и для того сестрица, пожалуй, познакомься с ней и приласкай ее, она же сказывают прелюбезная, несмотря на ее штиль.
Княжна. Братец! я никогда по наружностям ни о чем не сужу, а как ее зовут?
Князь. Ее имя к ней очень идет, зовут ее Любовь! после этого как не чувствовать к ней любви, тому, кто так хорошо ее знает, как мой любезной друг; да скажи ж, пожалуй, кто здесь еще дворяне?
Правдин. Здесь в уезде, ваше сиятельство, очень мало таких, которые бы могли составить общество, а во время ярмонки приезжают много из других уездов и губерний, и для тех, кто ярмонок еще не видывали, довольно весело.
Князь. Полк здешний этому много способствует.
Правдин. Это правда, что мы полковником нашим очень счастливы; строгость и порядок его полку, удовольствии, которые он дает, и собственные его достоинствы всех здешних дворян к нему привязали; присутствие его тем приятнее для меня, что он один здесь, с которым разделяю я время; офицеры его от ярмонки без ума; здешнего уезда красавицы разряжены в прах, показывают себя женихам; провинциальные щеголи в это время года отличаются сколько сил есть, и так как ярмонка вне города, то они, чрез то вышед из-под указа, летают на пребогатых цугах *; компании игроков отправляют сюда комиссионеров обыгрывать провинциальных, за комиссионерами дядек, надсматривающих за ними, а за дядьками еще дядек архимастеров смотреть за мастерами; всякую ярмонку здесь много свадеб, ремесло свах здесь также нужно, как портных и сапожников, и вид на ярмонку прекрасной; ежели бы вам угодно было сегодни это увидеть, то одна только верста расстояния отсюда, мы бы могли съездить после обеда.
Княжна. Мы, я думаю, и поедем.
Князь. Хорошо, да надобно уговорить Гура, а без него, я думаю, это не будет забавно; я еще не дописал мою почту; сестрица! для тебя он не новой знакомой, следовательно, ты можешь его угащивать без меня, а я тотчас отделаюсь, мне одно только письмо написать. (Уходит.)
Правдин. Я думаю, княжна, что в первых днях приезда вашего деревня и даже самая дорога должны были по новости вам понравиться.
Княжна. Признаюсь, что по сию пору об отъезде из Петербурга еще не жалею, мы пробыли часть весны довольно весело в Москве, которую также я видела в первой раз, а здесь еще другой только день, то некогда было соскучиться.
Правдин. Я видел этому примеры, что многие петербургские приезжие находят разность в образе жизни Москвы с Петербургом; да и должна быть разность между двух городов, одного, наполненного людьми, ко двору или службе привязанными, а другого - людьми, из собственной воли своей поселившимися жить в свое удовольствие; отчего и происходит, что многие из них, не почитая себя обязанными следовать общему образу жизни, живут, всякой, как кто хочет, знакомится, с кем хочет, и упражняется, в чем хочет; сколько хороша и приятна эта воля в тех, кто жить умеют, столько она вредна и смешна в тех, кто жить не только не учились, да и учиться не намерены; я вижу все обществы так, как человек, которой от них уж отстал, а вам верно давали в Москве балы и праздники, так что некогда было узнать скуку.
Княжна. Правда, что окроме меня для всех там было весело: я ничего огромнее Московского благородного собрания не знаю, где мы видели вдруг около двух тысяч человек дворянства; при нас были гуляньи, ваксалы *, и это правда, что там занимаются всего больше своим удовольствием. Счастлив тот, кто может его найти.
Правдин. Конечно, так; однако в иных, а особливо в молодых людях этот образ жизни рождает привычку к праздности и часто делает очень способного человека ни к чему не способным; я отстал от всякой жизни в больших городах и по моим мыслям свою деревню предпочитаю всем городам, а одного здешнего друга, каков граф Достойнов, многим людям, по сию пору мне известным.
Княжна. Вы знаете графа Достойнова? давно ли он здесь?
Правдин. Он здесь с полком недавно. Претерпевши великие несчастии, и тем достойнее в глазах человека, испытавшего собою перемены счастия, ему после двоюродного брата его, убитого в армии против турок, досталось здесь имение, по которому он здешний дворянин и нам сосед.
Княжна (стараясь скрыть слезы). Он был здешнему полковнику двоюродный брат и он убит уж третий год?
Правдин. Это уж так давно, что я думал для вас и не новое. (В сторону.) Боже мой! что я сказал? отчего эти слезы?..
Князь. Я почту отправил и теперь готов. (Приметив, что княжна плачет.) Сестрица! что ты так грустна опять?
Княжна. Мы говорили теперь об убитом в армии графе Достойнове, а ты знаешь, что я равнодушно о нем говорить не умею.
