Писемский Алексей Феофилактович - Горькая судьбина

Взял да и пошел валять того да другого в зубы: нате, мол, вам, господа миряне, коли дураки вы такие.

  Молодой парень. Что ж вы так наши-то зубы оченно уж дешево ставите - коли он нас начнет бить, так и мы его станем.

  Бурмистр. Ты мне бей не бей его, а хоша свяжи, да бабу ослободи мне от него, потому самому, что не могу ее оставить при нем. Мне тут за ним не углядеть: с сего же дня она будет у меня во дворе, в особой келейке жить, коли я теперь за нее отвечать должон!

  Ананий Яковлев. Будто?

  Бурмистр. Ну да, будто!

  Ананий Яковлев. Будто?.. А ежели я скорей по уши в землю ее закопаю, чем ты сделаешь то! (Колотя себя в грудь.) Не выводи ты меня из последнего моего терпенья, Калистрат Григорьев: не по барской ты воле пришел сюда, а только злобу свою тешить надо мной; идем сейчас к господину, коли на то пошло.

  Бурмистр. Ну да, так вот сейчас и пойдут. Сидишь и тут хорош!

  Ананий Яковлев. Не станут с тобой тут сидеть; ты к тому только, видно, и ведешь человека, что либо мне, либо тебе остаться жить на свете. Побереги ты своих седых волос!

  Бурмистр. Ничего я тебя не боюсь, власти твоей не хватит ничего сделать ни мне, ни бабе твоей!

  Ананий Яковлев. Бабе моей! Когда она, бестия, теперь каждый шаг мой продает и выдает вам, то я не то, что таючись, а середь белого дня, на площади людской, стану ее казнить и тиранить; при ваших подлых очах наложу на нее цепи и посажу ее в погреб ледяной, чтоб замерзнуть и задохнуться ей там, окаянной!

ЯВЛЕНИЕ VII

   Те же и Лизавета, быстро появляется из-за перегородки со

   всклокоченной головой, в худом сарафанишке и босиком.

  Лизавета. Нету! Нету!.. Не бывать по-вашему никогда!.. Довольно вы надо мной поначальствовали... Я вот, господин бурмистр, теперь заявляю вам - он тиранил меня, а что напредь еще сделает, неизвестно то: сам про то не сказывает...

  Ананий Яковлев (опуская руки). Лизавета, уйди... Бога ради, уйди, оставь меня при моем деле.

  Лизавета. Это не ваше дело, а мое! (Обращаясь к мужикам.) Все вы, может, видели, как я повенчана-то за него была... в свадебных-то санях почесть что связанную везли. Честь мою девичью мне легче бы было кинуть разбойнику в лесу, чем ему - так с меня спрашивать тоже много нечего: грешница, али праведница через то стала, а что стыд теперь всякой свой потеряючи, при всем народе говорю, что барская полюбовница есть, и теперь, значит, ведите меня к господину - последней коровницей али собакой, но при них быть желаю, а уж слушаться и шею свою подставлять злодею своему не хочу. Он теперь обувку и одежду обобрал - не остановит меня то, уйду к барину... (Начинает искать на голбце и по лавкам платье себе.)

  Ананий Яковлев. Лизавета, еще раз тебе говорю, не делай ты этого.

  Бурмистр. Нечего тут, не делай. (Молодому парню.) Дай ей своего полушубка и сапог, - до усадьбы только довести ее.

  

  

   Молодой парень отвечает ему

  

  

   на это только диким взглядом.

  Ананий Яковлев (обращаясь к мужикам). Господа миряне! Что же это такое? Заступитесь, хоша вы, за меня, несчастного! Примените хоша маненько к себе теперешнее мое положенье: середь белого дня приходят и этакой срам и поруганье чинят. (Становится на колени.) Слезно и на коленях прошу вас, обстойте меня хоша сколько-нибудь и не доводите меня до последнего. Бог вас наградит за то... (Кланяется общим поклоном всему миру в ноги.)

  Федор Петров. Я, друг любезный, это что? Ничего: по тебе говорить надо!.. (Лизавете.) Как же ты, мужняя жена, сходишь от мужа и как ты смеешь то! Ты спроси, позволит ли и барин те сделать это.

  Бурмистр. Позволено, коли делают. Старый черт, суется туда же. (Молодому парню.) Говорят тебе, скорей разболокайся и давай полушубок и сапоги.

  Молодой парень. Нет у меня про это ни полушубка, ни сапогов. (Быстро уходит.)

  Бурмистр. О, дьявол, грубиян-народ! На, Лизавета, надевай мою сибирку. (Снимает с себя сибирку.)

  Лизавета. Давайте, судырь! Я в нее младенца, красавчика моего заверну, а сама и так добегу: мне ничего. (Проворно уходит за перегородку.)

  Ананий Яковлев (вскакивая и вбегая за ней). Не дам я тебе младенца!

