Лукин Владимир Игнатьевич - Щепетильник

   Русская комедия и комическая опера XVIII в.

   Редакция текста, вступительная статья и комментарии П. Н. Беркова.

   М.-Л., Государственное издательство "Искусство", 1950

   OCR Бычков М. Н.

  

   Справедливость велит нам неупустительно благодарить тех людей, от коих мы одолжение получаем. Я, будучи одолжен тобою, спешу доказать тебе, не столько по сему правилу, сколько по чувствованию сердечному, новый знак моего дружелюбия и тем желаю оное утвердить между нами.

   Удивишься ты, любезный друг, прочтя сие выступление: оно тебе весьма невнятно покажется; но еще более удивишься, узнав, что избран ты мною в число меценатов и что я приношу тебе такое сочинение, в котором твоею помощию голова моя нимало не трудилась, а только правая рука несколько часов черкала по бумаге и тем не много обеспокоилась. Ведаешь ты, что она у меня весьма поспешна, но по ее несчастию не столь быстры мои мысли. Оне почасту заставляют сию скороделку останавливаться и класть перо; а она, не любя праздности, иногда чрезмерно за то огорчается.

   Но время оставить ничего значущее слов сплетение и начать о деле, для того, что и ты при всех своих редких дарованиях, то есть при кротости, скромности и хладнокровии, иногда нетерпелив бываешь; не взирая на то, что, учася в К...* прослушал ты неоднократно и небесплодно все части филозофии и, будучи между педантами, прочел раз пять-шесть, хотя и неохотно, Гофманово о спокойствии душ сочинение *, редко оные успокоивающее.

   Я думаю, что не забыл ты своей просьбы, которую нередко убеждал меня к преложению Boutique de Bijoutier * на наши нравы, таким образом, чтобы ее, как драматическое сочинение, и на театре представлять можно было. Если ты сие памятуешь, то и о том вспомнить можешь, что я всегда от того отрицался, видя, по моему мнению, великие в том трудности. Но сие отрицание единственно в словах заключалось, а сердце мое с твоим сердцем, по согласию чувствований на веки соединенное, всегда к противному меня побуждало и нудило сделать тебе угождение. А как ты не упустил и из Глухова * о том ко мне отписать, то я начал самым делом приготовляться к переделанию в комическое сочинение сей аглинской сатиры, не только солью, но и селитрою наполненной. Прочел я ее в один день два раза, и чем больше в нее вникал, тем меньше к удовольствию твоему находил способов. Целый день об ней думая, лег я спать и, наполня ею голову, однако не предприняв точного к преложению намерения, но утомившись мыслями, заснул и к чрезвычайному и притом неожиданному счастию ее во сне увидел. Многим людям, которые мало или вовсе снов не читывали *, весьма странно покажется таковое сновидение. Но нам, прочетшим славные сны г. Кригера * и еще немецкого же сновидца, изданного без имени авторского, в котором, несмотря на то, что он не в поллиста и не в десяти частях, можно найти очень много доброго нам с тобою и тем, кто столько же, как мы, снов прочли, и следующие из моего сонного приключения обстоятельствы в диковинку не будут. Я чувствительно сожалею, что не могу всего сна точно написать, но что из него вспомню, то и тебе между прочим сказать не упущу.

   Вдруг узрел я себя, не знаю каким случаем, в числе зрителей комедии, на всенародном театре * представляемой {О сем позорище, может быть, ты и не слыхал, живучи в стране, о театре ни мало не пекущейся, и я согрешил бы пред тобою, не уведомив тебя о том, что сведения всякого человека, пользу общественную любящего, достойно. Со второго дни Святыя Пасхи открылся сей театр; он сделан на пустыре за Малою Морскою. Наш низкия степени народ * толь великую жадность к нему показал, что, оставя другие свои забавы, из которых иные действием не весьма забавны, ежедневно на оное зрелище сбирался. Играют тут охотники, из разных мест собранные, и между оными два-три есть довольно способностей имеющие, а склонность чрезмерную. Сия народная потеха может произвесть у нас не только зрителей, но со временем и писцов, которые сперва хотя и неудачны будут, но вследствии исправятся. Словом, я искренно тебя уверяю, что сие для народа упражнение весьма полезно и потому великия похвалы достойно.}. Но какой же комедии? Самой той, о которой от тебя довольную вытерпел я докуку и которую тебе приписываю.

   Очутившись при сем позорище еще до начатия и не зная, что представлено будет, спрашивал я о том стоявших возле меня, и в ответ сии слова от одного соседа услышал: "По правде сказать благородию вашему, мы материи, о чем комедь гласит, досконально и фундаментально не ведаем; а от ахтеров слышали, что имеют быть п_р_е_д_в_а_р_и_т_е_л_ь_н_о и с_т_о_и_ч_е_с_к_и представлены в лицах разныя новоманерные галантереи" *. Разные галантереи? - спросил я его...- "Да, сударь",- отвечал мне другой по левую руку стоявшей, которой при всяком слове в затылке почесывал и которой так скоро говорил, как трещотка, и в речах его не было ни запятых, ни двоеточия, ни точек. "Да, дорогой наш милостивец, я тоже слышал, что станут выкидываться на предъявленном киятре ориэнтальные, французские штуки, на наши русские манеры обделанные, и сам медиатер * {Сим именем называется начальник всех таковых комедиантов.} мне п_р_е_д_п_о_л_о_ж_и_т_е_л_ь_н_о божился, что очень много проказного увидим".

