Лебон Гюстав - Психология социализма

гибельные программы нашего латинского воспитания. "Французский язык, - пишет Фулье, - преподается всюду в Греции наряду с греческим. Наш склад ума, наша литература, наши искусства, наше воспитание гораздо больше гармонируют с греческим национальным духом, нежели такие же данные других народов".

   Так как это теоретическое и книжное воспитание способно плодить только чиновников, преподавателей и адвокатов, оно и тут не могло создать ничего другого. "Афины - это большая фабрика адвокатов, бесполезных и вредных". В то время как промышленность и земледелие находятся в первобытном состоянии, быстро множатся люди с дипломами, но без занятий. Как и у народов латинской расы, они подвержены такой же системе воспитания; единственное их стремление - добиться государственной службы.

   "Всякий грек, - пишет Политис, - думает, что главное назначение правительства - дать место либо ему самому, либо одному из членов его семьи". Если он его не получает, то сейчас же делается мятежником, социалистом и начинает разглагольствовать против тирании капитала, хотя вряд ли последний и существует в стране. Главное занятие депутатов - находить места для обладателей школьных дипломов.

   Впрочем, просвещение не излечило их даже от самого узкого религиозного фанатизма. Цивилизованный мир с изумлением взирал на то, как студенты устроили небольшую революцию, окончившуюся только с отставкой министерства, с целью добиться - на заре XX века - церковного отлучения писателей, осмелившихся переводить Евангелие на простонародный греческий язык.

   Фаворитизм, распущенность и общее расстройство оказались следствием системы, по которой воспитывалась греческая молодежь. Достаточно было двух поколений неудачников для того, чтобы привести страну в полное разорение и еще более понизить уровень ее нравственности, без того уже столь низкий. Просвещенная Европа, смотревшая на этот маленький народ сквозь призму классических воспоминаний времен Перикла, начала терять свои иллюзии лишь тогда, когда выяснился совершенный цинизм, с которым какие-то политиканы, получив повсюду в Европе займы, одним взмахом пера вычеркнули свой долг, отказываясь уплачивать проценты и отбирая монопольный доход, торжественно переданный кредиторам как гарантия, в тот самый день, когда не смогли найти более заимодавцев[74]. Европа тогда воочию убедилась, насколько пришли в расстройство дела страны и чего стоили все эти говоруны, когда перед ней развернулись эпизоды последней борьбы Греции с турками, и ей пришлось быть свидетельницей того, как значительными греческими войсками овладевала ужаснейшая паника и они бросались врассыпную при одном только появлении вдали нескольких оттоманских солдат. Не вмешайся Европа, греки снова исчезли бы с исторической сцены, и мир ничего бы от этого не потерял. Тогда стало понятно, что могло скрываться под обманчивым лоском цивилизации. Наша университетская молодежь, восторженно преклоняющаяся перед Грецией[75], в то же время должна была составить себе более серьезные понятия относительно психологии известных народов, чем те, которые она черпает из своих книг.

   Таково, смею надеяться - без больших погрешностей, современное состояние народов как латинских, так и принявших воззрения латинской расы. Пока эти народы не найдут путей к своему подъему, они должны помнить, что при новой эволюции, совершающейся в мире, место имеется только для сильных, и что всякий ослабевающий народ непременно сделается добычей своих соседей, особенно теперь, когда отдаленные рынки все более и более закрываются.

   Эта точка зрения - самая основная. До очевидности ясно она разъяснена в знаменитой речи, произнесенной несколько лет тому назад лордом Солсбери, в то время первым министром Англии. Ввиду важного значения этой речи и авторитета ее автора, я воспроизведу из нее несколько отрывков. В них превосходно указаны последствия понижения нравственности, отмеченного мною выше и являющегося лучшим мерилом падения народа. Вызванные этой речью в Испании протесты, уж конечно, никак не могут поколебать правильность положений, высказанных этим выдающимся государственным человеком, и делаемых им заключений.

   "Вы можете огулом разделить все нации мира на две категории: жизнеспособные и вымирающие. Вот, с одной стороны, нации великие, которые проявляют громадную, возрастающую с каждым годом мощь, увеличивают свое богатство, расширяют свою территорию и совершенствуют свою организацию...

   Но наряду с этими цветущими организмами, обладающими, по-видимому, несокрушимой силой и соперничающими в предъявлении таких требований, которые, может быть, в будущем не удастся примирить без кровопролития, мы видим некоторые общества, которых я не могу назвать иначе, как вымирающими, хотя термин этот не ко всем может быть приложим в одинаковой степени. В этих государствах разложение и упадок идут почти так же быстро, как растут сплоченность и могущество жизнеспособных наций, которыми они окружены. Каждые десять лет они оказываются все более слабыми, бедными, лишенными людей, способных руководить ими, а также учреждений, внушающих доверие. Такие государства по всем признакам быстро близятся к роковому концу, а между тем с каким удивительным упорством они цепляются за остаток жизни...

   У этих наций и без того уже плохой правительственный режим не только не исправляется, а становится чем дальше, тем хуже. И общество, и сам официальный мир, администрация насквозь прогнили, так что нигде не видно твердой почвы, позволяющей рассчитывать на возможность какого-либо преобразования или возрождения. Эти нации представляют собой для просвещенной части мира ужасное зрелище, хотя и не в одинаковой степени. Нации эти представляют картину, которая, к несчастью, становится все мрачнее и мрачнее по мере того, как другие нации ближе с ней знакомятся. Эти вторые, как из сострадания, так и ввиду своих интересов, вынуждены искать средство для устранения таких бедствий.