  Бурмистр. Черт, прибьет еще бабу-то!.. Свяжите его, ребята, сейчас же!

  

  

   Никто из мужиков не трогается.

  Голос Лизаветы. Подай младенца, подай, а то ослеплю тебя.

  Голос Анания Яковлева. Ах ты, бестия, смела еще руку свою поднять на меня. На, вот, тебе твое поганое отродье!

  

  

  

  Раздается страшный удар

  

  

   и пронзительный крик ребенка.

  Голос Лизаветы. Батюшки, убил младенца-то.

  Бурмистр. Согрешили грешные! Говорил вам, кажется, черти-дьяволы, вяжите его. (Бьет по шее рябого мужика.)

  Рябой мужик. Чего вязать-то?.. Давайте веревку-то... Где веревка-то?

  Давыд Иванов (стаскивая с полицы веревку). На, вот те веревку-то, входи туда!

  Рябой мужик. Чего входить?.. Цапнет топором еще, пожалуй. Сунься-ко сам.

  Голос Лизаветы. Батюшки, совсем уж не дышит, вся головка раскроена!

  Выборный (несмело заглянув в дверь). Ничего, значит, не цапнет: окно высадил и убег.

  Бурмистр. Караул! Бей скорей в набат и ловите его, окаянный народ!.. Что теперь барин-то с нами сделает - пропали наши головы!..

  

  

  

   Занавес падает.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

  

  

  Зала в доме Чеглова.

ЯВЛЕНИЕ I

   Стряпчий сидит и пишет за столом. У того же стола сидит

   исправник. Перед ним стоит бурмистр.

  Исправник. Отвечать, конечно, что будете, отчего не остановили его и не заарестовали.

  Стряпчий. Удивительное дело это, каким образом у целой деревни один мужик убежал!

  Бурмистр. Оробели, ваше благородие, так совершенно, что оробели: я в те поры, как он в окно-то махнул, почесть две версты за ним бежал, так он обернется да и грозит: "Только кто, говорит, подойди ко мне, так живой на месте не останется". Я, ваше благородие, человек тоже уж немолоденький: мне не очень с ним совладать; они вон пудов по семи говядины на башке носят.

  Исправник. Где он, каналья, может скрываться?.. Другая ведь уж неделя теперь пошла...

  Бурмистр. Поблизости ему, ваше благородие, тут быть негде; он бы давно уж себя заявил. Я по первоначалу-то и ждал, что он либо селенье выжжет, либо над нами кем что сделает; а коли все благополучно, так наверняк надо полагать, что в Питер махнул: мало там разве беспашпортных-то проживает. Старуха, теща его, сказывала, что у него тысяча целковых в кармане было, с экими деньгами везде спокойно проживет; а ты вот за него мучься и отвечай. Только теперь на вашу милость и надежду мы полагаем, коли вы защитите и помилуете нас.

  Стряпчий (ядовито). Нам тут много делать нечего - старше нас член есть. Губернаторских-то молокососов нынче этих развелось. Всю дорогу мне в тарантасе объяснял, как он тут всю подноготную выкапывать хочет.

  Бурмистр. Позвольте, сделайте милость!.. Хошь, конечно, мы теперь точно мужики - народ необразованный, а все тоже маненько понимать можем так, что господин этот чиновник смешнеющий: другой день теперь изволит ходить и под окнами по избам подслушивать, как будто кто из вотчины может что про господина сказать. Вон и Сергей Васильич приказать мне изволили: "Поди, говорит, Калистрат, переговори с господином исправником и господином стряпчим, а что, говорит, с этим губернаторским чиновником я и дела никакого иметь не хочу - не стоит он того!"

  Исправник. Сергею Васильичу хорошо на нас указывать, а тут как после что выдет, так он и в стороне.

  Стряпчий. Мало еще, что в стороне, да первый еще тебя перед губернатором подлецом и взяточником и облает... Не с сего дня мы его знаем.

  Бурмистр. Позвольте, ежели теперича таким манером, так Сергей Васильич и знать про то совершенно не должен: мне не то что как другому вотчино-начальнику, барину, что ли, докладывать, али с вотчины по грошам да по гривнам сбивать надо. Вон я сейчас полтораста целковых имею и представляю их. Делить только, дурак, не умею как, а деньги готовы. (Кладет торопливо из кармана на стол 150 целковых.)

  Исправник. Брать-то бы еще, братец, пока не за что: ничего еще не сделали.

  Бурмистр. Да это не то, что за дело какое-нибудь, а так только из уважения моего к вам... приношу и земно о том только кланяюсь, принять их и не побрезговать.

  Исправник. Для чего брезговать - не поганые... (К стряпчему.) Берите, получайте, сколько вам следует.

  Стряпчий (продолжая писать). Не знаю-с я, сколько мне, по-вашему, следует.

