Княжнин Яков Борисович - Траур, или Утешенная вдова, Страница 2 - Книги

> Прекрасная Милена! как вы добросердечны! поверьте, эта басня, которую я говорил, истинная история вашей сестрицы.

Милена.

Нет, сударь, я в ее отчаянии уверена моими собственными чувствами; и чем более вас люблю, тем менее соглашусь за вас выйти.

Ветран.

Поэтому вы хотите выйти замуж за противного, за мерзавца, за урода, чтобы обрадоваться, когда он умрет. Дядюшка, вы вдовец: уж не за вас ли она хочет?

Постан.

Ни лета мои, ни благоразумие Милены, не дозволяют мне льститься таким счастием.

Милена.

Если я за вами не буду, то нет такого человека, за кем бы я быть могла.

Ветран.

Так вы намерены вечно девицей быть? Нет, сударыня, я до этого греха вас не допущу. Я взял вас на свои руки и не хочу Небесам дать ответа. Послушайте, сударыня, вы для того не хотите выйти за меня замуж, что боитесь быть неутешною после смерти моей?

Милена.

Точно так.

Ветран.

И ваша сестрица вас настращала?

Милена.

Конечно.

Ветран.

Так будьте же уверены, что я ее утешу.

Милена.

Этого быть не может.

Постан.

Это так же возможно, как месяц поймать зубами. Кажется, мы все способы употребляли, но ничто не помогло.

Ветран.

Вы все способы употребляли, и не успели; это не мудрено; надобно за всякое дело уметь приняться. Я ручаюсь, что не только ее утешу, да она будет у меня сегодня же петь и танцевать.

Милена.

Она, которая гнушается светом?

Постан.

Она не ест, не пьет.

Ветран.

Все это будет. Она у меня и покушает. Я с этого-то и начну.

Постан.

Пустое, любезный племянник, ты бредишь.

Ветран.

Не изволишь ли об заклад, любезный дядя?

Постан.

Что хочешь стану держать, любезный племянничек!

Ветран.

Я не хочу, любезный дядюшка, ввести вас в великий убыток. Не изволите ль о тысяче рублях: это мне на свадьбу пригодится?

Постан

(подает ему руку)

С радостию! поздравляю тебя без тысячи рублей.

Ветран.

Увидим!

(К Милене.)

Прекрасная Милена, вы, я надеюсь, позволите мне и у вас выиграть заклад несравненно дороже дядина; то есть, выйти за меня завтра же если увидите, что сестрица ваша не только утешится, но будет танцевать и песенки попевать.

Милена.

Согласна, сударь. Но если вы проиграете, то не принуждайте меня быть за вами.

Ветран

(целует с восторгом ее руку)

О, вы моя! вы моя жена. Это так верно, что я теперь же еду приготовляться к свадьбе. И тотчас ворочусь.

(Ветран и Милена уходят.)

Постан.

Шалуну и ветренику все возможно кажется... Евдоким! заплатил ли ты лекарю?

Евдоким.

Нет, сударь.

Постан.

А для чего?

Евдоким.

Он меньше двухсот и слышать не хочет.

Постан.

Он врет! этого много.

Евдоким.

Конечно много, сударь.

Постан.

Сделай с ним счет... уходит.

Евдоким

(один)

Счет с лекарем! это трудно; однако если он силен в сложении, то я не слаб в вычитании. Ах, если бы изо ста мне хоть сколько-нибудь осталось!

Действие второе

Явление 1

Карачун и Евдоким.

Карачун.

Вот я и заехал.

Евдоким

(в сторону)

Черт бы тебя взял!

Карачун.

Сказывал ли ты, что я был здесь?

Евдоким.

Сказывал.

Карачун.

Ну, что же?

Евдоким.

Все хорошо... велено мне вам заплатить...

(Лекарь протягивает руку.)

Господин лекарь, вы не знаете, как я вас люблю.

Карачун.

Благодарен, давай же деньги?

Евдоким.

И как почитаю.