Князь. Мы о нем давно знаем; я сам потерял в нем друга, который мне почти также был дорог, как тебе жених. Когда привыкнешь переносить какое огорчение, то привыкнешь и вспоминать о нем; сделай милость, сестрица, старайся забыть то, что уж невозвратимо.
Княжна. Мне очень хочется видеть брата его, которой здесь; не будет ли он с нами обедать?
Правдин. Я не думаю, чтоб ему можно было; сегодни ему много дела; у него смотр полковой, а после обеда он хотел быть на ярмонке.
Князь. Мы там его увидим. Двенадцать часов, и Гур, я чай, уж скоро обедает; поедем, пора.
Театр представляет дом Гура.
Любовь. Что, жись моя, Машинька, ты видела?
Машинька. Видела, сударыня, и слугу и барина. Немудрено, что он в отчаянии от того, что вы не можете решиться быть благополучною; скажите однажды вашему батюшке, что дураки вам надоели, а так как Затейкин больше всех дурак, так он больше всех вам и надоел, и что вы, не любя его, идете замуж за того человека, которой любви вашей достоин.
Любовь. Ах, Машинька! ежели б ты знала, моя жись, каково это сказать! ай, да каково думать-та, что все дураки в уезде мои женихи.
Машинька. Ну, так плачьте, сударыня! да не пеняйте на меня, чтобы я вам не советовала, что должно. Вот письмо Правдина; делайте, что вам угодно.
Любовь (читает). "Ежели вы позволите чувствительному сердцу вашему разобрать мое положение, то, конечно, простите смелость мою к вам писать; я знаю, что батюшке и матушке я не надобен, однако приеду к вам с князем в последний раз, и ежели еще не заслужил я согласия вашего, то не хочу быть больше в тягость той семье, которой все несправедливости по свойству ее с вами прощаю, и лутче буду век несчастлив, потеряв то, что мне всего дороже на свете, нежели подвергну вас малейшему неудовольствию". Машинька! что мне делать?
Машинька. То, что я вам сказала; однако оботрите слезы; вот здешняя сваха к вам идет, и старайтесь скрыть свои мысли хоть однажды в жизни...
Любовь, Машинька и Еремевна.
Еремевна. Здравствуйте, матушка, Любовь Ивановна! Давно уж я вас не видала; здравствуй, Марья!.. что, матушка, Любовь Ивановна! как ярмонку проводить изволите, весело ли?
Любовь. Нет-с!
Еремевна. Да что ж так, нет-с, посмотрите-тка по утру на балу, вечеру на балу, а все невесело; али, матушка, на сердце что, так нам скажи; да что, али не здорова, моя мать?
Любовь. Да-с...
Еремевна. И!.. Господь даст здоровье; все пройдет: что горевать-та, матушка, женихи осудят.
Машинька. А кто б такие женихи по-вашему?
Еремевна. Молчи, Марья! где тебе знать; у нас все на памяти; мало ли их, как собак, прости господи. Вон таки! Простофилин, Затейкин, Надоедалов, да тьма тьмущая.
Машинька. Коли других нет, эти чорт с ними.
Еремевна, Вот так-та, по-твоему, кого бы тебе?.. Царя, что ли?
Машинька. Между царя и Затейкина великая еще разница.
Любовь. Ай, да молчи, Машинька! она осердится.
Еремевна. Что ты говоришь, мать моя? я худо слышу.
Машинька. Ничего, я про себя.
Еремевна. То-та про себя; вить эдак-та и все служанки-та госпож сбивают. Не потачь-таки, матушка, Любовь Ивановна! Затейкин молодец, то уж молодец, посмотри-тка у него какие гусары, какой кипаж, ну, ды сам учен человек; вишь он как-то все на рихму пишет, я хоша и грамоте не знаю, а заслушасси иногда, как он, мой батюшка, распотешится-та; полно, матушка, чем он не жених? слушай, пожалуй, вашей Машиньки; по ней так он и ей не жених, а здесь в уезде за него всякая б пошла.
Любовь. Машинька! готово ли мне одеваться?
Машинька. Готово, сударыня.
Любовь хочет итти, Фекла входит с Затейкиным и ее останавливает.
Фекла, Любовь, Затейкин, Еремевна и Машинька.
Фекла. Постой, Любушка! гости здесь, ища успеешь одеться; посиди с нами.
Затейкин. Что так это, матушка, Любовь Ивановна-с! лишь завидели нашего брата, ды вон; помилуйте! вы так прекрасны в эвтом неглеже, что грех бы, кажется, уходить-та.
Машинька помирает со смеху.
Еремевна. Как, батюшка! неглеже? тьфу пропасть! вот вить иногда и промолвил бы французское словцо-та, да где его найдешь.
Фекла. То уж так, где его найдешь.
Затейкин. Помилуйте, матушка, Любовь Ивановна! алибо что-нибудь... с вами сделалось... такое, что вы так сказать, ... по-нашему, по-питерски, димавез юмер *. Извините, что я спросил... я не для ради чего другого прочего, как только из почтения к вам-с!