  Исправник. Как же не знаете: всегда, кажется, с вами по-братски делили пополам, вот и тут 75 рублей ровно - берите... (Подвигает стряпчему деньги; тот проворно и молча сует их в жилеточный карман и снова продолжает писать.) Человечек уж - нечего сказать!.. (Обращаясь к бурмистру с ласковостью.) Да что барин-то в самом деле болен, али так?

  Бурмистр. Оченно нездоровы! Горячка, сказывают... как тогда встревожились... слегли... все хуже и хуже... не знаем, и жив останется ли, - подлец и разбойник, что наделал... (Увидя входящего сотского с палкою и бляхою на груди.) Что те надо! Дурак! Лезет.

  Сотский. Народ тамотка согнал.

  Исправник (стряпчему). Давайте спрашивать пока: что ж нам его дожидаться-то.

  Стряпчий. Спрашивайте.

  Бурмистр. Со старухи Матрены, может, ваше благородие, изволите начать.

  Исправник. Да хоть с Матрены.

  Бурмистр (сотскому). Давай сюда Матрену.

  

  

  

   Сотский уходит. А насчет болтовни, ваше высокоблагородие, вы и опасаться не извольте. Сами можете увидать: у меня не то, что старшим всем на рот замки повешены, а какие малые ребята были, так я и тех всех велел верст за тридцать отседова увезти, чтобы лишнего не наболтали.

ЯВЛЕНИЕ II

  

   Матрена, робко входя, а за ней и сотский.

  Бурмистр. Подходи тут ближе!.. Что рыло-то уж больно в землю уткнула...

  

  

  

   Матрена подходит.

  Исправник. Как тебя зовут?

  Матрена (то глядя на потолок, то себе на ноги). Ну, батюшко... Господи.

  Исправник (повторяя). Как тебя зовут?

  Бурмистр. Матреной, ваше высокородие, верно так-с, - извольте писать.

  Исправник. Да точно ли?

  Бурмистр. Точно так - помилуйте, станем ли обманывать; для чего это.

  

  

  

   Стряпчий пишет.

  Исправник. Сколько тебе от роду лет?

  Матрена (дрожа всем телом). Ну, батюшко... сударики мои.

  Бурмистр. Да, старый пес, сказывай... что и того не говоришь.

  Матрена (со страхом взглядывая на него). Я, батюшко, что!.. Помилуйте.

  Бурмистр. Стара, ваше благородие, извольте писать. Живет только старая кочерга, а что оченно стара; на седьмой десяток, поди, идет...

  

  

  

   Стряпчий пишет.

  Исправник. Какой ты веры и бываешь ли на исповеди и у святого причастия?

  Матрена (продолжая дрожать). Ну, батюшко, вестимо что...

  Исправник. Что же такое вестимо?

  Матрена. Вестимо, батюшко.

  Бурмистр. Бывает, ваше благородие, извольте писать: и в великий пост, и в Успенки, чай, исполняет это... Давно уж, тоже, поди, к савану-то себя готовит.

  Исправник (почесывая в голове). Каким это образом, бабушка, у тебя зять младенца-то убил?

  Матрена (еще больше задрожав). Я, батюшко, что!.. Господи!

  Бурмистр. Ее не было, ваше благородие, совершенно так, что не было... Сказывай, что ли, дьявол эдакой, что тебя не было там.

  Матрена. Не было, господин бурмистр, не было.

  Стряпчий (пишет). Не было, так не было.

ЯВЛЕНИЕ III

   Те же и чиновник особых поручений - молодой человек с

   выдавшеюся вперед челюстью, в франтоватом вицмундире, с

   длинными красивыми ногтями и вообще, как видно, господин

   из честолюбивых, но не из умных.

  Чиновник (сотскому). Там я мужика привел!.. Задержать его, чтоб ни с кем тут не столкнулся... (Подходит с важностию к столу.)

  Исправник (с некоторым подобострастием). Мы уж, извините, начали без вас.

  Чиновник. И что же?

  Стряпчий (молча пододвигая к нему бумагу). Показание вот-с!

  Чиновник (пробежав бумагу). Гм! Ничего-незнайка, по обыкновению. Ну, ты у меня, старая, будешь знать.

  Матрена. Батюшко, господи!.. Виновата... (Кланяется ему в ноги.)

  Чиновник (толкая ее ногой). Прочь! Еще тут с поклонами!.. Нечего с ней проклажаться: вытащите ее и позовите сюда жену убийцы. (С важностью садится на председательское место.)

  Бурмистр (сотскому). Волоки ее, паря, и позови сюда поскорей Лизавету.

  

  

  

  Сотский уводит Матрену.

  Чиновник (взмахнув глазами на бурмистра). Ты что тут за распорядитель и зачем здесь в следственной каморе?

  Бурмистр (струся). Так как, значит, ваше высокородие, народ тоже, теперича, привел сюда.

  Чиновник. Это дело земской полиции, а не твое... (Сильно вскрикивая.) Пошел вон!

  

  

   Бурмистр мгновенно скрывается;

  

  

  навстречу ему сотский вводит Лизавету.

