Куприн Александр Иванович - Н. Н. Брешко-Брешковский. Шепот жизни

  

  

   OCR: dalai@kuprin.de

  

   Господин Брешко-Брешковский - писатель, которого никак нельзя назвать начинающим. У него есть своеобразное, но прочно установившееся литературное имя, на него рисуют карикатуры известные художники, фамилия его упоминается в газетных листках "au hasard" среди присутствующих на различных собраниях и юбилеях. Наконец, г. Брешко-Брешковский, судя по двум его последним сборникам, окончательно наметался в том легком, цветистом и шаблонном стиле, который общ для всех много и скоро пишущих беллетристов и о котором будет подробнее сказано ниже. Все это дает нам право, не возлагая на г. Брешко-Брешковского лестных надежд в будущем, отнестись к нему, как к писателю совершенно сложившемуся и, так сказать, распустившемуся полным цветом. Сфера наблюдений этого писателя, по крайней мере, в том сборнике, который сейчас лежит перед нами, очень ограничена: юго-западный край, табачная фабрика, общество акцизных чиновников, грубый заугольный флирт - вот, кажется, и все. Есть правда, в "Шепоте жизни" два рассказа из актерской жизни и один из циркового мирка, но темы их так страшно захватаны и заношены сотнями беллетристов, писавших до г. Врешко-Брешковского и сотнями пишущих одновременно с ним, что об этих рассказах не стоит и говорить. Положим, из самой старенькой, самой истрепанной темы можно сделать прекрасное произведение - все зависит от своеобразного взгляда и нового освещения предметов. Но г. Брешко-Брешковский этого не сделал.

   Главный герой рассказов г. Брешко-Брешковского - молодой акцизный надзиратель. Если даже автор и не упоминает кое-где о роде его службы, то читатель все равно подразумевает одно и то же лицо. Через все рассказы проходит этот неотразимый брюнет (ни одного блондина в целом томе!) непременно с "яркими" "чувственными" губами и непременно с "сочным" "бархатным" баритоном. Вот как, например, описывает г. Брешко-Брешковский великолепного акцизного надзирателя Гордиенко в романе "Тайна винокуренного завода", причем пользуется для своего описания, как будто мимоходом (какой устарелый и фальшивый прием!), моментом переодевания своего героя:

   "Гордиенко вернулся сейчас из подвала, где проверял бочки со спиртом. Он бросил на кровать форменную фуражку, снял рабочую засаленную тужурку, надел светлый пиджачок и широкополую серую шляпу, которая эффектно оттеняла его смуглое лицо с большими добрыми глазами и подстриженной черной бородкой.

   Двадцатичетырехлетний молодой человек был высок, плечист и хорошо сложен. Андрей Гаврилович вел свой род от знаменитого коневого атамана войска запорожского и сподвижника Мазепы - Кости Гордиенко. Мощной, молодецкой фигурой, уменьем превосходно стрелять, ездить верхом, Андрей Гаврилович живо напоминает своих предков. Над кроватью, средь различного доставшегося от покойного отца оружия, висел старинный мушкет, из которого когда-то стрелял без промаха своих врагов сам Костя Гордиенко" (стр. 15).

   А вот другой "неотразимый" акцизный надзиратель из рассказа "Эпизод из жизни уважаемого человека" (стр.290):

   "Отпечаток чего-то изысканно кавалерийского остался навсегда в его невысокой фигуре с выпуклой грудью, тонким станом и длинными стройными ногами. Лицом он походил на Мопассана. Такие же густые, черные волосы оттеняли белый лоб, такой же крутой, смелый размах бровей; красивые усы; также темнела под нижней чувственной губой эспаньолка.

   ...Он держал лошадь и часто приезжал на фабрику верхом, кокетничал пред Натали своей безукоризненной посадкой. Обыкновенно Броецкий носил штатское (!), когда же ездил верхом, надевал хорошо сшитую форменную пару. Нужно ли говорить, что Илиодор Николаевич имел успех у женщин. О победах Броецкого говорили все за исключением его самого. Ценное и весьма редкое качество мужчин" (Фраза вдобавок и безграмотная).