   Я нарочно пишу тебе словами моих соседов, которым я очень не рад был, но уйти от них не имел способу, чтобы ты узнал, кто они таковы; а что бы тебе об них еще легче угадать было, опишу их одеяние. На одном был кафтан синей и на нем только три пуговицы, камзол зеленой, штаны черные замшаные, а шлифы висели, для того, что пряжек шлифных не было, о которых я, по их дружескому между собою разговору, скоро узнал, что оне для опохмеления заложены поутру на первом кружале. Рубаху имел он с холстинными пречорными брызжами. Волосы у него не только не завиты, но всклочены и назади пучком связаны были; а шея пречорная, напоказ выставленна, без галстука, и без платка; а куда оные, по нашему необходимые вещи, скрылись, узнать мне не удалось, но уповаю, что с пряжками имели оне одинаковую участь. На другом какой кафтан и камзол были, приметить я не мог, потому что он имел на себе епанчу преветхую, под пазухами распоротую и без пуговиц же, не отставая своей братьи; а на волосах кошелек, на шее же, вместо галстука, поношенной полуиталианской платок, нараспашку завязанной.

   Ты, любезный друг, думаю, не удивишься сей неопрятности, ведая, что оные молодцы и в должности столько ж нерадивы и, перенимая от большой части наставников своих одно криводушие, не только о порядке, но многие из них и о самой истине вовсе не пекутся. Продолжение удалого их разговора долго слушать не имел бы я терпения, потому что слова их мимо меня летали; а вместе с ними и запах винной, показывающей, что они держатся сея пословицы: "Кто празднику рад, тот и до свету пьян; а кто его чтит, тот весь день не просыпается". Но они, повидимому, и более того могли бы сделать, и на целую неделю пуститься, только сии зрелищи им помешали; а если бы оных не было, то бы они в сию седьмицу остались так чисты, как их мать родила. Божусь тебе, что их разговор удушил бы меня, и я, несмотря на тесноту и грязь, всеконечно бы от них удалился, но, к счастию моему, началась комедия и с нею смех общенародной, чему причиною был парик на Чистосердове * надетой, ибо речи его отнюдь ничего смешного в себе не имеют.

   Услышав его с племянником разговор, которой мне показался достойным внимания, весьма я удивился, что такая комедия для народа представляется, где лишь одни, смех производящие, сочинении играть надлежит. Но по первому явлению отнюдь не было следа узнать, что оная комедия из Бижутиера переделана *, да и я, не взирая на прилежное мое слушание и на то, что часто твердил Чистосердов племяннику своему о галантерейщике, не мог об ней догадаться, ибо действие начавшие лицы, суть против аглинския сатиры прибавленные, также как и два крестьянина, работники Щепетильниковы. Выход и разговор оных простолюдимов несказанно рассмешил меня, и думаю, что смех мой был столь неумерен, что ежели бы слуга мой спал в одной со мною комнате, то бы он непременно разбудил меня, подумав, что, конечно, домовой шутит надо мною, чего бы он из христианской любви, конечно, не вытерпел: но, к удовольствию моему, спал он в другой комнате и не помешал сновидению. По выходе галантерейщика и по речам его, нашел я в нем точного Bijoutier, и наконец, слушая с пущим прилежанием последующие явления, ясно уже я приметил, что сия сатира довольно хороша для нашего театра переделана. Соблюдено в ней единство места, и все наклонено на наши нравы; а больше всего то мне показалось, что действие положено в вольном маскараде *, которой весьма к тому приличен. Долженствую к стыду моему признаться, что избрание места к действованию, мне больше всего труда причиняло, тогда, когда я старался тебе угодить, помышлял о преложении сего сочинения, и я не мог попасть на таковое счастливое изобретение, какое в оной комедии, видя ее во сне, приметил. Но мне не об себе говорить должно, а о превращенном Бижутиере. Он, претворившись в комическое сочинение, как по содержанию, так и по колкой сатире может назваться довольно хорошим, а по слогу весьма посредственным, ибо видно, что хотя трудившейся и желал показать свойство российского языка, но, не имея довольного знания и дара красноречия, желания своего не исполнил. В нем виден человек с охотою начинающей, и ты, прочетши, думаю, сам то же скажешь, потому что я ни одного не переменил слова, а все его выражениями писал, кроме разговора крестьянского, коих наречия не мог я изобразить толь живо, как во сне слышал. Причиною тому, что я, не имея деревень, с крестьянами живал мало и редко с ними разговаривал. Полно, у нас не все те крестьянской язык разумеют, которые наделены деревнями; не много сыщется помещиков, в состояние сих бедняков по должности христианской входящих. Есть довольно и таких, которые от чрезмерного изобилия о крестьянах инако и не мыслят, как о животных, для их сладострастия созданных. Сии надменные люди, живучи в роскошах, нередко добросердечных поселян, для прибавления жизни нашей трудящихся, без всякия жалости раззоряют. Иногда же и то увидишь, что с их раззолоченных карет, с шестью лошадьми без нужды запряженных, течет кровь невинных земледельцев. А можно сказать, что ведают жизнь крестьянскую только те, которые с природы человеколюбивы и почитают их равным созданием и потому и об них пекутся. Но я, забывшись, вовсе было от содержания удалился, что нередко со мною, как и со многими молодыми писцами, случается; однако опять за него принимаюсь.

