Островский Александр Николаевич - Сердце не камень

а пятерню берешь?
И н н о к е н т и й. Ты что за духовник?
К о н с т а н т и н. Ничего, признавайся, свидетелей нет.
И н н о к е н т и й. Да ты уж не товарища ли ищешь?
К о н с т а н т и н. Пока бог миловал; а вперед не угадаешь: может, и понадобится товарищ.
И н н о к е н т и й. Так не обегай, я работник хороший.
К о н с т а н т и н. Сундуков железных ты без ключа отпирать не пробовал?
И н н о к е н т и й. Да на что тут ключ, коли руки хороши; а то так и разрыв-траву можно приложить.
К о н с т а н т и н. Стало быть, фомка-то бывал в руках?
И н н о к е н т и й. Что за мастер без инструмента!
К о н с т а н т и н. Судился?
И н н о к е н т и й. Было.
К о н с т а н т и н. А потом где гостил?
И н н о к е н т и й. В арестантских ротах.
К о н с т а н т и н. Место хорошее! Ну, поедем! Только ты теперь держи себя, братец, в струне. С хорошими людьми в компании будешь, с купцами с богатыми. Надо тебе русское платье достать. Скажем, что ты с Волги, из Рыбинска, из крючников.
И н н о к е н т и й. Знаю, случалось кули-то таскать.
К о н с т а н т и н. Нашей компании умей только уважить; а то на целый месяц и сыт и пьян будешь, да и мне будет хорошо.
И н н о к е н т и й. Только кормите досыта да поите допьяна, а то рад вам хоть воду возить.
К о н с т а н т и н. Ведь тебе умирать бы с голоду в другом месте; а Москва-то матушка что значит! Здесь и такие, как ты, надобны.

Уходят.
Входят Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.

А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да, да, конечно; Как можно без провожатого!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Кого ж я возьму?
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Мало ль у вас... Ну, хоть Ераста.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Как можно! Молодой человек целый день занят, ему охота погулять. У них на гулянье времени-то и так немного; чай, вечером-то радехоньки вырваться из дому, а тут еще хозяйку провожай. У меня совесть не подымется.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Почем знать, может, ему и самому приятно. Вы домой сейчас поедете?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, уж я достою. Я всегда после второго звона отдыхать выхожу, а к третьему опять в собор.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. А уж я поеду. Народу мало; ни посмотреть не на кого, ни себя показать некому. Тут как ни оденься, никто не заметит.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Мне все равно; я не за тем езжу.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Нет, мы люди грешные; мы и в перковь-то ходим людей посмотреть да себя показать. Прощайте! (Уходит.)

Подходит Ераст.


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Вера Филипповна и Ераст.

В е р а  Ф и л и п п о в н а. Присядь, Ераст, отдохни.
Е р а с т. Помилуйте, смею ли я! Ничего-с, я и постою.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ведь устанешь, служба-то длинна.
Е р а с т. Хоть всю ночь-с... Я этого себе в труд не считаю.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну, как знаешь.
Е р а с т. Уж я и то должен за счастье считать, что с вами нахожусь... В одном доме живем, а когда вас увидишь!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да на что ж тебе меня видеть? Тебе хозяин нужен, а не я.
Е р а с т. Конечно, всякое дело ведется хозяином; только ведь мы от хозяина-то, кроме брани да обиды, ничего не видим. А коли есть у нас в доме что хорошее, коли еще жить можно, так все понимают, что это от вас. Ведь мы тоже не каменные, благодарность чувствуем; только выразить ее не смеем; потому, как вы от нас очень отдалены.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Что за благодарность! Если я что и делаю, так, поверь, не из благодарности.
Е р а с т. Я это очень понимаю, только за что ж вы людей так низко ставите? Ведь это значит: "Делать, мол, для вас добро я могу из жалости - нате, мол, я брошу вам... только я так высока для вас, что вы даже н благодарить меня не смеете, и ни во что я считаю вашу благодарность, как есть вы люди ничтожные".
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, нет, что ты, что ты! Я никогда так и не думала.
Е р а с т. Хотя вы и не думали, но оно так выходит по вашим поступкам.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, нет, ты, пожалуйста, не думай! Я нисколько не горда, а только что мне стыдно, когда меня благодарят; я ничего такого особенного... а что только должное...
Е р а с т. Как, помилуйте, какое должное! Да вот я уж и слов не найду, как вас благодарить.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. За что, Ераст?
Е р а с т. Такое внимание, такая, можно сказать, заботливость обо мне... разве я стою?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да про что ты?
Е р а с т. А подарок ваш... помилуйте! Ведь уж это даже вроде как по-родственному; да и от родственников нынче не дождешься... Какие ж мои заслуги против вас, помилуйте!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Может, и есть тебе подарок, только ты на меня не думай!
Е р а с т. Эх, Вера Филипповна! Вот опять с вашей стороны гордость, а мне унижение. "Бросила тебе, нищему, а благодарности не желаю".
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, нет, что ты... Бог с тобой! Ну, я, я...
Е р а с т. Благодарность... ведь оно такое чувство, что его не удержишь, оно из души просится. Может быть, сколько слез пролито, пока я дождался, чтоб вам ее выразить.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну, хорошо, я принимаю твою благодарность.
Е р а с т. Позвольте ручку поцеловать.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ах, нет, что ты, что ты! я никогда...
Е р а с т. Да отчего же, помилуйте! Все дамы-с...
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да нет, что это, как можно! Я знаю, что у дам и барышень целуют руки, да нехорошо это. За что нас возвеличивать, что в нас такого особенного? Мы такие же люди. Ведь это разве какого высокого звания или за святость жизни, а какое наше звание, какие ж мы святые! Которая разве уж сама себя не понимает, что она такое, ну, по глупости, и рада, а то как это равному человеку свою руку давать целовать. Вот у матери целуй! Потому нет больше ничего для тебя на свете, как ее любовь, ее забота, ее печаль о тебе.
Е р а с т. Хорошо, у кого жива родительница; а коли с детства кто сиротой остался.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Что ж, божья воля.
Е р а с т. Это точно-с. Но разве другая женщина не может быть вместо матери-с?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Никогда, Ераст, никогда!
Е р а с т. Нет, может-с. Положим так, что в ней любви такой уж не будет; да это ничего-с. Вы извольте понять, что такое сирота с малых лет. Ласки не видишь, никто тебя не пожалеет, а ведь горе-то частое. Каково сидеть одному в углу да кулаком слезы утирать? Плачешь, а на душе не легче, а все тяжелей становится. Есть ли на свете горчее сиротских слез? А коли есть к кому прийти с горем-то, так совсем другое дело: приляжешь на грудь с слезами-то, и она над тобою заплачет, вот сразу и легче, вот и конец горю.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Правда твоя, правда. Присядь, Ераст.
Е р а с т. Нет, зачем же-с! Да мне ни серебра, ни золота, никаких сокровищ ка свете не надо, только б ласку видеть да жалел бы меня кто-нибудь. Вот теперь ваш подарок, конечно, я очень чувствую; а ведь для души тут ничего нет-с. Для меня только ласковое слово, совет, наставление для жизни в тысячу раз дороже всяких подарков. А ежели пожалеть, утешить в горе, заплакать вместе... об таких предметах зачем и мечтать! Потому этого никогда не дождешься...
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Отчего ж не дождешься? Ведь уж я плачу, Ераст!
Е р а с т. Это для меня сверх всякого ожидания. Такое счастье, что уж я и не знаю, как его оценить и чему приписать! Все-таки по крайности позвольте хоть ручку поцеловать.
В е р а  Ф и л и п п о в н а (задумчиво). Не надо, мой друг; ты знаешь, что я не люблю.
Е р а с т. Вы сами изволили говорить, что у матери следует руки целовать, а вы для меня гораздо дороже-с. Потому мать - это дело даже довольно обыкновенное, у всякого она есть; а чтоб посторонняя женщина такие чувства имела - это, по нынешним временам, невозмо-кно и встретить. Не обижайте, позвольте ручку!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну, изволь, мой дружок. Только, пожалуйста, чтоб уж никогда...
Е р а с т (целуя руку). Как никогда, как никогда, помилуйте! Подняли меня до небес и опять приказываете мне взять оборот на старое положение. Я так осмеливался думать, что не последний раз я от вас такое утешение в своих горестях имею.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да я, дружок, только насчет поцелуев-то; а побеседовать с тобой, посоветовать что, потужить вместе я, пожалуй, и вперед не откажусь.
Е р а с т. Только того-с и жаждет душа моя.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Что ж, отчего же! Тут дурного ничего нет.
Е р а с т. Окромя хорошего, ничего нет-с. Но при всем том я от вас отойду подальше; потому Аполлинария Панфиловна сюда приближается. (Уходит.)

