации и потому могут являться соединяющим мостком между теми и другими.

   Комментаторы фихтевской философии удивляются, что, необыкновенно высоко ставя индивидуальность, обожествляя ее в лице абсолютного я, Фихте, тем не менее, приписал той же индивидуальности, в лице конечных я, "преходящее значение", значение жалкого оружия, жалкой жертвы верховного начала. "В своих позднейших сочинениях Фихте с еще большой строгостью высказывается по поводу преходящего значения абсолютной личности - в странном противоречии (курсив наш - В.Ш.) с тем весом, который он в других случаях полагает на индивидуальность. В конце концов, индивидуальностью оказывается у него то, что не должно существовать, ограничение, которое подлежит устранению, отрицание, которое уничтожается... Фихте постигает Немезида [54]" (Гоффдинг). Немезида постигла скорее самого автора цитированных слов, стоящего на чисто рационалистической точке зрения. Оперируя с абстрактным понятиям о человеке, об индивидуальности, он усмотрел странное противоречие там, где этого противоречия нет. Индивидуальность индивидуальности рознь. Фихте противополагает индивидуальность, характеризующую "верховного руководителя", индивидуальности, характеризующей подчиненного организатора, а не просто индивидуальность себя самой. И в подобном противопоставлении, как для Фихте, так и для его комментаторов, никого противоречия быть не может.

  

   [54] - Немезида

  

   Как последовательный апологет мануфактуры, Фихте. Действительно, должен был индивидуальности промежуточных организаторских звеньев придать весьма и весьма условное значение. И его взгляд на эти звенья отличается не меньшей прямолинейностью, чем, напр., взгляд Спинозы. Автор "Наукословия [55]", подобно голландскому мыслителю, отрицает за конечным я, за индивидуальными душами великую субстанциональность. Перед лицом верховного организатора, абсолютного я, принципиальной, качественной разницы между субъектом и объектом, согласно воззрению, Фихте, не существует.

  

   [55] - Наукословия С точки зрения познающего субъекта философия есть наука о науке (наукословие), или о познании, о его возможности в бытии и о всеобщих его законах. С этих двух точек зрения философия является в виде не отделимых друг от друга сторон: метафизики и теории познания, и может быть названа то одним, то другим именем, смотря по моменту своего развития. Терминология получила развитие в классической немецкой философии XVIII -XIX веков. Немецкие философы были далеки от мысли создать науку о науке в понимании Ф. Бэкона. Стремясь изучить науку, подвести под нее основание, они строили онтологию и/или гносеологию. Бесспорное первенство в разработке и использовании подобной терминологии принадлежит Фихте, который отдавал предпочтение терминам "наукоучение" и "наукословие". Они фигурируют и в названиях его работ, таких как "Общие принципы наукоучения", "Наукословие, изложенное в общих чертах", "Первое введение в наукословие" и т.д. Фихте использовал и термин "наука о науке". Он ставит вопрос: "Как возникла сама наука?". Далее продолжает: "Нечто, в чем будет дан ответ на этот вопрос, будет само наукой, и именно наукой о науке вообще" /169, с. 15 - 16/. Фихте вкладывал в эти термины специфическое содержание, и его терминология носит, скорее, псевдонауковедческий характер.

  

   Равным образом невысокую цену индивидуальности промежуточных организаторских звеньев придает и система "абсолютного тождества". В период своего наиболее "абсолютного идеализма" Шеллинг заявлял: абсолютное - это тождество идеального и реального, безусловное безразличие субъективного и безразличного. Разум есть абсолютный разум, поскольку он мыслится как означенное безразличие. Необходимо отрешиться от мыслящего субъекта. Необходимо также отрешиться от мысли о нем, как о чем-то объективном, так как объективное может быть только противоположностью мыслящего субъекта. Мы должны приучиться познавать вещи через абсолют, отличая все различия, являющиеся плодом нашего воображения. Все в абсолюте, ничего вне его. Абсолют - простое единство. Всякое бытие определяется законом тождества. То, что мы называем различием вещей и явлений - различия степени количественного различия.