   В рассказе "А если мимо" фигурирует "хорошо сложенный брюнет с тростью и в светлой шляпе, которая эффектно оттеняет его смуглое лицо". Говорит он и поет "сочным бархатным баритоном" (стр. 322, 323, 324). Герой повести "В заглохшей аллее" - Краснолуцкий - также говорит приятным баритоном и ходит небрежной кавалерийской походкой, обладает широкими плечами и сильными стройными ногами; вдобавок он брюнет с выразительным ртом и деспотическими бровями.

   Словом, как видите, обстоятельные мужчины из рассказов г. Брешко-Брешковского не блещут разнообразием.

   Дам г. Брешко-Брешковский описывает с особенной любовью и притом тоном лошадиного знатока. Прежде всего он обращает внимание на бюст, затем на шею; шея у всех его героинь полная, белая и нежная. Что касается тела, то оно, смотря по обстоятельствам, или бархатное, или, еще чаще, мраморное. Иногда же г. Брешко-Брешковский делится с читателями и более интимными наблюдениями: "Сухие и слегка волнистые, цвета червонного золота, волосы, упругими волнами обрамлявшие (ну, конечно, обрамлявшие: красивое и редкое определение!) бледное лицо, были высоко причесаны. Точеная полная шея поражала нежной белизной, только рыжие женщины обладают таким на диво мраморным телом" и т. д. (стр. 222).

   А вот еще одна подробность, свидетельствующая о необычайной наблюдательности автора:

   "Двадцатитрехлетняя Натали страдает пороком сердца. Что-то обаятельное таится в женщине с этим загадочным недугом. Горячие сочно-алые губы словно ждут желанных поцелуев" и т. д. (стр. 287).

   Что сказать о содержании рассказов г. Брешко-Брешковского? Есть у этого автора одна особенность. Иногда, начиная свое произведение, он как будто задумывается над чем-то интересным и правдивым. Видно, как понемногу намечается у него свежий, незаезженный тип ("Приключения Никиты Степановича", старик Ефимович в "Эпизоде из жизни уважаемого человека" и пр.), обрисовывается оригинальное жизненное положение (первые главы в "Тайне винокуренного завода"), и вдруг какой-то неожиданный поворот к трафарету, к общим местам,- и рассказ мигом съезжает на пошлый и, главное, вялый анекдот, на мелодраматический конец во вкусе романов из уличных листков, на серенькую, никого не трогающую слезливость.

   То же самое можно сказать и о художественной отделке произведений г. Брешко-Брешковского. Попадаются у него местами простые и изящные описания природы и несколько удачных деталей, два-три красивые определения, которые хочется считать оригинальными, но все это растворяется, тонет, исчезает в водопаде банальных, напыщенных выражений, шаблонных фраз и словечек, ходячих, готовых затрепанных образов. Рассказывают о каком-то молодом беллетристе, который однажды обратился с озабоченным видом к своему знакомому: "Скажите, пожалуйста,- мне это очень важно знать для моей новой повести,- как это называется, к чему пристает поезд на станции?" - "Платформа?" - спросил знакомый. "Ах, нет, платформа - это я знаю; есть какое-то другое слово, но, можете себе представить, совершенно выскочило из головы".- "Может быть, дебаркадер?" - "Да, да, да, вот, вот,- обрадовался молодой беллетрист,- дебаркадер. Я так именно и думаю начать свою новую повесть: "Поезд, шипя и свистя, медленно и плавно подходил к дебаркадеру". Не правда ли, эффектно?" Таких эффектных "дебаркадеров" не оберешься в широкой литературе: "Она прижалась пылающим лбом к холодному стеклу, по которому, точно слезы, текли дождевые капли", "Луна лила свой матовый свет на землю, окутывая ее точно серебристым флером", "Она упала к нему на грудь, и уста их слились в долгом, страстном поцелуе". И т. д. и т. д.... Таких выражений - тысячи. Может быть, было время, когда они считались оригинальными и даже, чего доброго, смелыми. Но они давно уже отслужили свой срок, обратились в стертую, безличную подозрительную монету, и теперь к ним прибегают особенно охотно те молодые беллетристы, которые, идя в сторону наименьшего сопротивления, от лености, от бездарности, от неуменья вдумываться в то, что видишь и что пишешь, хватают готовый, хотя бы и подержанный, хотя бы и залежалый материал. Такими общими местами особенно богата книжка г. Брешко-Брешковского:

   "Ядовитый, предательский змей разочарования запал в душу" (37).

   "Уютное гнездышко явилось приятной дисгармонией с холодным обликом всего дома" (10).

   "Вера Павловна, как ударом хлыста, останавливала его всегда одной и той же фразой" (245).

   "- А невеста? - спросила Ира.

   - Бедняжка через несколько дней отравилась.

   - Что же Вольский?

   - Исчез без вести" (20).

   "Конец обеда прошел в гробовом молчании" (304). "Полились вновь глубокие, мощные звуки" (324). "Это был бы интересный роман, и оба они медленно, не торопясь, с наслаждением читали бы страницу за страницей" (290). И т. д. и т. д.

   К сожалению, размеры обыкновенной рецензии не позволяют нам продолжать эти цитаты. Но, при надобности, их наберется несколько страниц. Добавим к этому, что иногда г. Брешко-Брешковский сильно прихрамывает в стилистическом отношении. Что, например, это за фраза: "И молодой, сильный,- он осматривался, ликующий, радостный"? Кто-то из брюнетов г. Брешко-Брешковского отправил конфеты "с визитной карточкой блузником посыльным Эльвире". Конфеты отправляют (стр. 89) не "посыльным" (которые были бы весьма удивлены такому сюрпризу), а с посыльным. И многое в том же роде, не говоря уже о неумелом, режущем ухо, постоянном смешении времен прошедшего с настоящим в тех местах книги, где автор говорит от себя.

   Отметим наконец страсть г. Брешко-Брешковского к иностранным словам, к французскому языку в разговорах, к фамидьярничанью с ныне здравствующими писателями и художниками и к необычайно пышным заглавиям. Что такое, например, "Шепот жизни"? и почему вся книжка озаглавлена "Шепот жизни", а не "Любовь акцизного", не "Под розовым фонарем" или не "Голубая война"? Некоторые рассказы имеют, кроме заглавий, еще и подзаголовки, например, "Силуэт", "Мгновение". Это тоже - напыщенно и смешно.

  

  

   Вообще г. Брешко-Брешковский питает слабость к таким заглавиям, от которых, по выражению одного провинциального антрепренера, собаки воют и дамы в обморок падают. "Шепот жизни", "В царстве красок", "Из акцизных мелодий", "Тайна винокуренного завода", "Опереточные тайны" и т. д. и т. д. Вероятно, такие заглавия действуют раздражающим образом на любопытство читающей публики из Апраксина рынка. Недаром же столь колоссальным успехом пользуется и до сих пор добрый старый роман под соблазнительным заглавием: "История о славном и храбром рыцаре Францапе Венециале и о прекрасной королеве Ренцывене, с присовокуплением истории о могучем турецком генерале Марцымирисе и о маркграфине Бранденбургской Шарлоте". А "Гуак, или Непреоборимая верность"? А "Английский милорд Георг"? А "Суматоха в коридоре, или Храбрый генерал Анисимов"? Книжечки эти разошлись по России не в одном миллионе экземпляров. Но пусть же г. Брешко-Брешковский не забывает, что успех их - это лавры подкаретной литературы.