Карачун

(протягивая руку)

Спасибо.

Евдоким.

Я не только для того одного вас люблю, что люблю, да и для того, что вы великий лекарь, и быть вашим больным ужасное удовольствие, - и такое удовольствие, что по мне лучше от ваших лекарств умереть, нежели от другого вылечиться, потому что вы не так долго мучите.

Карачун.

Итак, я тебе и вправду нравлюсь?

Евдоким.

Ах, сударь! неужто вы иное могли обо мне думать? Я и сплю и вижу, как бы мне занемочь, чтоб у вас полечиться.

Карачун.

С охотою, мой друг, с охотою. Хотя ты и слуга, но за то, что ты меня любишь, буду лечить так же усердно, по такой же строгой медицинской методе, как и барина твоего.

Евдоким.

Покорно благодарствую за ваши отеческие милости. Когда вы барина лечили, я не мог довольно вашею методою налюбоваться.

Карачун.

И в самом деле, мой друг, ты видел, как все хорошо шло. Я не проронил ни черты употребляемой формы; что бы, впрочем, ни могло случиться, но больной всегда может быть уверен, что все по порядку происходит.

Евдоким.

И покойник на вас ни в чем не может пожаловаться. Это великое утешение и вам, и вашим покойникам, что они на вас сердиться не могут.

Карачун.

И конечно. Ежели умереть, то всякий рад по крайней мере методически умереть; впрочем, я не из тех врачей, которые дают волю болезням долго шалить. У меня, по вашей русской пословице: либо полон двор, либо корень вон, то есть: или болезнь к черту, или больной со двора.

Евдоким.

Я то же самое вот перед вами с офицером говорил, который охотник медицину за окно кидать.

Карачун

(испугавшись)

Разве он здесь еще?

Евдоким.

Нет, сударь; да скоро будет.

Карачун.

Заплати же мне скорей, чтобы мне за добра ума убраться.

Евдоким.

Я вашу сторону против него брал и доказывал ему, как вас должно почитать.

Карачун.

Что ж он?

Евдоким.

И слышать не хочет.

Карачун.

Докуда здоров; а как занеможет, увидим.

Евдоким.

Чего моя усердная к вам любовь и преданность не делала?

Карачун.

Послушай, Евдокимушка, продолжай всегда так любить меня, и защищай против шалунов, которые моей науке не верят; а за то из тех денег, которые мне заплатишь, возьми себе рублей... два.

Евдоким.

Как, сударь, за такую любовь только два рубля?

Карачун.

Ну, ну, возьми себе три.

Евдоким.

Нет, господин Карачун, менее пяти не уступлю. Я знаю мою любовь: она слаба не бывает.

Карачун.

Согласен, заплати же остальное.

Евдоким

(вынимает из кармана лист бумаги, карандаш и пишет)

За любовь Евдокима к господину Карачуну, изо ста пять рублей; в остатке девяносто пять.

Карачун.

Что это? не изо ста, а из двухсот.

Евдоким.

Нет, сударь. Я господина Постана просил, но он говорит, что это дорого. Вообразите себе, какой скупой человек: за лучшего друга своего не хочет двухсот рублей заплатить!

Карачун.

Какая негодность! если бы я знал, иначе бы поступил.

Евдоким.

А что ж бы вы сделали?

Карачун.

Я бы его просто, а не методически лечил. И вот за все труды, за все попечения великим людям какая плата! я все мое знание истощил на покойника. Ты помнишь, когда он жаловался на сильную боль в голове? Мне это по симптомам показалось сомнительно. Я всех авторов перерыл... Какого труда мне это стоило! однако же доискался в Галиене, что болезнь врет, и что не голове должно болеть, а печенке.

Евдоким.

Смотрите, какая лгунья болезнь.

Карачун.

Если так станут платить, то медицина всех искусных людей потеряет, а останутся одни простаки, которые не умеют ценить ее сокровищей и даром бросают свой бисер. Ну, да как быть: это вперед мне наука. Подавай же хоть сто рублей.