   Чистого объекта и чистого субъекта не существует. Существует лишь смешение того и другого, смешение идеального и реального. В одном случае преобладание на стороне идеального: мы имеем то. Что называется "духом. В другом случае - преобладание реального: мы имеем "материальное" явления.

   Развитие природы совершается "по трем потенциям". Первая потенция - материя и сила тяготения: преобладание объекта. Вторая потенция - свет, внутренне созерцание природы: здесь доминирует субъективное начало. Третья потенция - организм, который является производным и света и силы тяготения. В сфере идеального намечаются также три потенции. Первая потенция - знание. Вторая потенция - действие. Третья потенция - разум, в котором осуществляется единство знания и действия.

   Мы не будем более подробно останавливаться на характеристике и анализе системы Шеллинга. Поскольку она воспроизводит воззрения Спинозы и, отчасти, Лейбница (учение о смешениях идеального и реального), постольку относительно нее имеет силу то, что мы говорили о соотношениях организаторских и организуемых начал в системах названных философов. И там и здесь мы встречаемся с ярко оттененным культом централистических тенденций мануфактурного производства. Что же касается новых элементов, выдвинутых философией абсолютного тождества, то самым интересным для нас является учение Шеллинга о развитии "по трем потенциям". Но эта учение не более как вариация так назыв. антитетического метода Фихте, - метода, нами проанализированного выше. Опять даются два положения, два начала, противоположные друг другу (а эта противоположность есть, как мы указали, в сущности, противоположность высшего и низшего, подчиняющего и подчиненного начал), и устанавливается наличность промежуточного, связывающего их начала.

   От антитетического метода Фихте и учения Шеллинга о потенцировании один шаг до гегелевской диалектики. И по поводу нее, после всего сказанного в настоящее главе об антитетическом методе, нам остается сделать несколько дополнительных замечаний. "Реальная подоплека" диалектики нами уже выяснена.

   Гегель лишь полнее обосновал теорию развития путем "противоположностей", намеченную двумя другими объективными идеалистами. Он лишь сильнее оттенил "внутреннюю необходимость" названного процесса развития, лишь установил еще более тесную зависимость между отдельными моментами процесса, т.е. между отдельным звеньями иерархии исполнительских и руководительских сил. Его главное нововведение состоит в том, что он утверждал за переходом от одного начала к началу противоположному безусловно имманентный характер.

   У Фихте первое и второе начало даются лишь как отрицающие друг друга, лишь как отдельные величины, служащие материалом для синтеза, осуществляемого третьим элементом. У Гегеля процесс отрицания с логической неизбежностью подготовляется внутри, в рамках данного тезиса. Всякое понятие ограничено; будучи продумано или развито до конца, оно необходимо приводит к своей противоположности.

   Нововведение, сделанное Гегелем, подчеркивает следующий факт из области "реальных" отношений. Дифференциация функций и ролей в мануфактуре достигает своего maximum'а. Идет расслоение каждой отдельной организаторской группы. Функции, принадлежавшие какой-либо одной определенной группе, распределяются между различными, вновь образующимися группами. Каждая группа дробится, выделяет из себя новые. И идеолог мануфактуристов учитывает этот процесс дробления, как процесс внутреннего развития того или иного "начала".

   Система Гегеля есть именно система подобного "дробления". Ограниченные понятия до бесконечности ограничивают каждое само себя. Тезисы создают бесконечные переходы к антитезисам и бесконечную возможность "примирения" в синтезах. Совершается чисто логическая эволюция мира.

   Но в реальной действительности намечалось нечто иное.

   Не бесконечную дифференциацию функций и исполнительских постов выдвигала теперь эта действительность. Подобная дифференциация отрицалась новой силой, утверждавшей свое господство в промышленном мире. Мануфактурная идеология теряла почву под ногами.

   Новые времена - новые песни! И философия бесконечно самоопределяющего себя Логоса была как раз лебединой песнью отживающего миропонимания.

