Карлейль Томас - Прошлое и настоящее

. Задачи Речи, то есть Истины, доходящей до нас в живом голосе, даже в живом виде и как конкретный, практический пример; эти задачи, несмотря на все наши задачи Письма и Печатания, имеют вечное значение. Если б только он мог снова найти настоящую точку; снять с носа старые очки и, взглянув, увидать, почти непосредственно около себя, что такое теперь действительный Сатана и пожирающий душу, пожирающий мир Дьявол! Первородный Грех и тому подобное очень дурно, я в этом не сомневаюсь; но очищенный Джин, мрачное Невежество, Глупость, мрачный Хлебный закон, Бастилия и компания, - что это такое? Узнает ли он нового действительного Сатану, с которым должен бороться, или же он будет по-старому брюзжать сквозь свои старые очки, на старых, исчезнувших Дьяволов, - и не увидит настоящего, пока не почувствует его у своего собственного горла и у нашего? Вот вопрос для Вселенной! Но не будем с ним здесь возиться.

   Сколь ни печально, сколь ни призрачно выглядит теперь эта самая Двойная Аристократия Учителей и Правителей, - всем людям надо знать, что задача ее есть и всегда будет благородна и в высшей степени действительна. Драйасдёст, смотря только поверхностно, находится в большом заблуждении относительно этих древних Королей. Вильгельм Завоеватель, Вильгельм Руфус, или Рыжая Борода, сам Стефан Кертоз, а еще более - Генрих Боклерк и наш мужественный Генрих Плантагенет, - жизнь этих людей не была хищной Борьбой; она была доблестным Правлением, к которому лишь случайно присоединялась Борьба и должна, увы, присоединяться и теперь, хотя гораздо реже, как некоторое добавление, печальная, мешающая прибавка. Борьба была также необходима, чтобы убедиться, кто над кем имеет власть, над кем право. Посредством долгой, упорной борьбы, как мы некогда сказали, "не-действительность, разбитая в прах, постепенно разлетелась" и оставила чистую действительность и факт: "Ты - сильнее меня; ты - мудрее меня; ты - король, а подданный - я" в несколько более ясном виде.

   Поистине, мы не можем достаточно налюбоваться, в эти времена Аббата Самсона и Вильгельма Завоевателя, как они устроили свои Правящие Классы. В высшей степени интересно наблюдать, как искреннее с их стороны внимание к тому, что должно было быть исполнено в силу первой необходимости, привело их к способу его исполнения и с течением времени к достижению его! Никакая выдуманная Аристократия не могла бы сослужить им здесь службы; и вследствие этого они добились настоящей. Самые Мужественные люди, которые, - это надо всегда повторять и напоминать, - в общем суть также самые Мудрые, самые Сильные, во всех отношениях Лучшие, были ими выбраны с значительной степенью точности; посажены каждый на своем клочке земли, который был сперва ему предоставлен, а потом постепенно и совсем отдан, чтобы он мог править им. Эти Вице-Короли, каждый на своем участке общей земли Англии, с Верховным Королем над всеми, были "Возможностью, развившейся в Действительность", поистине в удивительной степени.

   Ибо то были грубые, сильные века; полные значительности, суровой Божьей правды; - и, во всяком случае, оболочка у них была несравненно тоньше, чем у нас; факт быстро действовал на них, если им когда-нибудь случалось подчиниться Призраку! "Холопы и Трусы" должны были быть, до некоторой степени, "заключаемы под стражу"; или иначе мир нашел бы, что не может существовать в течение какого-нибудь года. В соответствии с этим Холопы и Трусы и были заключаемы под стражу. Трусы даже на самом троне должны были быть заключены под стражу и низведены с трона - теми способами, которые тогда существовали; самым грубым способом, если случайно не попадалось более мягкого. Несомненно, тогда было много жестокости в приемах, много суровости; как и вообще правление и хирургия часто бывают суровы. Гурт, прирожденный раб Седрика, кажется, получал удары так же часто, как и свиные объедки, если нехорошо себя вел; но Гурт принадлежал Седрику; тогда не было ни одного человеческого существа, которое не было бы с кем-нибудь связано; которому было бы предоставлено идти своей дорогой в Бастилию или куда-нибудь еще хуже, по системе Laissez faire; которое было бы вынуждено доказывать свое родство смертью от тифа! - Приходят дни, когда не будет Царя во Израиле, но когда каждый человек будет сам себе царь и будет делать, что праведно в очах его; и когда зажгутся смоляные бочки в честь "Свободы", "Десятифунтового Избирательного права" и тому подобного, - с значительным, в разных отношениях, эффектом! -

   Эта Феодальная Аристократия, говорю я, не была воображаемой. В значительной степени ее Jarls, то, что мы теперь называем Earls, Графы, были Сильными в действительности столько же, сколько и в этимологии; ее Duces, Герцоги, - Вождями; ее Lords, Лорды, - Law-wards, Хранителями Закона. Они исполняли все военные и полицейские обязанности в стране, все обязанности Суда, Законодательства, даже Расширения Церкви; словом, все, что могло быть сделано в области Правления, Руководства и Покровительства. Это была Земельная Аристократия; она распоряжалась Управлением Английского Народа и получала в обмен плоды от Земли Англии. Это, во многих отношениях, Закон Природы, этот самый Закон Феодализма; - нет истинной Аристократии, кроме Земельной. Любопытствующие приглашаются поразмыслить об этом в наши дни. Военная служба. Полиция и Суд, Расширение Церкви, вообще всякое истинное Управление и Руководство - все это было действительно исполняемо Держателями Земли в обмен за их землю. Сколь многое из этого исполняется ими теперь, исполняется кем бы то ни было? Благие Небеса. "Laissez faire, не делайте ничего, проедайте ваше вознаграждение и спите" - это повсюду страстный, полуразумный крик нашего времени; и они не ограничиваются желанием ничего не делать, они хотят еще издавать Хлебные законы! Мы собираем Пятьдесят два миллиона со всех нас, чтобы иметь Управление, - или, увы, чтобы убедить себя, что мы его имеем; и "специальный налог на Землю" должен оплатить не все это, но оплатить, как я узнал, одну двадцать четвертую часть всего этого. Наш первый Чартистский Парламент, или Оливер Redivivus^*, скажете вы, будет знать, на кого возложить новые налоги Англии! - Увы, налоги! Если вы заставите Держателей Земли оплачивать до последнего шиллинга расходы по Управлению Землей, - что из этого? Земля не может быть управляема одними только наемными Правителями. Нельзя нанять людей, чтобы управлять Землей: не по полномочию, обусловленному Биржевым Контрактом, а по полномочию, небесное происхождение которого сознается в собственном сердце, могут люди управлять Землей. Полномочие Земельной Аристократии священно, в обоих смыслах этого старинного слова. Основание, на котором оно стоит в настоящее время, может вызвать мысли, иные, чем о Хлебных законах! -