  Чиновник. Что ты ее ведешь таким образом? Оставь ее!

  Сотский. Никак на ногах-то, ваше высокородие, не стоит: все, вон, и на помосте-то тут валялась.

  Чиновник (строго официальным тоном). Ты ли жена Ананья Яковлева?

  Лизавета. Я... грешница, грешница... (Склоняет голову.)

  Чиновник (еще строже). С кем ты прижила незаконного ребенка?

  Лизавета (с тоской, разрывая рубашку). Нету его, батюшка, моего красавчика, нету! Убили, отняли его у меня!.. (Склоняет еще более голову и, вырываясь из рук сотского, падает.)

  Чиновник. Держи ее, дуралей!

  Сотский (поднимая ее). Что все падаешь? Постой хоть немного перед начальством-то!

  Чиновник. Притворщица какая, а?

  Исправник. Какое уж тут притворщица... человек совсем, как видно, ошеломленный.

  Сотский. В те поры, ваше благородие, как младенца-то убили, как ухватила его: руки окоченели... Я прибежал и едва, почесть, выцарапал его у ней, а теперь только то и вопит, что грешница да грешница... В рассудке что ли маненько тронулась?

  Чиновник. Я приведу ее в рассудок. Она у меня сейчас опомнится. Я не из чувствительных и все знаю, как дело шло и происходило, сколько тут ни замазывали. Не пускать ее и посадить вот тут на кресло и позвать этого мужика из сеней... Я ей вотру в рожу краску, коли она совсем ее потеряла.

  Сотский (отводя в сторону Лизавету и заглядывая в дверь). Кликните, ребята, Никона. (Сажает Лизавету на кресло.) Ну, садись вот тут... не хочешь ли водицы испить?

  

   Лизавета бессмысленно на него взглядывает

  

  

   и начинает опять всхлипывать.

  Сотский. Ну-ну, не стану: нишкни только!

  Чиновник (со злобою глядя на них). Ах, вы, шельма народ! Я всех вас переберу и земскую полицию тут же вместе... только пакости и мерзости заведены по всему уезду: убийство сделали да и убийцу убрали, чтобы совсем концы спрятать.

ЯВЛЕНИЕ IV

  

  

  

   Те же и Никон.

  Никон (показываясь в дверях и обращаясь к мужикам). О черти-дьяволы, право! Я завсегда могу быть перед господами чиновниками, - что вы?

   В это время показывается Золотилов Никон вытягивается.

  Золотилов. Позвольте, господа, мне побеседовать тут. Я, как местный предводитель, имею, кажется, на это некоторое право.

  Чиновник. Сделайте одолжение... (К Никону.) Поди сюда...

  

  

   Тот подходит неровными шагами.

  Говори, что ты мне давича рассказывал.

  Никон. Говорить надо-то, ваше высокородие, по-божески, значит: с Анашкой мы, теперича, ехали... мало разе у нас пановшины-то с ним было. Пьяный человек, известно, ваше благородие, колобродит.

  Исправник (покачав головой). Сам-то бы лучше зенки-то хорошенько продрал; а то, ишь, рожа-то у канальи: чертей в лесу пугать.

  Никон. Это верно так, ваше высокородие, потому самому, что я человек порченый: первый, может, мастер в амперии был, а чтобы, теперича, хозяина уважать... никогда того не моги: цыц! Стой! Слушай, значит, он моей команды... так ведь тоже, ваше высокородие, горько и обидно стало то: "На-ста, говорит, тысячу целковых и отшути ему эту шутку..." Человек, значит, и погибать чрез то должен, - помилуйте!

  Чиновник. Имел ли господин ваш связь с женой Ананья?

  Никон. Было, ваше высокородие, совершенно так, что происходило это: барин у нас, помилуйте, молодой, ловкий... А баба наша, что она и вся-то, значит - тьфу! - того же куричьего звания: взял ее сейчас теперь под папоротки, вся ее и сила в том... Барин мне, теперича, приказывает: "Никашка, говорит, на какую ты мне, братец, бабу поукажешь..." - "Помилуйте, говорю, сударь, на какую только мановением руки нашей сделаем, та и будет наша..." Верно так!

  Чиновник (перебивая его). Действительно ли эта женщина имела незаконного ребенка?

  Никон. Пригульной, ваше высокородие, мальчик был: не сказывают только, потому самому, что народ эхидный... Мы-ста да мы-ста; а что вы-ста? Мы сами тоже с усами... У меня, ваше высокородие, своя дочка есть... "Как, говорю, бестия, ты можешь?.. Цыц, стой на своем месте..." Потому самому, ваше высокородие, что я корень такой знаю... как сейчас, теперь, обвел кругом человека, так и не видать его... хошь восемь тысяч целковых он бери тут, не видать его.

  Исправник (махнул рукою). Черт знает, что такое городит.

  Чиновник (стряпчему). Запишите его показание...