Входит Аполлинария Панфиловна.


ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.

В е р а  Ф и л и п п о в н а. Воротились?
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Затолковалась с одной знакомой. А вы все еще тут сидели?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да, отдыхаю. Хорошо здесь воздухом-то подышать; еще поспею, служба долгая, часов до десяти.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да, да, конечно, на вольном воздухе... то дома-то, в четырех стенах сидеть! Проводить есть кому, так что ж вам! Не то что до десяти часов, хоть до полуночи оставайтесь.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Я без провожатых, одна езжу.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. А словно как я тут вашего приказчика, Ераста, видела.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да, и я видела; так ведь он тоже помолиться пришел, а совсем не для проводов; он сам по себе, а я сама по себе.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да, конечно. Хороший он человек, солидный, скромный такой.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Не знаю я их, приказчиков-то, да и вижу их очень редко. Какие они там, уж это не мое дело, это Потап Потапыч знает.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Хороший человек, хороший: не болтун, не похвастает, женщину не опозорит, которая к нему снисходительность имеет, уж хоть умрет, а промолчит. Другие ведь такие охальники, чего и нет, наговорят; а этот хоть бы что и было, так режь его, не выдаст. Оно и дорого для нас, для женщин-то.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Не понимаю я, что вы говорите.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да что вы, Вера Филипповна; что тут такого непонятного! Разумеется, скромный мужчина гораздо приятнее. Другой, знаете, и собой некрасив, а, глядишь, очень хорошая женщина любит. А за что? За скромность. Вот Оленька сама мне проговорилась, а он молчит и виду не подает.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Оленька, говорите вы? Какая Оленька?
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да Оленька, ваша племянница. Болтушка она; хорошо еще, что такого скромного человека нашла. Попадись она другому, гак уже муж-то давно бы узнал.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да что вы говорите! Может ли быть!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да что ж такого мудреного! Эх, матушка Вера Филипповна. Да сплошь да рядом, чему тут удивляться-то!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, я не верю вам, он кажется таким скромным, сиротливым.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. "Кажется". Да мужчина, каким ему нужно, таким он и кажется: где надо быть смирным, он смирен, где надо бойким, он бойкий; где плакать - плачет, где плясать - пляшет. Всякий мужчина коли он не дурак, так плут; а у всякого плута свой расчет. Разини-то повывелись, нынче палец в рот не клади, откусят.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ах, право, как это неприятно, как неприятно!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да вам-то что за дело:Пущай их...
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да как же это... в нашем доме! Нет, нехорошо, нехорошо.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да ведь слухов никаких нет, никто про это тоже не говорит, все равно что нет ничего.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, все-таки... Вот поди узнай людей-то!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да зачем их узнавать! И верить никому не надо. Надо только самой быть осторожной. Ведь не к присяге же всякого приводить! Вот я никому не верю. Мало ли что сгоряча-то говорится... Пожалуй, меня обманывай, я не рассержусь: я зато сама десятерых обману. Ах, заболталась я с вами. Прощайте, домой пора.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Уж и я.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Что так? Вы достоять хотели?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да что-то нездоровится, так как-то не по себе.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Погуляйте немножко! На воздухе-то лучше. Куда вам торопиться!.. Да где он тут? Вон, кажется, идет... Парень-то так, без дела шатается... он и проводит вас. Прощайте! (Уходит.)

Вдали показывается Ераст.


ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Вера Филипповна и Ераст (вдали).