   Сколько времени такое положение вещей может продолжаться я, конечно, не берусь предсказывать. Я могу теперь лишь указать на то, что прогресс идет в обоих направлениях: слабые государства все более слабеют, сильные - крепнут. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, к какому роковому результату приведет сочетание этих противоположных движений. По той или другой причине, в силу ли политических условий, или под личиной человеколюбия, жизнеспособные нации будут постепенно захватывать территорию вымирающих, и семена раздора среди цивилизованных народов не замедлят принести свои плоды".

   Нужно ли, в самом деле, пытаться подчинять социализму страны столь расшатанные, разрозненные и малопреуспевающие, как страны латинские? Не очевидно ли, что эта попытка поведет к еще большему их ослаблению и сделает их еще более легкой добычей для народов сильных? Увы, политиканы замечают это так же мало, как и поглощенные в тиши келий религиозными спорами средневековые богословы не замечали, что варвары потрясают стены их монастырей и грозят им резней!

   Следует ли, однако, совсем отчаиваться в будущности народов латинской расы? Необходимость - сила могучая, которая многое может изменить. Возможно, что после целого ряда страшных бедствий народы латинской расы, наученные опытом и сумевшие освободиться от подстерегающих их соседей, решатся на трудную задачу - вырабатывать в себе недостающие им качества, необходимые отныне для успеха в жизни. Одно лишь средство в их распоряжении: изменить совершенно систему своего воспитания. Выше всякой похвалы те немногие апостолы, которые с рвением принялись за это дело. Апостолы могут сделать многое, так как зачастую им удается совершенно изменить общественное мнение, а оно в настоящее время всесильно. Но понадобятся тяжелые усилия для того, чтобы уничтожить гнет предрассудков, поддерживающих нашу систему воспитания в ее настоящем положении. История показывает, что для основания религии достаточно иногда двенадцати апостолов; но сколько религий, верований и воззрений не могло распространиться за невозможностью набрать эту дюжину!

   Не будем, однако, слишком большими пессимистами. История так полна неожиданностей, мир - на пути к таким глубоким изменениям, что в настоящее время невозможно предвидеть судьбу государств. Во всяком случае, задача философов не идет далее указания народам на угрожающие им опасности.

  

    1. Современные факторы развития обществ, созданные новейшими открытиями. Нынешний век дал наибольшее количество изменений в кратчайшее время. Современные факторы социального развития. Роль научных и промышленных открытий. Как они перевернули все условия существования.

    2. Влияние современных открытий на условия существования обществ. Вынужденные перемены в материальных условиях жизни. Происшедшие от них нравственные и социальные изменения. Влияние механического производства на семью и на умственное развитие рабочих. Машина, сократив расстояния, превратила мир в один независимый от действия правительств рынок. Преобразования, произведенные в последние дни в жизни народов лабораторными открытиями. Возможная роль сил природы в будущем. Неустойчивость заменила повсюду вековые устои. Жизнь народов и условия их прогресса все более и более ускользают от воздействия правительств.

   В течение последнего века, сравнительно с предшествующими, произошли, может быть, наибольшие изменения в самое короткое время. Эти изменения произошли от появления некоторых факторов, совершенно отличных от тех, какие управляли обществами до сих пор. Один из главных характерных признаков настоящей эпохи состоит именно в изменении причин, определяющих развитие народов. В течение веков преобладающее влияние оказывали религиозные и политические факторы, в настоящее время это влияние значительно ослабело. Факторы же экономические и промышленные, игравшие в течение долгого времени очень малую роль, ныне приобретают преобладающее значение. Цезарю, Людовику XIV, Наполеону или всякому другому западному монарху было совершенно безразлично, обладал ли Китай углем, или нет. Теперь же один только факт обладания и использования Китаем угля не замедлил бы оказать самое глубокое влияние на ход европейской цивилизации. Бирмингемского фабриканта и английского земледельца никогда прежде не занимал бы вопрос, могла ли Индия производить хлопок и возделывать пшеницу. В продолжение веков факт этот для Англии был совершенно незначителен, а теперь он имеет для нее гораздо большее значение, чем имели в свое время казавшиеся столь важными события, вроде поражения непобедимой армады или низвержения могущества Наполеона.

   Но не только прогресс отдаленных народов оказывает сильное влияние на существование европейских наций. Быстрые промышленные усовершенствования перевернули все условия жизни. Справедливо замечено, что до начала нашего века, за тысячи лет орудия промышленности мало изменились. И действительно, в своих существенных частях они были тождественны с образцами, находящимися в гробницах древних египтян, давностью в 4000 лет до Р.Х[76]. Но уже минуло сто лет, как такое сравнение с промышленностью древности стало невозможным. Использование паровыми машинами энергии, заключенной в каменном угле, совершенно видоизменило промышленность. Самый скромный заводчик имеет в своих складах больше угля, чем нужно для производства работы, значительно превосходящей ту, которую могли бы выполнить имевшиеся, как говорят, у Красса 20.000 рабов. Мы имеем паровые молоты, один удар которых представляет собой силу 10.000 человек. Считают, что одним только Северо-Американским Соединенным Штатам потребовалось бы 13 миллионов человек и 53 миллиона лошадей для выполнения работы, производимой в год железными дорогами, т. е. силой, извлекаемой из каменного угля. Если допустить невозможную, впрочем, гипотезу, что нашлось бы такое количество людей и животных, то на их содержание потребовалось бы 55 миллиардов, вместо приблизительно 2,5 миллиардов, составляющих стоимость работы, выполняемой механическими двигателями[77].

