Иловайский Дмитрий Иванович - Начало Руси

слова рассеяния; 6) от реки Русы или Рось.

   Надеюсь, что все приведенные мною ссылки и указания суть факты, которые каждый может проверить. А затем приглашаю опровергнуть те выводы, которые я делаю на основании этих факторов.

   Изыскания о начале Руси, как я сказал, натолкнули меня, между прочим, на вопрос о народности древних болгар. А пересмотр этого вопроса привел меня к тому убеждению, что прежнее его решение было основано на явных недоразумениях, и предвзятых толкованиях. Та же немецкая наука, которая построила норманнскую систему Руси, усмотрела в болгарах какое-то туранское происхождение. Против нее восстал было Венелин. Но Шафарик, находившийся под непосредственным влиянием этой науки, своим авторитетом освятил мнение немцев; а за ним и западные, и наши слависты начали повторять это мнение как бы какую-то, в самом деле, научную истину. В действительности никто из них, положительно никто, не занялся этим вопросом специально и не обследовал его со всех сторон. Тем не менее некоторые из них, в особенности гг. Макушев и Ягич, заодно с А.А. Куником, весьма враждебно отнеслись к моему исследованию о происхождении болгар. Между тем до сих пор последователи туранской теории сами еще не установили твердого, определенного мнения об этом происхождении: большая часть их, вслед за Шафариком, видит в болгарах чудское или финское племя, а некоторые усматривают в них турецкую расу. Г. Куник построил даже особую теорию чувашско-татарского их происхождения. Главным орудием подобных имен, которые не поддаются никаким строго научным объяснениям, а обыкновенно вздергиваются на этимологическую дыбу (любимое выражение наших норманистов), благодаря которой и получаются желаемые результаты. Любопытно при этом, что люди, не знающие финских или татарских языков, смело относят данные имена к тому или другому из этих языков.

   Немалое влияние имеет в этом вопросе то обстоятельство, что наши университетские слависты - собственно специалисты по славянским наречиям, а не по славянской истории. Кафедра славянская большею частию у нас так поставлена, что история славян как бы для нее необязательна, а обязательны только их наречия. Еще менее можем ожидать строго научной, беспристрастной обработки древнеславянской истории от наших академиков-немцев. Поэтому и не удивительно, что древнейшая история славянства еще не имеет под собою твердо установленной почвы и слишком далеко отстала от той степени обработки, какою пользуется в науке начальная история племени германского.

   По поводу болгар я уже имел случай отвечать гг. Макушевуи Кунику. (См. выше "К вопросу о болгарах".) Г. Ягичу отвечать было нечего, потому что его немецкое издание Archiv fur Slavische Philologie при всяком удобном случае резко, но голословно высказывало свое несочувствие моим исследованиям о руси и болгарах. Другое дело, если бы г. Ягич попытался что-нибудь в этих исследованиях опровергнуть систематически, научным образом. Но так как, будучи филологом и отчасти этнографом, он менее всего историк славянства, то собственно нельзя и ожидать от него подобных опровержений.

   Между тем недостаток исторической почвы, недостаток историко-критического метода по отношению к древней истории славянства со стороны славистов-профессоров, как мы видим, отражается и на их учениках, то есть на тех молодых ученых, которые посвящают свои труды какому-либо отделу именно из этой древней славянской истории.

   Перед нами, например, два сочинения молодых ученых, относящиеся к балканским славянам; одно: "Из истории древних болгар" М. Соколова. С.-Пб. 1879;. другое: "Известия Константина Багрянородного о сербах и хорватах" К. Грота. С.-Пб. 1880. Оба сочинения удостоены награждения золотой медалью от С.-Петербургского университета. Награда заслуженная: от молодых ученых невозможно и требовать более основательного знакомства с источниками и литературою предмета; нельзя также требовать от них вполне самостоятельного и зрелого критического отношения к этой литературе. Отдавая должную им справедливость вообще, мы остановимся только на том, как они отнеслись к вопросу о болгарской народности. Преимущественно укажем на сочинение г. Соколова, которое специально посвящено болгарам; оно распадается на две половины: "Образование болгарской национальности" и "Принятие христианства болгарскими славянами".

   Казалось бы, что сочинение, наполовину посвященное вопросу о национальности болгар, должно было отнестись к нему с особым тщанием, рассмотреть новую постановку этого вопроса и взвесить ее доводы. Ничуть не бывало. Тут мы видим повторение все тех же приемов и натяжек, которые так запутали и затемнили вопрос. Перечисляется масса славянских племен, поселившихся в восточной половине Балканского полуострова, с их, именами и местами жительства, и эти племена трактуются отдельно от болгар, как бы существовавшие там до их прихода (57 - 58). А между тем источники упоминают об этих славянских племенах уже после водворения Аспаруховых болгар, и нет никаких данных утверждать, чтоб это не были племена именно болгарские. И те семь славянских родов, которые нашел там Аспарух (точнее Есперик), кроме сербов (или северян), были, вероятнее всего, болгары, переселение которых за Дунай совершалось в течение, по крайней мере, двух столетий до Аспаруха.