В е р а  Ф и л и п п о в н а. Кто из них лжет: он или она? Да что мне, в самом деле... как хотят; мне за них не отвечать. Только вот уж разговаривать-то не надо. Разве пойти в собор... да нет, какая уж молитва.

Ераст подходит.

Что тебе, Ераст?
Е р а с т. Не будет ли какого приказания от вас?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Какие приказания! Я уеду сейчас.
Е р а с т. А мне-с?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да что ж мне до тебя! Хочешь оставайся, хочешь - домой ступай.
Е р а с т. Только и всего-с?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Чего ж тебе! Я приехала молиться, ты тоже; я себя знаю, и ты свое место понимай.
Е р а с т. Это уж совсем другой разговор против давешнего, одно к другому не подходит.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну, что ж делать! Пока человека не знаешь, так ему и веришь; а как узнаешь про дела его, так по делам ему и цена.
Е р а с т. Теперь я понимаю. Так я и ожидал. Значит, в ваших глазах меня очернили; и теперь, что было Для меня дорогого на свете, я всего лишен, потому вы считаете меня неосновательным человеком. Ну, что ж Делать? Знать, такая судьба, так тому и быть. Но после всего этого позвольте вам сказать два слова.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Говори!
Е р а с т. Первое-с: ничего такого и никаких дурных дел за мной нет. Если что вам сказано, так это все пустое, все наносные слова. Есть за мной один грех: что я больше всего на свете уважаю и люблю женщину, которая очень высока для меня; но этого я грехом не ставлю.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну, дальше что ж?
Е р а с т. Так как вижу я со всех сторон одни нападки и ниоткуда мне никакой радости и утешения нет; так для чего жить-с? Не в пример лучше будет, ежели свою жизнь покончить.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Что ты, бог с тобой! Какие ты слова говоришь!
Е р а с т. Слова самые настоящие; все это так и будет. Спасения мне нет, спасти меня никто не может... только может одна женщина, и эта женщина - вы-с!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да очень бы я рада и готова.
Е р а с т. Только и от вас мне спасения ожидать нельзя.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Почему же ты так думаешь?
Е р а с т. Вы меня не пожалеете. что такое я для вас? Стоит ли вам из-за меня себя беспокоить!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, пожалею, пожалею.
Е р а с т. Нельзя вам пожалеть, вам ваше звание не позволяет; приказчик хоть умирай, а хозяину до этого дела нет - такой порядок.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да какой там порядок! По-христиански всякого жалеть следует.
Е р а с т. Опять же у женщин всякое дело все им грешно да стыдно; и все-то они греха боятся, а еще больше того стыда.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да как же, миленький, стыда не бояться? Для того он и стыд называется, чтобы его боялись.
Е р а с т. Позвольте-с! Ежели бы был такой закон, чтоб совсем даже не прикасаться до мужчины ни под каким видом, а кто прикоснется, так это грех и стыд. И вот, если мужчина на ваших глазах тонет, а вам только руку протянуть, и он спасен. Ведь вы руки не протянете, потому это стыдно; пущай он тонет.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Как руки не протянуть! Да если человек тонет, до стыда ли тут! Стыд ведь только в обыкновенной жизни очень нужен, а то он не очень важен: как что посерьезней, так его и нет.
Е р а с т. Ну, вот только всего-с, и кончен разговор-с. Стыдно по ночам к мужчинам на свидание ходить; а вы, значит, ко мне пожалуете.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Что ты, что ты, опомнись!
Е р а с т. Мне жизнь недорога; я не живу, а только путаюсь в своей жизни; стало быть, и жалеть ее нечего, и, значит, я человек отчаянный. Кроме вас, я никому на свете не верю и никого не уважаю. Вам я желаю рассказать всю свою жизнь: как жил, что делал, и все свои помышления, и спросить у вас совета, каким манером и для чего мне существовать на этом свете и влачиться па земле. Это разговор не минутный, тут мало часа полтора или два потребуется. Видеться мне с вами негде, к себе в комнату я вас приглашать не смею; по этому самому пожалуйте завтра вниз, в контору, в десять часов вечера. Потап Потапыч, по обыкновению, в эти часы находятся в отъезжих полях, в доме все будет погружено в глубоком сне; значит, нам полная свобода.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да нет, что ты, какая свобода! Ты перестань глупости-то!..
Е р а с т. Если в десять часов не придете, в одиннадцать - у вас в доме упокойник.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ах, страсти! Да не говори, пожалуйста!
Е р а с т. Придете?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да уж нечего с тобой делать... что ж, видно, надо прийти.
Е р а с т. Так я и ожидал, потому у вас душа особенная. Вот она, Москва-то река недалеко, нырнуть в нее - одна минута; но как вас увижу, совсем другие мысли У меня проясняются.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, уж ты, пожалуйста, поберегай себя.
Е р а с т. Теперь еще желаю я знать от вас: обиду вы прощаете?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Какова обида, миленький!
Е р а с т. Ну, вот-с человек у вас украдет что или ограбит вас, ну, вред вам какой сделает... Так вы простите его или всю жизнь будете зло на него в душе иметь?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, как можно! Пусть его бог судит, а я прощу.
Е р а с т (горячо обнимает и целует ее). Вот вам и обида-с!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ай! (Отбегает.)
Е р а с т. Ну, казните!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Как же ты?.. Зачем это? (Отирает слезы.)
Е р а с т. Приказывайте, что мне над собой делать!

Вера Филипповна тихо плачет.

Уж теперь самому-то в омут броситься будет мало для меня, а утопить меня надо с камнем за мое невежество.

Молчание.

В е р а  Ф и л и п п о в н а (взглянув на Ераста). Неужели ты домой, этакую даль, пешком пойдешь? Поедем, и подвезу.

Молчание.