   Но поистине, "Сияние Божие", как в грубой клятве Вильгельма Завоевателя, сияло в эти старые, грубые, искренние века; оно все более и более озаряло небесным благородством все отрасли их труда и жизни. Призраки не могли еще тогда разгуливать в одних только Портновских Нарядах; они были, по меньшей мере, Призраками "на краю небосклона", начертанными на нем вечным Светом, сияющим изнутри. В высшей степени "практическое" Почитание Героев, бессознательно или полусознательно, было распространено повсюду. Какой-нибудь Монах Самсон, maximum с двумя шиллингами в кармане, мог, без баллотировочного ящика, быть сделан Вице-Королем, раз увидали, что он того достин. Тогда сознавали еще, что разница между хорошим человеком и дурным человеком, - какова она всегда и есть: неизмерима. Кто осмелился бы в те дни избрать Пандаруса Догдраута^* на какую-нибудь должность, в Карлтонский клуб^*, в Сенат или вообще куда-нибудь? Тогда сознавали, что Архисатана, и никто другой, имеет право собственности на Пандаруса; что лучше было бы не иметь никакого дела с Пандарусом, избегать соседства Пандаруса! Это и до настоящего часа - очевидный факт, хотя в настоящее время, увы, забытый факт! И я думаю, что это были сравнительно благословенные времена в своем роде! "Насилие", "война", "неустройство"; однако, что такое война и сама смерть в сравнении с такою постоянной жизнью в смерти и с "миром, миром там, где нет мира"! Если только не может снова возникнуть какое-нибудь Почитание Героев в новой, соответствующей форме, то этот мир не очень-то обещает быть долго обитаемым!

   Старый Ансельм, изгнанный Архиепископ Кентерберийский, один из наиболее чистых умом "гениальных людей", отправился, чтобы принести в Рим жалобу на короля Руфуса, - человека с грубыми приемами, в котором "внутренний Свет" сиял весьма тускло. Прекрасно читать, у Монаха Идмера, как народы Материка приветствовали и почитали этого Ансельма, как нигде во Франции народ не почитает теперь Жан-Жака или убийственного Вольтера; как даже Американское население не почитает теперь Шнюспеля^*, выдающегося Романиста! С помощью воображения и истинной проницательности они получили самое твердое убеждение, что Благословение Божье почиет на этом Ансельме, - каково также и мое убеждение. Они теснились вокруг него, коленопреклоненные и с горящими сердцами, дабы получить его благословение, услыхать его голос, увидеть свет лица его. Мое благословение да будет над ними и над ним! - Но наиболее замечателен был некий нуждающийся или жадный Герцог Бургундский, находившийся, будем надеяться, в стесненных обстоятельствах. Он сообразил, что, по всей вероятности, этот Английский Архиепископ, отправляясь в Рим для жалобы, должен был взять с собою некоторый запас денег, чтобы подкупать Кардиналов. Вследствие чего этот Бургундец, со своей стороны, решился лечь в засаду и ограбить его. "На одном открытом месте в лесу", - в каком-нибудь "лесу", который зеленел и рос восемь веков тому назад в Бургундской земле, - этот свирепый Герцог, со свирепыми вооруженными спутниками, волосатый, дикий, как Русский медведь, бросается на слабого, старого Ансельма, который едет себе на своей маленькой, спокойно идущей лошадке, сопровождаемый только Идмером и другим бедным монахом на лошадках, - не имея с собою ни одной золотой монеты, кроме небольшого количества денег на дорогу. Закованный в железо Русский медведь выскакивает с молниеносным взглядом; а старик с седой бородой не останавливается, - едет себе спокойно дальше и смотрит на него своими ясными, старыми, серьезными глазами, со своим почтенным, озабоченным, изборожденным от времени лицом; никто и ничто не должно его бояться, и он также никого и ничего сотворенного не боится. Огненные глаза Его Бургундской Светлости встречают этот ясный взор, и он быстро проникает ему в сердце; он соображает, что, может быть, в этом слабом, бесстрашном, старом Облике есть нечто от Господа Всевышнего; что, вероятно, он будет осужден, если тронет его; - что вообще ему лучше этого не делать. Он, этот грубый дикарь, опускается со своего боевого коня на колени; обнимает ноги старого Ансельма: и он также просит его благословения, приказывает своим людям сопровождать его, охранять его от нападения разбойников и, под страхом ужасных наказаний, смотреть, чтобы он был безопасен на своем пути. Per os Dei^*, как обыкновенно восклицал Его Величество!

   Ссоры Руфуса с Ансельмом, Генриха с Бекетом не лишены назидательности и для нас. В сущности, это были великие ссоры. Ибо, если допустить, что Ансельм был полон божественного благословения, он никоим образом не совмещал в себе всех форм божественного благословения; - существовали совершенно иные формы, о которых он даже и не грезил, и Вильгельм Рыжая Борода бессознательно был их представителем и глашатаем. По правде, если бы этот божественный Ансельм, этот божественный Папа Григорий были свободны в своих поступках, то последствия этого были бы весьма замечательны. Наш Западный мир обратился бы в Европейский Тибет с одним Великим Ламой, восседающим в Риме, и нашей единственной почетной обязанностью было бы служить обедни по целым дням и целым ночам, - что ни малейшим образом не подходило бы для нас. Высшие Силы соизволили иначе.