   Сам автор соглашается, что кутургуры, поселившиеся во Фракии при Юстиниане, были болгары; что сии последние появились за Дунаем еще ранее, в V веке; что с того времени не прекращалось их движение в эту сторону (стр. 40 и далее). Но в то же время автор продолжает исходным пунктом для болгарской истории считать легенду о Курате и его пяти сыновьях, относимых к VII веку, и без всяких доказательств выдавать эту легенду за исторический факт. Нельзя же принять за серьезное возражение мне и за доказательство ее историчности предположение, что "в их (Никифора и Феофана) изложении сохранились следы близости к событию автора того источника, которым они пользовались" (76). И это единственное возражение, которое я встретил у г. Соколова на исследование мое о болгарах. Впрочем, он упоминает обо мне еще раз, заметив, что я свое мнение о воинственности славян заимствовал у г. Дринова (91). Между тем моя борьба с антиславистами появилась в печати, если не ошибаюсь, двумя годами ранее диссертации г. Дринова, который притом в своей диссертации и в отношении болгар принадлежит также к антиславистам. Г. Соколов добавляет при этом: "Достаточно подробное опровержение теории Иловайского сделал Макушев в рецензии на книгу Иречка" (об этом опровержении г. Макушева, поверхностном и голословном, см. мой ответ выше). Я даже полагаю, что г. Соколов прочел только рецензию г. Макушева, но моего исследования, вероятно, не читал.

   "Что касается национальности болгар, то в настоящее время можно считать окончательно доказанным, к какой группе народов они принадлежали" - говорит г. Соколов (89). И тут же из дальнейшего развития этого положения мы видим, что ничего не только окончательно не доказано, а напротив, сами антислависты распадаются на две категории: одни относят болгар к чудской или финской группе, а другие - к тюркской. Г. Соколов склоняется к последней. Затем следуют обычные измышления против арийской народности болгар, как-то: "конный, воинственный народ со многими обычаями, свойственными только азиатским народам турецко-татарского племени"; "крепкая военная организация, развитое военное искусство и сильная монархическая власть", и все это противополагается "мягким нравам славян", отсутствию у них "военной, государственной организации". Отсталость и ненаучность подобных доводов я уже объяснял не раз и не буду вновь о них распространяться. Тут все произвольно и гадательно. Откуда, например, из каких источников взято это положение о сильной монархической власти у болгар еще в то время, когда они появились на пределах Византийской империи? И чем она была сильнее княжеской власти у русских и других славян? Что это за смешение всех славян того времени в один мирный, оседлый, пеший народ? История застает славян на пространстве от Адриатического моря до Волги, в горных и степных местах, по берегам морей и внутри континента, в соседстве с дикими и культурными народами, и все это будто имело одни обычаи, один склад жизни, одно политическое состояние и т.д.? Откуда это гадание, что именно восточные славяне, пришедшие прямо из черноморских степей, не могли явиться народом грубым, силовым к грабежу и разорению чужих земель? Произвол во всех этих доводах слишком очевиден, чтоб иметь притязание на какое-нибудь научное значение.

   В своих исследованиях я, надеюсь, ясно показал, что, говоря о нравах и обычаях, наивно было бы смешивать вопрос о степени и характере культуры с вопросом о народности, что остатки кочевого быта не могут служить признаками исключительно туранского происхождения, и т.п.

   Верх совершенства в приемах антиславистов составляют те гадания, посредством которых они пытаются объяснить быстрое и совершенно непонятное превращение болгар в славян уже в IX веке. Вот эти гадания: "Влияние славян на болгар началось ранее их переселения за Дунай"; "очень может быть, что в Аспаруховой орде был элемент славянский". "Болгарский элемент несомненно продолжал существовать и после крещения болгар - в Добрудже, удобной для пастбищ коней, где положение их было изолировано". "Орда Аспаруха была не очень многочисленная, не могла довольствоваться собственными силами и для борьбы с греками употребляла покоренных славян" (93 - 94). В наше время исторической критики как-то совестно вести борьбу с такими наивными приемами; их несостоятельность должна бросаться в глаза даже всякому, не посвященному в дело науки и обладающему только здравым смыслом. Чтобы спасти мнимое туранство болгар, оказывается необходимым прибегнуть к таким произвольным, ни на каких исторических свидетельствах не основанным гаданиям, как малочисленность болгар и присутствие славян в какой-то болгарской орде еще прежде ее переселения за Дунай. Оказывается, что этот грозный, воинственный болгарский народ был так слаб, что покорил себе балканских славян с помощью невоинственных, покоренных славян, неизвестно откуда взявшихся и к какой ветви принадлежавших. Оказывается, что этот энергический, господствующий над славянами народ, снабженный сильною монархическою властью и военно-государственною организацией, не устоял перед кротким, покоренным племенем и быстро растаял; причем принял его язык, и так основательно, что не оставил в этом языке никаких своих следов. А что это за болгары, сохранившие свою татарскую национальность в Добрудже? На каких источниках это основано? И куда же исчезла эта якобы сохранившаяся там народность? Совершенно несправедливо также ссылаться на принятие христианства в оправдание такого превращения. Христианство тут ни при чем. Угры также покорили славян, поселились между ними, крестились (сначала также по византийскому обряду), однако не утратили своего языка и народности. Вообще таких примеров нет, чтобы какой-либо господствующий народ быстро утратил свой язык, приняв христианство. Одним словом, тут мы встречаем полное неведение основных, элементарных законов исторической жизни народов и государств, совершенное неведение законов вымирания старых языков или образования новых. Ничего подобного нигде история нам не представляет.