  

  

   Тот только взглядывает на него.

  Золотилов. Я полагаю, господа, что нельзя этого записывать, потому что он мертвецки пьян, на ногах не стоит.

  Никон (приосанясь). Никак нет-с, помилуйте! Я только то, что человек, значит, нездоровый: московской части, теперь, третьего квартала, в больнице тоже семь месяцев лежал, а там, как сейчас привели нашего брата, сейчас его в воду, в кипяток самый, сажают, за неволю, батюшка, Сергей Васильич, у кажинного человека расслабят всякие суставы в нем какие есть.

  Чиновник. Молчи! Это, наконец, не служба, а каторга становится.

ЯВЛЕНИЕ V

  

  

  

  Те же и Давыд Иванов.

  Давыд Иванов. Ананья, ваше благородие, я поймал и привел.

  

  

   Чиновник встряхивает головой.

  Исправник (с удовольствием). Ну, вот, слава богу.

  Сотский (крестясь). Слава те, господи!

  Золотилов (Давыду Иванову с неудовольствием). Где же ты поймал его?

  Давыд Иванов. Я, батюшко, Сергей Васильич, виноват тоже, значит: на своей полоске боронил, глядь, он и выходит из-под Утробина, из лесу. "Давыд Иванов, говорит, начальство меня ищут?" - "Ищут, говорю, брат". - "Веди, говорит, меня к ним, хочешь связанного, а хочешь так..." - "Что, я говорю, мне тя связывать".

  Чиновник. Кто ж ему тут пристанодержательствовал?

  Давыд Иванов. Об этом, ваше благородие, тоже разговору не было. Я тоже-тка все поодаль от него шел... опасно было: человек в эдакой отчаянности, пожалуй, что и сделает над тобой.

  Чиновник (сотскому). Поди, введи его сюда!

  Сотский. Как ее-то, ваше благородие, прикинуть тут. Все вон понаваливается: попридерживаешь ее маненько.

  Чиновник (вскрикивая). А хоть бы она сквозь землю провалилась, дурак эдакой.

  Исправник (вставая). Бурмистр его может привести. (Подходя к дверям.) Скажите Калистрату, чтоб ввел сюда Ананья.

  Чиновник. С кандалами на руках и на ногах.

  Исправник (повторяя). Скованным.

  Голос за стеной. Слушаем, ваше благородие.

  Чиновник (стряпчему). Что же вы?

  Стряпчий. Пишу-с, только как ведь тут, - я не знаю...

  Золотилов (вставая на ноги). Я опять вам повторяю, господа, что нельзя этого писать. В противном случае я войду с отдельным мнением.

  Чиновник. Я в вашем мнении совершенно не нуждаюсь.

  Золотилов. А я вас буду просить нуждаться в нем. Если бы дело шло о какой-нибудь пропавшей лошади или корове, вы бы могли быть свободны в ваших действиях - законных и незаконных; но когда оно касается дворянства, которому я имею честь служить, я всегда тут буду иметь свой голос. Господин исправник, вы тоже избраны нами, а потому не угодно ли вам сказать ваше мнение.

  Исправник (струся). Пьяных, конечно, что-с, не велено спрашивать.

  Золотилов. Но кроме этого, господа, поймите вы: главное то, что вы тут пьяницу мужика ставите на одну доску с дворянином, который, смею вас заверить, ничем не запятнал себя в уезде...

  Чиновник (перебивая его). Я служу правительству, а не дворянству, и во всяком случае прошу вас прекратить наш спор, потому что убийца приведен.

ЯВЛЕНИЕ VI

   Показывается Ананий Яковлев с кандалами на руках и на

   ногах. Выражение лица его истощенное и совершенно

   страдальческое. В дверях набивается толпа мужиков и баб.

  Одна из баб. Какой, мать, худой да ненарядный стал.

  Мужик. Сам пришел - ну-ко?

  

  

  Ананий Яковлев прямо подходит к столу.

  

  

   Бурмистр становится поодаль.

  Чиновник (оглядывая Анания). Молодец славный! Хоть тысячу плетей, так вынесет. (Исправнику.) Опросите его заголовок!

  Исправник. Сколько тебе от роду лет?

  Ананий Яковлев. Тридцать бы словно шесть минуло.

  

  Лизавета, услышав голос мужа, начинает всхлипывать.

  

  

   Ананий Яковлев вздрагивает.

  Сотский (унимая ее). Ну, полно, полно.

  Исправник (Ананью Яковлеву). Какой ты веры и бываешь ли на исповеди и у святого причастия?

  Ананий Яковлев. Веры церковной, и ко святым тайнам ходил тоже в Питере кажинный год.

  

  

  Лизавета еще сильнее начинает рыдать

  

  

   и вытягивается всем телом.

  Сотский (Лизавете). Перестань, - право нишкни; а то хуже-тко накажут.