Любовь. Ай, да я ничего-с; что-йта вам так кажется-с?
Затейкин. Да как, матушка, не казаться-с, будучи такой прекрасной, я бы скакал да прыгал. Нонче ж, матушка, об ярмонке-та все так веселы, а вы у нас, что называется, димавез юмер; ну, права, димавез юмер.
Еремевна. Вот уж мне этого не выговорить, ну мудрено, моя мать!
Фекла. То так, то уж мудрено, нечего сказать.
Еремевна. Ну, то ль дело, чилыек в Питере-та побывает. (Увидев на нем три жилета.) Что-йта, батюшка, Николай Назарьич! у тебя сколько эта камзольчиков-та?
Затейкин. Так-с, ничего-с: это три жилетки-с, у нас в Питере все эдак носют.
Еремевна. А!.. а!.. смотри, пожалуй, где здесь увидишь? ну, уж притчина!
Фекла. То так, то уж притчина, моя мать!
Еремевна. Што-йта у тебя, батюшка, али шейка-та болит *!
Затейкин. Нет-с, у нас в Питере все так-с; бывала в танц-клоб поедешь, на Красной ли кабачок * с приятелями, все так одеты-с.
Еремевна. Что ты прикажешь; мудрено, то уж мудрено, моя мать! как кто из Питера-та приедет, не тот человек. Вот, прости господи! наш Простофилин-та, ну, то ж, да не так.
Затейкин (Любови). Да что-йта вы, матушка, Любовь Ивановна, сегодни, так сказать, не в духе, вы знаете, что я вас не только люблю... но и обожаю; я, матушка, на вас погляжу, так альна и мне плакать-та хочется.
Любовь. Машинька! помилуй, что мне с этим проклятым делать? он мне так надоел, ай, да как он мне надоел!
Машинька. Как вы это не умеете, сударыня, его от себя отогнать! один раз его отучите, так вперед приставать и не будет.
Любовь (Затейкину). Послушайте-с, пожалте, оставьте меня в покое-с.
Затейкин. Матушка! да что-йта, да чем я вас беспокою-с.
* Любовь. Тем, что вы мне надоели-с, вы такой префатальной, что от вас ничем нельзя... ох!.. отвязаться.
Затейкин. Матушка, Любовь Ивановна! пожалуй, мы и прочь пойдем, только пожалте мне ручку-с.
Любовь (плачет и прячет обе руки за спину). Ай! да у меня рук нет-с, отвяжитесь вы от меня прочь, я ничего скушнее вас не знаю.
Те ж и Простофилин (входит и становится у дверей).
Затейкин. Ну вот, матушка, вот легок на помине! добро пожаловать, вот будет вам с ним веселее.
Любовь. Ай, да какие вы-с! как вам не стыдно так надоедать? ей-богу! он не так скушен, как вы-с.
Фекла (Простофилину). Добро пожаловать, батюшка, Сидор Терентьич! пожалуй к нам поближе; по добру ль, по здорову поживаешь.
Простофилин. Слава богу-с.
Еремевна (ему). Подойди, батька мой, будь посмелее.
Простофилин (кланяется ей). Нет, ничего-с, я и тут постою-с. (Стоит в дверях и нейдет ни взад, ни вперед.)
Еремевна (Фекле). Смирной малой, мать моя! то уж водой не замутит.
Фекла. То уж так, водой не замутит! (Простофилину.) Что, батька мой, скоро ли в Питер на службу?
Простофилин. Я, матушка, Фекла Тарасовна! подал челобитну в отставку; где мне за добрыми людьми?
Затейкин. А что ж, батюшка, Сидор Терентьич, куды конь с копытом, туды и рак с клешней; конь-ат, например, я-с, а рак-ат, например, вы-с (Любови), он, матушка, не так сказать, чтобы дурак, а, то есть, простой чилыек (Простофилину): что ж, брат, Сидор, так изволил присмиреть?
Простофилин. Ничего-с, я-с, так-с, что вы нападаете-с.
Затейкин. Да что, батюшка, это не гля ради того, чтобы я нападал-с!.. однако-с!..
Простофилин. Пожалте-с, я вас не замаю-с.
Еремевна (Фекле). Загонял он его, моя мать!
Фекла. Ну да, загонял; то что пить говоришь.
Еремевна. Не разнять ли их, моя мать? что-то у них будет не хорошо.
Затейкин. Да и я-с вас не так, чтобы трогал, однако-с чево бы ради так ваша милость не ласков, аль намеднишно вспомнил? ась!..
Простофилин. Слышь ты, вы меня не троньте-с, Николай Назарьич! я нонче сам зашибу.
Машинька (Еремевне). Разоймите их; они подерутся.