   Не трудно было мне приметить, что Верьхоглядов и Самолюбов * суть лицы, также почти вымышленные; но не мог я угадать, на каких характеров оными целено. И как скоро комедия кончилась, то я, спросив моих соседов, можно ли идти на театр, и услыша, что можно, немедленно пошел туда. Вошедши спросил я комедианта, игравшего лицо крестьянское, потому что он мне прежде всех на глаза попался, чьего сочинения комедия, и как называется. Он мне сказал с довольною гордостью, хотя был в действии не героем, а крестьянином, что о том не знает, а что могу я сведать от их медиатора.- Да где же мне его сыскать,- осмелился я еще спросить наиучтивейшим образом сего надменного Цапату*?- В пробирной или в уборной палатах,- ответил он и, указав рукою, продолжал: "Вон туда поди!" и не промолвив более ни слова, начал подбоченившись между театром и уборною похаживать. Не взирая на холодной его прием, которой смутил меня, взял я смелость войти в уборную и только дверь отворил, то увидел между прочими комедиантами одного наборщика академической типографии *, из тех, которые мои переводы набирают. Спросил я его о названии комедии и сочинителе ее, и в ответ, весьма учтиво произнесенный, получил, "что он ни того, ни другого не знает, ибо имеет честь быть при киатре суфлером; а в роли комедиальные и в артемедии * не мешается". Однако же по знакомству сделал он мне ласку и подвел меня к г. медиатору, в котором увидел я наборщика ж. Оной был тот самый, которой первые играет лицы и которой больше всех способности имеет. Я не могу приветливостию его довольно нахвалиться. Он, видав меня в типографии, весьма снисходительно со мною обошелся, и я увидел, что не надмен он мнимым своим достоинством, подобно некоторым из чужих краев выезжающих актерам; а притом не было в нем и виду излишнего унижения, подлыми низкопоклонщиками и гнусными такальщиками, для прикрытия их поносных желаний употребляемого. Оной г. наборщик сказал мне, что имя комедии французской Галантерейщик, а кто ее делал, он не знает. Я начал было его убеждать просьбою к открытию сея тайны, но не мог ничего выведать. Он поклялся мне, что не ведает, чьей она композиции; а известно ему только то, что прислана к ним в комверте с партикулярным человеком... Я просил ее показать мне, что он и сделал, и с его же позволения списал я имена действующих лиц и число явлений. А как, по их словам, "начали на киатре балет выкидывать и ломаться", то я, не желая сих забав видеть, с медиаторской же воли прочел игранную комедию и так твердо удержал ее в памяти, что, проснувшись и повторив все виденное и слышанное, взял перо и записал сперва имена и явлении, а потом в два дни и всю положил на бумагу. Но мне не захотелось назвать ее Галантерейщиком; это бы значило чужое слово написать нашими буквами, и для того назвал я ее Щепетильником, и в защищение оного слова принужден написать предисловие.

   Стыжусь тебе, Богдан Егорович, сказать о слабости моей. Я был столько суеверен, что на другой день предприял идти на общенародное позорище и искусненько выведать, какие там играются комедии и нет ли между ими в истину Бижутиера. Самым делом подозвав с собою некоторых знакомцев, к письменам прилежащих, пришел я на оное зрелище и, удаляся от них, пробрался на театр, и там действительно нашел... но не комедию, а наборщиков, играющих комедии, и тех самых, коих я во сне видел. Сие заставляет меня верить, что сны иногда некоторую часть правды предсказывают, ибо я прежде не бывал там и не знал, кем комедии играются. Спрашивал я господ комедиантов, какие есть у них комедии? И узнал, что они выучили Скупого *, Лекаря поневоле *, Генриха и Перниллу *, Новоприезжих * и Чадолюбие *, и что более оных не выучили, а будут еще учить Привидение с барабаном *.

   В тот день играли Скупого, и народу было очень много: почти вся чернь, купцы, подьячие и прочие им подобные. Много и знатных господ и посредственных чиновных людей из любопытства приезжают. Но дело не до описания туда ходящих и комедий там представляемых; а дело в принесении тебе благодарности за то, что твоею просьбою получил я случай доставить на русской язык сие сатирическое сочинение. К тому же и письмо мое, которое приписанием назвать долженствовало, и так уже слишком расплодилось и почти уже вышло из своего роду, но пусть читатели называют его, как им заблагорассудится. Я уверен, что ты почтешь его знаком дружбы моей. Ты причиною моего сновидения, и тебе долженствую приписать плод, от него полученный. Прими его, любезный друг, и верь, что я и наяву всего для тебя сделать не отрекуся, что дружба повелевает. Живи благополучно! Я сердечно желаю исполнения всех твоих желаний и без околичностей, которые между людьми, в письменах упражняющимися, а кольми паче между друзьями, не должны быть терпимы, просто сказываю тебе, что я есмь и вечно буду