Евдоким.

А пять-то рублей за мою любовь?

Карачун.

Нет, это теперь слишком дорого.

Евдоким.

Как изволите, я тверд в своем слове; и не уступлю... господин лекарь, право я вам пригожусь.

Карачун.

Ну, перед тобой; подавай же остальные?

Евдоким.

Постойте.

Карачун.

Что еще?

Евдоким.

Господин Постан приказал и в этих с вами счет сделать.

Карачун.

Счет! какой?

Евдоким.

Он всем вашим товарам цену назначил.

Карачун.

Посмотрим, какую.

Евдоким.

Извольте вы наперед сказывать вашу; а чтоб не ошибиться в платеже, то я по назначенной господином Постаном цене, за каждую вещь буду отсчитывать деньги.

Карачун.

Изрядно, пиши. В первые три дня за шесть раз кровопускания, по пяти рублей за раз: пятью шесть тридцать пять.

Евдоким

(пишет)

Изрядно. В первые три дня за шесть раз кровопускания, по два рубли за раз: дважды шесть, десять рублей.

Карачун.

Я менее пяти не возьму, чтоб не унизить достоинства врачей под такую подлую цену.

Евдоким.

Я более двух не дам, чтобы не унизить достоинства слуг под брань господина.

Карачун.

Притом же арифметика твоя не верна: дважды шесть двенадцать, а не десять.

Евдоким.

А разве ваша вернее? пятью шесть тридцать, а не тридцать пять.

Карачун.

Ныне всякий дурак хочет уметь считать; разве ты не знаешь, что это счет медицинский?

Евдоким

(отдавал один империал)

Вот вам десять рублей; а остальные два останутся в этом империале.

Карачун.

Слышишь ли, меньше пяти...

Евдоким.

Что-то шумит; конечно, давишний офицер.

Карачун

(вырывая из рук Евдокима империал, хочет уйти)

Отдай это, а в остальном после сочтемся.

Евдоким.

Постойте, сударь; нет никого.

(В сторону.)

Что Ветран так долго не едет?..

(К Карачуну.)

Продолжайте ваш счет.

Карачун.

За десять дней визитов; всякий день по три раза, тридцать визитов; по крайней мере за каждый визит по три рубля; итого трижды тридцать, девяносто.

Евдоким.

Не стыдно ли вам, господин лекарь, обсчитывать честных покойников, как дураков? В эти десять дней, вы дни три ни разу не приезжали.

Карачун.

Не все ли равно? микстуры мои у него были вместо меня.

Евдоким

(в сторону)

Ветран все еще не едет.

(К Карачуну.)

Нет, сударь; за микстуры особливая была плата.

(Пишет.)

За три дни ничего. За остальные семь дней, по рублю на день, итого семь рублей. Семь да два, что от кровопускания осталось, итого девять...

(Подает ему другой империал.)

Вот вам десять рублей; теперь на вас один рубль.

Карачун

(не принимая)

Ни йоты не уступлю. Как можешь ты думать, чтоб я это взял? Знаешь ли ты, что мои лошади гораздо более рубля мне в день стоят?

Евдоким

(в сторону)

Какой этот Ветран, все не едет!

(К Карачуну.)

Кто же виноват, господин лекарь? ездили б вы не четверкой, а на парочке, или бы еще на одной: тогда бы вам и от лошадок ваших кое-что осталось. Впрочем, больным вашим нет нужды, как вы ездите. Или вы хотите, чтоб они и лошадям вашим, как вам, платили за визиты? Ведь лошади к медицине не принадлежат.

Карачун.

Я сам к господину Постану иду.

Евдоким

(увидя Ветрана)

Какое счастие!

(К Карачуну.)

А вот и господин офицер, и как сердит! он вам заплатит.

Карачун

(с торопливостью вырывает империал)

Подай десять рублей.

Евдоким

(вслед ему)

Хотя на вас рубль, однако квит.

