Карлейль Томас - Прошлое и настоящее

знаменует собой многое, даже все. Верхняя исчезающая пена, он взбит с самых подонков и ото всех промежуточных слоев жидкости. Он главный, видимый для глаза вывод из того, что люди стремились делать, были обязаны и способны делать в этой области общественной жизни, то есть в символизировании себя друг другу путем покрывания своих кож. Вся соль Человеческой Жизни заключается в Портном: вся ее дикая борьба в стремлении к красоте, достоинству, свободе, победе. И вдруг, остановленная Седаном и Геддерсфильдом^*, Невежеством, Глупостью, Непреодолимым Желанием и другими печальными необходимостями и законами Природы, - она приходит вот к чему: к Серой дикости Трех Мешков с рубцом!

   Если сам Портной склоняется к санкюлотизму, то разве это не зловеще? Последнее божество бедного человечества само низводит себя с престола; оно само опускает свой факел пламенем вниз, подобно Гению Сна или Смерти; оно напоминает, что Время Портных уже прошло! - Ибо сколь ни мало рекомендуются в настоящую эпоху Законы Роскоши, тем не менее ничто не может быть яснее того, что, где в действительности существуют чины, там необходимо строгое разграничение костюмов; что если когда-нибудь мы будем иметь новую Иерархию и Аристократию, действительно признанные за таковые, о чем я ежедневно молю Небеса, - то Портной снова оживет и станет, добровольно и по назначению, сознательно и бессознательно, их охраной". - Некоторые дальнейшие наблюдения того же неоцененного пера относительно наших никогда не прекращающихся изменений в модах, нашей "постоянной кочевой и даже обезьяноподобной жажде перемен и одних только перемен" во всем устройстве нашего существования и "рокового, революционного характера", при этом выражаемого, - все это мы в настоящее время опускаем. Должно только признать, что Демократия, во всех значениях этого слова, находится в полном наступлении; что она несокрушима, по теперешним временам, никаким сэром Каудервельшем или другим Сыном Адама. "Свобода" есть вещь, которую люди решили добыть себе.

   Но в действительности, как я уже имел случай заметить, "свобода не быть притесняемым братом-человеком" есть необходимая, однако, одна из наиболее незначительных дробных частей Человеческой Свободы. Ни один человек тебя не притесняет, не может принудить тебя сделать что-нибудь или принести что-нибудь, пойти или прийти без очевидной причины. Верно; ты освобожден от всех людей; но от Себя самого и от Дьявола - ? Ни один человек, более мудрый, менее мудрый, не может заставить тебя прийти или уйти; ну а твоя собственная пустота, твои заблуждения, твоя ложная жажда Денег, Наград и т. п.? Ни один человек не притесняет тебя, о свободный, независимый Плательщик налогов, но не притесняет ли тебя эта глупая кружка Портера? Ни один Сын Адама не может заставить тебя прийти или уйти; но эта бессмысленная кружка пива, она может заставить и заставляет! Ты раб - не Седрика Саксонского, но твоих собственных грубых желаний и этой вычищенной кружки питья. И ты хвастаешься своей свободой? О круглый дурак!

   Пиво и джин: увы, это не единственный род рабства. Ты, разгуливающий с тщеславным видом, посматривая с изящным фырканьем дилетанта и безмятежным превосходством на всякую Жизнь и на всякую Смерть; ты мило семенишь ногами, жеманно болтая всякие жалкие глупости, и ведешь себя как бы в жалком надменном сомнамбулизме;

   - и являешься "заколдованной Обезьяной" в этом Божьем мире, где ты мог бы быть человеком, если бы только тебе были дарованы соответствующие Учителя и Укротители и Полицейские с девятихвостой кошкой;

   - называешь ли ты это "свободой"? Или вот этот не дающий себе отдыха поклонник Маммоны, подгоняемый как бы Гальванизмом, Дьяволами и Навязчивыми Идеями, который рано встает и поздно ложится, гоняясь за невозможным, напрягая для этого все свои способности,

   - как благодетельно было бы, если бы можно было путем кроткого убеждения или так называемой самой суровой тирании остановить его на его безумном пути и направить его на более разумный! Всякая мучительная тирания и в этом случае была бы лишь кротким "врачеванием"; страдания от нее обошлись бы дешево, ибо здоровье и жизнь при всякой цене будут дешевы, если заменять собою гальванизм и навязчивую идею.

   Несомненно, между всеми путями, на которые человек может вступить, имеется, в каждый данный момент для каждого человека, один лучший путь, одно дело, сделать которое, преимущественно перед всеми другими делами, для него было бы, в эту минуту и на этом месте, наиболее мудро, - так что, если бы его можно было убедить или заставить поступить таким образом, то он поступил бы, как мы это называем, "подобно мужу"; и все люди и боги согласились бы с ним, вся Вселенная внутренне воскликнула бы ему: Хорошо! Его успех в таком случае был бы полным, его счастье достигло бы максимума. Этот путь, иначе говоря, найти этот путь и идти по нему, есть единственно необходимое для него. Все, что двигает его здесь вперед, хотя бы это проявлялось даже в виде толчков и пинков, есть свобода; все, что его задерживает, хотя бы это были местные выборы, собрания по частям города, собрания по приходам, избирательные бараки, громовые одобрения, реки пива, есть рабство.