  

  

   Фабрика сменила мануфактуру. Во внутренней структуре капиталистических предприятий, в распределении факторов и элементов производства произошел радикальный переворот. Машина уничтожила ту сложную иерархию рабочих сил, которая характеризовала мануфактурные мастерские. Наметился процесс "деспециализации". Старый детальный труд сходит со сцены. Двери капиталистических предприятий широко открываются перед неквалифицированными рабочими, в том числе перед женщинами и детьми.

   Соответственно этому выдвигаются новые формы идеологии.

   Умозрительная философия теряет кредит в буржуазном обществе. Правда, это происходит не сразу. Но не сразу и машина завоевала территорию промышленности. Число метафизических систем продолжает некоторое время расти. Это идеологи мануфактурной буржуазии выставляют свои последние боевые силы. Мануфактура отстаивает свои права на жизнь и свою идеологию с большим мужеством, - прибегая, в области последней, к "героическим" средствам (вроде панлогизма и абсолюта Гегеля), но... безуспешно. Новая техника, а с нею новое буржуазное миропонимание празднуют победу.

   Спекулятивное мышление уступает место естественноисторическому; учению о "внутренних факторах о силах, заложенных в организмах и дирижирующих ими, противополагается учение об определяющей роли окружающей среды; похороненный критицизмом "наивный реализм" воскресает.

   Чем объясняется положительный характер идеологических систем? Простым законом контрастов, простым стремлением "сделать обратное" тому, что составляло "символ веры" вчерашнего дня? Нет, реальная подпочва новых идейных веяний несколько иная. Если иерархическое, необыкновенно сложное разделение труда, строгая соразмеренность и согласованность частей играли для мануфактуры роль боевых средств, являлись главными условиями возможности ее успеха, то новая капиталистическая организация опиралась на самые простые комбинации рабочих сил. Различие в боевых средствах и определяло собою означенную противоположность идеологических построений. Профессии, в рамках фабрики, так сказать, уравниваются, трудовые процессы начинают последовательно сводиться к общему типу.

   Индивидуализированные "комплексы" - Иван, Петр, Яков исчезают. Вместо них появляется в мастерских рабочий вообще. "Материи" возвращаются экспроприированные у нее "качества".

   Наличность самой широкой однородной рабочей массы, которую можно свободно притягивать и отталкивать, - вот что служит основной предпосылкой поступательных шагов нового промышленного капитала. И, естественно, идеологи последнего, вырабатывая отвечающее ему миропонимание, должны подчеркнуть значение материи, как фактора, определяющего существование и развитие "живых организмов" (производственных организаций). Материя реабилитируется. Буржуазное общество вводит культ нового кумира - "среды"... Правда, при этом не упускается из виду, что как никак материя остается материей, т.е. организуемой массой, и, как таковая, существовать без "руководителя" не может. И к материи прикомандировывается, в качестве специалиста по части организаторских обязанностей, "сила". Пишутся трактаты о Staff und Kraft (о "материи и силе").

   Спекулятивная философия отмирает, но... на время.

   Происходит новая смена капиталистических организаций. Утвердившейся на костях мануфактуры фабрике пришлось вступить в поединок с новым соперником. Этот соперник - фабрики усовершенствованного типа, фабрика "вполне автоматическая".

   "Малоквалифицированный труд, труд стариков, женщин и детей в ее рамках применения не находит. Женский и детский труд, правда, был первым словом капиталистической утилизации машин, но не ее последним словом" [56].

  

   [56] - Hanns Deutsch: "Qualifizierte Arbeit und Kapitalismus", стр. 92.

  

   Современная, быстрыми шагами прогрессирующая техника потребовала высокой квалификации от представителей труда. "Для того, что пускать в ход или останавливать систему машин или аппаратов, необходимо общее знакомство с механикой, т.е. требуется высокообученный труд. Далее, начиная и оканчивая каждый производственный процесс, приходится считать с технологическими свойствами вырабатываемого продукта, и, следовательно, нужны специальные технологические познания и опытность". Кроме того, опять начинает развиваться дифференциация рабочих функций. Одновременно увеличивается число промежуточных организаторских звеньев. Об этом обстоятельстве дает наглядное представление нижеследующих таблиц [57]:

   На сталелитейных заводах приходится на каждых 30-26 раб. одно долж. лицо.