   Простой факт нахождения человеком средства извлекать из угля полезную силу совершенно перевернул наши физические условия существования. Порождая новые средства, он создал новые потребности. Изменения в материальной жизни вскоре повлекли за собой преобразования в духовном и социальном состоянии народов. Изобретя машину, человек оказался порабощенным ею, как некогда богами, созданными его воображением. Он должен был подчиниться экономическим законам, возникшим исключительно от распространения машинного производства. Машина, открыв доступ на завод женщине и ребенку, расстроила семейный очаг и семью. Облегчив рабочему труд и заставив его специализироваться, машина понизила в нем умственный уровень и способность к напряженному труду. Бывший мастер спустился до степени простого чернорабочего и выйти из этого положения он может только в исключительных случаях.

   Промышленная роль машин не ограничилась огромным увеличением силы, которой человек располагал. Преобразовав средства передвижения, она значительно сократила расстояния, существовавшие между различными частями света и сблизила между собой народы, которые прежде были совершенно разъединены. Запад и Восток настолько сблизились; что их отделяет теперь вместо многих месяцев переезд в несколько недель; в несколько часов, даже в несколько минут, они могут обменяться мыслями. Благодаря углю же, произведения одних быстро становятся известны другим; мир обратился в один обширный рынок, освободившийся от влияния правительств. Результаты самых кровавых революций, самых продолжительных войн - ничто в сравнении с результатами научных открытий этого века, предвещающими открытия еще более значительные и плодотворные.

   Условия жизни современного человечества преобразованы не одним только паром и электричеством. Изобретения, кажущиеся почти незначительными, непрерывно способствовали и способствуют изменению этих условий. Простой лабораторный опыт совершенно изменяет факторы благосостояния провинции и даже страны. Так, например, обращение антрацита в ализарин убило производство марены[78] и одним ударом разорило департаменты, жившие этой промышленностью. Цена земли с 10.000 франков за гектар упала ниже 500 франков. Когда искусственное приготовление алкоголя, уже удавшееся в лабораториях, и такое же, ожидаемое в близком будущем, приготовление сахара войдут в промышленную практику, некоторые страны принуждены будут отказаться от вековых источников богатства и будут доведены до нищеты. В сравнении с такими потрясениями что будут значить для них такие события, как Столетняя война, Реформация или революция? Можно, впрочем, оценить значение таких коммерческих колебаний, если вспомнить во что обошлись Франции 10 лет засилья микроскопического насекомого - филлоксеры. Потеря с 1877 до 1887 г. миллиона гектаров виноградников была оценена в 7 миллиардов франков. Сумма причиненных этим бедствием убытков почти равняется расходам нашей последней войны. От этого убытка Испания временно обогатилась, так как не достававшее нам количество вина пришлось купить у нее. С экономической точки зрения результат получился такой, как если бы мы, побежденные испанскими армиями, были присуждены платить ей ежегодно огромную дань.

   Невозможно выразить в достаточно сильной мере всю важность великих переворотов в области промышленности, которые составляют одно из роковых условий современности и которые еще только начинаются. Главным последствием таких переворотов является то, что условия существования, казавшиеся установившимися на веки, теряют всякую устойчивость.

   "Если спросить, - пишет английский философ Мен, - какое из поражающих народ бедствий самое ужасное, может быть, ответят, что это кровавая война, опустошительный голод, смертоносная эпидемия. Между тем, ни одно из этих бедствий не принесет таких сильных и продолжительных страданий, как переворот в моде, предписывающий дамскому туалету одну какую-нибудь материю или один цвет, как это в настоящее время установилось в одежде мужчин. Множество процветающих и богатых городов в Европе или Америке были бы осуждены этим на банкротство и истощение, и катастрофа оказалась бы хуже голода или эпидемии".

   Это предположение не заключает в себе ничего невероятного, и возможно, что переворот, вызванный в женском наряде распространяющимся использованием велосипеда, скоро осуществит его на деле. Но научные открытия, конечно, произведут изменения еще и не такой важности. Например, химия, наука едва только устанавливающаяся, готовит нам много таких неожиданностей. Когда мы будем в состоянии применять в своем обиходе температуры от 3 до 4 тысяч градусов или близкие к абсолютному нулю (что уже и начинает нам удаваться), тогда неизбежно появится совершенно новая химия. Теория уже нам говорит, что наши простые тела, весьма вероятно, не что иное, как продукты сгущенных соединений других элементов, свойства которых нам совершенно неизвестны. Может быть, как это предполагает в одной своей речи химик Бертело, когда-нибудь все пищевые вещества будут вырабатываться всецело при помощи науки, и тогда "не будет больше ни покрытых жатвами полей, ни виноградников, ни лугов с многочисленными стадами. Не будет больше различия между странами плодородными и бесплодными".