   Мысль, что свобода человека состоит в том, чтобы подавать голос на выборах и говорить: "Смотрите, вот теперь и у меня тоже есть одна двадцатитысячная часть Оратора в нашей Национальной Говорильне; не будут ли ко мне благосклонны все боги?" - эта мысль есть одна из наиболее забавных! Природа тем не менее добра в настоящее время и вкладывает ее в головы многих, почти всех. В особенности же свобода, которая достигается общественным одиночеством, тем, что каждый человек стоит отдельно от другого и не имеет с ним "никакого дела", кроме наличного платежа, - это такая свобода, какую Земля редко видала, - с которой Земля не будет долго возиться, как бы ты ее ни рекомендовал. Эта свобода, прежде чем она успеет долго пробыть в действии, и пока еще все вокруг нее бросают кверху шапки, оказывается для Работающих Миллионов свободой умереть от недостатка питания; для Праздных Тысяч и Единиц - увы! - еще более роковой свободой жить с недостатком труда; не иметь более серьезных обязанностей, чтобы исполнять их в этом Божьем Мире. Что должно сделаться с человеком в таком положении? Законы Земли молчат, и Законы Неба говорят голосом, который не слышен. Отсутствие труда и неискоренимая потребность в труде порождает новые, чрезвычайно странные философии жизни, новую, чрезвычайно странную практику жизни! Развивается Дилетантизм, Легкомыслие, Бобруммелизм^*, с прибавлением, иногда, случайных, полусумасшедших, протестующих взрывов Байронизма, а если через несколько времени ты вернешься к "Мертвому Морю", там совершается, как говорят наши Мусульманские друзья, весьма странный "Шабаш"!^* - Братья, после столетий Конституционного Правления, мы все еще не вполне знаем, что такое Свобода и Рабство.

   Демократия, погоня за Свободой в этом направлении, будет идти своим полным ходом, и ее не задержать Пфердефусу-Квакзальберу или кому-нибудь из его присных. Трудящиеся Миллионы Человечества, в жизненной потребности и страстном инстинктивном желании Руководства, отбросят прочь Лжеруководство, в надежде, на один час, что Не-руковод-ство удовлетворит их; но это может быть только на один час. Притеснение человека его Мнимо-Высшими есть наименьшая часть человеческого рабства; наиболее осязаемая, но, говорю я, в конце концов наименьшая. Пусть он свергнет такое притеснение, с ненавистью растопчет его ногами; я его не порицаю; я жалею и хвалю его. Но раз притеснение Мнимо-Высшими окончательно свергнуто, все-таки остается для решения великая проблема: Найти правительство Истинно-Высших! Увы, как найдем мы когда-нибудь решение ее, мы, несчастные, отуманенные, ошалелые, храпящие, фыркающие, забывшие Бога? Это задача на целые столетия; мы научимся ей в волнениях, смутах, восстаниях, препятствиях; кто знает, не в пожарах ли и в отчаянии! Этот урок заключает в себе все другие уроки; изо всех уроков самый трудный, чтобы его выучить.

   Одно я знаю: Обезьяны, болтающие на ветвях около Мертвого Моря, не выучили его, а болтают там и до сего дня. Нечего приходить к ним во второй раз какому-нибудь Моисею; тысячи Моисеев были бы лишь раскрашенными Призраками, интересными Сообезьянами нового странного вида, которых они "пригласили бы на обед", с которыми были бы рады встретиться на светских вечерах. Для них голос пророчества, небесного убеждения, совершенно исчез. Они болтают себе, и Небо совершенно закрыто для них до скончания мира. Несчастные! О, что значит в сравнении с этим умереть от голода, с честными орудиями в руках, с мужественными намерениями в сердце, со многим действительно исполненным тобою трудом? Ты честно покидаешь твои орудия; покидаешь грязный, смутный хаос тяжелого труда, скудной пищи, забот, уныния и препятствий, ибо ты теперь честно покончил со всем этим; и ожидаешь, не совершенно безнадежно, что скажут тебе Высшие Силы, и Молчание, и Вечность.

   Я знаю и другое: Этот урок должен быть выучен, - под страхом наказания! Или Англия выучит его, или Англия также перестанет существовать в числе Народов. Или Англия научится почитать своих Героев и отличать их от своих Лжегероев, и Холопов, и освещенных газом Гистрионов, - и ценить их, как внятный голос Бога, среди всей пустой болтовни и кратковременных рыночных криков, говоря им с преданным сердцем: "Будьте Королями, и Священниками, и Евангелием, и Руководством для нас"; или Англия будет по-прежнему поклоняться новым и все новым формам Шарлатанства, - и так, все равно с какими прыжками и скачками, пойдет вниз, к Отцу всех Шарлатанов. Должен ли я опасаться этого от Англии? Несчастные, близорукие, бесчувственные смертные, зачем хотите вы поклоняться лжи и "Набитым Костюмам, созданным девятою частью человека"!^* Ведь здесь страдают не ваши кошельки, не ваша арендная плата, не ваша торговля, не ваши доходы с фабрик, как бы громко вы над ними ни плакали; - нет, не только это, но нечто гораздо более глубокое, чем это: ваши души лежат здесь мертвые, сокрушенные под презренными Кошмарами, Атеизмами, Галлюцинациями; и они вовсе не души, а только суррогаты соли, чтобы предохранять ваши тела и их аппетиты от разложения! Ваши бумагопрядильные и трижды чудесные машины, - что такое они сами по себе, как не более обширный вид Анимализма^*? Пауки могут прясть, Бобры могут строить и выказывать сообразительность. Муравей накопляет капитал и имеет, насколько я знаю, Муравьиный банк. Если у человека нет души более высокой, чем все это, то хотя бы она добилась того, чтобы плавать по облачным путям и прясть морской песок, - то, говорю я, человек есть лишь животное, более хитрый род зверя: у него нет души, а только суррогат соли. Вследствие этого, видя себя на самом деле в числе зверей, которые погибают, он, я думаю, должен признать это, - и, следовательно, прямо и повсеместно убивать себя и, таким образом, по крайней мере, мужественно покончить и со своей стороны достойным образом распрощаться с этим звериным миром!