   "Опереточные тайны" представляют собой окрошку из стареньких-престареньких кусочков, бывших в употреблении, по крайней мере, уж лет пятьдесят тому назад. Здесь и опереточный премьер с "яркими чувственными губами" и с "сочным бархатным баритоном", насвистывающий "бравурные" мотивы, и покровитель искусства корнет Белокопытов, и богач Крайндель (в прежних пьесах - толстый банкир), и пропившийся, но глубоко честный в душе старый актер Штейн,- словом, персонажи сильно подержанные. Как новость, затесался в этот роман художник Тарасович, который на сцене во время антрактов - что уже вовсе невероятно - пишет опереточные этюды. Затем, конечно, ужины, шампанское и, как всегда у Брешко-Брешковского, женщины с адски-зверски-пламенными темпераментами и с телами, похожими на "теплый, упругий, мраморный бархат". У Гоголя есть учитель истории, который, пока толкует об ассириянах и вавилонянах, еще туда-сюда, но как дойдет до Александра Македонского, то сам себя не помнит. Так и г. Брещко-Брешковский: когда речь заходит у него о женщинах, начинается какое-то разнузданное, истеричное, припадочное вранье, в котором даже нет настоящей здоровой чувственности, а просто так себе - упражнения чисто головного характера, тот нелепый, хвастливый и дикий разговор о женщинах, которым на гауптвахте сокращают свой досуг арестованные за буйство подпоручики. Помилуйте! "Чувственные губы, точно кровью вымазанные, жаждут крови". "Вся эта женщина была одно грешное, ослепительное, трепещущее от желаний тело, которое каждым нервом своим, казалось, вопияло (хорош глагол, нечего сказать!): "Возьми меня, ласкай, упивайся мною". "Она замерла в ожидании". "Дико, чудовищно не броситься и не покрыть ее поцелуями"... "Красавица созерцала свой пышный бюст"... Ну, и так далее. Литература... хе-хе-хе... для старичков-с... Общий же вывод из романа, как, впрочем, и из всех произведений г. Брешко-Брешковского,- это то, что автор любит женщин, и притом полных. Ему и книги в руки. Боюсь, что невольно делаю рекламу г. Брешко-Брешковскому. Есть этакие изданьица, вроде, например, "Тайны супружеского алькова", "Интимная красота женщины", "Верное средство в любви" и тому подобные. Писать о них, хотя бы и неодобрительно, это значит способствовать их распространению. Вот поэтому-то я и оговариваюсь: в произведениях г. Брешко-Брешковского звучит не страсть, а - passez le mot {¹извините за выражение (франц.).} - голая порнография, и притом холодно-риторичная, искусственно взвинченная, вымученная. Любители, купив его книжку, разочаруются. Притом я бы и вовсе не упоминал о романах г. Брешко-Брешковского, если бы, к крайнему моему сожалению, не видел, что этот автор все-таки может писать, и писать недурно. Он знает хорошо быт юго-западных окраин, не лишен наблюдательности, чувствует природу. Даже и в "Опереточных тайнах" есть два-три интересных свежих места, например, описание провинциального городка в самом начале романа, полторы странички в последней главе - ссора опереточного премьера с женой, рассказ о том, как Штейн бьет стекла в ресторане. Но эти крошки дарования тонут в огромном море пошлости, трафаретных приемов и преувеличенной, скучной лжи. Все это, впрочем, и раньше говорилось г. Брешко-Брешковскому. Говорилось ему также и о том, что неприлично упоминать в современных повестях фамилии ныне здравствующих людей, а у него на каждом шагу - то известный художник Новоскольцов, то знаменитый певец Северский, то обаятельный Немирович-Данченко. Неужели автор не понимает, как это должно коробить читателя? Но, очевидно, г. Брешко-Брешковского не переделаешь. По-видимому, этот молодой писатель отлился в окончательную форму и застыл в ней. И есть грубая, но меткая русская поговорка: "черного... не отмоешь добела".