   Обращу внимание еще на следующее:

   Рядом с произвольным предположением о малочисленности болгар ставится еще другое произвольное предположение о том, что они ославянились не так быстро; что от VII века (времени их окончательного водворения за Дунаем) до IX века (времени крещения и славянской письменности) прошло около двух веков. И этот срок все-таки небывалый для превращения господствующего энергического племени в покоренное, притом якобы вялое, пассивное племя, дотоле ничем себя не заявившее и никакою культурою не обладавшее. Но не замечают еще при этом следующего промаха. Доказательства неславянства болгар, на основании их варварских нравов, сгруппированные Шафариком (на которого ссылаются), взяты преимущественно из войн Крума с Византией и из Ответов папы Николая I в 866 г. В эпоху же своего крещения (около 860 г.) болгары пользуются славянскою грамотой и вообще являются уже чистыми славянами. Итак, если взять в расчет варварство болгар во время Крума, то для превращения их в славян получится каких-нибудь пятьдесят лет. А если принять во внимание указание на варварские превращения болгар в славян не только времени не останется, а первые продолжали оставаться болгарами, то есть самими собою, так сказать, вне всяких сроков. Одним словом, со всех сторон такие вопиющие противоречия, такое отсутствие смысла, что говорить после того о каком-то туранстве болгарских личных имен, прибегая при этом к греческой транскрипции и всякого рода натяжкам, и искать поддержки этому туранству в этимологических домыслах - просто недостойно людей, занимающихся наукою*. Вообще, в виду выставленного мною на передний план положения о невозможности помянутого превращения болгар в славян при данных условиях, заниматься всякого рода иными аргументами, вроде некоторых личных имен и некоторых обычаев - я в настоящее время считаю не более как толчением воды, простым делом самолюбия или национального пристрастия со стороны корифеев туранских теорий. Считаю долгом оговориться при этом, что книгою г. Соколова я пользуюсь как новым случаем указать на полный недостаток научных историко-критических приемов той школы, к которой он принадлежит относительно данного вопроса. От него, как начинающего молодого ученого, нельзя еще требовать полной самостоятельности и критической зрелости в подобных вопросах. Я имею в виду собственно тех, кого он повторяет. Нельзя не заметить, что в вопросах о неславянстве руси и болгар петербургская университетская наука находится под непосредственным влиянием С.-Петербургской академии наук и главным образом А.А. Куника. По крайней мере, я постоянно встречаюсь со ссылками на него в статьях и книгах петербургских молодых и немолодых ученых, как скоро речь заходит о древней Руси и болгарах. (К ним принадлежит и г. Соколов.)

   ______________________

   * В высшей степени ненаучно и ссылаться на непонятные речения в известной Росписи болгарских князей (найденной А. Поповым) как на признак туранства болгар; прежде следовало разъяснить эти речения, а потом еще доказать их принадлежность болгарскому языку.

   ______________________

  

   Относительно названного выше сочинения г. К. Грота я должен отдать справедливость его изысканиям о Сербах и Хорватах. Тут можно было бы сделать только кое-какие замечания второстепенной важности. Но одно из приложений к своей книге он посвятил Болгарам, где касается вопроса о их народности. При этом он почти буквально, только вкратце, повторяет те же доводы и те же положения, какие предлагает г. Соколов. От г. Грота, конечно, также нельзя еще требовать самостоятельности в этом случае и критического отношения к туранской теории своих руководителей.

   Итак, я обвиняю своих противников по данным вопросам в сильном недостатке истинных критических приемов, в занятиях мелочами, вообще предметами, не имеющими серьезного значения, и в упущении из виду главных и важнейших сторон. Так, в вопросе о Руси я приглашал их прежде всего объяснить, как и куда бесследно пропал сильный Роксаланский народ и филологически опровергнуть, что первая половина его имени тождественна с названием Рось; затем приглашал доказать, что уже первоначальный летописный текст заключал в себе смешение Варягов с Русью в один народ, а далее доказать возможность того, чтобы целая федерация разноплеменных народов призвала откуда-то из-за моря чуждый народ для господства над собою. Точно так же в вопросе о Болгарах прежде всего им следовало доказать физическую возможность такого быстрого превращения энергического племени завоевателей и основателей государственного быта в народность покоренную, не обнаружившую дотоле никакой политической организации, никакой сколько-нибудь развитой культуры, доказать сравнительно-филологическим путем возможность такой быстрой, бесследной утраты родного языка этим туранским племенем в пользу языка славянского. Когда это будет доказано, только тогда и можно толковать о таких предметах, как сбивчивая какая-нибудь фраза источника, как некоторые черты нравов или некоторые личные имена, этимологию которых филологическая наука пока разъяснить не в состоянии, точное произношение которых нам неизвестно и которые в древней истории Болгар перемешаны с такими обще- или явнославянскими именами, как Драгомир, Добромир, Владимир, Нравота, Звениц (Zvynitzes), Баян, Борис и др. Что касается до моих собственных исследований, то я уже не раз заявлял о возможности мелких недосмотров и не раз делал в этом случае разные поправки. Но такие поправки не нарушают моих главных выводов; не нарушат их и впредь. Позволяю себе говорить с уверенностью. Ибо прежде чем выступить в печати с иным решением данных двух вопросов (о Руси и Болгарах), я много и внимательно взвешивал и обследовал основные, исходные или краеугольные пункты, которым и принадлежит решающее значение. В их правильной установке и заключается вся суть дела; а разработка мелочей и даже второстепенных сторон должна следовать после, и тут я мог что-нибудь недосмотреть. Но моих основных пунктов никто не опровергнет, или история - не наука. Повторяю это смело и решительно.

  

  