  

  

   Тем не менее, о Передовой Либерал, я не могу еще на некоторое время обещать тебе никакой "Новой Религии"; правду сказать, я не думаю, чтобы на нее была хоть малейшая надежда! Не выслушает ли искренний читатель, в виде заключения этой части книги, несколько беглых замечаний по этому поводу?

   Искренние читатели не могли встретить за последнее время человека, который был бы менее склонен вмешиваться в их Тридцать Девять^* или иные Церковные Пункты, с помощью коих они, как кажется, весьма беспомощно стараются создать для себя какую-нибудь не очень непонятную гипотезу об этой Вселенной и об их собственном Существовании в нем. Суеверие, мой друг, далеко от меня; Фанатизм, по отношению к какому бы то ни было Fanum^*, которое могло бы появиться в ближайшем будущем на нашей Земле, далек от меня. Церковные Пункты, несомненно, суть ценные пункты для того, кто их принимает; и в наши времена надо быть терпимым ко многим странным "Пунктам" и ко многим, еще более странным, "He-пунктам", которые рекламируют себя повсюду весьма нелепым образом, - так что многочисленные высокие столбы для реклам и сомнительные разбитые горшки с клейстером мешают подчас мирным прогулкам!

   Представьте себе, однако, человека, который советует своим собратьям-людям верить в Бога для того, чтобы ослабел Чартизм и чтобы Манчестерские Рабочие могли приняться мирно ткать! Такая мысль еще более нелепа, чем какой бы то ни было столб для реклам, когда-либо виденный на общественном гулянье! Мой друг! Если ты когда-нибудь придешь к тому, чтобы верить в Бога, ты найдешь, что в сравнении с этим совершенно ничтожны всякий Чартизм, всякое Манчестерское восстание, Парламентское бессилие, Министерство Виндбэга^*, и самые дикие Общественные Смуты, и гибель от огня всей нашей Планеты. Братья, эта Планета, думается мне, лишь незаметная песчинка на материке Бытия; жалкие временные интересы этой Планеты, твои интересы здесь и мои интересы, - когда я пристально смотрю на это вечное Море Света и Море Пламени с его вечными интересами, - уменьшаются буквально до Ничто; моя речь об этом есть на некоторое время - молчание. Я столь же мало могу думать, будто Млечный путь и Звездные системы были созданы для того, чтобы направлять маленькие рыбачьи лодки, - сколь думать, будто Религия проповедуется для того, чтобы сохранить возможность существования Полицейских. О мой передовой Либеральный Друг, этот новый второй прогресс, старание "выдумать Бога", - чрезвычайно странен! Якобинизм, развернувшийся в Сен-Си-монизм, обещает бесчисленные благодеяния; но сам он может вызвать слезы даже у Стоика! - Что до меня, то так как за последние шесть месяцев сюда прибыло, из различных частей света, около двенадцати или тринадцати Новых религий, в тяжелых Пакетах, по большей части нефранкированных, то я предписал моему неоцененному другу Почтальону больше мне их не доставлять, если плата превосходит пенни.

   Генрих Эссекский, сражаясь в единоборстве на острове посреди Темзы, "близ Ридингского Аббатства", имел религию. Но было ли это в силу того, что он видел вооруженный Призрак святого Эдмунда "на краю небосколона", грозно на него взирающий? Имело ли это внутренне вообще какое-нибудь отношение к его религии? Религией Генриха Эссекского был Внутренний Свет или Нравственное Сознание его собственной души, как это и доселе даруется душам всех людей, и этот Внутренний Свет сиял здесь "сквозь умственную и иные среды", производя

   "Призраки", Кирхеровские зрительные Образы^* и т. д., смотря по обстоятельствам! И так бывает со всеми людьми. Чем яснее светит мой Внутренний Свет, чем менее мутна среда, чем менее он производит Призраков, - тем, конечно, я буду радостнее, а не печальнее! Размышлял ли ты, о серьезный читатель, будь ты Передовой Либерал или кто иной, о том, что единственная цель, сущность и польза всякой религии, прошедшей, настоящей и будущей, состоит только в следующем: Сделать это самое Нравственное Сознание или Внутренний Свет наш живым и сияющим, - для чего, конечно, "Призраки" и "мутная среда" несущественны! Все религии возникали здесь для того, чтобы напоминать нам, лучше или хуже, о том, что мы уже лучше или хуже знали, о совершенно бесконечной разнице, которая существует между Хорошим человеком и Дурным; чтобы заставлять нас бесконечно любить одного, бесконечно презирать и избегать другого; бесконечно стараться быть одним и не быть другим. "Всякая религия выражается в должном Практическом Почитании Героев". Тот, у кого душа не обмерла, никогда не останется без религии; тот, у кого душа обмерла, свелась к суррогату соли, никогда не найдет никакой религии, хотя бы ты восстал из мертвых, чтобы проповедовать ее ему.

   Но поистине, если люди и реформаторы ищут "религии", то это подобно тому, как если бы они искали ответа на вопрос: "Что нам делать, по-вашему?" и т. п. Они воображают, что эта религия будет также вроде Моррисоновых пилюль, которые им надо только раз проглотить, и все будет отлично. Раз вы смело проглотили Религию, Моррисоновы пилюли, то перед вами открыты все пути; вы можете заниматься вашими делами, вашими не-делами, гоняться за деньгами, гоняться за удовольствиями, дилетантствовать, качаться, гримасничать и болтать, подобно Обезьянам Мертвого Моря: Моррисоновы пилюли сделают за вас все, что нужно. Человеческие понятия очень странны! - Брат, я говорю: нет, не было и никогда не будет, на всем обширном пространстве Природы, никаких Пилюль или Религии подобного рода. Ни один человек не может добыть тебе их; для самих богов это невозможно. Советую тебе отказаться от Моррисона; раз навсегда оставь надежду на Универсальные Пилюли. Ни для тела, ни для души, ни для отдельных лиц, ни для общества такого товара никогда не было сделано. Non extat. В сотворенной Природе его нет, не было, не будет. Лишь в пустой путанице Хаоса и в царстве Бедлама мелькает какая-то тень его, чтобы смущать и смеяться над бедными тамошними обитателями.