Е р а с т. Да-с... уж лучше б меня казнили... Заместо всего... такие слова... да это... разве от ангела дождаться.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну, что ж... ты не подумавши... А вот подумаешь, так увидишь, как это тяжело и больно для меня.
Е р а с т. И сейчас понимаю: тяжело и больно для вас, а с моей стороны даже довольно низко... И никогда вперед не посмею и подумать-с... Только, я полагаю... все-таки в этом никакой обиды нет для вас.
В е р а  Ф и л и п п о в н а (улыбаясь). Да, пожалуй. Очень, очень дурно ты сделал, и никак я не могла от тебя ожидать... а коли правду сказать... если ты каешься да говоришь, что вперед не будешь... так... само собой... какая ж тут обида! Простить тебя очень можно. Поедем, Ераст!

Уходят.



ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЛИЦА:

К а р к у н о в.
Х а л ы м о в.
В е р а  Ф и л и п п о в н а.
К о н с т а н т и н.
О л ь г а.
Е р а с т.
О г у р е в н а.

Комната со сводом в нижнем этаже дома Каркунова. На правой стороне (от актеров) дверь в комнату Ераста,
на левой - в коридор; поперек комнаты дубовый прилавок, за ним две конторки с табуретами; на стене часы.
Кипы товаров в суровых парусинных сорочках сложены у прилавка. В глубине два окна.


ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Ераст за конторкой, на конторке свеча.

Е р а с т. А похоже, что Константин правду сказал: хозяин ходит сердитый, на свет не глядит; все ворчит: "Надо прикончить фабрику, выгоды никакой нет..." Дело не хвали! Пойдешь по Москве шляться, мостовую гранить. Денег на черный день не припасено... Да как их и припасешь на таком жалованье? Как прогуляешь месяца три-четыре, а то и все полгода без места, вот и узнаешь, где раки-то зимуют. Затянешься в долги, платьишко все размотаешь... ведь голод-то не тетка, пожалуй, в такое звание попадешь, что после и не выцарапаешься. Мало ль их зимой в летнем платье по городу ходят, за копеечки пляшут на морозе да руки протягивают. Эх ты, жизнь! Как подумаешь, так мурашки у тебя по спине-то заползают. Тут не то... что... тут на разбой пойдешь... Оно точно, что хозяйка наша женщина редкостная, совсем какая-то особенная, и какую я теперь штуку гну, так немного это лучше, что зарезать человека. А как подумаешь об жизни об своей, так оно и выходит, что своя рубашка к телу ближе... Коли не выгорит дело у Константина, ну, была не была... то я теряю! Только и всего, что в том же чине останусь, как был... Был ничего и останусь ничего... А разживется Константин, так и я хоть немножко побарствую... получу с него деньги, покучу, сколько мне надо, оденусь по последнему журналу, поступлю на место хорошее: нынче жалованье-то по платью дают. Само собою, дурного хорошим не назовешь; да разница-то велика: по морозу в каком-нибудь страм-пальто прыгать да в кулаки подувать или в шубе с седым бобровым воротником по Ильинке проехаться. (Взглянув на стенные часы.) Еще без двадцати минут десять. Пойти взять книжку. (Уходит со свечой.)

В комнате темно, лунный свет. Входит Вера Филипповна, Огуревна со свечкой остается на пороге.


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Вера Филипповна и Огуревна.

В е р а  Ф и л и п п о в н а (тихо). Поди поставь свечку на лестницу, да сама там посиди, подожди меня.
О г у р е в н а. А? Ну... подожду, подожду...
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Поди на лестницу, говорю я.
О г у р е в н а. Куда на лестницу, зачем?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Поди, поди, говорю я, взойди на лестницу, да и сядь там.
О г у р е в н а. Ну, и ничего здесь... и пойдем, что ли?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ступай одна, я сейчас приду, подожди там!
О г у р е в н а. Час-то который?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да ты ступай уж.
О г у р е в н а. То-то, мол, что теперь? Утро аль вечер?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да какая тебе надобность! Утро ли, вечер ли, все равно тебе. Ты ступай, ступай!
О г у р е в н а. А? Ступай! Куда ступай?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ты на лестницу ступай, наверх! Как ты не понимаешь?
О г у р е в н а. Да, понимать... Ты днем говори, так я пойму... а ночью человек, что он может понимать? Ты ему то, а он тебе то; потому заснул человек, все одно что утонул. А ежели ты его разбудишь, ну, какое у него понятие ?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ступай, ступай!
О г у р е в н а (оглянувшись). Батюшки, да где это мы?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ступай, ступай, не твое дело.
О г у р е в н а. А ведь мне мерещится, что ты это у себя в спальне, на постеле лежа, мне что приказываешь.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ступай, ступай, вон прямо по коридору - на лестницу наверх, да там и жди! Да не усни дорогой-то!
О г у р е в н а (уходя). Ладно, мол, ладно.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Куда ты? Куда ты? Прямо, прямо... Свечку-то не урони!.. (Затворяет дверь и отходит от нее.) Где же он? Он в своей комнате. Ну, я туда не пойду. (Прислушивается.) Кто-то идет со двора... по коридору... сюда кто-то... (Входит за прилавок и садится за кипы товару.)

Входит из коридора Ольга, навстречу ей Ераст выходит из своей комнаты со свечкой.


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Ольга и Ераст.