   Это было, как если бы Король Рыжая Борода бессознательно сказал, обращаясь к Ансельму, Бекету и другим: "Ваше Высокопреподобие, ваша Теория Вселенной не может быть оспариваема ни человеком, ни дьяволом. До глубины сердца чувствуем мы, что то божественное, что вы называете Матерью-Церковью, наполняет весь доселе известный мир, и в ней есть, и должно быть, все наше спасение и все наше желание. И тем не менее Посмотрите: хотя это еще - невысказанная тайна, тем не менее - мир обширнее, чем кто-нибудь из нас думает, Ваше Высокопреподобие! Посмотрите: есть еще много неизмеримо священного в том, что вы называете Язычеством, Мирским! Вообще я смутно, но очень твердо чувствую, что не могу согласиться с вами. Западный Тибет и постоянное служение обеден, - Нет! Я, так сказать, в ожидании; я чреват, не знаю чем, но - несомненно чем-то весьма отличным от этого! Я, per os Dei, я ношу в себе Манчестерскую Хлопчатобумажную торговлю, Бирмингемскую торговлю Железом, Американскую Республику, Индийскую Империю, Паровые Машины и Шекспировы Драмы; и я не могу разрешиться, Ваше Высокопреподобие!" - И соответственно с этим и было постановлено; и Саксонец Бекет потерял свою жизнь в Кентерберийском Соборе, подобно тому как Шотландец Уоллес на Тауэр-Хилле^*, и, как вообще должен это делать всякий благородный муж и мученик, - не понапрасну, нет; но из-за чего-то божественного, иного, чем он сам рассчитывал. Мы расстанемся теперь с этими жестокими органическими, но ограниченными Феодальными Веками и робко взглянем в необъятные Промышленные Века, до сих пор совершенно неорганические и в совершенном состоянии слизи, отчаянно стремящиеся отвердеть в какой-нибудь организм!

   Так как наш Эпос теперь есть Орудие и Человек, то более, чем когда-либо, невозможно предсказывать Будущее. Безграничное Будущее предустановлено и даже уже существует, хотя и невидимо, тая в своих Хранилищах Тьмы "радость и горе"; но и высочайший человеческий ум не может заранее изобразить многое из грядущего; - соединенный ум и усилия Всех Людей во всех будущих поколениях, только они постепенно изобразят его и очертят и оформят в видимый факт! И как бы мы ни напрягали сюда наше зрение, наивысшее усилие ума открывает только брезжущий свет, лишь малую тропу в его темные, необъятные Глубины: лишь крупные очертания неясно светятся перед взором, и луч пророчества потухает уже на коротком расстоянии. Но не должны ли мы сказать, здесь, как и всегда: Довлеет дневи злоба его!^* Упорядочить все Будущее не наша задача, а только упорядочить добросовестно малую часть его, согласно правилам, уже известным. Вероятно, можно каждому из нас, если только он спросит с подобающей серьезностью, вполне уяснить себе, что он, со своей стороны, должен делать; и пусть он это от всего сердца и делает и продолжает делать. Окончательный вывод предоставим, как это в действительности всегда и происходило, Уму более Высокому, чем наш.

   Одно большое "очертание", или даже два, сумеют, может быть, в настоящем положении дела представить себе заранее многие серьезные читатели - и извлечь отсюда некоторое руководство. Одно предсказание, или даже два, уже возможны. Ибо Древо жизни Иггдрасиль, во всех его новых проявлениях, есть то же самое, древнее, как мир. Древо жизни; найдя в нем элемент или элементы, текущие от самых корней его _ в Царстве Хели, в источнике Мимира^* и Трех Норн, или Времен, вплоть до настоящего часа, в наши собственные сердца, - мы заключаем, что так "это будет продолжаться и впредь. В собственной душе человека сокрыто Вечное: он может прочитать там кое-что о вечном, если захочет посмотреть! Он уже знает то, что будет продолжаться, и то, чего никакими средствами и приемами нельзя побудить продолжаться.

   Одно обширное и обширнейшее "очертание" могло, во всяком случае, сделаться для нас действительно ясным, именно следующее: что "Сияние Божье", в той или другой форме, должно раскрыться также и в сердце нашего Промышленного Века; иначе он никогда не сделается "организованным", но по-прежнему будет хаотичным, несчастным, все более расстроенным, - и должен будет погибнуть в безумном, самоубийственном распаде. Второе "очертание", или пророчество, более узкое, но также достаточно обширное, представляется не менее достоверным: что будет снова Царь в Израиле; система Порядка и Управления; и что каждый человек увидит себя, до некоторой степени, принужденным делать то, что праведно в очах Царевых. И это также можно назвать твердым элементом Будущего; ибо это также от Вечного; но это также и от Настоящего, хотя и скрыто от большинства; и без этого не существовала никогда ни одна частица Прошлого. Действительная новая Власть, Промышленная Аристократия, подлинная, не воображаемая Аристократия, для нас необходима и бесспорна.