  

   П. П.* Чуть было и не забыл я о преважной для меня просьбе. Она будет состоять не в убеждении тебя к защите приписанныя от меня комедии, в противность многих писцов, кои свои сочинении единственно для получения обороны боярам надписывают, но в том она заключается, чтобы ты, ради бога, промолчал, что сие письмо довольно беспорядочно написано. Ежели ты скромен будешь, так немногие о том узнают по нижеследующим причинам. Иные заняты делами и не имеют времени читать наших сочинений, да они же и не поспеют за нами, потому что мы ныне чресчур поспешно бумагу мараем, иные вовсе наших трудов не читают; а иные хотя и читают, но не только о тех правилах, в коих читаемое ими сочинение должно быть написано, не ведают и ведать не будут, но и читают не для понимания, а для того, чтобы похвастать, будто и они нечто читают... А! я пропустил было еще род чтецов, которые почти все читают, но только на то, чтобы побранить трудившихся; и они имеют множество подражателей, которые хотя и ничего не знают, однако язвительно бранятся. О защищении же комедии просить тебя я ни малыя не имею нужды, твердо уповая, что хотя некоторые чтецы просмотрят мое надписание и предисловие, а от оных промчится слух и до тех, кои предисловии и надписании никогда не читают, а чрез то, и те и другие сведают, что комедия не моя, a во сне виденная.

  

  

   Всякой, кто не поленится прочесть письма моего к г. Ельчанинову, пред сим напечатанного, увидит, что следующая комедия не плод трудов моих, но плод счастливого сновидения. Я пишу сие предисловие в защиту единого только слова и за то по справедливости можно назвать меня педантом. Пусть называют; что делать! я принужден на этот раз, хотя и неохотно, вытерпеть сию укоризну и должен непременно защитить данное оной комедии наименование.

   Я писал к г. Ельчанинову, что странно показалося мне сию комедию назвать французским Галантерейщиком, как оную во сне называли, и я чаял, что многие читатели меня за то еще бы более, нежели за слово Щепетильника, осуждать стали. К тому же я и сам никогда бы не простил себе, издав на свет сие сочинение под чужестранным наименованием. Итак, следуя сему мнению, думал я, каким бы словом объяснить на нашем языке французское слово Bijoutier, и не нашел иного средства, как чтобы, войдя в существо той торговли, от которой произошло у французов оное название, сообразить ее с нашими торгами и рассмотреть, нет ли ей подобныя, что я без великого труда сыскал, и здесь предлагаю.

   Во Франции в лавках Boutiques des Bijoutiers или Boutiques des galanteries продаются часы, табакерки, перстни, пряжки и другие мелкие золотые, серебряные, фарфоровые и прочие разных металлов и минералов вещи, которые по-французски галантереею называются и которые с французского языка в столичных наших городах почти всеми жителями под тем же именем приняты; за что тех, которые говорят, а не пишут, и винить почти не должно. Они, покупая из Франции вывезенные вещи, так их и называть начали, как у французов называются. Но мне, издавая сию комедию на русском языке, как уже выше сказано, не захотелось французское слово тиснуть русскими буквами. Чего ради, не взирая на то, что подвергнулся хуле, несметному числу мнимых в нашем языке знатоков, взял к тому старинное слово Щепетильника, потому, что все наши купцы, торгующие перстнями, серьгами, кольцами, запонками и прочим мелочным товаром, назывались и ныне называются Щепетильниками. И если бы у дедов наших часы, готовальники и прочие, французами и другим народом к нам вывозимые вещи, даже до самых ни к чему годных безделок были во употреблении, то бы и оные также щепетким товаром назывались и Щепетильниками продаваны были. И сверьх того неоднократно, не только от жителей малых городов и от купцов, но и от многих степенных господ, в столицах живущих, слыхал я в разговорах, что они вместо того: "Он одет богато или прибористо", говорят: "Он щепетко одет". Итак habit galant может назваться кафтан и щегольской и щепеткой, а из того следует, что сие слово не только к тем товарам, кой галантереею называются, приличествует, но может быть довольно объяснительно и к другим, но однакож не ко всем вещам, коим на французском языке прилагательное имя galant дается.

   Итак для вышесказанных обстоятельств, а притом имея к чужестранным словам, язык наш безобразящим, совершенное отвращение, назвал я комедию Щепетильником, но назвал ее не с таким гордым намерением, чтобы никогда не переменить слова сего. Нет! Если те люди, кои язык наш лучше меня знают, и коих я всегда за то почитаю, если такие, говорю я, мнение мое опровергнут, то я в минуту с ними соглашуся. Но и тогда тем утешаться буду, что мною понуждены они к истреблению сего иноплеменнического слова, которое в наш язык совсем почти внедрилось и которое, если его, так как и многих, не истребят, может на долгое время остаться.

   Что же принадлежит до переговорки таких людей, которые будут сие мною возобновленное слово опорочивать, не показав неоспоримого на мои доказательствы опровержения, то я таковым сказываю, что их неосновательная хула меня не тронет, ибо я знаю, что они большею частию все то хулят, чего не разумеют. Но что мне до оных хулителей, ведаю я, что их много сыщется, но они не опорочивают, а ругают, и для того надлежит их презрить, что и сделаю. Но когда они вместо брани напишут на мои погрешности осуждение, то я на оное, если будет неправильно, сделаю ответ учтивой, а если правильно, то употреблю его в мою пользу.