   Мы можем еще предположить такую картину будущего, когда силы природы будут в нашем распоряжении для удовлетворения всех наших нужд и почти совершенно заменят работу человека. Не будет также химерой допустить, что благодаря электричеству, этому чудесному деятелю преобразования и передачи энергии, сила ветра, морских приливов и водопадов скоро будет в нашем распоряжении. Уже и теперь частью использованные Ниагарские водопады обладают двигательной силой в 17 миллионов паровых лошадей, и недалеко время, когда эта, едва входящая в употребление сила, при помощи электрических проводов будет передаваться на далекие расстояния. Внутренняя теплота земного шара и теплота солнца представляют собой также неистощимые источники энергии.

   Но, не останавливаясь на будущих открытиях, а рассматривая успехи, достигнутые только за последние 50 лет, мы видим, что условия нашего существования меняются с каждым днем и при том так внезапно, что общества неизбежно подвергаются преобразованиям, гораздо более быстрым, чем может вынести умственное состояние, медленно создаваемое вековой наследственностью. Повсюду вековая устойчивость уступила место неустойчивости.

   Из всего вышесказанного можно заключить, что нынешний век есть век разрушения и, в то же время, век созидания. Кажется, что перед изменениями, вызванными наукой и промышленностью, не может устоять ни одна из наших идей, ни одно из наших условий прежнего существования. Трудность приспособления к этим новым требованиям состоит главным образом в том, что наши чувства и привычки меняются медленно, тогда как внешние обстоятельства меняются слишком быстро и слишком глубоко, чтобы прежние воззрения, с которыми нам трудно расстаться, могли просуществовать долго. Никто не может предсказать, какой выйдет социальный строй из этих неожиданных разрушений и созиданий. Мы видим ясно, что самые важные явления в жизни государств и сами условия их прогресса все более и более ускользают от государственной власти и подчиняются промышленным и экономическим требованиям, против которых эта власть бессильна. Мы предчувствуем уже, и далее в этом труде это выяснится еще полнее, что требования социалистов будут все более и более расходиться с экономическим развитием, которое подготавливается вне их и очень далеко от них. Но, тем не менее, они должны будут ему подчиниться, как всякому роковому закону природы, которому до сих пор подчинялся человек.

  

    1. Экономическая конкуренция. Социализм не признает законов необходимости, управляющих в настоящее время миром. Стремления правительств все более обуславливаются внешними экономическими явлениями, к которым они должны применяться, Мир экономических и промышленных отношений теперь уже представляет собой одно целое, и страны становятся все менее свободными в своих действиях. Народы все более стремятся к подчинению внешним требованиям, а не единичной воле. Последствия уменьшения расстояний между Востоком и Западом. Результаты экономической борьбы между народами с малоразвитыми и очень развитыми потребностями. Цена товаров на рынке определяется их ценой на том рынке, где производство всего дешевле. Результаты конкуренции между однородными произведениями европейской и восточной промышленности. Почему Англия принуждена отказываться от земледелия. Конкуренция Индии и Японии. Будущность европейской торговли. Будущность России. Конкуренция со стороны Востока и социализм.

    2. Применяемые и предлагаемые средства. Возражения экономистов по поводу последствий борьбы между Востоком и Западом. Мнимое перепроизводство. Почему доводы экономистов могут считаться основательными только относительно будущего. Протекционизм. Его искусственная и временная роль. Народы земледельческие и народы промышленные. Различные средства против конкуренции Востока, изыскиваемые англосаксами. Почему они обращаются к Африке. Трудность промышленной и торговой борьбы для латинских народов.

   Мы только что указали вкратце, что мировое экономическое и промышленное развитие перевернуло прежние условия существования человечества. Эта истина станет еще яснее при изучении некоторых из стоящих в настоящее время задач. Социалисты в изложении своих требований и мечтаний обнаруживают полное незнание законов необходимости, управляющих новым миром. Они всегда рассуждают так, как будто мир кончается за пределами обитаемой ими страны, и все, что происходит в остальном мире, не должно иметь никакого влияния на ту среду, где они проповедуют свои учения, и как будто предлагаемые ими меры не должны совершенно изменить отношения народа, применяющего их, к другим народам. Такое обособление было бы возможно только несколько веков тому назад, но в настоящее время дело обстоит иначе. Роль правителей каждой страны все более обнаруживает стремление обуславливаться экономическими явлениями очень отдаленного происхождения, совершенно не зависящими от воздействия государственных людей, принужденных им подчиняться. Искусство управлять состоит в настоящее время прежде всего в умении возможно лучше приспосабливаться к внешним требованиям, не поддающимся воле отдельных людей.

   Конечно, каждая страна продолжает составлять собой отечество; но мир науки, промышленности, экономических отношений теперь уже представляет собой один мир, имеющий свои законы, тем более строгие, что они устанавливаются необходимостью, а не кодексами. На почве экономической и промышленной никакая страна в настоящее время не свободна вести свои дела по собственному усмотрению, и это по той простой причине, что развитие промышленности, земледелия и торговли в громадном числе случаев отражается на всех народах. Экономические и промышленные явления, происходящие в отдаленных странах, могут заставить самую незнакомую и чуждую им страну преобразовать свое земледелие, свои промышленные приемы, свои способы производства, свои коммерческие обычаи и, как последствие этого, свои учреждения и свои законы. Народы все более и более стремятся руководствоваться общими требованиями, а не волей отдельных людей. Деятельность же правительств, следовательно, делается все более и более слабой и неуверенной. Это одно из самых характерных явлений настоящего времени.