   Но какая Аристократия! На каких новых, гораздо более сложных и более искусно выработанных условиях, чем эта старая, Феодальная, воюющая Аристократия! Ибо мы должны помнить, что наш Эпос теперь действительно уже не Оружие и Человек, а Орудие и Человек, бесконечно более обширный род Эпоса. И кроме того, мы должны помнить, что теперь люди не могут быть привязаны к людям медными ошейниками, - ни малейшим образом; что эта система медных ошейников, во всех ее формах, навсегда исчезла из Европы! Громадная Демократия, толпящаяся повсюду на улицах в своем Платье-Мешке, утвердила это нерушимо, не допуская никаких возражений! Безусловно верно, что человек есть всегда "прирожденный раб" некоторых людей, прирожденный хозяин некоторых других людей, равный по рождению некоторым третьим, признает ли он этот факт или нет. Не является благом для него, если он не может признать этого факта; он в хаотическом состоянии, на краю гибели, покуда он не признает этого факта. Но ни один человек, отныне и впредь, не может быть рабом другого человека с помощью медного ошейника: его надо привязывать иными, гораздо более благородными и тонкими способами. Раз навсегда он должен быть освобожден от медного ошейника; его свобода должна быть настолько же обширна, насколько обширны теперь его способности; и не будет ли он для вас гораздо более полезен в этом новом состоянии? Отпустите его с доверием как свободного; и он вернется к вам к ночи с богатой жатвой! Гурт мог только стеречь свиней; а этот построит города, покорит обширные области. - Каким образом в соединении с неизбежной Демократией может существовать необходимая Власть, это несомненно величайший вопрос, когда-либо предложенный Человечеству! Разрешение его - дело долгих годов и веков. Года и века, кто знает, сколь сложные, - благословенные или неблагословенные, сообразно с тем, будут ли они с серьезным, мужественным усилием двигаться в этом отношении вперед или, в ленивой неискренности и дилетантизме, только говорить о том, чтобы двигаться вперед. Ибо отныне необходимо или такое движение вперед, или быстрое, и все более быстрое, движение к распаду.

   Важно, чтобы эта великая реформа началась; чтобы Прения о Хлебном законе и всякая иная болтовня, немного меньше чем безумные в настоящее время, чтобы они далеко отлетели и предоставили бы нам свободу начать! Ибо зло уже перешло в практику, стало в высшей степени очевидно; если оно не будет замечено и предупреждено, то самый слепой глупец почувствует его в скором времени. Много есть такого, что может ждать; но есть также нечто, что не может ждать. Когда миллионы бодрых Рабочих Людей заключены в "Невозможность" и в Бастилии по Закону о бедных, то наступило время постараться сделать "возможными" какие-нибудь средства поладить с ними. Правительству Англии, всем членораздельно говорящим чиновникам, действительной и воображаемой Аристократии, мне и тебе, - повелительно предлагается вопрос: "Как думаете вы распорядиться этими людьми? Где найдут они сносное существование? Что станется с ними, - и с вами!"

  

  

   Если бы я думал, что Маммонизм с его приспешниками должен и впредь быть единственным серьезным принципом нашего существования, я бы признал совершенно праздным искать у какого-нибудь Правительства целительных средств, так как болезнь эта не поддается лекарствам. Правительство может сделать многое, но оно отнюдь не может сделать всего. Правительство как наиболее видная часть Общества призвано указывать на то, что должно быть сделано, и, во многих отношениях, председательствовать, способствовать и распоряжаться самим исполнением. Но Правительство, несмотря на все свои указания и распоряжения, не может сделать того, чего Общество коренным образом не расположено делать. В конечном выводе, всякое Правительство есть точный символ своего Народа, с его мудростью и безумием; мы можем сказать: каков Народ, таково Правительство. - Весь громадный вопрос об Организации Труда и, прежде всего, об Управлении Трудящимися Классами должен быть, что весьма ясно, в его главной сути разрешен теми, кто практически стоит в его центре; теми, кто сам работает и стоит во главе работы. Зародыши всего, что может постановить в этом отношении какой бы то ни было Парламент, должны уже потенциально существовать в этих двух Классах, ибо они должны и повиноваться такому постановлению. Напрасно было бы стараться осветить Человеческий Хаос, в котором нет света, светом, падающим на него извне; порядок тут никогда не возникнет.

   Но вот в чем я твердо убежден: это, что "Ад Англии" перестанет заключаться в "ненаживании денег"; что у нас будет более благородный Ад и более благородное Небо! Я предвижу свет в Человеческом Хаосе, мерцающий, сияющий все более и более, вследствие многоразличных черных сигналов изнутри, повелевающих, чтобы Этот свет воссиял. И когда наше Божество не будет более Маммоной, - О Небеса, всякий скажет тогда себе: "К чему такая смертельная поспешность в наживании денег? Я не попаду в Ад, даже если не наживу денег! Существует другой Ад, я это знаю!" Тогда ослабеет соревнование на всех парах, во всех отраслях торговли и труда; тогда окажется возможным найти хорошие во всех отношениях касторовые шляпы для головы, вместо семифутовых шляп из драни и глины, на колесах! Периоды дутых дел, с их паникой и торговыми кризисами, снова сделаются нечастыми; неустанный скромный труд займет место спекулятивной игры. Быть благородным Хозяином среди благородных Работников сделается снова главным честолюбием некоторых; быть богатым Хозяином - отойдет на второй план. И как сумеет Изобретательный гений Англии, отодвинув в уме шум катушек и прядильных валов более или менее на задний план, как сумеет он заняться не тем, чтобы только производить как можно дешевле, а тем, чтобы справедливо распределять продукты при их теперешней дешевизне! Мало-помалу у нас снова возникнет Общество с чем-то вроде Героизма в себе, с чем-то вроде Благословения Неба над собою; и у нас снова будет, как уверяет наш Германский друг, "вместо Феодализма Маммоны с ее непроданными бумажными рубашками и Охраной Охоты, благородный, истинный Индустриализм и Правительство Мудрейших!"

   И вот, в надежде, что удастся разбудить того или другого Британца, дабы он познал в себе человека и божественную душу, - мы можем теперь обратиться с несколькими словами прощального наставления ко всем лицам, которым Небесные Силы передали власть какого бы то ни было рода в нашей стране. И прежде всего - к этим самым Хозяевам-Работникам, Руководителям Промышленности, ибо они стоят ближе всего к ней и действительно пользуются наибольшей властью, хотя и не более других на виду, так как до сих пор во многих отношениях представляют скорее Возможность, чем Действительность^*...

   ...Глубоко скрытая под гнуснейшим, забывающим Бога Ханжеством, Эпикуреизмом, Обезьянством с Мертвого Моря; забытая как бы под самым гнилым илом и тиной мутной Леты, - все-таки во всех сердцах, рожденных в Божьем Мире, дремлет искра Божественного. Проснитесь, о полунощные сонливцы! Проснитесь, встаньте или оставайтесь навсегда повергнутыми! Это - не поэзия театральных подмосток; это - трезвый факт. Англия, мир не могут жить такими, каковы они теперь. Они снова соединятся с Богом или низринутся вниз, к Дьяволам, с неописуемыми муками и огненной гибелью. Ты, который чувствуешь, как в тебе шевелится нечто из этого Божественного, некое слабейшее напоминание о нем, как бы сквозь тяжкие сновидения, - последуй за ним, заклинаю тебя. Встань, спаси себя, будь одним из тех, которые спасают твою страну.