   В 1876 году, издавая сборник своих исследований и полемических статей под общим заглавием "Розыскания о начале Руси", куда вошло и мое исследование о болгарах дунайских, я в конце сего последнего поместил оговорку относительно собственно гуннов. Не отвергая пока господствующего мнения об их утро-финской народности, я объявил вопрос о них еще не решенным окончательно или открытым. "По многим признакам, - сказал я, - едва ли главная роль в толчке, породившем так называемое великое переселение народов, не принадлежала именно народам сармато-славянским, и преимущественно болгарам. Представляется еще вопрос: кому первоначально принадлежало самое имя гунны? Очень возможно, что оно и с самого начала принадлежало славяноболгарам, и от них уже перенесено греко-римскими писателями на некоторые другие народы, а не наоборот" (см. выше стр. 228). Дело в том, что немецкое мнение о туранстве гуннов послужило исходным пунктом антиславянской теории в отношении болгар, так как некоторые источники относят сих последних к народам гуннским. В своем исследовании я старался выделить болгар из группы гуннских народов и рассматривать их независимо от вопроса о том, кто были сами гунны IV века и времен Аттилы. Изыскания мои расположились таким образом, что я постепенно восходил от последующего к предыдущему. Занявшись вопросом, кто такое была русь, я убедился в ее туземном, славянском происхождении; но в то же время я натолкнулся на некоторые болгарские племена, обитавшие в Южной России и вошедшие в состав русской национальности. Это обстоятельство заставило меня пересмотреть вопрос о народности болгар, и результатом пересмотра есть полнейшее убеждение в их славянстве. В свою очередь, исследование сего вопроса волей-неволей приводит меня к пересмотру туранской теории о народности гуннов. Тем труднее уклониться от такого пересмотра, что великое гуннское движение тесно связано не только с начальною историей всего славянского мира, но и с судьбою Роксаланского племени, то есть с начальною историей русской государственной жизни. Со времени помянутой выше моей оговорки прошло пять лет, и я неоднократно посвящал свой досуг пересмотру этого вопроса и наблюдениям, к нему относящимся. Не берусь в настоящий момент представить о нем подробное и законченное исследование. Если время и обстоятельства позволят, может быть, вернусь к нему впоследствии. А пока ограничусь сообщением тех результатов, к которым я пришел.

   Известно, что против татаро-финской теории немцев (Энгеля, Тунмана, Клапрота и др.), по отношению к болгарам и к гуннам вообще, сильно восстал Венелин (в сочинении "Древние и нынешние болгаре". М. 1829). Но он поддался многим увлечениям в своей собственной теории и встретил решительное противодействие со стороны самих славянских ученых, с знаменитым Шафариком во главе. Так сильно было их подчинение своим учителям немцам даже в сфере славянской науки! После того некоторые писатели не раз пытались поддержать борьбу, начатую Венелиным. Но на них смотрели только как на оригиналов, и, пожалуй, отчасти справедливо. Таковым, например, явился Вельтман ("Индо-Германы или Сайване". М. 1856; "Аттила и Русь IV и V вв.". М. 1858). У него можно встретить несколько любопытных замечаний и соображений; однако в целом его исследования представляют какой-то мистический сумбур. Затем мнение Венелина повторяет болгарский писатель Крестович (История Блъгарска, Ч. I. Царьград. 1871). В последнее время поборником славянства гуннов выступил г. Забелин ("История Русской жизни". Ч. I. С. 1876). Не прибавив почти ничего существенно к доказательствам Венелина, он, к сожалению, несколько запутал вопрос, отождествив каким-то образом гуннов именно с балтийскими славянами, а сих последних с варягами. Но уже самые подобные попытки указывают, что теория туранства гуннов никогда не была доказана сколько-нибудь удовлетворительно, научным образом и постоянно требовала серьезного пересмотра.

   Пересматривая вопрос о народности гуннов, я пришел к тому убеждению, что положительное решение его уже заключается в разъяснении народности болгар. В своем исследовании о сих последних я старался выделить их из общего состава гуннских народов, упоминаемых источниками, и рассматривал народность болгар независимо от народности гуннов; другими словами, восходя от последующего к предыдущему, я рассматривал факты IX, VIII, VII и VI веков, только отчасти касаясь истории IV и V веков. Для моей цели, то есть для разъяснения, кто были болгаре, этого было совершенно достаточно. Если мы находим их славянами в IX веке, идем далее в глубь веков и не замечаем нигде ни малейшей перемены, никаких фактов, которые противоречили бы этому славянству или указывали бы на какое-либо превращение в славян совершенно чуждой народности, то естественно имеем полное право заключить, что болгаре всегда были славянами. Раз установив это положение, я обращаюсь к разъяснению вопроса о взаимном отношении болгар и гуннов и прихожу к тому заключению, что первых не следует выделять из состава собственно гуннских народов. Сличая свидетельства источников, особенно известия Прокопия, Агафия и Менандра, с другими писателями, мы видим, что две главные ветви болгар, утургуры и кутургуры, были племена гуннские по преимуществу. Мы приходим к убеждению (совершенно согласному с источниками), что по разрушении царства Атгилы гунны не думали пропадать куда-то на восток или проваливаться сквозь землю. Соединенные на время могучею волей и энергией этого замечательного человека, они потом посреди обычных княжеских распрей и междоусобий утратили господство над Германским миром, снова разделились и продолжали жить отдельными племенами, будучи известны византийским и латинским писателям под разными племенными названиями, как-то - болгар, кутургуров, утургуров, ультинзуров, буругундов, савиров и т.п. Следовательно, если болгаре, будучи славянами, в то же время были тождественны с гуннами, то гунны являются не кем иным, как славянами.

   Обращаясь к известной росписи болгарских князей, обнародованной А.Н. Поповым, находим там до некоторой степени подтверждение тому, что дунайские болгаре не только были потомки гуннов Аттилы, но что и княжеский их дом происходил от него по прямой линии. Первым по этой росписи называется Авитохол, который происходил из рода Дуло и жил 300 лет; за ним следует Ирник, который жил 108 лет. Далее из того же рода Дуло были князья Коурт (Куврат Византийцев), а потом Есперик (Аспарух Византийцев), при котором болгаре завоевали страну к югу от Дуная. Ирника сами противники славянства болгар (например, г. Куник) справедливо отождествляют с младшим сыном Аттилы Ирнахом или Ирною, о котором рассказывает писатель Приск, посетивший Аттилу в свите византийского посольства. По его свидетельству, Аттила любил и ласкал Ирну предпочтительно перед другими своими детьми, потому что какие-то предсказатели объявили, что только посредством этого мальчика будет продолжаться его царский род. Весьма любопытно, что это предсказание оправдалось на болгарских князьях, основавших новое Гуннское царство на нижнем Дунае. В таком случае загадочный Авитохол означенной росписи будет не кто иной, как сам Аттила, которому, как человеку необыкновенному, народные предания болгар успели придать полумифический характер, снабдив его трехсотлетним возрастом.