  Ананий Яковлев (бледнея и нетвердым голосом). Прикажите, ваше высокородие, ее, несчастную, отсюда вывести: и мне-то уж тоже оченно непереносно.

  Чиновник (злобно смотря на него). Нет-с, я этого не сделаю; а нарочно буду ее держать, чтобы ты совесть почувствовал и говорил правду.

  

   Ананий Яковлев потупляет только голову. Где ж ты все это время пробывал?

  Ананий Яковлев. В лесу на пустошах жил.

  Чиновник (значительно). Я думаю. Кто ж тебе туда пищу доставлял?

  Ананий Яковлев. Какая уж пища, - кто ее доставит? В первый-то день, только как уж очень в горле пересохнет, таки водицы изопьешь; а тут опосля тоже... все еще, видно, плоть-то человеческая немощна... осилит всякого... не вытерпел тоже... и на дорогу вышел: женщина тут на заделье ехала, так у ней каравай хлеба купил, только тем и питался.

  Чиновник. Зачем же сдался? Жил бы там в пустыне, питался акридами.

  Ананий Яковлев. Не жизни, судырь, я тамотка искать ходил, а смерти чаял: не растерзают ли, по крайности, думал, хотя звери лесные... от суда человеческого можно убежать и спрятаться, а от божьего некуда!

  Чиновник. Гм! Философ какой! А давно ли и с кем именно жена твоя имела связь?

  

  

  

  Ананий Яковлев молчит.

  Чиновник. Может быть, с барином?

  Ананий Яковлев (краснея и потупляя глаза). Ничего я того, судырь, не знаю... и, кажись, это и к делу вовсе не касающееся.

  Чиновник. А, не касающееся! Вследствие чего же ты убил младенца?

  Ананий Яковлев (еще ниже потупляя голову). Убил... что дело в азарте было.

  Чиновник. А от чего же самый азарт этот произошел?

  Ананий Яковлев (тяжело вздыхая). От того, что я с малолетства, видно, окаянным человеком на свете был: на всякую малость гнев свой срывал да не сдерживал себя; все это теперь чувствуешь и понимаешь, как ад-то кромешный разверзся перед тобою со всех сторон.

  Чиновник. Об аде помышляешь, а сам лжешь. Взгляни-ка на образ и повтори, что ты сказал.

  

  

   Ананий Яковлев потупляет глаза. Ну, гляди же! Ах ты шельма, мерзавец! Ни бога, ни совести!.. (К Никону.) Поди, уличай его!

  Никон. Что мне, ваше благородие, уличать его?.. Нечего! Не очень они нас, стариков, слушают... ты его наставляешь на хорошее: "Делай-мо, паря, так и так..." - так он тебя только облает... Я сам, ваше благородие, питерец коренной: не супротив их, может, человек был; мне тоже горько переносить от них это, - помилуйте! (Плачет.)

  Чиновник. Ты говорил, что жена его была в связи с барином?

  Никон. Али нету? Она сама, ваше благородие, тут сидит... Что не говоришь?.. Сказывай, чертовка!.. Нам вас тоже прикрывать не из чего!.. Немного, ваше благородие, от них вина-то видели... свое пьем, - верно так! Вон он из Питера пришел... полштофчиком поклонился, да и шабаш на том.

  

  

   Лизавета снова начинает рыдать.

  

  

  

  Сотский зажимает ей рот.

  Чиновник. О черт, кричит тут! Выведите ее.

  Сотский (уводя Лизавету). Пойдем: экая какая ты!..

  

  Ананий Яковлев смотрит с чувством вслед за женою.

  Чиновник (указывая Ананию Яковлеву на Никона). Что ж? Возражай ему!

  Ананий Яковлев. Нечего мне, судырь, возражать, пускай болтает, что хочет; а я только то и знаю, что мой грех до меня, видно, пришел, и никто тому не причинен.

  Золотилов. Эти слова его, господа, не угодно ли вам записать?

  Чиновник. Нет, не угодно; потому что я знаю других сообщников. (Показывая на бурмистра.) Вон один тут налицо. (Колотя по столу.) Ты у меня, рожа твоя подлая, сегодня последний день не в кандалах, и одно твое спасенье, если ты станешь говорить правду.

  Бурмистр (бледнея). Мне, ваше благородие, лгать тоже тут не гляче, - дело мое стороннее!.. Как перед богом, так и перед вами доложить, что я ни про што, почесть, тут совершенно неизвестен.

  Чиновник (вставая и подходя к нему). А! Ты неизвестен, неизвестен!..

  Бурмистр (пятясь). Совершенно так, ваше благородие.

  Чиновник. Неизвестен, борода твоя скверная!!. (Хватая его за бороду и таская.) Неизвестен, как приходил к нему с народом и уводил от него насильно жену!..

  Бурмистр (вставая на колени). В том точно что, ваше благородие, виноваты, значит... Мы люди подчиненные, сами изволите знать; что прикажут нам, то мы и делаем.

  Чиновник. Значит, ты приходил к нему?