   В прядильнях...........18-15

   На ткацких фабрик. ...12-10

   На верфях................16-8

   На машин. фабр. ......12-4

   На газовых завод. ......9-4

   На химич. фабр. .......7-6

  

   [57] - Dr.ing.W.v.OechelhДuser "Technische Arbeit einst und jetzt", стр. 28.

  

   Опять оказывается на лицо сложный, дифференцированный исполнительский механизм в предприятиях. Опять строгая согласованность и соразмерность частей становится вопросом жизни и смерти для предприятия. Вместе с тем капитал развивает необыкновенную эластичность. Совершается процесс концентрации отдельных видов производства под эгидой гигантских "смешанных" предприятий. Предприятия "чистые", специализировавшиеся на выработке какого-нибудь одного определенного продукта ведут упорную "войну за независимость" [58], но дело их проиграно. Концентрированные промышленные хозяйства, или, употребляя модный американский термин промышленные "комбинации" (combinations) последовательно поглощают их.

  

   [58] - Ср., напр., описание борьбы между "чистыми вальцовкам" и "смешанными предприятиями" (gemischte Werke), сделанное в книге H.Mannstaedt'a: "Die Konzentration in der Eisenindustrie und die lage der reine Walzwerke".

  

   Как должны отразится отмеченные нами явления промышленного мира на "высотах" идеологии?

   Сравнение новейшей организации фабрики с внутренним строением мануфактуры уже a priori диктует ответ: новая разновидность буржуазного миропонимания должна воспроизводить существенные черты миропонимания мануфактурной эпохи. И, действительно, обращаясь к фактам, мы можем подтвердить вполне основательность подобного заключения. Заглянем ли мы в область права, или искусства, или истории, или естественноисторических наук, или философии, всюду мы находим одно и то же: поворот в сторону субъективизма и идеализма [59].

  

   [59] - В области естественных наук об этом красноречиво свидетельствует, напр., неоламаркизм, с его культом "внутреннего фактора". Неоламаркизм противостоит дарвинизму - учению, сосредоточившему внимание на понятии "окружающей среды", учению, сложившемуся в эпоху "старой", "полуавтоматической" фабрики.

  

   Как и в классические дни мануфактурного производства, на первый план философия выдвигает проблемы об организме, "внутреннем факторе", "организующих началах", "гармоническом сочетании вещей".

   "Наивному реализма" опять приходится отправляться в могилу, а у "материи" снова конфискуется все то, что ей было возвращено совсем недавно. Таковы философские последствия поражения старой фабрики.

   Создается почва для возрождения старых философских авторитетов. Главнейшие системы мануфактурной философии усиленно комментируются, исправляются и в исправленных редакциях обслуживают задачи оправдания новейшего капитализма. "Назад к Канту!", "Конец девятнадцатого века стоит под знаком Канта!". Возникает широкое неокантианское движение, проникшее даже, как известно, в ряды социалистических партий. Приглядываются и к спинозизму: и в нем находят нечто, могущее оказаться весьма и весьма полезным для современности. Стараются использовать и Юма, и даже Беркли: не останавливаются перед почти полной реставрацией субъективного идеализма последнего.

   При этом необходимо различать два главных момента процесса воскрешения "старых богов".