Е р а с т. Ты зачем? Кто тебя просил?
О л ь г а. А затем, чтоб сказать тебе прямо в глаза, что бессовестный ты человек.
Е р а с т. Так, я думаю, ты это после успела бы, торопиться-то тебе некуда.
О л ь г а. Да душа не терпит, постылый ты человек. Вот как ты за любовь-то мою, вот как! Да ведь со мной шутить нельзя... Я тебя, голубчик, погоди!..
Е р а с т. Да потише ты! Ты не в своей квартире - дебоширничать-то! Ты в чужом доме. (Заглядывает в коридор.)
О л ь г а. Да что мне! Я и знать не хочу!
Е р а с т. Нет, вот что: ты лучше оставь до завтра, мы с тобой после поговорим.
О л ь г а. Да не могу я, не могу; душа кипит, не могу.
Е р а с т. Ну, говори, только скорей! Что там такое у тебя случилось?
О л ь г а. Я только одному дивлюсь, как у тебя хватает совести прямо глядеть на меня. Ах, убила б я тебя.
Е р а с т. Да уж довольно твоих ахов-то! Ты дело-то говори!
О л ь г а. Аполлинария Панфиловна видела тебя с теткой вместе? Говори! Видела?
Е р а с т. Ну, так что ж за беда? Видела так видела
О л ь г а. И ты можешь после этого равнодушно со мной разговаривать; и тебе ничего не стыдно? Вот и выходит, что глаза-то у тебя бесстыжие.
Е р а с т. Да дальше-то что? Ты дело-то говори! Некогда мне с тобой проклажаться. (Заглядывает в коридор.)
О л ь г а. чего ж тебе еще дальше-то, чего еще?
Е р а с т. А коли только, так и ступай домой. Стоило прибегать из-за таких пустяков.
О л ь г а (чуть не плачет). Что ж, тебе мало этого? мало?
Е р а с т. Разумеется, мало, а ты как думала!
О л ь г а. Мало! чего ж тебе? Удавиться мне, что ли?
Е р а с т. Коли твоя глупость заставляет тебя давиться, так давись! Я тебе больше скажу! Твоя тетка сейчас ко мне сюда придет. Слышишь ты это?
О л ь г а. Ну, так не бывать же этому; себя не пожалею, а уж не позволю тебе так издеваться надо мной.
Е р а с т. Позволишь.
О л ь г а. И не говори ты мне, и не терзай ты меня; а то я таких дел наделаю, что ты сраму и не оберешься.
Е р а с т. Погоди, слушай ты меня! Сейчас придет сюда твоя тетка, а через десять минут нагрянет сюда Потап Потапыч с твоим мужем и накроют ее здесь.
О л ь г а. что, что? то еще за глупости придумываешь?
Е р а с т. Ну, уж это не твоего ума дело.
О л ь г а. Да зачем, к чему это?
Е р а с т. Стало быть, так надо.
О л ь г а. Да голубчик, миленький, скажи!
Е р а с т. То-то вот, так-то лучше; а то шумишь да грозишь без толку. (Смотрит в дверь.) Пожить-то тебе получше хочется - и одеться, и все такое?
О л ь г а. Как не хотеться! Дурное ли дело.
Е р а с т. А муж-то твой давно прогорел, да еще долгов много. Коли дядя ему наследства не оставит, так ему в яму садиться, а тебе куда?
О л ь г а. Уж ты меня не оставь, Ераст, на тебя только и надежда.
Е р а с т. Да мне самому-то не нынче-завтра придется по Москве собак гонять. А как застанет Потап Потапыч жену здесь, меня-то за ворота дубьем проводит, да уж и ей наследство не достанется, а все ваше будет. Так видишь ты, я для вас с мужем себя не жалею; а ты тут путаешься да мешаешь.
О л ь г а. Да разве я знала...
Е р а с т. Так вот знай! Ну, иди, иди!
О л ь г а. А ведь я думала, что ты ее любишь.
Е р а с т. Как бы не полюбить, да не такая женщина. К ней не скоро подъедешь.
О л ь г а. А ты бы не прочь подъехать, кабы можно?
Е р а с т. Да, конечно, чего ж зевать-то!
О л ь г а. Ах ты постылый! Так вот не пойду же, не пойду.
Е р а с т. Кому ж ты угрозить хочешь? Себе ж хуже сделаешь. Да тебя муж-то убьет до смерти, коли ты нам помешаешь.
О л ь г а. Да я бы ушла, да как тебя оставять-то с ней ? Сомнительно мне.
Е р а с т. Ревность. Ты о тетке-то по себе судишь!.. Не сумлевайся. Она не такая, не вам чета. Ну, ступай скорее, скоро десять часов.
О л ь г а. Ну, смотри же ты у меня! И, кажется... тогда не живи на свете.
Е р а с т. Да будет уж, ступай! Постой! Идет кто-то. Вот дотолковались. Беги в мою комнату, возьми свечку. Затворись и сиди там, не дыши.

Ольга уходит со свечкой. Ераст подходит к двери коридора.


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ераст и Вера Филипповна.

Е р а с т (у двери). Вера Филипповна, это вы-с?
В е р а  Ф и л и п п о в н а (выходя из-за перегородки). Нет, Ераст, я давно уж здесь.
Е р а с т (хватаясь за голову). Все слышали?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Все.
Е р а с т. Стало быть, знаете теперь, каковы мы люди?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Знаю, Ераст.
Е р а с т. Оправданий нет, и язык не подымется оправдываться перед вами! что ж мне, плакать, прощенья просить, в ногах валяться? Так я, может, и потерянный человек, но унижаться не стану, низкости во мне нет. Все дело налицо, ясно... уж тут нечего... Следует вам только пренебречь нами, плюнуть и уйти... и оставайтесь опять такой высокой женщиной, как вы были, не связывайтесь с такими людьми, как мы.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Так я и сделаю. Ты как точно угадал мои мысли.
Е р а с т. Но позвольте! Человек я для вас маленький, ничтожный, так все одно, что червь ползущий; но не откажите сделать мне последнюю милость. (Становится на колени.) Скажите, что-нибудь да скажите! Ругайте, прощайте, проклинайте; ну, что вам угодно, только говорите - мне будет легче; ежели же вы уйдете молча, мне жить нельзя. Не убивайте презрением, сорвите сердце, обругайте и уйдите!..
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Изволь. Встань.

Ераст встает.