   Много жалел я о том, что сия комедия почти не может быть играна, ибо в ней нет ни любовного сплетения, ниже завязки и развязки, как и в аглинском подлиннике, и она не что иное, как характеры, на театр выходящие. Короче, она такового ж роду, как Всесветный друг * и Река забвения * господина Легранда и подлинники господина Фагана, но в ней гораздо более соку. Сверьх того, она же для комедии в одном действии долговата, и ежели бы я ее сам переделывал и для представления готовил, то бы и сократить мог, но я, как уже все знают, ее себе не присвоиваю и печатаю для моих одноземцов, надеяся, что многие будут ее читать, подобно прочим сатирическим сочинениям, которые и в чтении приносят удовольствие и пользу всякому читателю, с добрым намерением за книгу принимающемуся. Я для таких только и тружуся, а не для тех, кои книгами стараются украшение комнатное сделать, а о том и не думают, что книги - и души и головы наши украшают.

  

  

   Щепетильник

   Чистосердов, майор при гражданских делах

   Племянник Чистосердова

   Нимфодора |

         } вертопрашки

   Маремьяна |

   Полидор, пересмешник

   Притворов, бывший в придворной службе

   Вздоролюбов

   Легкомыслов

   Обиралов

   Верьхоглядов

   Старосветов

   Самохвалов

   Мирон |

         } работники Щепетильниковы

   Василий |

  

  

  

   Чистосердов. Когда уже моему брату непременно захотелось записать тебя в службу и здесь оставить, то я в твою предосторожность, любезный племянник, покажу тебе все сборища, в которые почти ежедневно жители столичных городов съезжаются. Несколько раз видел ты комедии и меня обрадовал, что они тебе, в противность мнения многих людей, которы зрелищи пуще порчею, нежели поправлением нравов почитают, показались в истинном их виде. Ты почел их не увеселением для глаз, но пользою для твоего сердца и разума. Был ты и в маскараде придворном; он тебе весьма понравился. Теперь увидишь ты здесь и вольный маскарад; увидишь в нем множество людей, и, не знавши их, испытаешь их нравы и обхождения, что великую принесет тебе пользу.

   Племянник. Я вам, дядюшка, за ваше обо мне попечение весьма благодарен и буду...

   Чистосердов. Будь всегда таков, каковым я теперь тебя вижу: чужд ласкательства и хитростей и непричастен таким делам, которые вечное бесчестие нам наносят. Ты безвыездно жил в Пензе с своим отцом, которой хотя и воспитал тебя в благонравии, но не мог там показать в лицах всех сетей, в которые молодой человек, как ли он ни одарен разумом, однако часто попадается. Но в здешнем городе, а особливо в этом доме, рассмотришь ты всех родов людей: я нарочно для того тебя и сюда привез; но дивлюсь, что так долго не съезжаются.

   Племянник. Может быть сегодни и никого не будет.

   Чистосердов. Не может статься! Мне уже чрезмерно жаль, что по сию пору нет того глумливого Щепетильника, которой здесь продает и по ярлыкам проигрывает разные безделюшки; ты уже от меня об нем слыхал неоднократно. Постоявши возле него, в два часа больше людей узнаешь, нежели живучи в городе в два года.

   Племянник. А в которой же горнице он бывает?

   Чистосердов. Вот его прилавочек. Он по 50 рублев на неделю за него платит и вымещает дороговизну над нашими молодчиками: берет с них за безделки тройную цену и их же при всякой вещи дурачит.

   Племянник. Но ездят ли сюда придворные и другие господа?

   Чистосердов. Всеконечно. Большая часть из них после ужина приезжает. Иные прямо для провождения времени и отдохновения от трудов, а иные сбираются только за тем, чтобы над нашею братьею, малочиновными людьми посмеяться, но часто сами смешнее нас бывают.

   Племянник. Но кто осмелится над господами смеяться? Я, хотя недавно здесь живу, однако видал, что их нередко и за дурачествы хвалят.

   Чистосердов. Это делают льстецы, которых здесь больше, нежели чистосердечных.

   Племянник. Разве льстецы всегда возле бояр трутся и разве в них слабостей больше?

   Чистосердов. Нет! Слабости и страсти находятся равно в людях всякого состояния, но на знатного господина глаза всего народа обращаются, и в нем пороки виднее, нежели в малочиновном. Правда, что у нас больше таких бояр, которые, обладая прямыми достоинствами, истину любят, но и тех довольно, которые слепыя похвалы желают. А иногда и самые добродетельные и разумные люди несколько времени от льстецов в ослепление приведены бывают.

   Племянник. Для чего же у вас льстецов терпят?

   Чистосердов. Для того, что их слова приманчивы человеческому самолюбию, которое иными чрезмерно обладает. К тому же честной человек льстеца не скоро и узнать может. Первой о большей части людей по себе рассуждает; а последней без труда приемлет на себя все виды, по времени и обстоятельствам, и хотя он похвалами всякому погибель готовит, однако притворством обольщает простосердечие.