   Вопрос, который мы рассмотрим в этой главе, позволит нам совершенно ясно проиллюстрировать предыдущее. Он нам еще раз покажет, насколько предлагаемые социалистами решения о всеобщем счастье поверхностны и неисполнимы.

   Этот вопрос, на который мы в числе первых указали уже много лет тому назад, есть вопрос об экономической борьбе между Востоком и Западом, обрисовывающийся с каждым днем все яснее. Сократившиеся благодаря пару расстояния и развитие промышленности имели последствием приближение Востока к нашим границам и превращение обитателей его в конкурентов Запада. Эти конкуренты, пользовавшиеся прежде нашими продуктами, приобрели наши машины и принялись выделывать эти продукты сами, и вместо того, чтобы покупать у нас, они теперь продают нам. Это им легко удается, потому что нетребовательные по унаследованным издавна привычкам, они изготавливают эти продукты по значительно меньшей материальной цене, сравнительно с ценой изготовленных в Европе. Большинство восточных рабочих живет менее чем на 10 су в день, тогда как европейский рабочий проживает едва ли меньше 4 или 5 франков. Так как цена работы всегда определяет цену товаров, а стоимость их на всяком рынке устанавливается стоимостью на рынке, поставляющем товары по наименьшей цене, то, следовательно, промышленным предприятиям европейских фабрикантов угрожают конкуренты, производящие те же предметы по цене в 10 раз меньшей. Индия, Япония, а вскоре и Китай, вошли в фазу, которую мы когда-то предсказывали, и делают быстрые успехи. Иностранные продукты стекаются в Европу все в большем и большем размере, а вывоз продуктов европейского производства все более и более сокращается. Не военного нашествия восточных народов надо опасаться, как это утверждают, а единственно только вторжения восточных продуктов!

   В течение продолжительного времени конкуренция ограничивалась только земледельческими продуктами, и по ее последствиям мы можем предчувствовать, что будет, когда она распространится на продукты промышленности.

   Первым последствием конкуренции было, как заметил Мелин в палате депутатов, понижение наполовину в течение 20 лет стоимости земледельческих продуктов: хлеба, шерсти, вина, спирта, сахара и т. д. Шерсть, например, стоившая в 1882 г. приблизительно 2 франка за килограмм, 20 лет спустя стоила только 1 франк; сало с 95 франков упало до 42 франков, и т. д.

   Многие экономисты, в том числе и я, считают эти понижения цен выгодными, так как в результате этим пользуется публика, т. е. большинство; но рассматривая вопрос с других сторон, очень легко оспаривать выгоду таких понижений. Самый главный их недостаток состоит в том, что они ставят земледелие в невыгодное положение и заставляют некоторые страны от него отказываться, что может иногда привести к серьезным последствиям.

   Предположение, что некоторые страны могут быть принуждены отказаться от земледелия, не представляет ничего невероятного: в настоящее время это происходит в Англии. Принужденная конкурировать одновременно с производством хлеба в Индии и Америке, она постепенно отказывается от его производства у себя, несмотря на совершенство английских способов земледелия, позволяющих получать умолот в 29 гектолитров с гектара. В настоящее время годовое производство хлеба в Англии упало до 23 миллионов гектолитров, тогда как годовое его потребление составляет 85 миллионов. Таким образом, ей приходится покупать за границей около 60 миллионов. Если бы Англия была блокирована на своем острове или не имела бы средств, необходимых для пополнения этой разницы, то большая часть ее жителей была бы обречена на голодную смерть.

   Франция, страна по преимуществу земледельческая, благодаря покровительственной системе, средству временному и фиктивному, могла продолжать борьбу, составляющую для нее жизненный интерес. Но сколько времени будет она в состоянии ее вести? Она производит около 100 миллионов гектолитров зерна. Эта цифра может в зависимости от обстоятельств понижаться до 75 или возрастать до 135. Настоящая цена пшеницы около 18 франков за 100 кг регулярно понижается уже несколько лет. Эта цена, впрочем, искусственна, так как иностранный хлеб вследствие обложения покровительственной пошлиной в 7 франков, на самом деле стоит 11 франков, составляющих продажную цену на иностранных рынках, особенно в Лондоне и Нью-Йорке. Эта цена впредь может только понижаться. Итальянские земледельцы Аргентинской республики достигли цены производства хлеба в 5 франков за гектолитр.

   Можно ли надолго задержать это постепенное понижение постепенно же возрастающими покровительственными пошлинами, имеющими последствием искусственное поддержание дороговизны припасов и, следовательно, препятствующими населению пользоваться общей дешевизной? Ввиду того, что Франция потребляет ежегодно 120 миллионов гектолитров хлеба, существующая пошлина в 7 франков с гектолитра, увеличивающая, по крайней мере, на одну треть цену хлеба, составляет огромную сумму, взимаемую со всего народа в пользу небольшого числа крупных спекулянтов, так как большинству земледельцев, производящих хлеб только для удовлетворения собственных нужд, ничего не остается на продажу. В защиту таких произвольных приемов можно только сказать, что они полезны, дозволяя стране временно поддерживать существование земледелия и предоставляя ему необходимое время для улучшения. Но вскоре ни одно правительство не будет в силах удержать искусственную дороговизну жизненных припасов.