Еремевна. Ну, полно, батюшка, Николай Назарьич! и, ну его (Простофилину), полно, батюшка, Сидор Терентьич, что здесь ссоры заводить.
Затейкин. Матушка!.. я только гля ради шутки; однако, батюшка, Сидор Терентьич, от меня подале, я с вашей братьей не хочу знаться-та.
Те ж и Микеша (бежит, подавившись артишоком, и кричит без памяти, и потом дурак).
Фекла. Ах, моя мать! подавился! подавился!.. Еремевна (толкает его в спину). Выплюнь, батюшка, выплюнь!..
Между тем Простофилин Затейкина ударил, и они начинают драться; Еремевна и Фекла толкают в спину Микешу и кричат обе: "Подавился! подавился!.."
Дурак (бежит, запыхавшись, и кричит). Приехали! Приехали!..
Любовь. Кто такой приехали!..
Дурак. Гости!.. гости!..
Те ж, князь, княжна и Правдин входят, дурак, увидя их, бежит без памяти вон и толкает князя; Фекла с Еремевной толкают Микешу в спину вон с театра и кричат: "Подавился! подавился!.. выплюнь! выплюнь!.."
Любовь (смешавшись и хохочет и плачет). Матушка-с!.. Боже мой!.. помилуйте, что это!.. Княжна-с!.. матушка-с!.. матушка-с!.. Княжна, ай, да как я рада-с, что вы к нам приехали, матушка-с, fi donc!.. уймите-с! что это вы!.. Княжна-с!.. Машинька! я не знаю, что мне делать!..
Фекла, Микеша и Еремевна уходят.
Правдин (Любови). Не беспокойтесь; верьте, что князь столько хорошо расположен, что он этого беспорядка не приметит, ежели только батюшка нашему благополучию противиться не будет; ужели вы еще не решитесь сказать ему, что вы мне столько раз уж говорили?
Любовь. Ай, да я на все решилась!.. только научите меня, что мне делать?.. ah! Dieu!.. этот вздор!.. огорчает меня больше, нежели их!..
Правдин. Успокойтесь и старайтесь сами меньше его примечать.
Затейкин (перестав шуметь с Простофилиным, подходит к Правдину). Извините-с, что намедни-с у нас с этим господином Простофилиным вышла небольшая суспиция *. Это-с знайте, то есть по шерсти собаке имя дано, господин Простофилин!
Правдин (князю). Как после этого пенять кому-нибудь, ваше сиятельство, ежели воспитанные люди эдаких созданий бегают. Жаль мне, что вы видите наш уезд с такой дурной стороны.
Князь. Я этого здесь и ожидал, и, конечно, одна деревня всему уезду примером служить не может. (Любови). Позвольте спросить, где ж батюшка?
Любовь. Он!.. Князь!.. на том!.. ох! как бишь!..
Машинька. На гумне, сударыня.
Любовь. Да... на гумне-с. Да вон и он приехал-с.
Князь. Кто это с ним?
Правдин. Это известный вашему сиятельству господин Надоедалов, бывший давно уж воеводою.
Гур (в сертуке и без колпака). Батюшка, ваше сиятельство! с приездом честь имею поздравить и благодарю, что пожаловали; я очень обрадовался, услышав, что изволили прибыть в наши края, батюшка, ваше сиятельство! (Княжне.) Княжна, матушка, ваше сиятельство! имею честь поздравить, пожалуйте, матушка, ручку (цалует руку), я, право, рад, что бог дал таких дорогих соседей; господин предводитель!.. (Всем кланяется порознь.) Прошу садиться, милостивые государи! дело деревенское; все скамейки, да подайте стульчик. (Несут князю и княжне стулья Гуровы холопя, протчие садятся по скамейкам.) Микеша!.. девки!.. стульев!.. скорее!..
Князь. А где ж ваша хозяюшка?
Гур. Ба! да где она в самом деле? Фекла Тарасовна!..
Те ж, Фекла и Микеша (рукавом утирает слезы).
Фекла (Гуру). Чего, мой батюшка, видишь, Микеша-та наш подавился было совсем, что немецка-та кушанье князь-ат прислал; видно на смех, ан, он, мой батюшка, унес один коченек да хотел скушать, ан, весь рот-ат рабенку-та бола и разодрало.
Гур. Полно, баба! поди да кланяйся его сиятельству; вот, батюшка, ваше сиятельство, вся моя семья, Микеша!.. жена! сын!.. Любушка, кланяйтесь. (За головы наклоняет их и сам кланяется.)
Надоедалов (Микеше). Как те это догадало подавиться-та было?
Микеша (сквозь слезы). А вон! я только бола взял в рот, да хотел пратведать-та, ан, оно и забрало; чуть-чуть не задушился.
Надоедалов. Эка притчина!.. ты, брат, и есть-та еще не умеешь; дядя твой Митрофан хоть неграмотник был, да есть-та пострел был мастер: бывала, как примется, так за ушьми пищит.