   Теперь, когда начинаешь пристально всматриваться в сочиненную французом Дегинем и поддержанную немцами туранскую теорию гуннов, то удивляешься даже, как могла эта теория столь долгое время господствовать в науке при своих шатких основаниях.

   А на чем она, главным образом, была основана?

   Да просто на неверном толковании некоторых риторических выражений двух латинских писателей, Аммиа-на Марцеллина и Иорнанда, выражений, относящихся к наружному виду и образу жизни гуннов.

   "Новорожденным мужеского пола гунны делают железом глубокие нарезы на щеках, чтобы уничтожить растительность волос: они стареют безбородые, некрасивые, подобные евнухам", - говорит Аммиан. - "У них плотные, крепкие члены тела, толстый затылок (optimis cervicibus); ужасного вида и сутулые (pordigiosae formae et pandi), они похожи на двуногих животных или на те грубо изваянные фигуры, которые стоят по краям мостов" (Lib. XXXI). Если строго разбирать эти фразы, то где же тут указание на чисто монгольскую, или туркскую, или чудскую наружность гуннов? Уже Венелин объяснял, что под нарезами на щеках младенцев надобно разуметь обычай брить бороду, распространенный издревле у сарматских народов Восточной Европы. Напомним бритую бороду и подстриженную кругом голову русских и болгарских князей. Прибавлю, что, может быть, гунны и действительно делали какие-нибудь нарезы на щеках младенцев, чтоб у них впоследствии не росла борода и, следовательно, не было бы нужды постоянно ее брить. Во всяком случае это свидетельствует именно о борьбе с сильною растительностью бороды, а не с ее отсутствием. Если б у гуннов плохо росла борода, как у монголов или у чуди, то не было бы нужды бороться с нею при помощи каких-то нарезов, которые, конечно, обезображивали лицо. Итак, известие это, наоборот, свидетельствует об арийской, а не туранской народности гуннов. А что они были широкоплечи, плотного сложения, с ногами, закутанными в бараньи или козлиные шкуры (как далее говорится), казались грекам и римлянам очень неуклюжи, и живя на конях, непривычные к пешему хождению, были как бы похожи на двуногих животных или на грубо изваянные статуи - все это такие черты, которые не могут служить отличительным признаком какой-либо расы, а относятся к известной степени быта и находятся в тесной связи с тем, что Аммиан далее говорит о их дикости, свирепости и кочевом или полукочевом состоянии. (Sed vagi montes peragrantes et silvas, pruinas, famem sitimque perferre ab incunab ulis assuescunt.) Таковое же состояние в одинаковой мере было свойственно и туранским, и некоторым арийским народам древности. Наконец, мы не находим здесь тех именно черт, которые служат отличительными признаками туранской расы, каковы: узкие глаза, широкие скулы и острый подбородок. Наконец, мы никак не должны упускать из виду, под какими впечатлениями и при каких обстоятельствах писал Аммиан свой рассказ о гуннах. У него нет никаких указаний на то, чтоб он наблюдал их лично. Будучи родом грек, он писал свою книгу уже удалившись от дел, далеко от места событий (в Антиохии, а, может быть, и в Риме). Книга его захватывает только начало гуннского движения или собственно бегство готов перед гуннами на южную сторону Дуная. Писал он об этом движении, очевидно, по слухам, а гуннов изображал по рассказам их врагов, готских беглецов, и притом, может быть, не самих очевидцев и участников событий. Понятно, что он не пожалел мрачных красок для изображения народа, который тогда начал наводить ужас на мир германский и римский. То, что Аммиан говорит собственно о быте и нравах гуннов, почти то же самое он прилагает к аланам, которые являются у него такими же конниками и кочевниками, как и гунны. Да если сравнить с ними готов, то и последние в то время, очевидно, еще не вполне вышли из кочевого быта; чем и объясняются их передвижения из черноморских степей на Балканский полуостров, а оттуда в Италию и Испанию.

   Перейдем теперь к известию Иорнанда.

   Если Аммиан Марцеллин, современник гуннского движения, изобразил гуннов не совсем точно и преувеличил их безобразие, то чего же можно ожидать от Иорнанда, писавшего около двух столетий спустя, бывшего (как полагают) готским епископом в Италии, весьма пристрастного к готам, а потому дышавшего ненавистью к их гонителям, гуннам? И действительно, в своей "Истории Готов" он не пожалел красок, так что входившее в число его источников Аммианово изображение гуннов представляется в сравнении с сим последним довольно бледно. Во-первых, гунны у Иорнанда являются не чем иным, как порождением изгнанных готами в пустыню ведьм и совокупившихся с ними злых духов. Там, в этой пустыне за Меотийским болотом, возникла "гнусная, жалкая, почти нелюдская порода (гуннов) с языком, едва похожим на человеческий говор". Однако, как оказывается далее, этот жалкий народ подобно вихрю налетел из-за Дона на скифов (готов) и победил их, увлекая за собою Алан и другие соседние народы. Но побежденные будто бы не столько пугались их оружия, сколько не могли выносить их страшного вида. "У них лицо ужасающей черноты и похоже более, если можно так выразиться, на безобразный кусок мяса с двумя дырами вместо глаз. Самоуверенность и мужество светятся в их ужасном взгляде. Свирепость свою они упражняют над своими детьми с первого же дня их рождения: младенцам мужского пола изрезывают железом щеки, чтобы те, еще прежде чем научатся сосать молоко матери, уже приучались к перенесению ран. После юности, лишенной красоты, они стареют безбородые, потому что глубокие рубцы от железа уничтожают на лице корни волос. Они малы ростом (exigui quidem forta), но ловки в движениях и проворны на коне, широкоплечи, вооружены луком и стрелами, с толстым затылком (firmis cervicibus), всегда гордо поднятым вверх. По своей свирепости, это звери в образе людей" (Cap. CXXIV).