Ты меня хотел обмануть, а бог меня помиловал, стало быть мне жаловаться не на что. Мне радоваться надо, что бог меня не забыл. Хоть сто раз меня обманут, а все-таки любить людей я не отстану. Только одно я скажу тебе: любить людей надо, а в дела их входить не нужно. тобы входить в дела людей, надо знать их, а знать мне их не дано. Коли я не умею разобрать, кто правду говорит, а кто обманывает, так лучше не браться за это. Кто молча нуждается, кто просит, кто руку протягивает - всякому помоги и проходи мимо с легким сердцем. А станешь ты людей про их нужды расспрашивать, так волей-неволей тебя обманут, потому что всякому хочется себя оправдать, свою вину на других либо на судьбу свалить, всякому хочется себя получше показать, своих-то грехов, своей-то вины никто тебе не скажет. А догадаешься ты, что тебя обманывают, и осудишь человека, так уж какое тут добро, только грех один. А вот как надо жить нам, глупым людям: люби людей, и не знай их, и не суди. Я не за свое дело взялась, моя забота люди бедные, беспомощные; а вы сами себе поможете; ишь как ловко вы всё придумали. Видеть тебя и разговаривать с тобой уж больше мне незачем. Ты прощенья-то за свой грех проси не у меня, а выше, а коли и мое прощенье тебе нужно, так я тебе прощаю. С богом! Мы теперь чужие. (Идет к двери.)
Е р а с т. Вот, кажется, к воротам кто-то подъехал, да уж теперь вас не застанут.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Тебе дела до меня нет, ты об себе думай, я не боюсь. Что правому человеку бояться. (Уходит.)
Е р а с т. Вот важно! хорошо, очень хорошо, лучше требовать нельзя. Ну, Константин, подвел ты меня ловко! Во всей форме я теперь невежа перед ней, да и самому-то на себя глядеть противно. Вот так налетел! Я стыда-то еще в жизни не видал, так вот попробовал. Эх, сирота, сирота, учить-то тебя да бить-то было некому. Вот и беда, как твердо-то не знаешь, что хорошо, что дурно. Нет, уж лучше бедствовать, чем такими делами заниматься! Только бы бог помог. До поту меня стыд-то пробрал; да пот-то какой, холодный. (Подходит к двери своей комнаты.) Ольга!

Выходит Ольга со свечой.


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Ераст и Ольга.

Е р а с т (берет свечу и ставит на конторку). Иди домой! Беги скорей!
О л ь г а. Что, что случилось?
Е р а с т. Когда тут разговаривать! Беги скорей, застанут.
О л ь г а. Так я завтра к тебе забегу.
Е р а с т Да ладно, ладно..
О л ь г а. Ведь ты меня любишь, ты меня ни на кого не променяешь?
Е р а с т. Нашла время нежничать. Беги, говорят тебе.
О л ь г а (обнимает Ераста). Ну, прощай, милый, прощай. (Отворяет дверь в коридор.) Ай! (Подбегает к Ерасту.) Дяденька там, муж...
Е р а с т. Беги ко мне в комнату, прячься там хорошенько.

Ольга убегает. Ераст садится за конторку и раскрывает конторскую книгу.
Входят Каркунов, Халымов и Константин. Ераст встает и кланяется.


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Ераст, Каркунов, Халымов и Константин.

К а р к у н о в (садясь на стул). Чем мне не житье, кум, а? Какого еще житья надо? Приказчики ночи не спят, над книгами сидят; а не пьянствуют ведь, не безобразничают.
Х а л ы м о в. Каков хозяин, таковы и приказчики, хозяин трезвой жизни, и приказчики по нем.
К а р к у н о в. Да, да, верно, кум, верно. Другие-то приказчики по трактирам, да всякое безобразие...
Х а л ы м о в. Да ведь они глупы, они думают, что трактиры-то для них устроены, а не знают того, что трактиры-то и всякие безобразия для хозяев, а не для приказчиков.
К а р к у н о в. Так, так это, кум, так точно. А мои, видишь, как стараются. Старайся, Ераст, старайся!
Е р а с т. Я, Потап Потапыч, все силы полагаю.
К а р к у н о в. Да вижу, как не видать, чудак, вижу. Старайся, старайся. Забыт не будешь. А племянник, кум, слов-то я, слов не подберу, как нахвалиться. Я за ним как за каменной стеной! Как он дядю бережет! Приедет с дядей в трактир, сам прежде дяди пьян напьется! Золотой парень, золотой! Едем ночью домой, кто кого везет - неизвестно, кто кого держит-не разберешь. Обнявшись едем всю дорогу, пока нас у крыльца дворники не снимут с дрожек.
Х а л ы м о в. Чудесно! Значит, дружески живете. Чего ж лучше!
К о н с т а н т и н. Стараюсь, помилуйте, себя не жалею... Как можно, чтобы я для дяденьки...
К а р к у н о в. Вот и нынче, видишь, как старался, чуть на ногах держится.
К о н с т а н т и н. Для куражу, дяденька, для куражу. Коль скоро вы меня в свою компанию принимаете, должен же я понимать себя, значит, должен я вас веселить. А если я буду повеся нос сидеть, скука, канитель... для чего я вам тогда нужен?
К а р к у н о в. Молодцы, молодцы, ребята! А, кум, так ведь?
Х а л ы м о в. Твое дело.
К о н с т а н т и н. Я, дяденька, всей душой... Да, кажется, так надобно сказать, что во всем доме только один я к вам приверженность и имею.
К а р к у н о в (встает). Спасибо, голубчик мой, спасибо! (Кланяется в пояс.)
К о н с т а н т и н. Чувствовать вашу благодарность я> дяденька, могу... душу имею такую... благородную...
К а р к у н о в. И тебе, Ераст, за твою службу спасибо! (Кланяется.) Спасибо, дружки мои! Ты, Ераст, завтра утром расчет получишь! (Константину.) А ты так, без расчету, убирайся! И чтобы завтра духу вашего не пахло...

Ераст молча кланяется.