   Обряды, Литургии, Символы, Иерархии - все это не религия; все это, будь оно мертво, как Одинизм, как Фетишизм, вовсе не может убить религии! Одна только Глупость, со сколькими бы она ни была соединена обрядами, убивает религию. Разве это все еще не Мир?..^*

   Законы Творца, были ли они возвещены в Громе Синая слуху или воображению, были ли они возвещены каким-нибудь совершенно иным путем, суть Законы Бога; трансцендентные, вечные, повелительно требующие повиновения ото всех людей. Это, без всякого грома или с каким угодно громом, ты, если в тебе осталась еще какая-нибудь душа, должен знать, как истину. Вселенная, говорю я, создана по Закону; великая Душа Мира справедлива, а не несправедлива...^* Все делание [знающего это] на земле есть символически высказанная или исполненная молитва: Да будет на Земле воля Господа, - не воля Дьявола или воля какого-нибудь из слуг Дьявола! У него есть вера, у этого человека: вечная Путеводная звезда, которая сияет на Небе тем ярче, чем темнее становится здесь, на Земле, ночь вокруг него. Ты, если ты этого не знаешь, - что тогда все обряды, литургии, мифологии, пение месс, поворачивание вертящихся калабашей? Они как бы ничто; во многих отношениях они как бы менее чем ничто. Отрешенные от этого знания, даже наполовину от него отрешенные, они способны наполнить человека своего рода ужасом, священной невыразимой жалостью и страхом. Наиболее трагичное, что может видеть человеческое око. Пророку было сказано: "И вот, я покажу тебе еще большие мерзости: там сидят женщины, плачущие по Фаммузе"^*. Это было крайнее в видении пророка, - тогда, как и теперь.

   Обряды, Литургии, Исповедания, Синайский Гром; я более или менее знаю их историю: их возникновение, развитие, упадок и конец. Может ли гром со всех тридцати двух азимутов, повторяемый ежедневно в течение сотен лет, сделать Законы Бога для меня более божественными? Брат, - нет. Может быть, я уже сделался теперь мужем и не нуждаюсь более в громе и ужасе! Может быть, я выше того, чтобы пугаться; может быть, не Страх, а уже одно только Благоговение руководит теперь мною! - Откровение, Вдохновение? Да; а твоя собственная, Богом созданная Душа, - разве ты не называешь ее "откровением"? Кто создал Тебя? Откуда Ты пришел? Голос Вечности, если ты не кощунствуешь или если ты не несчастный задушенный немой, - говорит этим твоим языком! Ты - самое последнее Порождение Природы; "Вдохновение Всемогущего" - вот что дает тебе понимание! Брат мой, брат мой! - Под мрачным Атеизмом, Маммонизмом, Джо-Мантоновским Дилетантизмом, с соответствующими им Ханжеством и Идолизмом, - под всяким грязным мусором, который наполняет и почти подавляет человеческую душу, - вот где теперь религия; вот где ее Законы, написанные если не на каменных скрижалях, то на Лазури Бесконечности, в глубине сердца Божьего Творения, верные, как Жизнь, верные, как Смерть! Я говорю: эти Законы существуют и ты не должен ослушиваться их. Для тебя было бы лучше, если бы ты их не ослушивался. Лучше сто смертей, чем это. И к тому же за ослушание - страшные "кары", если ты еще нуждаешься в "карах". Наблюдал ли ты, о бумажный Политик, то огненное, адское явление, которое люди называют Французской Революцией, мчащееся непредусмотренным, непрошеным, сквозь твои пустые Области Протоколов; видное издали, в блеске, но не Небесном? Десять столетий будут видеть его. Тогда были в Медоне Кожевни для человеческой кожи. И Ад, самый подлинный Ад, получил на время власть над Божьей Землею. Это самое жестокое Знамение, которое когда-либо поднималось в сотворенном Мире за последние десять столетий: преклонимся пред ним с сердцем, пораженным ужасом и раскаянием, как пред новым гласом Бога, хотя и гневного. Да будет благословен Божий глас, ибо он истинен, и Ложь должна исчезнуть перед ним! Если бы не это сверхприродное, почти адское Знамение, - никто бы и не знал, что делать с этим злосчастным миром в наши дни. Эта достойнейшая жалости, подавленная шарлатанством, а теперь подавленная голодом поверженная Презренность и Flebile Ludibrium^* Входящих и Исходящих, Вращающихся Калабашей, Бастилии по Закону о бедных, - кто бы мог думать, что им предназначено продолжать свое существование? -

   Сколько кар, брат мой! И та кара, которая заключает в себе все другие: Вечная Смерть для твоей несчастной Души, если ты уже не обращаешь внимания на другие. Вечная Смерть, говорю я, во многих смыслах, древних и новых, из которых удовольствуемся здесь одним только следующим: вечная невозможность для тебя быть чем-нибудь иным, кроме как Химерой и быстро исчезающим, обманчивым Призраком в Божьем Творении; исчезающим быстро, чтобы никогда уже снова не появляться; зачем ему снова появляться? Тебе представлялась одна возможность, тебе никогда не представится другой. Бесконечные века будут мчаться, и ни одного тебе не будет вновь дано. Даже самая безумная, членораздельно говорящая душа, ныне существующая, не должна ли и она сказать себе: "Целую Вечность ждала я, чтобы родиться, и вот теперь целая Вечность ожидает, чтобы видеть, что я сделаю, родившись!" Это не Теология, это Арифметика. И ты понимаешь это лишь наполовину, лишь наполовину веришь в это? Увы, на берегах Мертвого Моря, по Субботам, разыгрывается Трагедия! -