   Риторика этого ходульного описания, проникнутая явным озлоблением против гуннов, так бросается в глаза, что, удивляешься тому туману, в котором историческая критика столь долго находилась по отношению к гуннам. Да где же тут черты несомненно монгольской, татарской или чудской народности? Если перевести все это на обыкновенный язык, окажется, что гунны были не особенно велики ростом, то есть, как говорится у нас, коренасты, крепко сложены, широкоплечи, нечистоплотные (чумазые, как мы говорим), с загорелою, истрескавшеюся на ветру кожею; имели с младенчества изрезанные щеки, или чтобы приучить себя к ранам, или чтобы не росла у них борода*. Лица у них были вообще кругловатые, а глаза небольшие (сравнительно с южными европейскими народами), но взор острый, смелый, выражение мужественное. Повторяю, никакого намека нет на выдавшиеся скулы и широко расставленные, узкие, косые глаза. Я нахожу даже в этих чертах замечательное сходство с нашим собственным великорусским типом, с обилием у нас так называемых мордовских физиономий. И очень возможно, что подобно нашему, в гуннском типе отразилась некоторая, еще доисторическая, подмесь иных элементов, что не мешало гуннам, как не мешает и нам, быть чистыми славянами по языку и характеру. По моему мнению, наглядное изображение этого гунского типа можно видеть на фресках в одной керченской катакомбе, которые относятся ко времени между началом II и концом IV века по Р. X. (см. объяснения г. Стасова в "Отчете Императорской Археологической комиссии" за 1872 г., С.-Пб. 1875). Там изображены какие-то степные наездники именно с круглым или овальным лицом и безбородые, которых физиономия ясно отличается от южноевропейских народов и в то же время не походит ни на монголов, ни на угров.

   ______________________

   * Современник Иорнанда Прокопий прямо говорит о гуннской моде брить щеки и подбородок и подстригать кругом голову, оставляя пучок волос на затылке (Hist. Arcana С. VII).

   ______________________

  

   Что касается до свирепости, воинственности, кочевой жизни и привычки к верховой езде, то повторяю, в наше время просто наивно было бы по таким чертам определять народность, а не известную низшую степень культуры, которую переживали народы самого разнообразного происхождения. Финноманы и монголоманы почему-то, например, вообразили себе, что предприимчивость, свирепость и воинственность должны служить отличительною чертою чуди и монголов. А между тем тот же Иорнанд, передавая разные ужасы о гуннах, называет финнов "смирнейшим" народом (Finni mitissimi. Cap. III). Монголо-татары только временами выходили из своего апатичного состояния и никогда не превосходили арийцев своею энергией и воинственностию. Если свирепость и страсть к разрушению суть признак чудских и монгольских народов, то к ним надобно отнести и вандалов. Впрочем, и сами финноманы отрицают воинственность славян только тогда, когда это не подходит, например, к их теории о гуннах и болгарах. А когда говорят вообще о славянах, то говорят о них несколько иначе. Например, г. Макушев писал, что "иностранцы удивлялись храбрости и ловкости славян", чему приводит доказательства ("Сказания иностранцев о быте и нравах славян". С.-Пб. 1861, стр. 132 и 152). По свидетельству Прокопия, они "не отличались белизною лица; всегда покрыты были грязью и всякою нечистотою" (ibid., 151). Следовательно, видим черты почти тождественные с гуннами. Да Прокопий тут же говорит, что анты и славяне "при своем простосердечии имеют гуннские нравы". А если он или Иордан гуннов и болгар еще не называют прямо славянами, то я уже несколько раз указывал, что название это в те времена еще не было распространено на все славянские народы и что под славянами тогда разумелись преимущественно западнобалканские или западнодунайским славяне, а не восточные. На таком основании и готов пришлось бы не считать германским племенем; например, Иорнанд прямо отличает их от германцев (cyjus consilio Gothi Germano rum terras, quas nunc Franci obtinent, depopulati sunt. Cap. IX). Простосердечие славян, о котором говорит Прокопий, - тоже не противоречит родству с ними гуннов. "Добродушные и человеколюбивые дома, славяне отличались на войне хищностию и свирепостью", - говорит г. Макушев и подтверждает это длинным рядом красноречивых фактов из разных источников (стр. 156).

   Поборники туранской теории, как мы видели, - придумали какую-то сильную монархическую власть как доказательство неславянства. Но вот что говорит Аммиан о гуннах: "Царская власть им неизвестна; они шумно следуют за вождем, который их ведет в битву". Но очевидно, у них были княжеские роды, из среды последних возвысился над другими род, к которому принадлежал Аттила. Он, как это обыкновенно бывает в истории, направив силы своего племени на борьбу с другими народами и на завоевания, успел было объединить гуннов и основать обширную монархию. А вместе с тем, конечно, возросла и его личная власть. Распалась потом его монархия, племена гуннские опять раздробились, и княжеская власть опять упала. Известные болгарские князья снова успели соединить некоторые племена, завоевать целую большую римскую провинцию, и власть их снова усилилась. Все это черты общечеловеческие. К тому же власть болгарских царей не была сильнее княжеской власти у русских и других славян; она также была ограничена влиятельным боярским сословием.