Явление 2

Ветран и Евдоким.

Ветран.

Скажи Милене и дяде, что я воротился, и что готов начать мою операцию. Поди, а наперед вели внести все крендели, которые из Выборга я привез.

Евдоким.

Конечно, для покойного господина Добросердова.

Ветран.

Да.

Евдоким.

Как же он их жаловал! если бы он ведал, что вы их привезете, может быть, погодил бы умереть.

Ветран.

Кто ж виноват? на что он так спешил?

Евдоким.

Теперь ваши убытки пропали?

Ветран.

Ничего не бывало; они мне более пригодны, нежели ты думаешь. Да это не твое дело. Поди и сделай, что я тебе велел. Послушай, не забудь велеть, чтобы шеколат был готов.

Явление 3

Ветран

(один)

Надобно мне как можно более печальным при Изабелле казаться. Чтобы понравиться тому, кого хочешь утешить, должно точно так же пригорюниться, как тот, кто стонает. Но мне не случалось ни о чем печалиться, и не знаю, как за то приняться. Однако я видывал разного рода унылых. Когда оригинала нет, и копия хорошая годится. Неужто нельзя подделаться под страсти чужие? можно... Искусные актеры, преобратясь в героя, охают и плачут лучше тех, которые в самом деле плачут... Вот зеркало, начнем твердить роль.

(Смотрится в зеркало.)

Какие странные черты! никоторая не хочет склониться к печали: все бы им смеяться... Ну, Ветран! протягивай лицо... длиннее... еще длиннее... вот так... чтоб рот был немножко разинут... хорошо!.. и щеки впали... очень хорошо! пошевеливай губами и горлом, будто хочешь плакать и насилу удерживаешься. Надобно при этом всхлипывать... Беленький платок в руке. Нет слез... табак есть; но это я успею сделать и при Изабелле осторожно... Веки надобно на глаза опустить, будто и на свет не хочется смотреть... Изрядно!.. а если не нарочно взглянешь, то, чтобы зрачки были красны, будто от многого плаканья... для этого есть кулаки, чтоб натереть глаза. Прекрасно!.. В сильной печали не надобно прямо и твердо на ногах стоять, немножко сгорбиться, будто голова с плеч валится... и пошатываться. О, этому я горазд! такая печаль мне знакома от портера... Голос!.. А! это очень нужно! надлежит говорить протяжно, с перерывкою, будто язык не ворочается... и томным умирающим голосом... вот так...

(При сих словах выходят Изабелла, Милена, Постан.)

Несчастная Изабелла!.. злополучный Ветран!.. дорогой! любезный!.. дрожайший Добросердов! на кого ты нас бедных покинул?

Явление 4

Изабелла, в глубоком трауре, Милена, Постан и Ветран.

Изабелла.

Ах, бедный Ветран! помня дружбу его, так же отчаян, как и я!

Ветран.

Ах, сударыня!.. видя вас... промолвить не могу... ноги меня не держат.

(Садится.)

Изабелла.

Ах, дорогой Ветран!.. кто б это думал!.. поддержите меня!..

(Милена и Постан ее сажают.)

Ветран.

Какое злейшее несчастие!.. мой благодетель!..

Изабелла.

На свете все кончилось для меня...

Ветран.

Я не дивлюсь, что вы так отчаянны... Если б вы видели мое сердце!..

Изабелла.

Я вижу, любезный Ветран!.. ваше лицо мне доказывает.

Ветран.

Скажите мне, как это случилось?

Изабелла

(плача)

Ах!..

Постан.

Не стыдно ли, племянник, растравлять горесть, твердя о печальном случае.

Ветран.

Растравлять горесть!.. я виноват ли, что не могу одолеть себя? А ежели я моей тоской несносен, то лучше выйду отсюда, чтоб наедине по воле плакать.

Изабелла.

Не оставляй меня, любезный Ветран! Мне приятнее быть с тем, который мне сострадает, нежели с тем, который утешает; и если что может, хотя и не утешить, но по крайней мере усладить мое отчаяние, то ваши слезы о моем любезном супруге.