   Но оставим "Религию"; о ней, говоря по правде, гораздо выгоднее, в наши неописуемые дни, хранить молчание. Тебе не нужна "Новая Религия", и непохоже, чтобы ты мог ее себе добыть. У тебя "религии" уже сейчас больше, чем ты прилагаешь ее к делу. Ты уже сейчас знаешь десять предписанных тебе обязанностей, видишь в уме своем десять вещей, которые должны были бы быть сделаны, против одной, которую ты делаешь. Сделай одну из них; это само собой покажет тебе десять других, которые могут и должны быть сделаны. "Но моя будущая судьба?" Да, в самом деле, твоя будущая судьба! Твоя будущая судьба, в то время, как ты делаешь ее главным вопросом, представляется мне в высшей степени подлежащей вопросу. Я не думаю, чтобы она могла быть хороша. Северный Один, незапамятные века тому назад, хотя он и был жалким Язычником, на рассвете Времен, не учил ли он нас, что для Трусов нет и не может быть хорошей судьбы; что для них не может быть никакого убежища, кроме как внизу, с Хелью, в бездне Ночи! Трусы, Холопы - те, кто жаждет Удовольствий, дрожит перед Страданием. Для этого мира и для будущего Трусы - род творений, созданных, чтобы "быть заключенными под стражу"; они ни на что другое не годны, ни на что другое не могут надеяться. Больший, чем Один, был здесь; больший, чем Один, учил нас, - не большей трусости, я надеюсь! Брат мой, ты должен молить о душе; бороться с энергией не на живот, а на смерть, чтобы снова приобрести душу! Знай, что "религия" не Моррисоновы пилюли, извне получаемые, но пробуждение твоего собственного я изнутри; и прежде всего, избавь меня от твоих "религий" и "новых религий", раз навсегда!^* Я устал от этого больного карканья по религии Моррисоновых пилюль; по любой и каждой такой религии. Мне такой не нужно, и я знаю, что все подобные ей невозможны. Воскрешение старых литургий, уже умерших; еще более, создание новых литургий, которые никогда не будут живы: как безнадежно! Столпничество, отшельнический фанатизм и факиризм; спазматическая, беспокойная рисовка и узкая, судорожная, болезненная, хотя всегда и благородная борьба - все это для меня нежелательные вещи. Все это мир некогда проделал, - когда его борода еще не отросла, как теперь!

   И тем не менее существует, на худой конец, хоть одна Литургия, которая навеки остается неприкосновенной: именно (по примеру древних ! Монахов), - Молитва в Труде. И поистине Молитва, которая совершается в специальных капеллах, в установленные часы, а не живет всегда с человеком, возносясь от всякого его Труда и действия, во все моменты освящая их. - чему она когда-нибудь служила? "Труд есть Поклонение": да и притом в высшем смысле, в таком, что, при настоящем положении всякого "поклонения", едва ли кто может вполне раскрыть его. Кто хорошо постигнет его, тот постигнет Пророчество всех Будущих Времен; последнее Евангелие, которое заключает все остальные. Его собор - Собор Необъятности; видел ли ты его? его купол - из звезд Млечного пути; он выстлан зеленой мозаикой суши и океана, а вместо алтаря у него поистине Звездный престол Вечного. Его литания и псалмопение - благородные поступки, героический труд и страдание и истинные излияния сердец всех Доблестных между Сынами Человеческими. Его церковная музыка - древние Ветры и Океаны и глубоко звучащие нечленораздельные, но в высшей степени выразительные голоса Судьбы и Истории, - всегда небесные, как и в древности. Среди двух великих Безмолвии:

  

   ... Безмолвны

   Над нами - созвездья,

   Под нами - могилы!

  

   Между этими двумя великими Безмолвиями разве не раздаются и не несутся, как мы сказали, в самое естественное время, но самым сверхъестественным образом все Шумы человеческие? -

   Я хочу поместить здесь также отрывок, в более низком стиле, из "Aesthetische Springwurzeln"^* Зауэртейга. "Поклонение? - говорит он. - Прежде чем весь этот пустой шум Болтовни наполнил человеческие головы и мир лежал еще в молчании, а сердце было искренне и открыто, - многое было Поклонением! Для первобытного человека все доброе, что бы ни случилось, нисходило к нему (как это в действительности всегда и бывает) прямо от Бога; какая бы обязанность ни выяснялась для него, ее предписывал Всевышний Бог. И в настоящий час я спрашиваю тебя: Кто же иначе? Для первобытного человека, в котором обитала Мысль, эта Вселенная была вся - Храм; Жизнь - вся Поклонение.

   Например: разве не заключается Поклонение в простом Мытье? Это, может быть, одна из наиболее нравственных вещей, делать которые, при обыкновенных обстоятельствах, во власти человека. Разденься, сядь в ванну, или хотя бы только в чистый колодезь или в проточный ручей, - и вымойся там, и будь чист! Ты выйдешь оттуда более чистым и более хорошим человеком. Это сознание полной внешней чистоты, того, что к твоей коже больше не пристает никакое постороннее пятно несовершенства, - какими лучами оно тебя освещает в ясном, символическом влиянии, до глубины твоей души! В тебе усилилось стремление ко всевозможным хорошим вещам. Древнейшие Восточные Мудрецы, с радостью и священной благодарностью, так это и чувствовали, - равно как и то, что это было даром и волею Творца. Чьей же иначе? С древнейших времен на Востоке это - религиозная обязанность. И герр профессор Штраусе^*, когда я предложил ему этот вопрос, не мог отрицать, что это так еще теперь и для нас, на Западе! Когда этот темный закопченный Рабочий выходит из своей дымной фабрики, - какова первая обязанность, которую я предписал бы ему и для исполнения которой предложил бы мою помощь? Чтобы он очистил свою кожу. Может ли он молиться каким-нибудь установленным образом? Этого нельзя знать вполне, но с помощью мыла и достаточного количества воды он может вымыться. Даже тупые Англичане чувствуют что-то в этом роде; у них есть поговорка: "Кто чист, тот Богу мил"; а между тем никогда, ни в одной стране не видел я хуже вымытых рабочих людей и в климате, пропитанном самой мягкой дождевой водой, такого скудного количества бань!" Увы, Зауэртейг, - у наших, "рабочих людей" теперь не хватает даже картофеля; какие же "обязанности" можешь ты им предписывать?