К о н с т а н т и н. Вы, дяденька, извольте найти виноватых, а я надеюсь перед вами правым остаться.
К а р к у н о в. Не надейся, дружок, не надейся. Уж ты тем виноват: как ты смел против тетки... что она и что ты? Так ведь, кум, я говорю?
Х а л ы м о в. Да ну тебя, разговаривай один! И так хорошо поешь, чего еще! Подпевать тебе не нужно. Пой, а мы слушать будем.
К а р к у н о в. Ты спьяну-то забылся; ты забыл, что ты ничто, ты прах, тлен, последний гвоздь в каблуке сапога моего! А тетка твоя женщина благочестивая, богомольная... Да ведь она жена моя, жена моя... Как же ты смел? Как ты меня, братец, обидел, как обидел.
К о н с т а н т и н. Я так чувствую, что все ваши слова только одна шутка, вы своей фантазии отвагу даете. Извольте разобрать дело, поискать хорошенько кругом да около, тогда и окажется, кто прав, кто виноват.
К а р к у н о в. Погоди, погоди, твои речи впереди! Мы теперь другую материю заведем. (Плачевным тоном.) Вот, кум, горе мое, зубы плохи стали!
Х а л ы м о в. Свежие закажи, коли природные изжевал; нынче покупные получше своих.
К а р к у н о в. Да и то покупные, своих-то давно нет. Вот смотри! Да не востры, костяные, ну что в них! А что, кум, если заказать железные, сделают? Я большие деньги заплачу.
Х а л ы м о в. Да что ты, баба-яга, что ли?
К а р к у н о в. Да, я баба-яга, а ты как думал? Вот как будут железные зубы-то, вот и буду я ими жевать жену-то - жевать, жевать... Константин, сослужи последнюю службу, где жена, где жена моя, боярыня?
К о н с т а н т и н. Да вот, надо полагать, дяденька, что она вот тут. (Указывая на комнату Ераста.) Уйти ей было некуда.
Е р а с т. Ошибаетесь.
К о н с т а н т и н. Нет, уж теперь не увернешься, с поличным поймали! Коли ты дяденькиных благодеяний не чувствуешь, что ты за человек после этого. Пожалуйте, дяденька! (Отворяет дверь в комнату Ераста.)
К а р к у н о в (у двери). Жена, Вера Филипповна, выходи! Нейдет, церемонится... Пожалуйте сюда, честью вас просим. Эх, баба-то заломалась, заупрямилась... Видно, пойти самому, покланяться ей хорошенько! (Уходит, слышен его хохот; показывается из двери.) Тсс... тише!.. Нашел, нашел, находку нашел. Ни с кем не поделюсь! ур, одному! (Уходит и быстро возвращается, таща за руку Ольгу.) Вот она, вот она, жена-то! С Вглядывается, потом подбегает к Константину и ударяет его по плечу.) Жена... жена, да не моя, чудак!
К о н с т а н т и н. Вот так раз... Ну - Ольга!
К а р к у н о в. Ха, ха, ха! Поддержи меня, кум, поддержи! (Хохочет истерически.) Завтра же всех вас вон! всех вон! Метлой велю вымести начисто! Ха, ха, ха! (Уходит, опираясь на Халымова, который его поддерживает.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Константин, Ераст и Ольга.

К о н с т а н т и н. Ну, Ольга...

Ольга убегает в коридор.

Не отбегаешься, расчет с тобой будет. (Ерасту.) А с тобой как нам разбираться, как с тобой считаться будем?
Е р а с т (вынимает вексель, разрывает, свертывает о комок и бросает). Вот тебе и все счеты. Возьми свой вексель! Считаться нам нечего. Плакаться не на кого, не рой другому яму...

Вбегает Ольга.

О л ь г а. С дяденькой в коридоре дурно сделалось... говорят, удар... он умирает...
К о н с т а н т и н. А, умирает? Так это другое дело.
О л ь г а (заглянув в коридор). Умер.
К о н с т а н т и н. Ну, Ольга, стоило бы убить тебя; а теперь я тебе в ножки поклонюсь. По твоей милости дядя помирает без завещания, и я теперь полный хозяин всему этому.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЛИЦА:

К а р к у н о в.
В е р а  Ф и л и п п о в н а.
Х а л ы м о в.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а.
К о н с т а н т и н.
О л ь г а.
Е р а с т.
И н н о к е н т и й.
О г у р е в н а.
О д и н  и з  ф а б р и ч н ы х.

Декорация первого действия.


ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Огуревна, потом Аполлинария Панфиловна.

О г у р е в н а. Никак, кто-то идет! Не заперла я дверь-то. Не из нищих ли? Пожалуй, стащат что. (Идет к двери.)

Входит Аполлинария Панфиловна.

Здравствуйте, матушка Аполлинария Панфиловна!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Здравствуй, Огуревна! Все ли вы тут живы?
О г у р е в н а. Покуда живы, еще бог грехам терпит.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Как здоровье Потапа Потапыча?
О г у р е в н а. Все так же, матушка, перемены не видать.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Встает с noстели-то?
О г у р е в н а. На полчасика, не больше; побродит по комнатам, на палочку опирается, да под руки держим; посидит на кресле, да и опять сведем его на постель; сидеть-то силушки нет у него.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. А как сердцем-то: по-прежнему блажит аль нет?
О г у р е в н а. Нет, как можно, не в пример тише стал. Да доктор говорнт, чтоб не сердился, а то вторительный удар ошибет, так и жив не будет. Он теперь совсем на Веру Филипповну расположился, так уж и не наглядится; все-то смотрит на нее, да крестит, да шепчет ей: "Молись за меня, устрой мою душу, раздавай милостыню, не жалей!" А уж такая ль она женщина, чтоб пожалела!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Много добра-то делает?
О г у р е в н а. Уж и говорить нечего. Только и дела у ней, что расспрашивает о бедных да и сама их разыскивает. А потом на бумажку пишет: кому, когда и сколько отвезти или послать. У ней на каждый день расписано: один раз в неделю уж непременно в острог съездит, а то по тюрьмам да по больницам. А что рассылает по обителям да по церквам по дальним! Окроме того, каждый день, после обедни, до десяти часов у них полон двор нищих и всякого народу; сама их всех оделяет. Да что ходит этих с книжками да с кружками! Такие-то заходят странники, что глядеть на них страсть; другой как есть разбойник, а она их всех угощает. А по праздникам кормит бедных-то - вот тут-то всякого народу насмотришься. Вот у нас тут и приемная рядом с ее спальней. Сюда прямо и лезут все.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Много к вам бедных-то ходит!
О г у р е в н а. Много. И утром и вечером ходят. Дворникам всех велено до самой допущать, так они и пускают народ, не разбирая. Как святые живем, не бережемся; деньги из сундука вынет, да так на стол и бросит, так и валяются, а то и сундук забудет запереть. И как это нас не ограбят до сих пор.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. А кто ж у вас за больным-то ходит?
О г у р е в н а. Попеременно, либо я, либо она, а то еще старичка из богадельни взяли. Вот и сейчас она У Потапа Потапыча сидит; я пойду переменю ее, пошлю к вам. (Уходит.)
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да неужто уж так окрепла женщина, что, кроме милостыни, ничего не знает? А ведь еще молода. удно! Как же нам-то, грешным, на себя смотреть после этого? Да нет, словно как этого и не. бывает. Да вот попробуем: попытка не шутка, а спрос не беда.