  Бурмистр. Помилуйте, ваше благородие, господин теперь приказывает, чтоб он бабу не забижал, а он промеж тем бьет и тиранит ее... должен же я, по своей должности проклятой бурмистерской, был остановить его.

  

  

  Золотилов показывает бурмистру кулак.

  Чиновник (обращаясь к Ананью). Как же ты говоришь, что никто в твоем деле не причинен?

  Ананий Яковлев (с презреньем взглядывая на бурмистра). Коли говорит на себя, пускай по его будет... а я ничего того не помню и не знаю.

  Чиновник (пожимая плечами). О-то дурак, дурак!

  Бурмистр (вставая). Ваше благородие, теперь бить да наказывать ни за што изволите... За неволю наболтаешь, чего никогда отродясь и не бывало...

  Чиновник (повертываясь к нему). Опять уже не бывало - а?.. Сотского сюда, коли так... давайте мне сотских сюда...

  

  

  

   Сотский является. (Показывая на бурмистра.) Заковать его сейчас в кандалы и в холодную избу посадить.

  Сотский. Нарукавников-то других, ваше благородие, нету.

  Чиновник (колотя его). Ты у меня, бестия, где хочешь возьми да закуй его.

  Сотский (струся). Пойдемте-с.

  Бурмистр. Хоша на огне, ваше благородие, палить прикажите, - я ни в чем тут не виноват.

  Чиновник (ударяя себя в грудь). Иди, говорят тебе, покуда я не убил тебя на месте.

ЯВЛЕНИЕ VII

  Чиновник (некоторое время ходит по комнате в сильном азарте, а потом обращается к Ананью). А ты - дурак, совершенный дурак! Пойми ты, рожа твоя глупая, что когда ты докажешь, что у жены твоей был незаконный ребенок, ты наказанье себе облегчишь: вместо того, чтоб тебя, каналью, отдать под кнут, сошлют, может быть, только на покаяние.

  Ананий Яковлев. Все это, судырь, я сам оченно знаю, но и себя тоже чувствуешь: ежели паче чаяния, что и сделали они супротив меня, не мне их судьей и докащиком быть: мой грех больше всех ихних, и наказанье себе облегчить нисколько того не желаю; помоги только бог с терпеньем перенесть, а что хоша бы муки смертные принять готов, авось хоша за то мало-мальски будет прощенье моему великому прегрешенью.

  Чиновник. Нет, ты не богу, а тому же дьяволу хочешь служить, потому что подкуплен.

  Ананий Яковлев (горько улыбаясь). Не для чего мне, судырь, теперь ни на какой подкуп идти: я вот свои, кровным трудом нажитые, 500 целковых имею и те представляю... (Вынимая и кладя деньги на стол.) Так как теперь тоже, может, доступу ко мне не будет, так я желаю, чтобы священник наш их принял. Дело мое они знают и как им угодно: младенца ли на них поминать, в церковь ли примут, али сродственникам - семейству моему - раздадут, - ихняя воля; а мне они не для чего.

  Чиновник. Какой благочестивый! Ах, вы окаянный народец! Человека убил да свечку потолще поставил и думает, что бог простит ему. Нет, он лучше бы помиловал тебя, как бы ты говорил правду.

  Золотилов. Какую еще правду ему говорить? Вы бьете и сажаете в кандалы людей, заставляя их пристрастные показанья делать, обещаете преступнику облегчить наказанье с тем только, чтоб он оговаривал... (Обращаясь к стряпчему и исправнику.) Не угодно ли, господа, обо всем этом составить особое постановление?

  Чиновник (вставая и беря фуражку). Сколько вам угодно, я ничего не боюсь и сейчас еду к губернатору, потому что тут все в стачке: и мужики и чиновники. Пускай пришлют, кого хотят... (Уходит.)

  Исправник. Вот дурак-то! Наболтает он тут: пропадешь ни за грош.

  Золотилов. Никогда этого быть не может. Я сам поеду к губернатору и объяснюсь... Нельзя же какому-нибудь мальчишке-молокососу выдавать дворянина с руками и ногами.

  Исправник. Известно что-с.

ЯВЛЕНИЕ VIII

  

  

  

   Те же и сотский.

  Сотский. Господин чиновник, ваше благородие, Ананья приказал беспременно, чтоб сейчас в острог под караулом справить.

   Все потупляются. Ананий Яковлев слегка бледнеет. Между

   тем в комнату набираются мужики и бабы, и между ними

   Матрена вводит под руку Лизавету.

  Исправник. А бурмистра что же? Тоже?

  Сотский. Бурмистра, ваше благородие, они простили-с... Раз пятнадцать, пожалуй, им в ноги поклонился: "Коли, говорит, начальство теперь станет меня спрашивать, я все доложу".

  Исправник. Гм?.. Собирайте, значит, подводу. (Ананью.) Отправляйся, братец, делать нечего.