   Буканьеры, Индейцы Чактау^*, высшая цель которых в борьбе - получить скальпы и деньги, набрать кучи скальпов и денег, - из них не вышло никакого Рыцарства, и никогда не выйдет! Из них вышли только кровь и разрушение, адское бешенство и бедствия; отчаяние, потухшее в уничтожении. Посмотри на это, прошу тебя, посмотри и обдумай! Что тебе из того, что у тебя есть сотня тысячефунтовых билетов, сложенных в твоем несгораемом шкафу, сотня скальпов, повешенных в твоем вигваме? Я не наделяю ценой ни тебя, ни их. Твои скальпы и твои тысячефунтовые билеты пока еще ничто, если их не освещает внутреннее благородство; если в них нет рыцарства, всегда борющегося, в действии или в зачатках рождения и действия.

   Любовь людей не может быть куплена наличным платежом; а без любви люди не могут выносить совместной жизни. Нельзя руководить Воюющим Миром, не разбив его на полки, не сделав его рыцарским; с первого же дня это окажется невозможным; все в нем, сперва высшие, под конец самые низшие, понимают, сознательно или при помощи благородного инстинкта, эту необходимость. Но нельзя ли руководить Работающим Миром, не распределив его на полки, оставляя его в анархии? Я отвечаю, и Небеса и Земля отвечают ныне: нет! Правда, это оказывается невозможным не "с первого же дня", но это окажется таковым через каких-нибудь два поколения. Да, если отцы и матери, в Стокпортских голодных подвалах, начинают есть своих детей, а Ирландские вдовы вынуждены доказывать свое родство смертью от тифа; и при Управлении "Класса Лучших и Достойнейших", занятого охранением своей охоты и запущением лесов, темные миллионы сотворенных Господом людей восстают в безумном Чартизме, в неисполнимых Священных Месяцах^* и Манчестерских Восстаниях, - и возможная Промышленная Аристократия все еще лишь наполовину жива, зачарована среди денежных мешков и гроссбухов; а действительная Праздная Аристократия, по-видимому, близка к смерти в сонных фантазиях, нарушениях права охоты и двуствольных ружьях; и "скользит" как бы по наклонной плоскости, которую она ежегодно, средь Божьего мира, намыливает новой Хенсардовской болтовней^* и таким образом "скользит" все быстрее и быстрее к тарифу" и чаше весов, на которых написано: Ты была найдена очень легкой^*: в такие дни, через поколение или два, говорю я, это оказывается, даже для простых и низких, вполне ощутимо невозможным! Трудящийся Мир, столько же, сколько и Воюющий Мир, не может быть руководим без благородного Рыцарства Труда, и законов и определенных правил, из него вытекающих, - гораздо более благородного, чем всякое Рыцарство Войны. Если мы - только находящаяся в анархии толпа, основанная лишь на Спросе и предложении, тогда в страшных, самоубийственных конвульсиях и самоистязаниях мы неизбежно опустимся - ужасно для воображения! - до Рабочих-Чактау. С вигвамами и скальпами, - с дворцами и тысячефунтовыми билетами; с дикостью, уменьшением населения, хаотическим отчаянием. Благие Небеса, неужели нам недостаточно одной Французской Революции и Господства Террора, а нужно их две? Их будет две, если понадобится; их будет двадцать, если понадобится; их будет ровно столько, сколько понадобится. Законы Природы будут исполнены. Для меня это - бесспорно.

   Ты должен добиться искренней преданности твоих доблестных военных армий и рабочих армий, как это было и с другими; они должны быть, и будут, упорядочены; за ними должна быть закономерно укреплена справедливая доля в победах, одержанных под твоим водительством; - они должны быть соединены с тобою истинным братством, сынов-ством, совершенно иными и более глубокими узами, чем временные узы поденной платы! Как стали бы простые полки в красных мундирах, не говоря уже ничего о рыцарстве, сражаться за тебя, если бы ты мог рассчитываться с ними в самый вечер битвы уплатой условленных шиллингов, - и если бы они могли рассчитываться с тобою в день битвы утром! Челсийские инвалидные дома, пенсии, повышения по службе, строго соблюдаемый и продолжительный договор с той и с другой стороны необходимы даже для наемного солдата. Тем более Феодальный Барон, как мог бы он существовать, окруженный только одними временными наемниками по шести пенсов в день, готовыми перейти на другую сторону, если будут предложены семь пенсов? Он не мог бы существовать, - и его благородный инстинкт спас его от необходимости даже испробовать это! Феодальный Барон обладал Душой Мужа, для которой анархия, смута и другие плоды временного наемничества были бы невыносимы: иначе он никогда бы не был Бароном, а оставался бы Чактау и Буканьером. Быть окруженным людьми, которые от всего сердца любили его, за чьей жизнью он наблюдал со строгостью и любовью, которые были готовы отдать за него свою жизнь, если бы это понадобилось; все это он сперва высоко ценил, а потом это сделалось для него обычным и вошло в его плодотворно расширившееся существование как необходимое условие. Это было великолепно; это было человечно! Нигде и никогда человек, при других условиях, не жил и не мог жить удовлетворенным. Обособленность есть сумма всех видов несчастья для человека. Быть отрезанным, быть покинутым в одиночестве; быть окруженным миром чуждым, не твоим миром; все для тебя - вражеский лагерь; нет у тебя дома, нет сердец и лиц, которые бы тебе принадлежали, которым бы ты принадлежал! Это - самые страшные чары; истинно - дело Дьявола. Не иметь ни высшего, ни низшего, ни равного, который был бы мужественно соединен с тобой. Без отца, без сына, без брата. Человек не знает более печальной судьбы. "Как одинок каждый из нас, - восклицает Жан Поль, - на обширном лоне Всего!" Каждый заключен как бы в своем прозрачном "ледяном дворце"; мы видим, как наш брат в своем дворце делает нам знаки и жесты; мы его видим, но никогда не будем в состоянии прикоснуться к нему; ни мы никогда не будем покоиться на его груди, ни он на нашей. Не Бог создал это, нет!