Князь (Гуру). Я рад, сударь, что мы по соседству можем часто видеться; просим к нам жаловать.
Гур (встает и кланяется). Ради, батюшка, ваше сиятельство! да вот теперь пора рабочая; за тем да за другим, ан, и некогда, а то бы мы к вашему сиятельству никогда не прочь; вот здесь нашему полковнику, дай бог здравствовать, это у нас не полк, а сокровище; дурно сказать, батюшка, ваше сиятельство! нет ни нашего брата дворянина, ни мужика, чтоб не был доволен его сиятельством.
Князь. Поедем вместе на ярмонку, мы там его увидим.
Гур. Все что угодно вашему сиятельству. (Надоедалову.) Федул! ты поедешь?
Надоедалов. Ну, да!.. чего ж бы ради не ехать!.. мне есть-таки кое-какие покупки!.. дело охотничье!.. у нас, батюшка, ваше сиятельство, примером так сказать, ножи, арапники, ошейники, своры, вся одежа псарям; да какие ребяты-та у меня набраны! заберутся в остров *, музыка! ну, слышь ты, дером дерут!.. когда, батюшка, ваше сиятельство, угодно к нам в отъезже поле в Завироловку, семьдесят гончих в напуску!.. Да что нонче, все не по том, бывало, батюшка, ваше сиятельство! как примутся!.. выживут, злодюги!.. хоть откуда!.. ату его!.. Ух!.. о! ату его... качнем, батюшка, ваше сиятельство, нонешну осень; вот здесь по околодку - Сорван Простофилина, да Доезжай был, половой кобель с крапинами во всех статях - у Гура Филатача, резов был кобель - то уж резов - а то ни одной собаки против моей Вихры не было, право, ну, ей, ну, богу, ну, с места не сойти, не было по всему околодку; а у вас чай, ваше сиятельство! ища не заведено охоты-та; ну, да я, батюшка, ваше сиятельство! для ради вас, матушка княжна, свою лутчу свору придставлю!..
Гур. Полна, брат Федул!.. брось! ну, так им и быть, вйть князь-ат чай не охотник, ты вить расхвастаешься, так и конца нет; брось, брат! ну, так им и быть (князю) после обеда, батюшка, ваше сиятельство, на ярмонке изволите увидеть все наши потехи. Приехал из-за моря какой-та балансёр; ну, уж окаянной!.. как его нелёгкое-та коверкает!.. страсть!.. ну, страсть смотреть, а он, собака, не боится, ну, что ты прикажешь, ничего не боится.
Правдин (Любови). Мы увидим вас на ярмонке?
Княжна (ей же). Вы меня очень одолжите, коли поедете; я ни с кем еще не знакома.
Любовь. Ай, да я очень рада-с, коли только maman поедет.
Гур. Батюшка, ваше сиятельство, я чаю кушать готово. Водки!..
Гур. Жена! налей его сиятельству. (Фекла подает князю и кланяется; княжне.) А вы, матушка, ваше сиятельство, и не кушаете!
Княжна. Водки я никогда не пью-с.
Гур. Нонче, матушка, ваше сиятельство, все не по том!.. бывала и барышни и барыни, как не так были великатны-та, так с нами жа гуливали; вон у меня своя падчерица хмельного в рот не берет, так ли, Любушка?
Любовь. Ай, да я не знаю, батюшка-с, что-йта хмельное!
Гур. Ну, то есть водки, ну, теперь понимать!
Любовь. Ай, fi donc! водки! a-t-on jamais vu *? да как это можно-с?
Гур. Ну, то-та я и говорю (дураку); готово ли?
Дурак (улыбается). Готово, готово. (Прыгает и дурачится.)
Гур. Смешон вить злодей-та, батюшка, ваше сиятельство! пожалуйте, матушка, ваше сиятельство! кушать готово.
Князь. Как вам угодно!
Все уходят. Конец третьего действия
Театр представляет ярмонку, где крытые лавки, в линию перед зрителями, освещены цветными фонарями, в средине большие въезжие ворота в плетеном сосновом заборе, за которыми видна большая городская площадь. У первой лавки на правой стороне Еремевна торгует у купца материю, Затейкин подходит к ней, прочие актеры, множество офицеров графских, и всякого рода людей переходят и занимают нутрь театра.
Затейкин. Что б такое, матушка, покупать изволили?
Еремевна. Торгую, мой батюшка, гранитур *.
Затейкин. Конечно, матушка, к празднику; ды прекрасной.
Еремевна. Прекрасной, мой батюшка! да не по деньгам; дорого окаянной-та просит. (Купцу.) Ну, провались же ты, прости господи! не куплю и не нада. (Идет прочь.)
Затейкин. Возьмите, матушка! он отдает гранитур.
Еремевна. Дорого, батюшка, Николай Назарьевич! не по моим деньгам, сторговала, ды не рада.