   Первый из этих моментов отвечает периоду, когда новая фабрика конституировалась, совершала свои первые завоевательные шаги. Этот момент характеризуется преобладанием "кантианских" мотивов. Идеологи новой буржуазной группы сосредотачивают свое внимание преимущественно на выяснении внутренней структуры производственных организаций, на описании связей, устанавливающихся между отдельным факторами и элементами капиталистического производства. "Динамизм" последнего подчеркивается ими, но подчеркивается сравнительно весьма слабо. Усилившаяся "подвижность" капитала, лихорадочно быстрый рост новейшей техники обусловили собою симпатии означенных идеологов к тем из старых философов, в системах которых предпосылки динамизма получили большое развитие, чем у кенигсбергского профессора. Наступает второй момент в истории возрождения философии.

   "В ранние годы юности наивно-реалистическое мировоззрение автора было расшатано "Пролегоменами[60]" Канта. С этого момента началось все его критическое мышление. Последнее привело к тому, что автор очень скоро признал непостижимую "вещь в себе" иллюзией. Этим он вернулся к вдохновителям Канта - Беркли и Юму" [61]. Так исповедуется один из основателей наиболее модной в наши дни философской школы.

  

   [60] - Пролегомена, греч., введение в сочинении.

  

   [61] - Э. Мах: "Анализ и отношение физического к психическому", пер. Г.Котляра, стр.1.

  

   Неокантианство сменяется "поворотом" к системам "докантовского" мышления.

  

  

  

  

   Мы не будем излагать последовательно истории современной философии. Ограничимся тем, что отметим несколько эпизодов означенной истории, но эпизодов достаточно ярких и дающих надлежащее представление о курсе, принятом в последнее время идеологией авангарда промышленной, капиталистической буржуазии.

   В качестве первого примера мы возьмем философскую систему Вильгельма Вундта [62].

  

   [62] - ВУНДТ, ВИЛЬГЕЛЬМ МАКС (Wundt, Wilhelm Max) (1832-1920), немецкий физиолог, психолог, философ и языковед. Родился в Неккарау близ Мангейма 16 августа 1832. Изучал медицину в университетах Тюбингена, Гейдельберга и Берлина. В 1857 стал преподавателем, а с 1864 - профессором Гейдельбергского университета, в 1874 - профессор философии Цюрихского университета; в 1875-1917 - ординарный профессор Лейпцигского университета (в 1889-1890 - его ректор). Умер Вундт в Гросботене близ Лейпцига 31 августа 1920.

  

   При анализе ее, прежде всего, коснемся учения о "представлениях-объектах".

   Начальный этап всякого познания, учит Вундт, познание наивное. Для последнего не существует различия между представлением и объектом. Затем наивное познание уступает место познанию "рефлектирующему", размышляющему, которое противополагает объект представлению. Но при этом совершается крупная ошибка. Точка зрения рефлексии принимается за первоначальную, и с помощью ее думают достичь единства "мышления и бытия", - единства, якобы, раньше - до торжества рефлектирующего познания - никогда не существовавшего. Объект и представление квалифицируются рефлектирующим познанием, как два совершенно отличные друг от друга явления, объекты. Допускается возможность существования объекта вне нашего представления и, вместе с тем, возможность наличности представления, не зависящего от объекта. Но необходимо иметь в виду, что разделение объекта и представление мы получаем мысленно, разлагая первоначально цельное "представление-объект" на различные признаки. "Ведь само собой ясно, что, хотя рефлексия и способна производить отвлеченные разложения, но эти разложения лишь тогда доказывают раздельность самих объектов, когда действительно возможно доказать, когда продукты соответствующего рефлексии различения существуют в воззрении как раздельные, или хотя бы только как допускающие разделение. А этого нет именно в настоящем случае: объекта никогда нельзя отделить от представления, и представления - от объекта" [63]. Конечно, мы можем допускать существование предметов, в данный момент нами и даже вообще никем не представляемых: но этим предметам мы должны приписывать непременно свойства "представлений-объектов". То же самое следует сказать и относительно представлений: данное представление может не относиться непосредственно к имеющемуся на лицо предмету, ил "ко всякому представлению может присоединяться мысль, что содержащийся в нем объект не находится на лицо. Но в этом именно и состоит различие между фактическим отношением и точкой зрения рефлексии, что последняя основывает существование объекта лишь на мысли, присоединяющейся к представлению, тогда как на самом деле, представление всегда содержит в себе объект (курсив наш - В.Ш.), так что для устранения его непосредственного присутствия, очевидно нужно сперва абстрагирующее мышление" (ibid., ibid.).