   Племянник. Я от батюшки слыхал, что вы очень откровенны; итак, я чаю, вам жить здесь невесело.

   Чистосердов. Несносно! Если бы льстецов не столько много было, то бы и преодолеть наконец удалося, но их число несметное. Ими набиты не только передние, но и все комнаты многих знатных господ. Они сводят знакомство с дворецкими, со всеми прислужниками, с няньками и с мамками; а в случае нужды они и последним холопьям в пояс кланяются. Словом, они своею подлостию сыскивают не только свободной пред честным человеком вход, но и замолвленье доброго слова, хотя до того непозволенным образом добиваются.

   Племянник. Да как же вы между ими живете?

   Чистосердов. Делая тому противное и ежечасно их ругая.

   Племянник. За то вас возненавидят.

   Чистосердов. Что мне до того нужды!

   Племянник. Неужели вы и большому господину о пороках его в глаза сказать осмелитесь?

   Чистосердов. Без сумнения! и я прошедшую зиму с некоторыми господчиками здесь и больше этого сделал.

   Племянник. А каким образом?

   Чистосердов. Однажды куча молодых шалунов, мнимыми достоинствами надутых, приехали сюда над добрыми людьми посмеяться. Многих дурачили, которые, будучи их разумнее, из презрения сносили от них обиды. Наконец напали они на бедную девочку, которая ни малого не подала поводу над собою ругаться. Обступили ее, начали бесстыдно шутить, ходили всюды за нею, делали разные и холопьям неприличные похабствы, и, напоследок оттолкнув ее подруг, с которыми она приехала, хотели свое дурачество усугубить; но, по счастию этой бедняжки, я с моим другом тут случился. Мы избавили эту девочку и ругали вертопрахов за гнусной поступок, сколько хотели; а они, снося брань, бесстыдно смеялися и тем безумство свое утверждали. Короче сказать, дело кончилось тем, что о девочке все сожалели, все озорников бранили; поступок их остался для них поношением, а я с моим другом нажил с двадцать новых злодеев.

   Племянник. Сами виноваты; лучше убегать от неприятелей, нежели им в глаза лезть.

   Чистосердов. Ты говоришь правду. Но я иногда почитаю за грех оставить дурака без обличения и хотя я сюда очень редко приезжаю, однако всякой раз увижу множество шалостей, которых пощадить не можно. Но слава богу, что Щепетильник стал сюда жаловать. Он со всякого лукавца снимает личину и всякого повесу осмеивает.

   Племянник. На это много ума и учения потребно, и я дивлюсь, что из наших купцов столь умной и обхождение знающей сыскался.

   Чистосердов. Он не купец, а отставной офицер, которой давно без награждения отставлен за то, что начальникам своим, слепого повиновения требующим, в глаза говорил правду.

   Племянник. У нас и офицеры не всё ученые; довольно и таких, которые с нуждою писать умеют.

   Чистосердов. Доселева бывало, но ныне начинают выводиться, для того, что уже слуга боярской и купец через месяц в офицеры не выйдут, не так как встарину. Я знал некоторых письмоводцев, из ничего и не за весьма похвальные дела в чины вышедших. Они, втершись в случаи к большим добросердечным господам, их обманывали и на их ответ довольно купцов, подьячих и холопей вывели в офицеры; пускай бы уже достойных, а то таких, которые и в тех званиях гадки были. Но оставим прошедшее время, я желаю, чтобы оно у всех честных людей из памяти истребилось и их не сокрушало.

   Племянник. Этого всем желать надлежит.

   Чистосердов. Отец Щепетильников был офицер * и хотя жил в бедности, однако сына своего так воспитал, как и дворяне редко воспитываются, и, терпя нужду, обучил его языкам и другим наукам в такое время, когда государевых училищ для недворян еще не было. Но зато, ни он, ни сын его никакого награждения не получили и просить стыдились, не так как многие из нынешних молодчиков. Они лишь немножко выучатся на государевом иждивении, то уже и хотят чрезмерного награждения, тогда, когда еще и учения не заслужили; не только чтобы из благодарности потщились оказать отличные отечеству услуги. Но вот и работники его принесли товары. (Работникам.) Скоро ли хозяин ваш будет?

  

  

   Мирон работник. Тотчас-стани пожалует.

   Чистосердов. Для чего же он замешкал?

   Мирон работник. Не ведаю, роцимой.

   Чистосердов. Но верно ли он будет?

   Мирон работник. Право будет-ста, и велел всим честным боярам сказаци, что у него новые есть... новые-стани!.. ни товары, а!.. а!.. голотиреи, привезенные из заморья, из Мемщизны... Имена-та некрещеные, так, кормилец, мудрены, что их скоро и не пробаишь. Как, бишь, они зовутся... ляд ведает! так хитров, хоть голова проць, так не знаю.

  

  

   Мирон работник. А ла, а ла, а ла тилогрея! да а ла, а ла салфетка!.. што же-ста, боярин, галишься надо мною. Вить на нас дивит нецево; еще только с неделей двадчать как мы из Галица * сюда прибрели; а у нас эдаких мудрых слов ниту, и мы голчим по старинному поверью.