   Иорнанд, писавший спустя около ста лет по смерти Аттилы, берется описывать его наружность, основываясь неизвестно на каких источниках: "Малый рост, широкая грудь, большая голова, маленькие глаза, редкая борода, волосы с проседью, курносый (simo naso), смуглый - он являл черты своего племени" (Сар. XXXV). Но едва ли это описание не есть плод воображения, тенденциозно настроенного. Иорнанд полагал, что ненавистный Аттила, конечно, совмещал в себе все непривлекательные стороны гуннской наружности, и сообразно с тем его описал, придав ему редкую бороду (хотя выше у него гунны до старости безбородые), да еще "гордую осанку и пытливые взоры". И при всей тенденциозности или предвзятости описания мы не видим тут никаких несомненных признаков туранской расы. Наконец все фразы Аммиана и Иорнанда о безобразии гуннов теряют свой острый характер, если сличить их с известиями византийца Приска. Сей последний лично посетил столицу гуннов и видел самого Аттилу, следовательно, мог бы в точности описать их безобразие. Однако он совсем не говорит о наружности гуннов вообще и Аттилы в особенности, чего никак бы не случилось, если б эта наружность его поразила, то есть если б она была так безобразна и так отлична от европейской, как это можно заключать из слов Аммиана и Иорнанда, одного - писавшего о гуннах по слухам, другого - очень враждебно к ним настроенного.

   Если мы обратимся к Приску, весьма обстоятельно и подробно описавшему свое путешествие и пребывание у Аттилы, и разберем все его показания о гуннах, то увидим, что этот важнейший, добросовестный и вполне достоверный о них источник ни одною чертою, ни одною фразою не подкрепляет теорию о мнимой урало-алтайской народности гуннов. Его не поражает ни их якобы безобразная наружность, ни их будто бы нечеловеческая дикость и свирепость. Аттилу он изображает замечательным человеком; наружности его не описывает, а говорит только о его умеренности в одежде, пище и питье, о его серьезности, горделивой осанке и пытливом взоре. (Последние качества, очевидно, Иорнанд почерпнул из Приска.) Далее, эти лодки-однодеревки на Дунае столь обычны восточным славянам, эти деревянные, украшенные узорчатою резьбой и стоящие посреди дворов, окруженных забором, терема Аттилы, его жен и приближенных совсем не похожи на войлочные юрты монголо-татарских ханов. Эти девушки, приветствующие родными песнями царя при его возвращении в столицу; жена любимца, поднесшая ему при этом серебряное блюдо с кушаньем и чашу с вином (обычай хлеба-соли); пир в его дворце, сопровождаемый также заздравного чашею с вином (здравицей), певцами его военных подвигов (баянами), шутом и скоморохом, остриженные в кружок головы и разные другие подробности скорее говорят нам о народности вообще арийской и преимущественно славянской. Далее, нельзя не обратить здесь внимание на договоры между гуннскими вождями и византийским двором; одним из главных договорных пунктов было обеспечение за гуннами свободного торга с византийцами, чего обыкновенно мы не встречаем в отношениях к ним урало-алтайских народов. Завоеватели из этих народов, если и требовали каких торговых льгот, то не для своего собственного племени, а для покоренных ими иных племен. Сравните с описанием Приска описанные Менандром византийские посольства Земарха и Валентина, отправленных в следующем VI веке к действительным татарам, именно в турецкую орду к Дизавулу и сыну его Турксанту. Где же эти шаманы, подвергавшие иноземцев очистительным обрядам, хождению вокруг священного пламени и разные другие подробности, не похожие на гуннские обычаи? Любопытно при этом известие, что Турксант принес в жертву своему покойному отцу четырех пленных гуннов. Ясно, что последних турки не считали своими соплеменниками. Нигде гунны не являются такими огнепоклонниками. Сами византийцы того времени, очевидно, различают гуннов и турок и нигде их не смешивают.

   Но что особенно для нас важно в рассказе Приска, так это некоторые известия о языке гуннов. "Скифы, будучи сбором разных народов, сверх собственного своего языка варварского, охотно употребляют язык уннов или готов или же авзониев в сношениях с римлянами" (По переводу Дестуниса в Уч. Зал. Ах. Наук, кн. VII, 52). Здесь производят некоторую сбивчивость и затрудняют комментаторов (см. того же Дестуниса в прим. 69) "скифы, употребляющие свой язык и в то же время бывшие сборищем разных народов". Выражение действительно неточное, но понятное для того, кто примет во внимание обстоятельства. Дело идет частию о Дакии, а главным образом о Паннонии и лежавшем в последней стольном городе Аттилы. Приск в течение своего рассказа словом "скифы" безразлично обозначает и туземных жителей Паннонии, и гуннов-завоевателей. Вместо слова "гуннский язык", "гуннский закон" он нередко говорит "скифский язык", "скифский закон". В туземном населении едва ли не главный элемент составляли славяне, а затем готы, также подвластные Аттиле. Особенно в его столице было много представителей разных покоренных народов. Были в Дако-Паннонии и остатки даков (предки румынов или валахов). Как бывшая римская провинция, Паннония успела уже подвергнуться некоторой романизации (а Дакия еще более); следовательно, между жителями ее можно было встретить многих говорящих по-латыни (язык "Авзониев"). Стало быть, в тесном смысле, скифы означают здесь славян, принадлежавших - положим - к племенам чехо-моравов, или словаков, или сербов и хорватов, то есть вообще западнославянской группы (западной от Карпат). Кроме своего собственного языка, все они легко понимали язык соплеменных им гуннов, то есть славян восточной ветви; многие из них по соседству и частому обращению с готами, особенно в общем воинском лагере Аттилы или в его столице, понимали язык готский, и наконец, под влиянием местной романизации были и такие, которые понимали язык латинский. Так я объясняю себе это место Приска*. Пусть попытаются другие объяснить его более удовлетворительным образом. В ином месте Приск сообщает об одном шуте, что тот во время пира у Аттилы насмешил всех своими словами, в которых перепутывал язык латинский с готским и унским. Ясно, что под унским тут никакого другого языка, кроме славянского, нельзя подразумевать. Наконец, Приск приводит такие слова, которые указывают на славян. А именно: медос, то есть, мед, который туземцы употребляли вместо вина, и камос, питье варваров (гуннов), добываемое из ячменя. Сие последнее есть, вероятно, неточно переданное слово квас или что-нибудь в этом роде, а никак не кумыс, который приготовляется из кобыльего молока, а не из ячменя. Вообще во всех известиях о гуннах нет и помину об этом любимом татарском напитке. Наконец, Иорнанд, описывая погребальное пиршество в честь Аттилы (славянскую тризну) на его могильном кургане, замечает, что "сами" (гунны) называют это пиршество страва (Cap. XLIX**) - слово, как известно, вполне славянское. Следовательно, никакого ни прямого, ни косвенного указания на язык татарский или чудский у гуннов мы не находим.