   Проснитесь вы, благородные Работники, воины единой истинной войны: все это должно быть исправлено. Ведь вы уже наполовину ожили, и я готов благословить вас в жизнь; я готов заклинать вас, во имя Бога, чтобы вы стряхнули ваш заколдованный сон и жили полной жизнью! Перестаньте считать скальпы, кошельки с золотом; не в них заключается саше и наше спасение. Даже и они, если вы будете считать только их, не надолго вам будут оставлены. Отгоните далеко прочь от себя буканьерство; измените, отмените немедленно все законы буканьеров, если вы хотите одержать какую-нибудь победу, которая была бы прочна. Пусть Божественная справедливость, пусть жалость, благородство и мужественная доблесть, с большим или меньшим количеством кошельков золота, засвидетельствуют о себе в этот краткий миг вашего Жизненного перехода к Вечности, к Богу и Молчанию. К вам я взываю; ибо вы не мертвы, но уже почти наполовину живы: в вас есть недремлющая, непокоримая энергия, первооснова всякого благородства в человеке. Честь вам и слава в вашем призвании! К вам я взываю; вы знаете, по крайней мере, что повеление Бога к созданному им человеку было: Трудись! Будущий Эпос Мира останавливается не на тех, кто почти мертв, но на тех, кто жив и кто должен войти в жизнь.

   Взгляните вокруг себя! Ваши мировые армии все в восстании, в смятении, в распадении; они накануне огненной гибели и безумия! Они не пойдут далее для вас за шесть пенсов в день, по принципу Спроса и предложения; они не пойдут, они не смеют, они не могут. Вы должны привести их в порядок, начать упорядочивать их. Приводить в порядок, в справедливое подчинение; благородная верность в возмездие за благородное руководство. Их души почти доведены до безумия; пусть ваша будет здорова, все здоровее. Не как озверевшая, озверяющая толпа, но как сильное, устроенное войско, с истинными вождями во главе, будут впредь выступать эти люди. Все человеческие интересы, соединенные человеческие стремления и общественный рост в этом мире, на известной ступени своего развития, требовали организации; и Труд, величайший из человеческих интересов, требует ее теперь.

   Богу известно, задача будет тяжела; но ни одна благородная задача никогда не была легка. Эта задача измучит вашу жизнь и жизнь ваших сыновей и внуков; но с какою же целью, если не для задач, подобных этой, дана жизнь людям? Вы должны перестать считать ваши десятифунтовые скальпы; благородные среди вас должны перестать считать их! Да и самые скальпы, как я уже сказал, не надолго будут вам оставлены, если вы будете считать только их. Вы совершенно должны перестать быть варварскими, кровожадными Чактау и должны сделаться благородными Европейцами XIX столетия. Вы должны знать, что Маммона, сколько бы у него ни было карет и какою бы дворней он ни был окружен, - не есть единственный Бог; что сам по себе; он - только Дьявол и даже Животно-бог.

   Трудно? Да, это будет трудно. Хлопок с короткими волокнами, это тоже было трудно. Большой куст хлопчатника, долго бесполезный, непокорный, как чертополох при дороге, - разве вы не покорили его; разве вы не превратили его в великолепную бумажную ткань, в белые тканые рубашки для людей, в ярко воздушные одежды, в которых порхают богини? Вы взорвали горы, вы твердое железо сделали послушным себе, как мягкую глину; Исполины Лесов, Ётуны Болот приносят золотые снопы хлеба; сам Эгир, Демон моря, подставляет вам спину, как гладкую большую дорогу, - и на Конях огня, и на Конях ветра носитесь вы. Вы - самые сильные. Тор рыжебородый, со своими голубыми солнечными очами, с веселым сердцем и тяжелым молотом грома, вы и он одержали верх. Вы - самые сильные, вы, сыны ледяного Севера, дальнего Востока, шествующие издали, из ваших суровых Восточных Пустынь, от бледной Зари Времени и доныне! Вы сыны Ётуна земли, земли Побежденных Трудностей. Трудно? Вы должны попытаться сделать это. Попытаться когда-нибудь с сознанием, что это должно и будет сделано. Попытайтесь сделать это, как вы пытаетесь сделать нечто, гораздо более жалкое: наживать деньги! Я еще раз буду биться за вас об заклад против всех Ётунов, Портновских богов, двуствольных Лордов и каких бы то ни было Обитателей Хаоса!

  

  

   Человек с пятьюдесятью, с пятьюстами, с тысячью фунтов в день, данными ему свободно, без всякого условия, на условии, как это теперь обыкновенно бывает, чтобы он сидел спокойно, засунув руки в карманы, и не делал никакого зла, не проводил Хлебных законов и тому подобного, - и он также, можно сказать, является или может быть чрезвычайно сильным Работником! Он - Работник, употребляющий такие орудия, каких никогда еще не имел ни один человек в этом мире. Но на практике, что весьма удивительно и имеет весьма зловещий вид, он не оказывается сильным Работником. Большое счастье, если он оказывается только He-работником, если он ничего не делает и не является Зло-работником.

   Вы спрашиваете его в конце года: "Где твои триста тысяч фунтов? Что осуществил ты, с помощью их, для нас?" Он отвечает с негодующим удивлением: "Что я с их помощью сделал? Кто вы, что спрашиваете меня? Я проел их; я, и мои холопы, и прихлебатели, и рабы, двуногие и четвероногие, - очень изящным образом; и вот я, благодаря этому, жив; благодаря этому, я осуществлен для вас!" - Это, как мы неоднократно говорили, такой ответ, какого никогда доселе не было дано под этим Солнцем. Ответ, который наполняет меня пророческим страхом, предчувствием отчаяния. О глупые Нравы и Обычаи атеистического Полувека, о Игнавия, Божество Портных, убивающее душу Ханжество, к каким крайностям ведешь ты нас! - Из-за громко завывающего вихря, совершенно внятно для того, кто имеет уши, Бог Всевышний опять возвещает в наши дни: "Да не будет праздности!" Бог изрек это; человек не может этому противоречить.

