Неискренние старания премьера Столыпина привлечь в министерство общественных деятелей не увенчались успехом - по-видимому, они не могли договориться относительно приемлемой для них правительственной программы. Спасителей отечества у нас не видать, разве на Красной площади в Москве бронзовый Минин. Но он молчит. Он как будто кому-то что-то напоминает, но тщетно: потомки Минина ничего общего с предками не имеют. Вспомнишь невольно "Думу" Лермонтова о том, что
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И Лермонтов, и Фамусов со своей княгиней Марьей Александровной невольно приходят на ум, когда думаешь о "героях" сегодняшнего дня, которых зовут и никак не могут дозваться в министры, которые решились "обновить Россию мирными реформами" и все как будто оглядываются в то время, когда противная сторона стреляет из браунингов и идет коротать жизнь на Кару и в Сибирь. Россия превращается на наших глазах в какую-то "Республику Карла Маркса", и, пока наши обновители все шепятилятся, как бы им не измараться о министерский мундир Российской Империи, - голые марксисты, чего доброго, свезут куда-нибудь в старый сарай, в Археографическую комиссию, монумент Минина и воздвигнут на месте его бюсты Карла Маркса, Каутского и Энгельса и зажгут перед ними новые лампады. А обновители будут охать и охать: "Вот мы говорили", "вот, предвидели", "вот мы готовились спасать", но нам "помешали".
В чем же, однако, дело и зерно дела? Россия переживает неслыханный от начала истории ее перелом; правительство русское, эта осмеиваемая со всех сторон и со всех углов "бюрократия", сделала героическое усилие: отрекается от власти своей, от самовластия своего, видя, что действительно до хорошего это самовластие не довело Россию. И вот великим актом этого полуотречения от себя является наличный, действительно уже делаемый шаг к тому, чтобы смешать ряды свои с общественными и в парламенте, и, наконец, даже в администрации, как раньше в земстве. При чем тут "министерство" в его прежнем смысле? В их прежнем смысле министерства уже умерли. Теперь министерство - это тягость, это ответственность, это обязанность отвечать на самую ядовитую и бешеную критику, это вынужденность выслушивать оскорбительные слова, подозрения, упреки. Это - тяжелый крест в христианском смысле и пост часового около порохового погреба - в государственном смысле. Тут бездна шипов и ни одной розы. Пост этот всего на несколько месяцев и в счастливейшем случае на немного лет, не могущий ни обогатить, ни доставить титулов и почестей. Кому же он нужен, кроме страстотерпца, кроме действительно любителя Родины, который ради нее терпит все? Кроме пошлого глупца, никто не может и никогда не сможет упрекнуть человека, гражданина, члена партии: "Вы польстились на портфель министра". Уж какое тут польстились! Все равно, что взять змею в руки. Обольстительны теперь могут быть только должности директоров департаментов и самое высшее товарищей министра - должности, сохранившие свою стойкость в тихой заводи, где нет бурь, куда не доходит волнение. Итак, обновителям никто никогда не смог бы бросить и никогда не бросит серьезно упрека, что они "захотели попасть в министры", но все поняли бы ту очевидную истину, что они любят свое отечество и честно послужили ему в невыносимо трудную минуту, более: всякий понял бы, что они послужили доброю и незаменимою службою русскому конституционализму, чтоб упрочить новый государственный строй. Какие же соображения побудили их отказаться от предложенной им крайне ответственной, но вместе с тем и почетной роли?
Впервые опубликовано: "Новое Время". 1906. 22 июля. N 10903.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_ludi_nashego.html.