   ______________________

   * У Иорнанда в плаче об умершем Аттиле, который производили знатные всадники, скакавшие около палатки с его трупом, сказано: Solus Scythica et Germanica regna possedit.

   ** Stravam super tumulum ejus, quam appellant ipsi, ingenti commesdsatione concelebrant. Кажется, Иорнанд тут ясно говорит, что слово страва принадлежит самим гуннам, а вовсе не подчиненным им славянам, как это обыкновенно полагают поборники их мнимого туранства.

   ______________________

  

   Если обратимся к личным именам - этому обычному предмету злоупотребления норманистов и татаро-финнистов, - то и здесь не найдем никакого серьезного подтверждения для урало-алтайской теории. Возьмем гуннские имена IV и V веков.

   Валамир (или Велемир), Мундюх, Донат, Харатон, Руа, Оиварсий, Блед, Денгизих, Еллах, Ирник, Атакам, Мама, Верих, Едекон, Исла, Онегизий (Негош?), Скота, Эскама, Крека, Васих, Курсих, Уто, Искальма и пр. Что же несомненно урало-алтайского в этих именах? Если филология пока не умеет раскрыть их арийское значение, то еще менее она может доказать их татарское или чудское происхождение. Не забудем, что имена эти дошли до нас в латинской и греческой передаче; следовательно, в большинстве случаев мы не можем восстановить их точное произношение. Если мы тут не встречаем пока Святополков и Святославов, то не встречаем их в те времена также у антов и склавинов или славян подунайских и иллирских. Сам Иорнанд свидетельствует о том, что многие личные имена заимствовали "сарматы у германцев, готы у гуннов". Весьма сомнительно, чтобы немцы стали носить татарские или чудские имена и прозвища. Мы не раз замечали, что чем далее в древность, тем более общего должно встречаться в именах немецких и славянских, по их арийскому родству и тесному исконному соседству. В приведенных сейчас словах Иорнанда опять встречаем сармат (под которым несомненно разумеются западные славяне) как бы отдельным народом от гуннов, а германцев (то есть западных немцев) от готов, что не мешает быть готам немцами, а гуннам славянами; только те и другие составляли восточные ветви своего племени. Напомним еще гуннские имена VI века: Заберган, Сандилк, Катульф, Хорсомант, Вулгуду, Ольдоганд, Регнар и пр. Надеюсь, это имена чисто арийские.

   Что касается до имени главного гуннского героя - Аттилы, то опять-таки совершенно произвольно приписали ему татарское происхождение. Поводом к такому толкованию послужило название реки Волги татарами Эдил. Но отсюда нисколько не следует, чтоб это название сочинили сами татары, а не взяли его готовым у прежних обитателей Поволожья. Арабские писатели IX и X веков называют Волгу Итиль. Но такое же название встречаем уже у византийских писателей с VI века (у Менандра Attila, у Феофана Atalis, у Константина Багрянородного Atel). Константин в рассказе об уграх и печенегах называет еще часть Южной России Ателькузу и объясняет, что это название произошло от рек Этель и Узу (De adm. imp., с. 40). Ателькузу, по-видимому, называется у него край, лежавший не на восточной стороне Дона, а на западной, и в таком случае под Этель или Атель тут можно разуметь Днепр. Впрочем это еще вопрос: не могла ли и тут подразумеваться Волга? Аналогию с этим названием составляет другое название Волги - Ра, употребляемое Мордвою доселе. Но та же Ра встречается еще у Птоломея и Аммиана Марцеллина. А если сблизим ее с греческою формою того же имени - Араке, иранское Арас, то убедимся, что это слово не мордовского происхождения, а получено мордвой от древних обитателей арийского семейства. Точно то же можно сказать и о названии Волги словом Атель или Аттила, и тем более, что никто не объяснил его татарскую или чудскую этимологию*. Затем, согласно с вышеприведенным известием Иорнанда, мы действительно находим у готов имена, похожие на Аттилу, с легкими изменениями или дополнениями, каковы Аталь, Татила, Атаульф. Какой корень этого имени, одинаков он или нет с словом атя, то есть батя или тятя, рассуждать о том не берусь, и вообще не считаю филологию настолько зрелою, чтоб она могла давать точные, несомненно научные объяснения личных имен, в особенности из эпохи Великого переселения народов. Если то же имя можно встретить позднее в истории мадьяр, то известно, что они заимствовали многие имена у славян и немцев и не только заимствовали имена, но и омадьярили многие знатные славянские роды. Следовательно, такая ссылка лишена всякого значения, как не имеет никакого серьезного исторического значения и претензия мадьярских историков, начиная с анонимного нотария короля Белы, производить свой народ прямо от гуннов Аттилы.

   ______________________

   * Осетины и теперь еще Волгу называют Идил. А, сколько известно, осетин