Затейкин. Матушка! да это безделица; пожалте, возьмите, мы найдем заплатить чем.
Еремевна (берет и отговаривается). Ах, батька мой! возьму ли я? статимо ли дело? помилуй! нет, нет, нет.
Затейкин. Пожалте, возьмите.
Еремевна (кладет в карман). Статошно ль дело, возьму ли я! нет, нет, мой батюшка! да разе мне разорить тебя.
Затейкин. Пожалте возьмите, права мне ничего не стоит. (Купцу.) Мы, брат, сочтемся.
Еремевна (кланяется). Благодарствуй, мой родной! да чем жа мне тебе услужить та за это?
Затейкин. Есть, матушка, и у нас штука не малая; вы знаете, матушка, Любовь Ивановну?
Еремевна. Как, батька мой, не знать. Влюблен? уж верно влюблен!..
Затейкин. Матушка! знайте, не только влюблен, ну, слышь ты, она мне ни день есть, ни ночь спать не дает. Она жа, так сказать, и прекрасная, ды по-нашему, по-питерски емабль! то уж емабль!
Еремевна. Да-то я по-вашему-та не знаю, батюшка! будь она там, что хочешь, мое дело сосватать, а там зови, как умешь; да вот вишь ты, что старуха-та бы и не прочь, да уломай-ка ты ее-та, вить кабы она така была, как наши уездные-та барышни, так бы хорошо, а то лишь мать-та ее бранить, ан, она и в слезы, а побить-та так и не подумай; однако ты сам объяснись с ней, как ты ее обожаешь-та, что ли, так она и не станет против матери-та барахтатся.
Затейкин. Да то у нас, матушка, не долго, живузем * ды все тут, а балясы-та нас не учи точить, сами умеем.
Те ж, князь, Правдин, княжна, Любовь, Фекла (подходят к ним).
Еремевна. Смотри ж, батька мой, не плошай.
Затейкин. Уж пожалста.
Княжна (Любови). Я не вижу ничего, чтоб могло мне быть нужно, а купить чего-нибудь очень бы хотела.
Любовь. Ай, да здесь ничего нет-с; вон у madame Pouleau есть изрядные ленты, а то здесь нигде ничего нет-с.
Княжна. Для меня эти очень хороши, которые на вас; не здесь ли оне куплены?
Любовь. Maman мне подарила их вчерась-с.
Княжна (Фекле). Скажите, вы это у француженки купили?
Фекла. Нет, матушка, ваше сиятельство! это у русской-та мадамы, что на нижнем-та рынке.
Княжна (Правдину). Что это значит русская мадама?
Правдин. Ах, вы не знаете, что здесь этим именем называют тех девок, которые от француженок из Москвы держут лавки, и так как оне говорят по-русски, то и зовут их русская мадама.
Еремевна (Затейкину). Подойди ж, батюшка! и ты что-нибудь молви.
Затейкин. У меня, матушка, язык онемел; я при княжне не смею.
Еремевна. По-французскому-та, батька мой, по-французскому-та.
Затейкин (вынув из кармана апельсинов, наклал в шляпу и подает княжне.) Ma пренсес, суете ву des apelcins *?
Княжна (стараясь не смеяться). Покорно благодарю, я не хочу.
Затейкин (Любови). Мадмазель! суете ву des apelcins?
Любовь (хохочет). Ай, да я не хочу-с!.. каким вы это языком говорите-с!..
Затейкин (Фекле). Прикажите ли, матушка, Фекла Тарасовна?
Фекла берет все, один за другим, роняет на пол, подбирает их, и наполняет карманы апельсинами. Князь и княжна улыбаются, Любовь помирает со смеху.
Князь (Правдину). Уйми, братец, этого щеголя, чтоб он перестал нас подчивать, или нам трудно будет не хохотать.
Правдин. Ежели бы взялся я унимать, его от всех тех странностей, которые он беспрестанно делает, то б меня не достало; уймите сами его, ваше сиятельство, ежели можно.
Князь. Напротив того, я хочу эту встречу сделать еще забавнее. (Затейкину, который, подбирая апельсины, подает их Фекле.) Вы замучитесь, подбирая их, вот как наши молодые люди любезны; и труды и старании и убытки ничто, как дело идет в том, чтоб понравиться.
Затейкин. Оно так, батюшка, ваше сиятельство! да все не в честь; ей, ну, богу! все не в честь; где, бывало, у нас в Питере, то ли дело.
Князь. Ах! Боже мой! неужели вам в Петербурге было веселее здешнего? этому трудно поверить.
Затейкин (смешавшись). Ну, да как, ваше сиятельство, не веселее? город какой прекрасной! бывала, алиба на лихих извозчиках в Катерингоф, алиба на Крестовской с приятелями, али на Красной кабачок; то ль дело как здесь.