   Чистосердов. Я не тому смеюсь и знаю, что вам эти слова выговаривать трудно. (Племяннику.) Это последние моды: а-ла-грек * и а-ла-салюет *. Пойдем в залу, я чаю, уже много людей собралось. (Работникам.) А вы, как скоро хозяин ваш приедет, нам скажите.

  

  

   Мирон работник. Спасиба, брат Васюк, что ты отомкнул прилавок-от; а я с бояринам-та позагуторился. Виць это тот, который не охоць до бусурманских-та фиглей и которой и тех бранит, кто их за христианские манеты покупает.

   Василий работник. Как ево не знать, он очень знакомит. И когда сюда ни зайдет, то ницаво не купит, а весь вецер пробаит с нашим шалбером. Да нутка, брат Мироха, станем разбирать кузовеньку-та. Вить хозяин до сабя из нее велел все выбрать.

   Мирон работник. Давай, парень! Вздымем-ка ее на лавку-та. Берись же моцнее! Вить она, братень, грузна, и я из саней ее церез моготу сюда притаранил. (Оба работники, поставивши корзину на лавку, вынимают вещи и разговаривают.)

   Мирон работник (держа в руке зрительную трубку). Васюк, смотри-ка. У нас в экие дудки играют, а здесь в них один глаз прищуря, не веть цаво-та смотрят. Да добро бы, брацень, из-дали, а то нос с носом столкнувшись, утемятся друг на друга. У них мне-ка стыда-та совсем, кажется, ниту. Да посмотрець было и мне. Нет, малец, боюсь праховую испорцить.

   Василий работник. Кинь ее, Мироха! А как испорцишь, так сороми-та за провальную не оберешься. Но я цаю, в нее и подуцеть можно, и колиб она ни ченна была, так бы я сабе купил и, пришедши домой, скривя шапку, захазил с нею. Меня бы наши деули во все посиденки стали с собою браци и я бы, братень, в переднем углу сидя, чуфарился над всеми.

   Мирон работник (вынув груп купидонов, изображающих художества и науки, смеется). Смотри-т-ка! что за проказь? Какая их сарынь рабенок. (Испугавшись.) Ах, братень, никак это ангели божий! прости меня, чарь небесный! я, проклятой, глядя на хранителей-та наших, ухмыльнулся. Экие мемцы-та безбожники, как они их в кучу сколько смямкали!

   Василий работник (смотря на купидонов). И, дурачина! С вора вырос, а ума не вынес! Какие ангели! Я слышал от нашево хозяина, что это хранчуские болванчики.

   Мирон работник. О, так я и не согрешил. Смотри-ка, парень, что у них в руках-то. У инова мазилька, у инова мкнига, иной с зажжоной луцыной; а этот по пестренькому шарику развильниками тыцет.

   Василий работник. Покинь их, малец! Вон и хозяин идет. Ставь поскоряе.

  

  

   Щепетильник. Не изломали ль чего?

   Мирон работник. Ницаво, кормилец!

   Щепетильник. Не спрашивал ли кто меня?

   Василий работник. Тот цостной боярин, которой не покупает ницаво из мудростей хранчуских, а все с вашей милостью гуторит. Он мне-ка приказал сабе весть подаць, как ты-стани сюда пожалуешь. Да был с ним какой-та боярцук, только с лича парень оцосной.

   Щепетильник (в сторону). Это, чаю, майор Чистосердов; но с кем, не знаю, и он, конечно, в зале. (Мирону.) Поди скажи ему обо мне и всем гостям. Да смотри же искусненько и не согруби никому.

   Мирон работник. Разумею-стани вить я не дурак.

   Щепетильник (вслед Мирону). Э! и дожидайся там, покуда все не разъедутся и как никого не будет, так мне скажи. (Василию.) А ты поди и будь в этой комнате, покуда не кликну.

  

  

   Щепетильник (вошедши в прилавок, разбирает вещи и вынув бумагу, говорит). Мне кажется, что сегодня был я очень счастлив, а со мною многие бедные люди. (Читает.) Золотые часы с будильником купил у меня сын судьи Лихоимцева за 250 рублев, а мне они за 70 достались. Продал я молодым вертопрахам несколько детских игрушек, которых ныне сотни по две к часам привешивают, на 200 рублев, а они мне самому и 50-ти не стоили. Барыш хотя не христианской, однако взят с таких людей, которые сердятся, ежели их шалости сделать не допустишь. Если бы я с них столько не взял, то бы чужестранцы пуще моего ограбили и деньги бы из государства вышли. За это нельзя меня назвать бессовестным. Я беру дорого не с бедных людей, которые трудами деньги получают, а с таких мотов, которые и без меня разориться сыщут случай. Недавно начал я торговать безделюшками и столько уже денег имею, что и каменные могу построить палаты, исключая то, что третью часть бедным разделяю. Безделицы ныне очень дорого покупаются, и весь свет так в них устремился, что почти ни о чем, кроме их, не мыслит. Все почти люди, кроме безделиц, ничего ие читают, ни в чем, кроме безделиц, не упражняются и ни о чем, кроме безделиц, не спорят. Бездельнаго мужчину женщины наподхват любят, а женщина бездельная мужчинами обожается. Но что я за пример нашел? как будто бы не довольно и без того безделок на свете. Самые важные вещи, о которых больше всего стараться надобно, ныне в безделки превращаются. Тратят время, изнуряют здоровье, проматывают имение, бесчестят своих предков, бесславят самих себя, преступают должности, утесняют беспокровных, оправдают виновных и забывают присягу, так как сущие бездельники. Искренность стала безделица, честь безделка, совесть безделюшка, а, наконец, и вера, как главная вещь, у многих несмысленных дураков почитается из безделиц безделкой.