Входит Вера Филипповна.


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Аполлинария Панфиловна и Вера Филипповна.

А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Здравствуйте, Вера Филипповна, золотая моя! Как поживаете?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Какой еще жизни! Вот только сам-то болен; а то как в раю живу.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Во всем довольстве, значит?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Да какое мое довольство! Мне для себя ничего не нужно; тем я довольна, что всякому бедному помочь могу; никому отказывать не приходится, всякий с чем-нибудь да уйдет от меня! Сколько богатства-то и доходу у Потапа Потапыча! 1 очно я из моря черпаю, ничего не убывает, тысячу-две истратишь, а три прибудет. Или уж это бог посылает за добрые дела.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Много ль в день-то раздаете?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Я не считаю, день на день не придется. Вот нынче много отдала; за племянника, Константина Лукича, долги заплатила, из заключения его выкупила.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. А уж Потап Потапыч в ваши дела не вступается?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, к нему только кланяться ходят, которые люди с чувством. А он только плачет, крестится да меня благодарит. Никогда бы мне, говорит, так о своей душе не позаботиться, как ты об ней заботишься: я хоть бы и хотел бедным людям помочь, так не сумел бы!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Все уж, значит, теперь вам предоставлено?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Все, все.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Значит, во всей форме завещание сделано?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, он хочет при жизни все на мое имя перевести по какой-то бумаге, по купчей или по дарственной, уж не знаю. Исай Данилыч хлопочет об этом в суде.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Слышала я от него, слышала... Он хотел нынче к вам заехать... Не за этим ли делом уж? Ну, чай, не вдруг-то Потап Пота-пыч решился, разве что болезнь-то убила.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, он равнодушно... только одно от меня требовал, чтоб я поклялась нейти замуж после его смерти.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Ну, что ж вы?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Божиться не стала, я грехом считаю, а сказала, что я и в помышлении этого не имею. что мне за охота себя под чужую волю отдавать? Будет, пожила.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Ну, нет, не закаивайтесь, зароку не давайте!
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Я никому зароку и не даю; я только знаю про себя, что не быть мне замужем; скорей же я в монастырь пойду. Об этом я подумываю иногда.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Не раненько ли в монастырь-то?
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ох, да одна только и помеха, моложава я, вот беда-то!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Да что ж за беда. По-нашему, так чего ж лучше! Мы что белил-то Да разных специй истратим, чтоб помоложе казаться; а у вас этого расходу нет. А ведь это расчет немаленький.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Нет, я к тому, что соблазну боюсь; народу я вижу много, так греха не убережешься. Сама-то я не соблазнюсь, а люди-то смотрят на меня, кто знает, что у них на уме-то! Молода еще да богата, другому в голову-то и придет что нехорошее- вот и соблазн; а грех-то на мне, я соблазнила-то. Вот горе-то мое какое!
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Коли только и горя у вас, так еще жить можно. А я к вам с просьбой! Надо помочь одному человеку.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. С радостью, что могу.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Ему многого не нужно; ему только слово ласковое.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. За этим у меня дело не станет.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Так поеду, обрадую его.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. К Потапу Потапычу не зайдете?
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. Я через полчасика к вам заеду с мужем, тогда уж и с Потап Потапычем повидаюсь. Да, забыла... Оленьку сейчас видела, катит в коляске, так-то разодета.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну, бог с ней, не нам судить.
А п о л л и н а р и я  П а н ф и л о в н а. До свидания! (Уходит.)
В е р а  Ф и л и п п о в н а (у двери в коридор). Кто там? Проводите Аполлинарию Панфиловну...

Входит Огуревна.


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Вера Филипповна и Огуревна.

О г у р е в н а. Сам-то уснул, я у него старичка посадила.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Поди-ка посиди в передней; а то взойдет кто, и доложить некому.
О г у р е в н а. Чай, там есть кто, неужто ж нет! Да что мудреного! Ишь у нас какой присмотр-то в доме! Как сам захворал, так никакой строгости не стало. (Отворяет дверь в переднюю.) Да и то никого нет.
В е р а  Ф и л и п п о в н а (садится к столу). Много ль у меня денег-то осталось? (Вынимает из кармана деньги.) О, еще довольно! Надо б их в шкап убрать, да пусть здесь полежат, кто их тронет. (Кладет на стол деньги.) Куда мне завтра-то? (Берет бумажку со стола и читает.) "На Разгуляй, ко вдове с сиротами". Муж на железной дороге, так машиной убило. Да, вот она, жизнь-то. И день и ночь при машине, семью-то и видел не надолго. А машина... ведь она железная - разве она чувствует, что он один кормилец-то. Убила, да и дальше пошла. А вдове-то с детьми каково!

Входит Огуревна.

О г у р е в н а. Матушка, Константин Лукич пришел с некием странником.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Ну что ж, пусти!
О г у р е в н а. Матушка, пускать ли странника-то? Вида-то он, как бы тебе сказать, больше звериного, ничем человеческого.
В е р а  Ф и л и п п о в н а. С виду-то и ошибиться недолго. Ничего, пусти!

Огуревна уходит. Вера Филипповна отходит от стола к дивану.
Входят Константин, одет бедно, пальто короткое, поношенное, панталоны в сапогах, и Иннокентий.


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Вера Филипповна, Константин и Иннокентий.

В е р а  Ф и л и п п о в н а. Милости прошу. Присядьте!
К о н с т а н т и н. С Хитрова рынка пешком путешествовали, так отдохнуть надо. (Садится.)
И н н о к е н т и й. Благодарим, государыня милостивая. (Садится.)
В е р а  Ф и л и п п о в н а. Как же ты, Константин Лукич, устроиться думаешь? К месту бы куда определился, что ли.
К о н с т а н т и н. Что мне к месту, я сам человек богатый.
В е р а  Ф и