Князь. Да кто же там приятели ваши?
Затейкин. Да мало ли, ваше сиятельство! нашей роты бывала оберемся, наймем песельников на шлюпку, да на Крестовской, там всегда народу туча, что кабы не строгой ротной командир, там бы и жили, батюшка, ваше сиятельство!
Правдин. Да вы это все хвалите не Петербург, а петербургские трактиры, так ежели больше вы удовольствия не имели, как это, то нельзя сказать, чтобы там было веселее здешнего.
Затейкин. Да что, батюшка, нам везде не скушно, бывало после строев в отпуск да в Москву; вот уж тут-то нам рай; что нам в Москве до больших бояр? иной наш брат так толкнет в барыню-та, и генерала-та, что с ног полетит, а своя братья такого-та и хвалют, то-то и молодец-та; там жа вить, батюшка, большого-то над нами нету, там маиору-та алиба капитану не пожалуются.
Правдин. Неужели этих притчин вам довольно, чтоб делать всякого рода грубости почтенным людям, ежели только ротной командир да майор не узнает. Может ли быть лестна похвала беспутных повес, когда зато все почтенные люди возненавидят и вы получите много неприятностей, когда отец, муж или брат дамы, претерпевшей неучтивость, вступятся?
Затейкин. Да что нам, батюшка, вить нонче на дуэль-та не вызовут; а бранить-та станут по Москве, так у меня на то свои тетушки есть; осторожных-та учливых-та ища пуще бранят-с.
Правдин. Грустно бы было, ежели бы подлинно осторожные и учтивые люди еще больше были бранены, нежели невежи.
Затейкин. Да, конешна, батюшка, эдакой учливой-та подойдет лишь поговорить с какой барышней, али протанцует, ан, по городу на другой день прославют его женихом, ды взведут на него церьковну татьбу, так же наклеплют в городе, как на виноватого, ды понеси святые вон, а с нашим-та братом уж эдакой беды не будет.
Правдин. Нельзя сказать, чтоб было лестно этой беды так избежать, как вы говорите; в этом вы напрасно обвиняете Москву; во всяком месте, где сплетни решат мнение о человеке, там достойные люди всегда терпют, а чрез то я никогда и жалеть не буду, ежели станут бранить меня в таких домах, где мнение невоспитанных неучей или нескольких Чудихиных * может очернить безвинного человека.
Те ж, Гур и Надоедалов (оба вполпьяна).
Гур. Мы теперь из камеди; ну, уж собака балансёр-та. (Княжне.) Ну! матушка, ваше сиятельство! коли да здесь не весело, так где искать веселья. Что ваш Питер? балансёр, цыганки, песельники, наглядишься и наслушаешься; не роди мать на свет, коль не весело; князь! матушка; ваше сиятельство! пожалте сюда. (Берет ее за руку.)
Княжна. Помилуйте, куды вы меня ведете?
Гур. Пожалуйте, матушка, ваше сиятельство! здесь все хорошее увидите.
Любовь. Ай! батюшка-с! как вы княжне надоели-с!..
Княжна. Нет ничего, я пойду с вами; это не далеко.
Князь. Сестрица! поди, а я тотчас к вам буду.
Князь. Я желал бы видеть графа Достойнова без сестры; грусть ее меня очень трогает, и я не мог бы ничего спросить при ней о печальных происшествиях смерти бедного брата его, которой я о сию пору не понимаю; ни в каких реляциях об ней нет.
Правдин. Вот и он с своими офицерами.
Правдин, князь и граф с несколькими офицерами.
Граф (офицерам). Господа! вы можете ехать и делать все ваши покупки до семи часов и потом быть готовыми к смотру; я все уж приказал.
Князь (Правдину). Боже мой! это он! он сам! (Бросается к нему.) Граф! ты жив!.. друг мой!.. брат мой!.. это ты!..
Граф. Так, мой друг!.. наконец, я тебя вижу и от радости глазам своим еще не верю.
Князь (цалуя его). Возможно ли!.. за что сестра и я терпели столько горестей, оплакивая тебя? ты жив!.. ты здесь с нами!.. ты полковник!.. я столько хочу у тебя расспрашивать, что не знаю, с чего начать.
Граф (держа его руку). Постой!.. начнем вот с чего; здесь ли княжна?.. здорова ли?.. спокойна ли она?
Князь. Она здесь и здорова, а спокойной ей быть невозможно, считая тебя мертвым.
Граф. Мертвым?.. ах! я догадываюсь. Это все сделала смерть двоюродного брата моего, убитого под Измаилом; нет, любезной друг! судьба сохранила мне ту жизнь, которая могла княжне быть нужной. По разным препоручениям от начальников, по службе и по отличному счастию моему, сыскал я те чины, которые тем только нужны были к благополучию моему, что без них, по мыслям батюшки, я был княжны недостоин; я получил после брата имение, столько был счастлив, что имею полковничей чин в мои леты, а все это несравненно лестнее для меня потому, что теперь могу надеяться того счастия, которое всем протчим счастиям в свете предпочитаю; скажи мне, здесь ли батюшка?