   Или бросим взгляд на Китай. Наш новый друг, тамошний Император, - это Первосвященник трехсот миллионов людей, которые все живут и работают вот уже много столетий: настолько подлинно покровительствует им Небо, и потому они должны иметь какую-нибудь "религию". Этот Император-Первосвященник действительно имеет религиозную веру в некоторые Законы Неба; соблюдает, с религиозной ревностью, "три тысячи церемоний", данные мудрыми людьми около шестидесяти поколений тому назад, как четкий список помянутых законов, - и Небо, по-видимому, заявляет, что этот список не совершенно неточен. У него немного обрядов, у этого Первосвященника-Императора; вероятнее всего, он думает вместе с древними Монахами, что "Труд есть Поклонение". Наиболее публичный Акт Поклонения, им совершаемый, есть, по-видимому, торжественное проведение Плугом в известный день по зеленому лону нашей Матери-Земли, когда Небеса, после мертвой, черной зимы, снова пробудят ее своими весенними лучами, отчетливой красной Борозды - знак, что все плуги Китая должны начинать пахоту и поклонение! Это весьма замечательно. Он, на виду у Видимых и Невидимых Сил, проводит свою отчетливую красную Борозду, говоря и молясь, в немом символизме, о столь многом, в высшей степени красноречивом!

   Если спросить этого Первосвященника: "Кто сотворил его? Что станется с ним и с нами?" - то он сохранит полную достоинства сдержанность; сделает движение рукой и первосвященническими очами по неисследимой глубине Неба, "Цзинь", лазурного царства Бесконечности, как бы спрашивая: "Разве можно сомневаться, что мы сотворены вполне хорошо? Разве может что-нибудь, что дурно, случиться с нами?" - Он и его триста миллионов (это их главная "церемония") ежегодно посещают Могилы своих Отцов; каждый - Могилу своего Отца и своей Матери; и там, одинокий, в молчании, с каким только может "поклонением" или иною мыслью, - стоит торжественно каждый. Над ним божественные Небеса в полном молчании; божественные Могилы, и эта божественнейшая Могила, в полном молчании - под ним; биение его собственной души, если у него есть какая-нибудь душа, лишь оно одно слышно. Поистине, это может быть своего рода поклонением! Поистине, если человек не может бросить взгляда в Вечность, смотря сквозь этот портал, - сквозь какой иной стоит ему пытаться смотреть?

   Наш друг Первосвященник-Император милостиво, хотя и с презрением, разрешает всяким Буддистам, Бонзам, Талапойнам^* и прочим строить кирпичные Храмы на свободных основаниях; поклоняться с каким угодно пением, бумажными фонарями, шумным гвалтом и делать ночь отвратительной, раз они находят в этом какое-нибудь утешение. Милостиво, хотя и с презрением. Он - Первосвященник более мудрый, чем думают многие! До сих пор он - единственный верховный Властитель или Священник на этой Земле, который сделал определенную систематическую попытку подойти к тому, что мы называем последним выводом из всякой религии: к "Практическому Поклонению Героям"; он непрестанно, с истинной заботливостью, любым возможным путем, пересматривает и просеивает (можно сказать) все свое громадное население в поисках Мудрейших, рожденных в нем; каковыми Мудрейшими, как природными королями, эти триста миллионов людей и управляются. Небеса, по-видимому, поддерживают его до некоторой степени. Эти триста миллионов в настоящую минуту производят фарфор, кантонский чай, с неисчислимым количеством других вещей, - и борются, под знаменем Неба, против Нужды, - и у них было меньше Семилетних войн, Тридцатилетних войн, Войн Французской Революции и адских битв друг с другом, чем у некоторых иных миллионов!

   Даже в самой нашей несчастной, безумной Европе, разве не раздавались, в эти последние времена, религиозные голоса, - с религией новой и в то же время древнейшей; совершенно неоспоримой для сердец всех людей? Я знаю тех, которые не называли и не считали себя "Пророками", совсем напротив; но которые в действительности могли бы быть новыми мелодическими Голосами из вечного Сердца Природы, душами, навеки почтенными для всех, кто имеет душу. Французская Революция есть одно явление; поэт Гёте и Германская Литература, как дополнение и духовный показатель ее, есть для меня другое. Так как прежний Светский или Практический Мир, так сказать, погиб в огне, то не видно ли пророчества и зари нового. Духовного Мира, родственного более благородным, более обширным, новым Практическим Мирам? Жизнь Античной набожности. Античной правдивости и героизма стала снова возможной, снова действительно видна для большинства современных людей. Явление, которое, как оно ни бесшумно, по своему величию не может быть сравнено ни с каким другим. "Великое событие для мира, теперь, как и всегда, состоит в появлении в нем нового Мудрого Человека". Слышатся звуки, - да будет вечная благодарность Небесам, - новой мелодии Сфер; они снова слышны среди бесконечных вздорных ссор и жалкого, грубого карканья того, что именуют Литературой; они бесценны, как голос новых Божественных Псалмов! Литература, подобно старинным Собраниям Молитв первых веков, если она только "хорошо выбрана, а остальное сожжено", содержит драгоценные вещи. Ибо Литература, несмотря на все ее печатные станки, приспособления для реклам и безбрежную оглушающую пошлость, есть все-таки "Мысль Мыслящих Душ". Священная "религия", если вам нравится это слово, живет в сердце этого странного океана пены, не совсем, впрочем, пены, который мы называем Литературой, и она будет все более и более выделяться из него, - но теперь уже не как опаляющий Огонь: красный, дымящийся, опаляющий огонь очистил себя, превратившись в белый солнечный Свет. Разве Свет не выше Огня? Это тот же самый элемент, только в состоянии чистоты.