   Причиной упадка европейского земледелия нельзя считать Восток, едва вступивший тогда в земледельческую борьбу. Начало этого упадка нужно видеть в производстве злаков в Америке, где земля почти ничего не стоит, тогда как в Европе она очень дорога. В тот день, когда у Америки тоже возникла конкуренция со странами вроде Индии, где земля не только ничего не стоит, как в Соединенных Штатах, но где и работа обходится в десять раз дешевле, она подверглась участи Англии, а ее земледелию угрожает теперь полное разорение. Американские земледельцы находятся теперь в самом невыгодном положении. Де Манда-Грансэ указывает на фермы, стоившие прежде 300 долларов за акр и не находящие теперь покупателей по 10 долларов. Никакая покровительственная пошлина не может помочь американцам, так как их интерес в том, чтобы продавать хлеб, а не ввозить его. Следовательно, непокровительственная система может устранить на иностранных рынках конкуренцию с ними стран, у которых производство значительно дешевле.

   Борьба Востока с Западом, происходившая сначала только из-за сырья и земледельческих продуктов, постепенно распространилась и на продукты промышленности. В странах Дальнего Востока, например, в Индии и Японии поденная заработная плата на заводах почти не превышает 10 су, и мастера получают немногим более. Де Манда-Грансэ называет завод близ Калькутты, где при 1.500 рабочих помощник директора из туземцев получает в месяц менее 20 франков жалованья. При такой малой стоимости производства вывоз из Индии за 10 лет возрос с 712 миллионов до 4 с лишим миллиардов.

   Но Индия не богата углем, а в Японии его достаточно для вывоза по цене вдвое меньшей цены английского угля. Вследствие этого Япония сделала еще более быстрые успехи, чем Индия. Японии, располагающей углем, этим главным источником народного богатства, стоило только накупить европейских машин и по их образцу построить такие же у себя, чтобы вскоре стать совершенно на одну ногу с Европой в способности к производству и далеко превзойти ее в дешевизне производства в силу низкой заработной платы.

   Япония имеет теперь большие фабрики, например, хлопчатобумажные[79], дающие заработок 6.000 рабочим и делающие настолько выгодные обороты, что дают дивиденды от 10 до 20%, тогда как прибыль подобных фабрик в Англии, уменьшаясь с каждым днем, постепенно упала в самых доходных предприятиях до 3%. Другие фабрики в убытке и не дают более дивиденда просто потому, что вывоз ежедневно уменьшается благодаря конкуренции с Востоком.

   Народы Востока стали производить один за другим все европейские продукты и всегда при условиях такой дешевизны, что всякая борьба с ними становится невозможной. В Японии существуют теперь часовое, фаянсовое, бумажное, парфюмерное производства и даже производство так называемых "парижских товаров". Таким образом, европейские продукты все более и более вытесняются с рынков Востока. Есть предметы (например спички), которые Англия прежде продавала ежегодно на 600.000 франков, а теперь продает не больше чем на 10.000 франков, тогда как японцы, начав с ничтожной продажи, в несколько лет перешли к производству, которое в 1895 г. дошло до 2.275.000 франков. Эти спички продаются по 1 франку за 144 коробки, т. е. 15 коробок за 10 сантимов. Обыкновенных и дождевых зонтиков японцы в 1890 г. продавали на 700 франков, а через 5 лет на 1.300.000 франков; то же происходит со всеми предметами, которые начинают там изготавливаться.

   Это изобилие производства скоро привело японцев к приобретению новых рынков, и, во избежание зависимости от европейского флота, японцы стали покупать корабли, а потом и сами начали их строить. У них есть большие почтовые пароходы, выстроенные по последним моделям и освещенные электричеством. Одна только компания ("Ниппон Юсен Каиша") имеет их 47, конкурирующих с нашими "Messageries" и особенно - с английской компанией "Peninsular and Oriental".

   Они установили двухнедельные рейсы между Японией и Бомбеем, рейсы в Австралию и собираются установить также рейсы во Францию и Англию. Они имеют судовые команды, оплачиваемые по 10 франков в месяц на человека и питающиеся рисом, несколько мешков которого всегда имеют в запасе.

   Хотя китаец, несмотря на низкое военное развитие, во многих отношениях превосходит японца, Китай еще не вступил в промышленное движение, но близок момент, когда он устремится в него. Можно тогда предвидеть, что со своим бесчисленным населением, при отсутствии потребностей и при огромных запасах угля, он через несколько лет будет первым коммерческим центром мира, регулятором рынков, а пекинская биржа будет устанавливать цены на все товары остального мира. Для оценки могущества этой конкуренции может служить тот факт, что американцы, признав себя неспособными бороться с нею, не нашли другого средства, как воспретить китайцам доступ на их территорию. Недалек час, когда европейский купеческий корабль будет редкостью в морях Востока. Что ему там будет делать?

   Лишь немногие из английских и германских консулов Дальнего Востока в своих донесениях не вполне сходятся по этим вопросам. Сами наши агенты, несмотря на свой малый интерес к торговле и особенно - на неисправимую неспособность латинского ума усваивать какие-либо чуждые ему понятия, начинают замечать и указывать на то, что происходит вокруг.