Князь. Недавно нет его на свете; поздно было раскаяние его о сделанных тебе огорчениях; мы были в Москве, когда он скончался; несколько дел задержали меня там; мы добивались долго об тебе известия и не могли ничего получить, кроме грустных сомнений о твоей смерти, сестра просила меня ехать в деревню; здесь услышали мы сегодни от общего нашего друга, что здесь с полком стоит граф Достойнов, полковник, получившей по смерти брата своего, убитого в армии, наследство; пустые предчувствии и слухи сделали, что мы убитым сочли тебя: однако, к счастию нашему, сестра, искавши здесь уединения, нашла в нем, то без чего все места уединенными ей казались; ты жив!.. ты тот же друг мой, которого по мыслям сестры и по моей привязанности давно уж называю я братом; после этого никакая печальная мысль в сердце моем места иметь не может; расскажи ж мне теперь, что с тобою происходило!.. (Цалует его опять.)
Граф. Постой, князь! мне надобно еще опамятоваться от чрезвычайной моей радости. Должно бы тому претерпеть все мои несчастии, кто захочет чувствовать, сколько велико мое благополучие теперь; где ж княжна, увижу ль я ее, наконец?
Князь. Надобно так любить тебя, как я тебя люблю, чтоб понимать, сколько оно тебя трогает. Теперь мы ее не найдем, да мне еще надобно ее приготовить, а вдруг я тебя ей не покажу; ты знаешь ее чувствительность: подожди немного, а между тем я нетерпеливо желаю знать, что с тобою было?
Граф. Со мною было много чрезвычайного; нет нужды рассказывать тебе, что происходило до того, как ты в Киеве меня видел. Я ехал в армию оттуда, наполнен всеми горестными мыслями, которые несчастливая любовь моя мне внушала. Образ княжны и свирепой вид князя при моем отъезде были два мучителя, беспрестанно меня терзавшие; я приехал под Измаил, где во время штурма брат мой убит, а я с особенными препоручениями послан от фельдмаршала * из армии в Вену. Скорой отъезд мой и смерть брата были два приключения, которые через разные слухи перепутались; из Вены скоро приехал я к принцам в Кобленц *. Там служил я кампанию при герцоге Брауншвейгском, где, наглядевшись всех ужасных следствий вредной французской перемены *, узнал опытом, сколько худая воля несносна для самих ее защитников, и герцог с трудом меня отпустил.
Князь. Теперь я не удивлюсь, что ты не успел нас об себе уведомить, ежели столько много странствовал; как же ты успел из армии герцога Брауншвейгского попасть сюда?
Граф. Сверх моего беспрестанного странствованья я боялся к тебе писать, не знав, как батюшка примет мою с тобою переписку, и чтоб не навлечь тем еще новых огорчений княжне. Я возвратился в Россию, когда уже и фельдмаршала и многих благодетелей моих не было на свете; дорогою всех проезжих спрашивал о вас, и ничем надежда мне не возвращалась; между тем в последнюю перемену пожалован полковником здешнего полку и, теперь приняв полк и вступив во владение братнего имения, узнал, что я вам сосед; богатствы, чины и почести были мне слабым утешением, потеряв то, на чем были основаны все понятии мои о благополучии; теперь узнал я, что все их выгоды, чувствительны только душе, нелишенной того, что всего дороже в свете; теперь я чувствую их цену, теперь я совершенно благополучен. Где ж княжна и скоро ль я ее увижу?
Князь. Она теперь здесь в рядах с одной очень изрядной девушкой, нашей соседкой, воспитанной в монастыре; только что у ней за вотчим, что за мать, и что за день мы сегодни препроводили, этого описать я тебе не могу.
Граф. Ах! я всех их очень знаю, и они все меня любят; мне еще нужно видеть Гура, чтоб поговорить о нем (указывая на Правдина); он эту девушку любит и любим ею: только за нево не выдают; как жаль, что она в такую странную семью прямо из монастыря попалась. (Правдину.) Что делать, братец, постоянство и время все переделывают; ты видишь это по мне.
Правдин. Так, граф! это правда; время переделывает мысли тех, которые мыслить умеют, а не таких людей, которых ни учтивости, ни старании, ни поведение, ни собственные заслуги им не переменяют. Чем больше я о себе размышляю, тем больше нахожу себя несчастливым.
Князь. Полно, братец! утро вечера мудренее, по-гуровски сказать, брось!.. его святая воля; я думаю, мы его уломаем; а между тем отыщем сестру, граф ее еще не видал, и мы теряем дорогие минуты; пойдем.
Конец четвертого действия
Театр представляет лагерь и палатку графскую напереди театра.