   Мои разумные читатели, мы удалимся из этой части книги с размеренным словом Гёте на устах; со словом, которое, быть может, было уже воспето, в мрачные часы и в светлые, многими сердцами. Для меня, который находит его набожным, но совершенно правдоподобным и достоверным; полным благоговения, но свободным от ханжества; для меня, который с радостью находит в нем многое и с радостью столь многого в нем не встречает, этот маленький музыкальный отрывок величайшего Мужа Германии звучит, как строфа великой Путевой Песни или Походной Песни наших великих Тевтонских Родичей, которые шествуют, шествуют, мужественные и победоносные, сквозь нераскрытые Глубины Времени! Он называет ее Масонской Ложей, - не Псалмом или Гимном:

  

   В труде Камнетеса -

   Подобие Жизни;

   Его постоянство -

   Как дней человека

  

   Теченье земное.

   И Радость, и Горе

   В Грядущем таятся;

   И люди стремятся

   Вперед, не бояся

   Того, что в нем скрыто.

  

   Торжествен, завешан

   У цели всех смертных

   Портал, и безмолвны

   Над нами - созвездья.

   Под нами - могилы.

  

   В его созерцанье -

   Предчувствие страха

   И ужаса трепет:

   Боязнь и сомненье

   Смущают Храбрейших.

  

   Но, Голос здесь слышен;

   То Мудрости Голос,

   Миров и Столетий:

   "Блюдите! Ваш выбор

   И краток, и - вечен!

  

   Здесь, в Вечном Покое,

   Где все - совершенство,

   Вас видят, вам, верным,

   Награду готовят.

   Трудитесь, надейтесь!"

  

  

  

   Предсказывать Будущее, управлять Настоящим не было бы так невозможно, если бы с Прошлым не обращались столь святотатственно-дурно, если бы его так не отвергали и, что еще хуже, не искажали! Прошлое не может быть видимо; Прошлое, когда на него в наше время смотрят сквозь "Философскую Историю", даже не может быть невидимо: оно ложно видимо; про него утверждают, что оно существовало и - что оно было безбожной Невозможностью. Эти ваши Нормандские Завоеватели, истинно царственные души, короли, коронованные, как таковые, были хищные, безумные тираны; этот ваш Бекет был шумливый эгоист и лицемер; он разбрызгал свой мозг по полу Кентерберийского Собора, чтобы добиться собственной выгоды, - несколько неясно, как именно! "Политика, Фанатизм" или, скажем, "Энтузиазм", даже "добросовестный Энтузиазм", - о да, конечно:

  

   Пес, выгоды свои преследуя, взбесился

   И человека укусил!^*

  

   Ибо, по правде, глаз видит во всем то, "видеть что он наделен средством". Безбожный век, смотря назад, на века, которые были божественными, создает образы, самые удивительные, какие только возможно. В Прошлом все было бессмысленным раздором; грубая Сила правила повсюду; Глупость, дикое Неразумие, более годное для Бедлама, чем для человеческого Мира! Благодаря этому, конечно, совершенно естественно, что подобные же качества, в новых, более блестящих одеждах, могут продолжать править и в наше время. Миллионы, зачарованные в Бастилиях Работных домов; Ирландские Вдовы, доказывающие свое родство тифом: чего вы хотите? Так было всегда, и даже еще хуже. История человечества, не состояла ли она всегда в следующем: в поджаривании и съедании глупого Простофильства удачливым Шарлатанством; в борьбе различными оружиями хищного Шарлатана и Тирана против хищного Тирана и Шарлатана? Бога в Прошлом не было; ничего, кроме Механики и Хаотических Животно-богов: - как может бедный "Историк-философ", для которого его собственный век совершенно безбожен, усмотреть какого-нибудь Бога в другие века?

   Люди верят в Библии и не верят в них; но изо всех Библий ужаснее всего не верить в "Библию Всеобщей Истории". Это - вечная Библия и Божья Книга, и каждый смертный, пока душа и зрение его не потухли, "может и должен собственными глазами видеть, как Перст Божий пишет в ней!" Сомневаться в этом есть неверие, которому нет подобного. Такое неверие следует наказывать если не огнем и костром, применять которые в наше время трудно, - то, во всяком случае, самым категорическим приказанием молчать, пока оно не сумеет сказать чего-нибудь более умного. К чему нарушать криками благословенное Молчание, если они могут возвещать только что-нибудь подобное? Если в Прошлом нет Божественного Разума, ничего, кроме Дьявольского Неразумия, - то пусть Прошлое будет навеки забыто; не упоминайте о нем более; - все наши предки были повешены; зачем нам говорить о веревках?