  Ананий Яковлев. Позвольте, ваше благородие, поклониться народу.

  Исправник. Сделай милость.

  Ананий Яковлев (кланяется). Простите меня, христиане православные!.. (Начинает со всеми целоваться и с первым бурмистром, а потом и с прочими мужиками.)

  Давыд Иванов. Прощай, Ананий Яковлич... виноват, брат, что привел тя... сам просился.

  Никон (обливаясь слезами). Все там, Анаша, будем, все - до единова.

   Ананий подходит к матери и жене. Та бросается ему

   сначала на руки. Он целует ее в голову. Она упадает и

   обнимает его ноги.

  Ананий Яковлев. Отнимите ее маненько... (Потом прощаясь с Матреной.) Прощайте-с... благословите, коли не очень гневаетесь.

  

  Матрена его крестит. Он снова, обращаясь к народу. Еще раз земно кланяюсь: не помяните меня окаянного лихом и помолитесь о моей душе грешной! (Уходит.)

   Все его провожают; Матрена с другими бабами начинают

   выть: "Уезжает наш батюшка, отходит наше красное

   солнышко".

  

  

  

   Занавес падает.

ПРИМЕЧАНИЯ

  

  

  

  ГОРЬКАЯ СУДЬБИНА

  Впервые драма напечатана в "Библиотеке для чтения", 1859, No 11. Точных данных о начале работы автора над драмой не сохранилось. Как видно из письма И.А.Гончарова к П.В.Анненкову от 20 мая 1859 года, к этому времени было написано не менее первых двух действий драмы: "Сегодня я... попал вечером к Писемскому... Он пишет драму, один акт которой читал всем оставшимся после Вас, между прочим, и Тургеневу. Драма из крестьянского быта: мужик уезжает в Питер торговать, а жена без него принесла ему паренечка от барина. А мужик самолюбивый, с душком, объясняется с барином, шумит; жена его не любит, но боится. Силы и натуры пропасть: сцены между бабами, разговоры мужиков - все это так живо и верно, что лучше у него из этого быта ничего не было"*. После смерти писателя, в 1881 году, его вдова и сын записали данные, относящиеся к лету 1859 года: "Он жил около Петербурга на даче, когда были написаны первые три акта. Гуляя однажды вечером, он встретил Мартынова и зазвал его послушать трагедию. Прослушав написанные три акта, Мартынов пришел в восторг. "Как ты думаешь, могу ли я сыграть Анания?" - спросил он. Алексей Феофилактович, зная до того времени Мартынова за превосходного комика, весьма удивился такому вопросу и усомнился в способности Мартынова сыграть эту роль; но последний утверждал обратное и хотел непременно, чтобы эта роль была дана ему. "А как ты намерен окончить пьесу?" - снова спросил Мартынов. - "По моему плану, - отвечал Писемский, - Ананий должен сделаться атаманом разбойничьей шайки и, явившись в деревню, убить бурмистра". - "Нет, - возразил Мартынов, - это нехорошо! Ты заставь его лучше вернуться с повинной головой и всем простить". Эта мысль так понравилась Алексею Феофилактовичу, что он изменил план и окончил пьесу, как указано было Мартыновым"**. Вариант этого же рассказа, восходящий непосредственно к самому Писемскому, записан А.Н.Витмером***. Закончена драма была 19 августа 1859 года, как указано в журнальной публикации. 9 октября драма была представлена в С.-Петербургский цензурный комитет, в котором рассмотрение ее было поручено историку С.Н.Палаузову. Уже на следующий день драма была Палаузовым беспрепятственно пропущена. Однако по доносу князя П.П.Вяземского "Горькая судьбина" 18 октября была затребована министром народного просвещения Е.П.Ковалевским, а С.Н.Палаузов от исполнения обязанностей цензора был отстранен. Повторное рассмотрение драмы было поручено цензору И.А.Гончарову. Как видно из рапорта Гончарова от 12 ноября 1859 года, "по исключению и переделке автором некоторых мест" "Горькая судьбина" была вторично разрешена к печати. В письме к Гончарову от 21 января 1875 года Писемский говорит: "Вы "Горькой судьбине" дали возможность увидать свет божий в том виде, в каком она написана"****, - но каковы именно изменения текста "Горькой судьбины", произведенные автором по требованию цензуры в октябре - ноябре 1859 года, - остается неизвестным.

  ______________

  * А.Г.Цейтлин. И.А.Гончаров. М., 1950, стр. 400.

  ** Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук СССР, архив П.В.Анненкова. Анненков в 1882 году опубликовал этот текст с существенными изменениями, не указав на его источник.

  *** "Исторический вестник", 1915, No 5, стр. 473-474.

  **** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 285.

  Писемский представил свою драму на четвертый конкурс драматических произведений на соискание наград имени графа Уварова. По условиям конкурса, первая (большая) премия присуждалась только одна; это поставило Писемского в очень тяжелое положение, так как одновременно на конкурс была пр