   О, какое бы это было счастье, если бы этот Аристократ-Работник подобным же образом увидел свое дело и исполнил его! Ужасно искать другого, который бы делал за него его дело! Гильотины, Медонские Кожевни и полмиллиона умерщвленных людей уже явились результатом этих поисков, и все-таки они далеко еще не окончены. Этот человек также есть нечто; он даже - нечто великое. Вот, посмотрите на него: человек мужественного вида; что-то вроде "веселья гордости" еще светится в нем. Свободный вид изящного стоицизма, непринужденного молчаливого достоинства, чрезвычайно идет к нему; в его сердце, если бы мы только могли заглянуть в него, заложены элементы великодушия, самоотверженной справедливости, истинного человеческого достоинства. Зачем ему при таких условиях быть помехой в Настоящем, горестно погибать для Будущего! Ни для какой эпохи Будущего не желали бы мы утратить эту благородную вежливость, неосязаемую, но все направляющую; эту достойную сдержанность, эту царственную простоту - утратить что-нибудь из того, признаки чего, напоминание о чем еще видны в этом человеке как наследие плодотворного Прошлого. Не можем ли мы спасти его? Не может ли он помочь нам спасти его? Он - также достойный человек; в нем нет небожественной Игнавии, Сплетен, Разговоров без мыслей; в нем нет Ханжества, тысячеобразного Ханжества, ни в нем самом, ни вокруг него, облекающего его, подобно удушливому газу, подобно непроницаемой тьме Египетской, приведшей его душу к асфиксии, так сказать, угасившей его душу, так что он не видит, не слышит, и Моисей, и все Пророки напрасно к нему обращаются.

   Проснется ли он, оживет ли он снова и будет ли у него душа, или этот смертельный припадок есть действительная смерть? Это - вопрос вопросов для него самого и для всех нас! Увы, неужели и для этого человека нет благородного труда? Разве у него нет крепколобых, невежественных крестьян, ленивых, порабощенных фермеров, заглохших земель? Земель! Разве у него нет утомленных, отягощенных пахарей земли, бессмертных душ человеческих, пашущих, копающих, поденно работающих; с голыми спинами, с пустыми желудками, почти с отчаянием в сердце, - и никого на земле, кроме него, кто мог бы помочь им мирным путем? Разве он не находит со своими тремястами тысячами фунтов ничего благородного, затоптанного на перепутьях, чему было бы божественно помочь подняться? Разве он ничего не может сделать для своего Бёрнса, кроме как поставить его акцизным чиновником? Ухаживать за ним, кормить его обедами на одно безумное мгновение и затем выгнать его на все четыре стороны, к отчаянию и горькой смерти? - Его труд также тяжел в наш современный развинченный век. Но он может быть исполнен; надо попытаться его исполнить; он должен быть исполнен.

   Некий Герцог Веймарский, наш современник, вовсе не бог, но человек, получал, как я считаю, процентами, налогами и всякими доходами, менее, чем получает иной из наших Английских герцогов одними процентами. Герцог Веймарский должен был, с помощью этих доходов, управлять, судить, защищать и во всех отношениях заведовать своим герцогством. Он делает это так, как мало кто; и, кроме всего этого, он улучшает земли, исправляет берега рек, содержит не только солдат, но и Университеты, и различные учреждения; и при его дворе жили следующие четыре человека: Виланд, Гердер, Шиллер, Гёте. Не как прихлебатели, что было невозможно; не как застольные остряки и поэтические Катерфельто; но как благородные Мужи Духа, действующие под покровительством благородного Мужа Практики; защищаемые им от многих невзгод; может быть, от многих ошибок, гибельных уклонений. Небо послало, еще раз, Небесный Свет в мир, и честь этого мужа была в том, что он приветствовал его. Новый благородный вид Духовенства, под покровительством старинного, но все еще благородного вида Короля! Я считаю, что один этот Герцог Веймарский сделал для Просвещения своего Народа больше, чем сделали для своих все Английские Герцоги, Дюки и Duces, ныне существующие или которые существовали с тех пор, как Генрих VIII дал им на съедение Церковные Земли! - Я стыжусь, я в тревоге за моих Английских герцогов: что могу я сказать?

   Если наша Действительная Аристократия, признанные "Лучшие и Мужественнейшие", захочет быть мудрой, какое это будет невыразимое счастье для нас! Если нет, - голос Бога из вихря весьма внятен для меня. Да, я буду благодарить всемогущего Бога за то, что Он сказал, наиболее ужасным образом и в справедливом гневе против нас: "Да не будет более Праздности!" Праздность? Пробужденная душа человека, всякая, кроме омертвелой души человека, отвращается от нее, как от чего-то худшего, чем смерть. Это - "Жизнь в смерти" поэта Колриджа. Басня об Обезьянах Мертвого Моря перестает быть басней. Бедный Работник, умерший с голоду, не есть самое печальное зрелище. Вот он лежит, мертвый, на щите своем, упавший на лоно своей древней Матери; с изможденным, бледным лицом, измученным заботой, но просветленным ныне, обращенным в божественный мир, и молчаливо взывает к Вечному Богу и ко всей Вселенной, - наиболее молчаливый, наиболее красноречивый из людей.