Ветран

(плача)

Ах, сударыня! какой он был пребесценный человек.

Изабелла

(рыдая)

Ах!..

Ветран

(плача)

Нежный муж.

Изабелла

(рыдая)

Ах!..

Ветран

(плача)

Добрый друг!

Изабелла

(рыдая)

Ах!

Ветран

(плача)

Добродетельный гражданин!

Изабелла

(рыдая)

Ах!

Ветран

(плача)

Как он любил добро делать! как любил вас! как любил меня!.. а его уж нет с нами... уф! я тресну от тоски!

Изабелла.

Ах! я чувств лишилась...

(Упадает в обмороке.)

Постан.

Ты, я думаю, хочешь ее уморить... Шалун! можно ли быть так жестоку!

Ветран.

Вы радуетесь этому. Вам кажется, что вы уже выиграли заклад.

Милена.

Любезная сестра, опомнись... она чуть дышит. Помогите ей! Изабелла! Изабелла!

Изабелла.

На что вы стараетесь возвратить мне чувства? как бы я была счастлива, если бы навеки перестала себя чувствовать!

Постан.

Сударыня! если бы вы не были так умны, так рассудительны, я не удивлялся бы вашему малодушию; но вы имеете рассудок превосходный и столько твердый, что если захотите им воспользоваться, то можете умерить вашу горесть и не допустить себя до самоубийства, зная, что вы тем только сделаете ужасное пред Небесами преступление, а не возвратите того, которого им угодно было взять у вас.

Ветран

(в сторону)

Пошла проповедь! эти умные люди очень глупы.

Изабелла.

Вот твои друзья, несчастный супруг! не хотят, чтоб я тебя и оплакивала.

Ветран.

Я посмотрю, как осмелятся меня утешать.

Постан.

О! ты можешь пробыть и без утешения.

Ветран.

Вот какие ныне друзья!.. покойника не велят оплакивать, а живого не хотят утешать!.. да хорошо и делают. Я ни для кого не перестану плакать и рваться.

Постан.

Пожалуй, сколько угодно будет.

Ветран.

Ах, бедный Добросердов!.. мой покровитель!.. мой наставник!.. Ты из памяти моей ни на минуту не выйдешь. Я вижу тебя; ты как будто передо мной стоишь: вот кроткая его поступь!.. вот привлекательная его улыбка!.. вот так-то он язычок мило выставлял... ах!..

Изабелла.

Ах!

Ветран.

Как я счастлив, что я тобою воспитан, наставлен... как я радовался, что, видя меня, говорили: он как две капли с г. Добросердовым... А теперь только одна капля осталась!..

Изабелла.

Ах, любезный Ветран!

Ветран.

Я не знаю, как это сделалось; но все его чувства, даже все его вкусы стали моими... Помните ли, сударыня!.. начнемте с самого утра, когда он с постели вставал... сперва, бывало, поцелует вас нежно...,

(целует Изабеллу)

потом... время завтракать... выборгские крендели... а! сударыня! как он их жаловал! и я, в горести моей, ничего кроме их не ем

(вынимает несколько кренделей)

Они и потому мне приятны, что он их очень любил, и потому, что я ими не себя, а горесть мою питаю. Когда я их ем, мне кажется, что не я, а г. Добросердов их кушает... Я все знаю его приемы... как он, чтоб продолжить сладость вкуса, их сухие долго жевал.

Изабелла.

Нет, дорогой Ветран, вы забыли, он их не сухие, а всегда с шеколатом кушивал...

Ветран.

Точно так, сударыня!.. Евдокимушка, подай шеколату... Мы, сударыня, не для укрепления себя станем пить его, но для того, чтобы воспоминовением всех и самомалейших подробностей любимого человека, продлить тоску, которая без того может ослабнуть...

(Приносят чашки с шеколатом, а Ветран подносит к Изабелле с кренделями.)