  

  

   Чистосердов. Здравствуй, сударь! Ты так зачитался, что нас и не видишь.

   Щепетильник. Виноват! Я право вас не приметил. (В сторону.) Лицо этого молодого человека меня удивляет, и он на наших щегольков не походит.

   Чистосердов. Что ты опять шептать начал?

   Щепетильник. Так, сударь. (Племяннику.) Не изволите ли чего купить?

   Чистосердов. Конечно, он купит, только продавай ему не с таким описанием, как здешним жителям. Еще тому не более Двух месяцев, как он из Пензы сюда приехал, и он мой родной племянник.

   Щепетильник. А! радуюсь, что вижу в нем человека, на вас похожего. (Племяннику.) Да что же вам потребно?

   Племянник. Хорошие часы, сударь.

   Щепетильник. Вот самые верные и лучшего мастера, они же с будильником. Если бы я их продавал безмозглому петиметру, то бы должен был описать их доброту в следующих словах: что они будут его разбужать по полуночи в двенадцатом часу и позже; что будут показывать время, когда должно ему скакать на свидание с любовницею, которых он в день по десяти обманывает, а из них каждая сама по двадцати любовников проводит; когда ехать в церькву, не богу молиться наряду с добрыми людьми, а поспеть к выходу, чтобы провести за руку до кареты какую-нибудь бесстыдницу или вертопрашку. А вам скажу противное: эти часы станут вас будить к должности в такое время, чтобы вы, приехавши вместе с товарищами, исправили на вас положенное, успели бы отдать почтение вашим благодетелям, побывали бы в церькви, во-время бы отобедали, отужинали и спать ложились. Словом, они будут вам так показывать время, что вы, следуя порядку, наживете имя прилежного, доброго и исправного человека и от знатных степенных людей милость сыщете.

   Чистосердов. Ну, племянник! таковы ли тебе наставлении его кажутся, как я сказывал?

   Племянник. Они мне очень приятны, и я желаю их чаще слушать.

   Щепетильник (Чистосердову). Никак вы, сударь, против своего обыкновения, сегодня развеселились и хотите пошутить надо мною?

   Чистосердов. Отнюдь нет! я нарочно привез сюда моего племянника, чтобы он послушал твоих описаний. Они его вразумят к познанию здешних жителей.

   Щепетильник. Неужли вы в истину это говорить изволите? И ежели не шутите, так поэтому я умнея, нежели сам о себе думал. Вот каково человеческое самолюбие: оно уже меня словам вашим и верить заставляет, и я вижу, что излишними похвалами каждого человека испортить не трудно.

   Чистосердов. Вы чрезмерно скромны. Всяк, у кого хоть малый есть разум, увидит достоинствы ваши. Но я не знаю, как бы мне с племянником пробыть у вашей лавки во все то время, как вы гостей подчивать станете. Надо мною и так уже многие смеются, что я, приходя в маскарад, проговариваю с вами.

   Щепетильник. Над вами смеются те, которые сами правильное осмеяние заслуживают, и потому ругательствы их вам невредны. Вы можете, надев личины, просидеть здесь целый вечер. А как, уже скоро десять часов ударит, то я по ерлыкам сегодня проигрывать не стану, хотя бы и много съехалось, а только за деньги продавать буду.

   Чистосердов. Как я пошел из зала, так там еще только человек с тридцать было. Да, полно, и всегда за деньги мало сюда ездят; а на даровое весь город сбирается. Но вот трое. Они конечно к вам подходят. Сядем, племянник, и послушаем. (Садятся и надевают маски.)

  

  

   Нимфодора. Ах, радость! Какая это скука! не поверишь, душа моя, что бы я дома веселея время проводила.

   Маремьяна. Уж конечно, матушка, и я тоже! Мне-было и ехать не хотелось, да Полидор меня просьбами замучил.

   Полидор. Я виноват, сударыни, и очень виноват, только чорт меня возьми, ежели я не думал больше найти здесь веселья. Однако, матушки, мы можем несколько минут в лотерею поиграть. Пойдем к этому вралю и возьмем по дюжине билетов.

   Щепетильник (Чистосердову). Вот самые умные люди своим именем меня клеплют.

   Полидор. Давай нам, господин мудрец, билетов.

   Щепетильник. Я не люблю этого имени, для того, что и сущих дураков ныне нередко тем же величают.

   Полидор (с усмешкою). А ты ведь очень умен. Но что мне до того? давай билетов!

   Щепетильник. Ежели купить изволите, так все состоит к вашим услугам, а проигрывать сегодня за малолюдством я ничего не стану.

   Полидор. За малолюдством? Всеконечно, что ты нас не знаешь. Ежели где есть такие, как мы, два-три гост