   Исключения, - о да, благодарение Небу, мы знаем, что есть исключения. Наше положение было бы слишком тяжело, если бы не было исключений, и немало частичных исключений, о которых мы знаем и о которых мы не знаем. Честь и слава имени Эшли, честь и слава ему и другому доблестному Авдиилу^*, которые доселе оказались верными, которые были бы счастливы, делом и словом, убедить свое Сословие не стремиться к разрушению! Вот кто если не спасет свое Сословие, то отсрочит его гибель; благодаря кому, при благословении Высших Сил, для многого могла бы быть достигнута "спокойная эвтаназия, разлитая над поколениями, вместо мучительной смерти, стесненной в немногие годы". Честь им, слава, и всяческого им успеха. Благородный муж еще может благородно стремиться к тому, чтобы служить и спасать свое Сословие; по меньшей мере, он может помнить наставление Пророка: "Выходи из среды его, народ мой, выходи из среды его!"^*

   Праздно сидеть наверху, подобно живым статуям, подобно бессмысленным богам Эпикура, в пресыщенном уединении, в отчуждении от славных, роковых битв Божьего мира; это - жалкая жизнь для человека, хотя бы все Обойщики и все Французские повара сделали для нее со своей стороны все возможное! И что это за легкомысленное заблуждение, в которое мы все попали, - будто какой-нибудь человек должен или может обособляться от людей, не иметь с ними "никакого дела", кроме "дела" расчета по платежам! Это - самая глупая сказка, которую какое-либо несчастное поколение людей когда-либо рассказывало друг другу. Люди не могут жить обособленными; мы все связаны друг с другом для взаимного добра или даже для взаимных огорчений, как живые нервы одного и того же тела. Ни один наиболее высоко стоящий человек не может разъединить себя ни с одним, стоящим наиболее низко. Обдумайте это. Несчастный "Вертер, кончающий самоубийством свое бессмысленное существование потому, что Шарлотта не захотела о нем позаботиться": это вовсе не особенное состояние; это - просто наивысшее выражение состояния, наблюдаемого везде, где только одно человеческое существо встречается с другим! Стоит ничтожнейшему горбатому Терситу объявить высочайшему Агамемнону, что он его в действительности не уважает, - и глаза высочайшего Агамемнона мечут ответный огонь, действительное страдание и частичное безумие охватывают Агамемнона. Удивительно странно: многоопытный Улисс приведен в волнение тупоумным негодяем; начинает играть, как шарманка, при прикосновении тупоумного негодяя - вынужден схватить свой скипетр и исполосовать горбатую спину ударами и колотушками! Пусть вожди людей хорошенько подумают об этом. Не в том, чтобы "не иметь никакого дела" с людьми, но в том, чтобы не иметь с ними несправедливого дела, а, наоборот, иметь с ними всякое хорошее и справедливое дело, - только в этом и может быть признано достижимым его и их счастье, и только в таком случае этот обширный мир и может сделаться для обеих сторон домом и населенным садом.

   Люди уважают людей. Люди почитают в этом "единственном храме мира", как его называет Новалис, Присутствие Человека! Почитание Героев, истинное и благословенное, или даже ошибочное, ложное и проклятое, имеет место всегда и везде. В этом мире есть только одно божественное, сущность всего, что было и когда-нибудь будет божественным в этом мире: уважение, оказываемое Человеческому Достоинству сердцами людей. Почитание Героев, в душах героических, ясных и мудрых людей, - это постоянное присутствие Неба на нашей бедной Земле: если его здесь нет, Небо закрыто от нас; и все тогда под Небесным запрещением и отлучением, и нет тогда более ни почитания, ни достойного, ни достоинства, ни счастья на Земле!

   Независимость, "владыка с львиным сердцем и орлиным взором!" - увы, да! Мы познакомились с ним за последнее время; он совершенно необходим, чтобы подшпоривать с должной энергией бесчисленные лжевласти, созданные Портными: честь ему и слава, и да будет ему полный успех! Полный успех обеспечен за ним. Но он не должен останавливаться здесь, на этом малом успехе, со своим орлиным взором. Он должен достигнуть теперь следующего, гораздо большего успеха: он должен разыскать действительные власти, которых не Портные поставили выше него, а Всемогущий Бог, - и посмотреть, что он с ними сделает? Восстать также против них? Пройти, когда они появятся, мимо них с угрожающим орлиным взглядом, спокойно фыркающей насмешкой или даже без всякой насмешки и фырканья? Обладающему львиным сердцем никогда и во сне не приснится чего-нибудь подобного. Да будет это всегда далеко от него! Его угрожающий орлиный взор окутается мягкостью голубки; его львиное сердце сделается сердцем ягненка; все его справедливое негодование сменится справедливым почтением, растворится в благословенных потоках благородной, смиренной любви, насколько более небесной, чем всякая гордость, и даже, если хотите, насколько более гордой! Я знаю его, с львиным сердцем, с орлиным взором; я встречал его, когда он мчался "с обнаженной грудью", растерянный, с всклокоченными волосами, ибо времена были тяжкие; - и я могу сказать и ручаться своей жизнью, что в нем нет духа восстания; что в нем - противоположное восстанию, должная готовность к повиновению. Ибо если вы предполагаете повиноваться поставленным от Бога властям, то ваш первый шаг есть - низвергнуть власти, созданные Портными; повелеть им, под страхом наказания, исчезнуть, готовиться к исчезновению!

   Более того, и это лучше всего, он не может восстать, если бы и захотел. Властям, которых дал нам Бог, мы не можем повелеть удалиться! Никоим образом. Сам Великий Могол, наиболее богато расшитый, созданный портным Брат Солнца и Луны, не может сделать этого; но Аравийский Муж, в одежде, собственноручно заштопанной, с черными горящими глазами, с пылающим сердцем повелителя прямо из центра Вселенной, а равно, как говорят, с грозной "подковообразной жилой" вздымающегося гнева на челе, с вспышками молнии (если вы хотите принять это за свет), которая бьется в каждой его жиле, - он восстает; говорит властно: "Богато расшитый Великий Могол, созданный портным Брат Солнца и Луны, Нет: - Я не удаляюсь; ты должен повиноваться мне или удалиться!" И так это и происходит: богато расшитые Великие Моголы и все их потомство, до настоящего часа, повинуются этому мужу самым удивительным образом; и предпочитают не удаляться.

   О брат, бесконечным утешением для меня в этом неорганическом мире, который до сих пор столь сильно гнетут шарлатаны и, так сказать, гнетут кошмары, гнетет ад, является то, что непослушание Небесам, когда они направля