   В экономической борьбе, обостряющейся с каждым днем, все благоприятствовало Востоку. Понижение стоимости серебра на Западе еще более затруднило нам конкуренцию. Серебро, единственная монета, которую знает Восток, сохранило там всю свою ценность, тогда как в Европе оно потеряло ее почти наполовину. Индийский или китайский купец, отправляя в Европу на 1.000 франков зерна, хлопка или какого-нибудь другого товара, получает 1.000 франков золотом, которое он может обменять приблизительно на 2.000 франков в серебряных слитках, после чего ему остается только превратить их на Востоке в серебряные монеты для расплаты со своими рабочими. Эти 2.000 франков серебра представляют в его стране ту же стоимость, что и 25 лет тому назад, потому что понижение, которому подверглась цена серебра в европейских странах, еще не отразилось на Востоке, где цена на труд мало изменилась. Стоимость изготовления продуктов на Востоке такая же, как и прежде, и восточный промышленник только потому, что продает продукт в Европу, выручает за него на половину более того, во что обходится ему этот продукт на Востоке. Естественно, покупая у нас, он заплатил бы тоже вдвое, потому что ему пришлось бы дать 2.000 франков серебра за 1.000 франков золота; таким образом, весь его интерес заключается в том, чтобы, продавая нам все больше, покупать у нас все меньше. Следовательно, существующие условия торгового обмена представляют собой для Востока огромную премию за вывоз. Никакие покровительственные пошлины, если только они не совершенно запретительные, не в состоянии бороться против такого различия в ценах, по которым предметы приобретаются торговцами.

   Европейская торговля, по-видимому, в скором времени должна свестись к следующему: обменивать товары, стоящие в десять раз дороже, чем на Востоке, и оплачиваемые золотом, на товары в десять раз дешевле и оплачиваемые серебром. Так как при таких условиях обмен долго существовать не может (если он еще кое-как держится, то только потому, что Восток не закончил своего промышленного устройства), то очевидно, что Европа скоро должна будет лишиться покупателей на Дальнем Востоке, как она потеряла уже их в Америке. Она не только их потеряет, но сверх того, вследствие недостаточности своего производства для прокормления своих жителей, она будет принуждена покупать у своих же прежних покупателей, а сама не будет иметь возможности ничего им продавать. Японцы ничуть не сомневаются, что дело к тому и идет. Несколько лет тому назад один из их министров иностранных дел, Окума, коснувшись Европы в одной из своих речей, выразился так: "Она выказывает все признаки одряхления. Будущий век увидит полное распадение ее государственных учреждений и разрушение ее империй".

   Многие причины в будущем для большинства народов Европы еще более усложнят и без того уже трудную коммерческую борьбу с Востоком. Когда Сибирская железная дорога будет в полной эксплуатации, вся торговля между Востоком и Западом будет сосредоточена в руках России. Эта железная дорога, как известно, пересекая часть Китая, соединяет Россию с Японией; 130 миллионов русских войдут тогда в сношения с 400 миллионами китайцев, и Россия станет первой коммерческой державой в мире, потому что неизбежно через нее направится транзит между Востоком и Западом. Из Лондона до Гонконга теперь 36 дней морского пути. Но Сибирской железной дороге на это потребуется около половины этого времени. Морской путь, без сомнения, будет тогда так же оставлен, как теперь путь мимо мыса Доброй Надежды, и на что тогда пригодится Англии ее коммерческий фрлот? Франция потеряет тогда и ту малую часть своей торговли, которая ей еще остается. В тот день она, может быть. пожалеет о данных ею России взаймы 10 миллиардах, значительная часть которых послужила на создание этой гибельной конкуренции, грозящей разорением Марселю. Не будучи пессимистом, можно себя спросить: не выиграли бы мы гораздо более, употребив такую огромную сумму на развитие своей промышленности и торговли?

   Не будь успехов японцев, Сибирская железная дорога, важное значение которой не было, кажется, понято ни одним из наших государственных людей, дала бы России коммерческое господство над Китаем с его 400-миллионным населением; тогда, ввиду господства в ней неограниченного протекционизма как относительно союзников, так и по отношению к другим нациям, Восток оказался бы закрытым для Европы. Успехи Японии восстановили равновесие, все более нарушавшееся в пользу одной стороны, тогда как теперь оно может измениться в пользу другой. Мы - на заре гигантской борьбы за раздел Востока. Разоружение, предлагаемое, я полагаю, не без некоторой иронии, не представляется осуществимым в близком будущем.

   Борьба между Востоком и Западом, история возникновения которой только что нами обрисована, еще начинается, и исход ее мы можем только предполагать. Мечтатели о вечном мире и всеобщем разоружении воображают, что самой разорительной борьбой является война. Действительно, она губит сразу огромную массу людей, но кажется весьма вероятным, что готовящаяся промышленная и коммерческая борьба будут убийственней и принесут ряд бедствий и разорений, каких никогда не производили самые кровавые войны. Она, может быть, совершенно уничтожит некоторые великие народы, чего никогда не удавалось осуществить самым многочисленным армиям. Эта борьба, с виду такая мирная, в действительности неумолима. Она не знает сострадания. Победить или исчезнуть - другого выбора нет.

   Социализм не особенно интересуется такими задачами. Его воззрения слишком узки, горизонт слишком ограничен для того, чтобы он мог о них помышлять. Для народов, у которых социализм разовьется больше всего, коммерческая борьба с Востоком будет наиболее трудной, а уничтожение побежденного совершится быстрее. Одни только народы, обладающие в достаточной мере промышленной инициативой, необходимым умом для усовершенствования своих орудий производства и применения их к новым требованиям, будут в состоянии защищаться. Не коллективизм с его низменным идеалом равенства в труде и заработной плате даст рабочим средства для борьбы с наплывом продуктов Востока. Где возьмет он необходимые средства для платы рабочим, когда продукты перестанут находить покупателей, заводы постепенно закроются и все капиталы будут переведены в те страны, где они найдут легкий доход и благосклонный прием вместо бесконечных преследований?