   Коротко сказать: неверно, будто люди, с тех самых пор как стали обитать на нашей Планете, жили всегда Бредом, Лицемерием, Несправедливостью или иными формами Неразумия. Неверно, будто они когда-нибудь жили или могут жить чем-нибудь иным, кроме как противоположностью всего этого. Люди должны будут снова научиться этому. Их живая История будет тогда опять Героизмом; их писаная История - тем, чем она некогда была: Эпосом. Да, она всегда будет таковой, или же она в существе своем есть Ничто. Будь оно написано в тысяче томов, Негероическое этих томов непрестанно спешит навстречу забвению; действительное содержание Александрийской Библиотеки^* Негероического остается, и в конце концов всегда выкажет себя нулем. У какого человека может быть интерес помнить это? Нет ли у всех людей, во все времена, самого живого интереса забыть это? - "Откровения", если не небесные, то адские, научат нас, что Бог есть; и тогда, если понадобится, мы без труда усмотрим, что Он всегда был! Драйасдёстовское Философствование и просвещенный Скептицизм XVIII столетия, исторический и иной, проживут еще некоторое время у Физиологов как достопамятный Кошмар. Вся эта безумная эпоха с ее призрачными учениями и мертвоголовыми Философиями, "учащими на примерах" или еще как-нибудь, - сделается со временем тем, чем являются для наших Мусульманских друзей их века безбожия: "Периодом Невежества".

   Если судорожная борьба последнего Полустолетия научила бедную, борющуюся в судорогах Европу какой-нибудь истине, то только, может быть, следующей, как выводу из бесчисленных других: Европа нуждается в действительной Аристократии, в действительном Священстве, или она не может продолжать существовать. Громадная Французская Революция, Наполеонизм, затем Бурбонизм с его "тремя днями" в заключение, заканчивающийся в весьма неокончательном Луи-Филиппизме^*, - все это должно было бы быть поучительно! Все это могло бы научить нас, что Ложные Аристократии невыносимы; что He-аристократии, Свобода и Равенство, невозможны; что истинные Аристократии одновременно неизбежны и нелегко достижимы.

   Аристократия и Священство. Правящий Класс и Учащий Класс, оба они, иногда раздельные и стремящиеся согласоваться один с другим, иногда соединенные в одно, так что Король является Первосвященником-Королем: ни одно Общество не существовало без этих двух жизненных элементов; ни одно не будет существовать. Это лежит в самой природе человека: вы не найдете ни одной самой отдаленной деревни в самой республиканской стране мира, где бы вы не встретили, в возможности или в действительности, работу этих двух сил. Человек, сколь мало бы он это ни предполагал, необходимо должен повиноваться высшим. Он - общественное существо в силу этой необходимости; иначе он не мог бы быть даже стадным существом. Он повинуется тем, кого почитает лучшими, чем он сам, более мудрыми, более мужественными; и он всегда будет им повиноваться; и даже будет всегда готов и счастлив это делать.

   Более Мудрые, более Мужественные: они - всегда и везде Возможная Аристократия - во всех Обществах, достигших какого-нибудь определенного устройства, развиваются в правящий класс, в Действительную Аристократию, с установленными приемами действования, - то, что мы называем законами и даже частными законами, или привилегиями, и так далее; явление, весьма достойное замечания в нашем мире. - Аристократия и Священство, говорим мы, бывают иногда соединены. Ибо поистине, самые Мудрые и самые Мужественные составляют собственно только один класс; нет мудрого мужа, которому не надо было бы быть прежде всего мужественным мужем; без этого он никогда не был бы и мудрым. Благородный Священник всегда был прежде всего благородным Aristos^*, а в заключение - кое-чем и большим. Лютер, Нокс, Ансельм, Бекет, Аббат Самсон, Сэмюэл Джонсон, если бы они не были достаточно мужественны, каким образом могли бы они быть когда-нибудь мудры? - Если, случайно или преднамеренно, эта Действительная Аристократия разделится на Два Класса, то нет сомнения, что Священнический Класс будет более почетным; высшим над другим, как правящая голова выше действующей руки. Но вот на практике более вероятным оказывается обратное устройство - знак, что в нем уже есть изъян; что в него уже проникла трещина, которая будет расширяться и расширяться, пока не рушится все.

   В Англии, да и вообще в Европе, следует сказать, что эти две Возможности раскрылись в Действительность гораздо более разнообразным образом, чем можно было видеть когда-нибудь где-либо на земном шаре. Духовное Руководство, практическое Управление, плод великих сознательных забот или, лучше сказать, неизмеримых бессознательных инстинктов и потребностей людских, прочно утвердились здесь и представляют собой очень странное зрелище. Везде, в то время как столь многое было забыто, найдете вы Дворец Короля или Замок Вице-Короля, Палаты, Господские дома, - так что от моря до моря нет ни пяди земли, которая не имела бы своего Короля, или Вице-Короля, длинных соответствующих рядов Вице-Королей, своего Помещика, Графа, Герцога или какой там у него ни будь титул, - которому вы передали землю, чтобы он мог править вами на ней.

   И, что еще более трогательно, нет ни одной деревушки, где собраны бедные крестьяне, в которой, тем или другим способом, не было бы устроено все нужное для Прихода: крытое здание, с доходами и колокольнями; кафедра, аналой, с Книгами и Уставами; словом, возможность и строгое предписание: чтобы здесь стоял человек и говорил людям о духовных вещах. Это великолепно; даже при большом помрачении и падении это принадлежит к числу великолепнейшего и наиболее трогательного, что только можно видеть на Земле. Правда, этот Говорящий Человек в настоящую минуту страшно удалился в сторону; он, увы, так сказать, совершенно потерял из вида настоящую точку; и тем не менее кого можно было бы в конце концов сравнить с ним? Изо всех общественных чиновников, получающих от Промышленности Современной Европы стол и квартиру, есть ли хоть один, более достойный стола, который он получает? Человек, который берется и даже делает кое-какие, хотя бы самые слабые, усилия спасать души людей: сопоставьте его с человеком, который не берет на себя почти ничего, кроме как стрелять принадлежащих людям куропаток! Мне хотелось бы, чтобы он снова мог найти настоящую точку, этот Говорящий Человек, и держаться за нее с упорством, с энергией не на живот, а на смерть; ибо мы все еще нуждаемся в нем