  

   [63] - "Система философии", пер. А.М.Водена, стр. 58 (курсив наш - В.Ш.).

  

   Далее, раз мы, стоя на точке зрения рефлектирующего познания, допускаем первоначальную разделенность представления и объекта и объединение их уже в области мышления, то мы должны указать такие признаки, которые бы красноречиво свидетельствовали о действительном соответствии представления и объекта, об их "адекватности". Но этого сделать, категорически заявляет Вундт, никакая теория познания не может. В стремлении найти означенные признаки философия терпела всегда фиаско. "Перехода" от представления к объекту и от объекта к представлению (если принимать их за первоначально раздельные величины) установить решительно нельзя. И в изобретении понятия "вещи в себе" Вундт видит "окончательное признание этой неспособности найти соотношение между обоими фактами, между вполне знакомым фактом представления и вполне незнакомым фактом существования некоторого объекта наших представлений".

   Понятие непредставляемого объекта противополагается понятию безобъектного представления. И при этом между ними устанавливается известная связь: совершенно отличное от предмета представление, те не менее, указывает на предмет. "Вещь в себе" выставляется, как причина наших представлений. Но - возражает Вундт - отношение причины и следствия возможно лишь как отношение между однородными членами целого, данного нам в опыте: говорить же об отношении причинности между несоизмеримыми величинами, из которых одна находится по ту сторону опыта, не приходится. Более последовательности обнаруживают, по мнению Вундта, философы, придерживающиеся чисто идеалистических взглядов. Но и они впадают в ошибку: именно, они принимают форму "размышляющего" познания, от которой отправляются в своих построениях, за предпосылку самого познания. Для них субъект - первоначально данная величина, а предметы - его продукты или действия. Но субъект не "предшествует" объекту. Как тот, так и другой "выделяются из нераздельного представления-объекта лишь в тот момент, когда возникает рефлексия абстрагирующего мышления по поводу различных признаков упомянутого объекта".

   Однако возврат к "наивному" познанию немыслим. Единственное, что можно и должно сделать, это - предъявить к рефлексии два требования. Во-первых, следует остерегаться смешения понятий, характеризующих рефлексию, с первоначальным воззрением. Во-вторых, следует всегда давать себя ясный отчет в мотивах, определяющих рефлексию к различениям признаков представления - объекта, и производить оценку реального значения названных различений только исходя из означенных мотивов.

   Мотивы эти, поясняет Вундт, - психологического характера.

   Разложение представления-объекта на представление и объект обуславливается тем обстоятельством, что наши "внутренние", психические переживания - двоякого рода. Мы относим к представлениям то, что дается нам непосредственным опытом, и чего мы не можем произвольно ни создавать, ни изменять. Наоборот, элементы, говорящие о произвольной деятельности или воздействиях их на нас, относятся нами к хотению или чувствованию. "С одной стороны, мы подчинены связи, которая нам дана, а с другой - мы активно вмешиваемся в эту связь". На этой почве возникает взгляд, согласно которому хотение и представление решительно противополагаются друг другу, причем, представление определяется, как пассивное начало, как "способность" претерпевать, и воля - как начло активное, как способность оказывать воздействие на развитие "внешнего мира". Подобное разграничение психических элементов Вундт считает неосновательным: воля, в известных случаях, может играть пассивную роль, а представления - активную (иногда представления принуждают вою действовать в определяемом ими направлении).

   Двойственность нашей психической природы надо понимать не как антитезу двух независимых друг от друга, несоизмеримых начала - пассивного и активного, но как двойственность всего нашего внутреннего бытия, проявляющуюся в двойственности функций воли и представления. Мы можем рассматривать волю то как определяющую, то как определяемую, а представление то как данное нам, то как создаваемое нами. "Не тол