   Мы только что показали, как зародилась и развилась экономическая конкуренция между Востоком и Западом. Перечисленные нами факты доказывают, насколько современные экономические требования противоположны стремлениям социалистов и как неудачно они выбрали момент для предъявления своих требований. Рассматривая теперь возможные средства к устранению все возрастающей экономической конкуренции, мы покажем еще раз, что возможность победы несовместима с социалистическим идеалом.

   Прежде всего мы должны заметить, что теоретически легко оспаривать пессимистические выводы об изложенном нами положении вещей. Экономисты справедливо говорят, что до сих пор никогда не было действительного перепроизводства какого-либо товара, что самый легкий его избыток сопровождается обязательным понижением цен и что если вследствие конкуренции европейский рабочий принужден довольствоваться дневным заработком в несколько су, то ничтожность этой платы не создаст затруднений, поскольку на нее можно будет приобрести все необходимое, стоившее прежде несколько франков. Довод совершенно справедлив, но он применим только к отдаленной эпохе, и, следовательно, для нас теперь не может представлять интереса. До наступления этой фазы всеобщего удешевления продуктов пройдет довольно продолжительный переходный и разрушительный период времени. Этот период будет тем труднее пережить, что борьба между восточными и западными народами происходит не только между отдельными людьми, получающими различную заработную плату, но особенно между людьми, имеющими различные потребности. Это-то условие и сделало невозможной конкуренцию между китайцами и американцами, вследствие чего последние принуждены были изгнать первых. Чтобы восстановить равенство шансов, нужно было, чтобы китайцы, поселившиеся в Америке, переняли вкусы и расточительные привычки американцев. Но такому преобразованию препятствует влияние их врожденных привычек. Ограничивая свои потребности чашкой чая и горстью риса, они могли довольствоваться рабочей платой гораздо ниже той, какую требуют американские рабочие.

   Каким бы ни представлялось будущее, нас интересует настоящее и мы должны искать решения вопросов только текущего времени, а потому те средства, которые, согласно ожиданиям экономистов, должны явиться из естественного развития вещей, в настоящий момент не имеют цены. Что касается покровительственного режима, то он представляет собой временное решение вопроса, легко применяемое народами Европы и Америки. Несомненно, он может принести временную пользу, но его благодетельное действие непродолжительно. Небольшая малонаселенная страна может, пожалуй, окружить себя высокой стеной, не беспокоясь о происходящем вне ее. Но существуют ли такие страны на Западе? По всем статистическим сведениям, в Европе вследствие чрезвычайного увеличения народонаселения почти нет стран, производительность которых была бы достаточна для прокормления своих жителей более шести месяцев. Если бы какая-нибудь страна отгородилась стеной, о которой я только что говорил, то спустя шесть месяцев под страхом голодной смерти ей пришлось бы открыть эту стену, чтобы купить себе пищу извне; но чем бы она заплатила тогда за необходимые ей хлеб и пищевые продукты? До сих пор Европа приобретала съестные припасы Востока в обмен на товары, но Восток скоро не будет нуждаться в наших товарах, раз он их производит дешевле. Торговля же основана на обмене, в котором монета есть только условный знак.

   Следовательно, если не помогут научные открытия, будущее Европы, в особенности стран, живущих главным образом своей торговлей, представляется довольно мрачным.

   В грядущей борьбе только две категории народов, по-видимому, способны устоять. К первой принадлежат те народы с редким населением, у которых хорошо развито земледелие, вследствие чего они могут обойтись собственными средствами и почти совсем отказаться от внешней торговли. Ко второй принадлежат народы, которые своей инициативой, силой воли и промышленными способностями значительно превосходят народы Востока.

   Немногие из европейских народов принадлежат теперь к первой категории. Франция, к ее счастью, занимает в ней далеко не последнее место. Ее производство почти достаточно для прокормления своих жителей, а верный инстинкт побуждает ее, пренебрегая причитаниями статистиков, не увеличивать цифры своего народонаселения. Увеличив несколько производительность земли или уменьшив немного население, она могла бы добывать достаточно продовольствия для себя. Вместо того чтобы набрасываться на промышленность, которая нам почти не дается, или на торговлю, которая нам совсем не дается, мы должны были бы направить все свои усилия на земледелие.

   С какой стороны, впрочем, ни посмотреть, наше земледелие нуждается в развитии. На земледельческом конгрессе, прошедшем в Лионе несколько лет тому назад, де ля Рок указал на то, что смертность, не достигающая 20% в деревнях, превосходит 27% в городах, из чего он выводит, что благодаря одному только переселению в города Франция потеряла 700.000 жителей. "Если бы наше земледелие перестало производить вино или злаки, деревни потеряли бы не менее 8-10 миллионов жителей". Этот факт составляет интересный пример отражения экономических законов на народной жизни.

   Англичане и американцы принадлежат ко второй из названных мною категорий. Но только ценой напряженной деятельности и постоянного усовершенствования орудий производства им удастся удержать свое превосходство. Произойдет борьба способностей высших со средними, посредственными и слабейшими. Так в Ам